Текст книги "Безупречный шпион (сборник)"

– Господин Малахов, а это мой друг и коллега, играл в разработке этого проекта не последнюю роль… Его скорейшее обнаружение – вопрос не просто текущей политики, а вопрос успешного долговременного сотрудничества между Австрией и Россией…

Вернер очень внимательно выслушивает, как будто он не полицейский, а дипломат.

– Господин Сергеев, позвольте вас заверить, что австрийские полицейские власти понимают всю сложность ситуации…

И говорит он как дипломат. Я бы даже заподозрил совершенно невероятное – подмену полицейского на контрразведчика, но только что он продемонстрировал навыки оперативника криминальной полиции. А их привить гораздо сложнее, чем обучиться дипломатическому этикету.

Короче, на первый взгляд, мой визит кончился ничем. Если не считать, конечно, кофе. Но его не считать нельзя – это было бы несправедливо: во рту еще долго сохранялся вкус отборных, хорошо прожаренных зерен.

Мы обменялись визитными карточками и тепло распрощались. Каждый был доволен собой.

Гуго Вернер был уверен, что я приходил «подтолкнуть» розыск земляка и коллеги, а также что-нибудь разнюхать. Он, почти не затратив усилий, показал себя с наилучшей стороны и сделал все, чтобы меня удовлетворить, а если не достиг цели, то по вине объективных обстоятельств.

А я, хотя и изобразил на лице легкое недовольство, уходил вполне удовлетворенным. Потому что приходил сюда не для того, чтобы активизировать ход расследования – по вполне понятным причинам местная полиция и так должна носом рыть землю, хотя вполне возможно, они обходятся обычными лопатами. И не для того, чтобы узнать новости: как только новость появится, ее немедленно сообщат в посольство. Я приходил в полицию, чтобы обозначиться еще на одном направлении возможной утечки информации. И познакомиться с господином Вернером, чтобы при случае использовать его в своих интересах. Так что в действительности мой визит отнюдь не был бесплодным.

Глава 2
Оживший рыцарь

Летом в парке Праттер много людей, особенно в районе аттракционов. Центральные аллеи плотно забиты гуляющей публикой, медленно вращается гигантское колесо обозрения, в кабинки которого можно заказать обед, с визгом пролетают сквозь водопады брызг лодки с туристами, орущие от ужаса вагончики с лязгом проносятся по перекрученному монорельсу американских горок, в многочисленных открытых кафешках пьют пиво с обернутыми копченым шпиком колбасками…

Но сейчас здесь царят тишина и запустение. Тихо поскрипывают голые, с обледеневшими ветками деревья, почти на каждом – птичья кормушка; аттракционы покрыты шапками снега; медленно порхают в хрустальном воздухе пушистые снежинки – долетев до земли, они укладываются в сугробы, которые и здесь никто не торопится убирать. Только слева, за колесом обозрения, совсем по-русски шоркает лопата в руках крепкого чернокожего парня – в наших краях мне таких дворников видывать не доводилось. Неспешной походкой подхожу ближе, добродушно улыбаюсь и обращаюсь к нему по-английски:

– Привет! Небось, не часто приходится возиться со снегом?

– Не знаю. Я здесь первый год, – отвечает дворник, не прекращая своего занятия. Желтая куртка муниципального рабочего надета прямо на куцее пальто, на ногах – высокие ботинки. Копна густых волос утепляет голову лучше кроличьей шапки.

– А у нас в Канаде снега полно, – я достаю пачку «Винстона». – Передохни, покурим!

Вообще-то я не курю. А сигареты ношу для установления контакта: угощение – уже дружеский жест, а совместное курение сближает, как и любое совместное занятие, кроме, пожалуй, драки. Это как раз тот редкий случай, когда небольшие материальные затраты приносят хорошие моральные дивиденды.

Дворник выпрямляется, отставляет лопату, зачем-то оглядывается по сторонам и только потом берет сигарету.

– Значит, вы из Канады? – Он выпускает дым через широкие ноздри плоского носа. Черная кожа на фоне снега кажется еще чернее.

– Да. Журналист. А ты откуда?

Я более-менее правдоподобно имитирую процесс курения.

– Из Франции. То есть вообще-то из Сенегала. Приехал в Париж, но работы не нашел, вот перебрался сюда…

Одной затяжкой дворник скуривает сигарету на четверть.

– Я как раз пишу о трудовой миграции. Могу и о тебе написать.

Он качает головой.

– Зачем? Лучше не будет, только хуже. Я когда вас увидел – подумал, что еще один полицейский…

– Еще один? Они что, часто сюда ходят?

– Последний месяц часто. Там человека нашли – без сознания…

Сенегалец показывает рукой куда-то в сторону.

– Да ну?! И что с ним произошло?

На черном лице отражается недоумение.

– Не знаю. Но никакого криминала не было. Не убили, не ограбили. А полицейские все ходят, все расспрашивают…

На место происшествия выходили и Ивлев, и ребята из службы охраны посольства, и Малахов. Всех их, очевидно, сенегалец относит к полиции.

Крохотный окурок летит в только что насыпанный сугроб, дворник опять берется за лопату. И замирает, видя перед лицом… нет, не ствол пистолета, что за глупости! Обычную купюру достоинством в десять евро.

– Покажи мне место, где нашли этого несчастного. Может быть, получится интересная статья. Читатель ведь любит загадки!

Лопата летит вслед за окурком и втыкается в сугроб, как широкое сенегальское копье.

– Пойдемте. У каждого своя работа…

Выглянуло тусклое, как старый пятак, зимнее австрийское солнце. Сразу же послышалось чириканье повеселевших птичек. Мы неспешно движемся по заснеженной аллее, я проваливаюсь по щиколотки в холодную белую вату. В меховых полуботинках становится мокро.

– Почему здесь никто не убирает?..

– Зачем? Само растает…

Вполне знакомый мотив. Судя по всему, очищать эту аллею должен именно мой новый друг.

– Тоже правильно! – одобряю я, чтобы усилить расположение сенегальца. Тот запрокинул голову к солнцу и широко улыбается.

– Как тебя зовут? – спрашиваю я, укрепляя дружбу. Ибо ничто так не располагает человека, как интерес к его делам. Впрочем, из этого правила есть много исключений, но касаются они, в основном, нашей специфичной работы.

– Ифрит.

– Ифрит? Это джинн, который сидел в кувшине?! – вспоминаю я сказку про старика Хоттабыча.

Мой спутник качает головой.

– Не обязательно именно тот. Это имя могучего духа. Оно должно принести счастье…

– Это хорошо… А что для тебя счастье?

Ифрит задумывается, но не надолго.

– Найти хорошую работу, получить вид на жительство, вызвать сюда Маргет и родить с ней десять сыновей.

– Десять?!

– Десять, – убежденно повторяет сенегалец.

«Бедная Вена!» – думаю я. А вслух говорю:

– Надеюсь, у тебя все получится…

Звучит не очень искренне, но Ифрит благодарно кивает.

Мы прошли с километр, а может и больше. Аллея заканчивалась, упираясь в невысокую гору с небольшим, явно заброшенным замком наверху.

– Вот здесь его нашли, – черный снаружи и розовый внутри палец показывает под толстый дуб с обнажившимися корнями.

Да, именно здесь – я видел фотографии. Снега тогда не было, и Виталий Торшин лежал ничком на черной земле, вытянув вперед правую руку.

– А что там? – я киваю на замок.

– Там нехорошее место, – мрачнеет дворник. – Нечистая сила там…

– Какая такая нечистая сила?!

Он пожимает плечами.

– Никто не живет, а ночью, бывает, свет горит… Страшные истории рассказывают…

– Кто рассказывает?

Жест повторяется.

– Люди говорят: там призраки… Волк и карлик. Я здесь недавно, и то слышал… У‑у-у‑у… У‑у-у‑у!

Приставив ладонь ребром ко рту, он изображает вой собаки Баскервилей.

– Ну, расскажи мне про призраков, может, испугаюсь…

Я вновь достаю сигареты, и мы закуриваем для дальнейшего сближения. Хотя куда больше – мне кажется, что мы и так уже почти родственники…

Но мой чернокожий родственник, хотя и курит богатырскими затяжками, про замок рассказывать не хочет и ни на какие увещевания не поддается. Он снова тычет своим двухцветным пальцем в корни дуба.

– Я лучше другое расскажу… Никому не говорил, а вам скажу… Это из-за женщины все получилось…

– Из-за какой женщины?!

– Не знаю… Только он не один был, с женщиной… Они мимо прошли, еще светло было… Я хорошо рассмотрел… Можете написать, только про меня не надо…

– Ты что, брат, обижаешь! – я обнимаю своего родственника за плечи. – А что за женщина? Как она выглядела?

Сенегалец расплывается в белозубой улыбке, словно черный рояль распахнул широкий ряд белых клавиш. Так он несколько минут назад улыбался солнцу.

– Красивая!

Улыбка вдруг исчезает, словно в рояле неожиданно захлопнули крышку. Ифрит освобождается от родственных объятий и напряженно смотрит за мою спину. Я оборачиваюсь. Ничего страшного там нет. Только человек, замерший в конце аллеи. Он смотрит в нашу сторону. Широкая куртка и капюшон скрывают очертания фигуры.

– Я должен идти, – говорит сенегалец. – Мне не следовало прекращать работу. Могут быть неприятности…

– Какие неприятности, дружище? Из-за такой ерунды?

Но у Ифрита явно испортилось настроение.

– Никогда не следует много болтать, – мрачно говорит он. – Особенно в чужой стране…

Не прощаясь, сенегалец уходит. Я хочу рассмотреть незнакомца, который так его напугал. Но в конце аллеи уже никого нет.

* * *

У входа в рыцарский зал замка Хоффбург рыцарь на коне встретил меня копьем. Хорошо, что турнирным – с разлапистым трилистником вместо смертоносного острия. Конь накрыт толстой клетчатой желто-красной попоной, смягчающей удар, грудь всадника тоже прикрыта мягким желто-красным квадратом.

– Папа, а они живые?

Навстречу шла типичная австрийская семья: родители, явно разменявшие сороковник, и мальчик лет восьми, в круглых очках. Здесь поздно женятся и поздно заводят детей, точнее, одного ребенка, который от своей «переспелости» страдает либо плоскостопием, либо близорукостью, либо чем-то еще. Ничего, если мечты моего друга Ифрита исполнятся, он вам поправит демографическую ситуацию! Впрочем, его соотечественники уже успешно это делают…

– Кто? – спрашивает белобрысая мама, явно презирающая косметику, хотя она ей отнюдь бы не помешала.

– Ну, эти, железные дяди?

– Как они могут быть живыми, если ты сам говоришь, они железные? – вмешивается папа, которого макияж тоже бы не испортил.

– Просто я видел, как один пошевелил рукой! – настаивал мальчик. – И вздохнул!

– Не говори ерунды!

В огромном зале обилие средневекового оружия поражает даже воображение видавшего виды человека, к которым я отношу и себя – может быть и нескромно, но без большого преувеличения. Углы заняты копьями, некоторые необыкновенной толщины – с телеграфный столб! В прозрачных стеллажах различные диковинки: шпага с двумя клинками, раскрывающийся нажатием на рычаг кинжал, кремневый пистолет с шестью стволами… На стенах под потолком собраны розетки из спадонов: полутораметровыми клинками внутрь, двуручными рукоятками наружу. Десять розеток – по девять мечей в каждой! Ничего себе! Двуручный меч – достаточно редкая вещь, а тут такая коллекция!

– Вы пунктуальны, как истинный австриец! – Ирена встречает меня обворожительной улыбкой. Сегодня она одета в черный брючный костюм и черные сапоги на высокой «шпильке». Можете не сомневаться, что ткань туго обтягивает грудь, бедра и ягодицы. Рыжие волосы собраны в пучок на затылке, выигрышно открывая длинную шею.

– Это директор музея, он будет нас сопровождать! – красотка скороговоркой представляет нас друг другу. Я не разобрал имени низкого пожилого мужчины с большой плешью, но с радостной улыбкой пожал ему руку, лихорадочно размышляя: зачем Ирена привела его с собой? Я-то надеялся на более интимную встречу…

– Здесь собраны личные доспехи императоров рода Габсбургов начиная с тысяча четыреста тридцать шестого года, – с места в карьер берет директор. – Заметьте, это не просто защитные костюмы, а произведения искусства: тонкая резьба, чеканка, позолота, чернение, синение, замысловатые узоры гравировки. Фамильные гербы, батальные сцены, сложные орнаменты…

Я рассматриваю мастерски изукрашенную сталь, восхищенно качаю головой, цокаю языком и всем своим видом изображаю полное восхищение. При этом совершенно искренне. Удивительно, что драгоценные латы использовались не только на парадах, но и на полях сражений: на некоторых имеются боевые отметины – вмятины, царапины, трещины. Они, несомненно, спасли своих владельцев…

Я тычу пальцем в глубокую вмятину, изуродовавшую позолоченную картинку – след то ли арбалетной стрелы, то ли мушкетной пули, и прищелкиваю языком.

– Однако, ваши короли были храбрецами! Они не прятались за спины своих воинов!

Директор кивает.

– О да! Вождь нации не может позволить себе трусость!

Зал почти пуст: музей скоро закрывается. Высокая и худая, как вобла, немка в наушниках аудиогида рассматривает командный жезл императора Фердинанда Третьего со встроенной подзорной трубой. Парень и девушка студенческого вида изучают монстрообразный щит с железной перчаткой, шипами, зазубренным клинком, да еще вделанным фонарем… Пожалуй, он мог бы потягаться со зловещей перчаткой Фредди Крюгера!

Вдоль стен горбятся кирасы, разнообразные доспехи: костюмные и конные, полные и поясные… В высокие стрельчатые окна проникают слабеющие красноватые лучи заходящего солнца, они слегка окрашивают шлемы и забрала, отражаясь от полированной стали тусклыми розовыми бликами.

Большинство доспехов имеют классические пропорции: широкие плечи, выпуклая грудь, поджарый живот, узкие бедра. Скорей всего, не оттого, что их носили атлеты – портреты владельцев на стенах тому наглядное свидетельство, – просто бронированный костюм еще в большей мере, чем тканый, позволяет скрывать погрешности фигуры. Впрочем, не всегда – вот совершенно карикатурная стальная оболочка какого-то австрийского барона – толстого, низкорослого, с огромным животом…

– …они как дорогие наряды для балов – с рюшечками, золотым шитьем, атласными вставками и драгоценными камнями, только в основе не шелк и бархат, а прочная броня, – увлеченно рассказывает директор, и я понимаю, зачем он здесь: он знает дело и на сегодняшнем интеллектуальном обеде призван подать закуску («стартерс», «аперитив», как пишут в европейских меню), после которой Ирена предложит основное блюдо. Пока же она слегка улыбается, делая вид, что хорошо знает все, о чем говорит директор. Но если бы так, его бы здесь не было.

– Цена таких доспехов равнялась двенадцати годовым окладам министра и тремстам годовым зарплатам ремесленника. Последние, правда, не носили даже самых простых доспехов: жизнь простого человека мало ценилась во все времена…

– Да, дорогой друг, это извечная историческая несправедливость! Вы блестяще владеете материалом, – я бережно, как знаток знатока, беру директора под локоть. – А что вы думаете насчет гипотезы о маленьком росте людей средневековья? В литературе неоднократно приходилось встречать утверждения, что якобы средневековые латы рассчитаны на низкорослых владельцев, а значит, еще несколько веков назад человеческая особь мужского пола была гораздо ниже современного мужчины…

Запоздало приходит мысль, что с учетом роста самого директора я допустил бестактность, но собеседник тут же опровергает такое предположение. Он расплывается в улыбке человека, которому дали возможность блеснуть своими знаниями.

– Боюсь, мистер Сергеев, что это не больше, чем популизм! Никто не проводил специальных исследований. Общее число изученных доспехов не определялось, процентное соотношение высоких и низких не выводилось, удельный вес латников в мужском населении не рассчитывался, вторая и третья цифры не сопоставлялись. А следовательно, никакой научной основы подобные выводы не имеют!

Низенький человек с торжествующей улыбкой поднял палец.

– Возможно, они сделаны на примере одного рода, отличавшегося низким ростом. Кстати, у меня в семье все мужчины были не очень высокими…

Я делаю протестующую гримасу. Дескать, помилуйте, о чем вы говорите? У вас прекрасный рост!

– Но в Тауэре выставлены доспехи Ричарда из Йорка… – продолжает он.

– Высотой два метра и два сантиметра, – скромно вставляю я.

– Вот именно!

Директор в восторге, его глаза горят торжеством, он готов меня расцеловать. Если бы мне надо было его вербовать, то лучшую прелюдию придумать трудно.

– Так вот Ричард, а возможно и его родственники, позволили бы прийти к прямо противоположным заключениям!

Мы громко смеемся, хлопаем друг друга по плечам и жмем друг другу руки.

– А вот обратите внимание на кирасу курфюрста Фридриха фон дер Пфальц…

Ирена кашлянула. Я понимаю, что первая часть интеллектуального обеда подошла к концу.

– К сожалению, я должен вас оставить, – настроение у моего нового друга резко меняется: выражение озабоченности, словно влажная губка, стерло с лица веселое оживление.

– Буду рад видеть вас в своем кабинете и оказать помощь по любым вопросам, – говорит он, по-моему, довольно искренне.

Ох, не давайте таких опрометчивых обещаний, мой восторженный друг! Очень часто о них впоследствии приходится горько жалеть…

Звук шагов нашего добросовестного гида гулко отдается под высокими сводами, становясь все тише, и, наконец, тает в районе мраморной лестницы. Тощая немка и студенческая парочка ушли еще раньше. Мы с Иреной остались вдвоем в огромном, тускло освещенном зале, окруженные доброй полусотней стальных фигур. За окнами стремительно смеркается, а в зале свет почему-то так и не зажгли. То ли по природной австрийской бережливости, то ли по каким-то иным причинам…

– Вы действительно хорошо разбираетесь в оружии, – нарушает молчание Ирена. – Я даже думаю, что лучше, чем в делах «Росавиакосмоса».

Ничего себе! Более чем двусмысленное заявление! Но профессионалы не поддаются на провокации.

– Возможно, – небрежно отвечаю я. – Личная заинтересованность всегда эффективней казенной надобности.

Она делает шаг вперед. Расстояние между нами меньше метра.

– Здесь есть телекамеры? – спрашиваю я, оглядываясь по сторонам.

– Нет. Здесь нет никакой аппаратуры… Абсолютно никакой.

Наступает неловкое молчание. Какое же основное блюдо приготовила для меня Ирена? Неужели то самое?

– Как вам понравилась экспозиция? – Ирена делает еще шаг вперед. Теперь мы стоим лицом к лицу. В сумраке глаза ее загадочно блестят.

– Великолепная! – чтобы не навлекать на себя подозрений, я вынужден сделать то, что сделал бы обычный, не имеющий отношения к спецслужбам и не связанный требованиями конспирации мужчина: трогаю ее за грудь, потом обнимаю за талию, притягиваю к себе и целую в податливые губы, которые сами раскрываются навстречу.

Бурный обмен поцелуями, зубы стукаются друг о друга, как фарфоровые стопки со сладким любовным зельем, которое вполне может оказаться смертельным ядом. Острые ноготки Ирены пробегают по спине, умелые руки забираются под рубашку, ощупывают бока, грудь, живот, ныряют под брючный ремень, привычно вжикают «молнией»… Похоже, она проверяет – нет ли на мне радиомикрофона или сканера, я не остаюсь в долгу: распахиваю ее жакет, поднимаю тонкую водолазку, срываю бюстгалтер… Так, здесь все чисто, для естественности оглаживаю округлые груди, попутно целую остро торчащие соски, расстегиваю и рывком сдергиваю тугие брюки… Под трусиками тоже ничего нет, точнее, нет никакого шпионского снаряжения, а то, что должно быть у женщины, как раз имеется. Лобок подбрит, оставлена только узкая, коротко подстриженная вертикальная полоска, горячая промежность выбрита начисто, нежная влажная бахрома ложится в ладонь, раскрываясь, как готовый к употреблению моллюск… Конечно, при поверхностном подходе можно посчитать, что тщательный личный досмотр уликовых материалов не выявил. Но не исключено, что компромат может быть спрятан в естественных отверстиях тела, поэтому нельзя останавливаться на полпути, и Ирена это понимает, потому что извлекает наружу мой щуп, предназначенный как раз для углубленных исследований скрытых полостей – он очень чувствительный и находится во вполне рабочем состоянии…

Присев на корточки, она дает мне возможность убедиться, что во рту у нее ничего не скрыто. Молодец Ирена, вижу, ты склонна к сотрудничеству! Если это, конечно, не попытка усыпить мою бдительность… Если так – напрасно! Добросовестность, последовательность и доведение любого дела до конца – вот принципы, которые я всегда и неукоснительно исповедую! Насчет позы конечного этапа исследования двух мнений быть не может: тут нет ни дивана, ни стола, ни даже стула, а высокие узкие сапоги в соединении с брюками исключают фронтальные подходы… Я ободряюще поднимаю Ирену на ноги, разворачиваю спиной, она без дополнительных указаний слегка наклоняется, ухватившись за позолоченную колонну восемнадцатого века.

Поскольку это работа, а не какие-то глупости, то я, отстранившись на миг, достаю небольшой пакетик из фольги, в котором ждет своего часа миниатюрный бронежилет, только не из кевлара, а из латекса, проверенный не контрольными отстрелами, а электроникой, и называемый не «Кора» или «Модуль», а «Дьюрекс». В полумраке белеют стройные ноги и аппетитные ягодицы Ирены, с треском рвется фольга, шуршит тончайшая резина, полсотни железных мужиков жадно ждут последнего аккорда неожиданной увертюры. После небольшой заминки я врываюсь в скользкого моллюска и подробнейшим образом исследую его внутренности, стараясь вогнать свой щуп как можно глубже. Для этого, бессознательно следуя правилам ножевого боя, я при каждом выпаде дергаю чуть влажные бедра Ирены на себя – надо признать, что она вполне добросовестно мне помогает и активно подается навстречу, чтобы свести к минимуму глубину неисследованного пространства…

Уф! Никто не сможет упрекнуть меня в недобросовестности и поверхностном подходе к делу. Я сделал все, что мог. И если уликовые материалы не обнаружены – значит, их просто нет!

Я привожу одежду в порядок, вытираю платком вспотевший лоб. Никогда еще мне не приходилось выделывать подобные дивертисменты в музее, даже не сняв пальто! Ирена тоже быстро застегивается, одергивается, поправляет волосы и расправляет складки одежды. Она тяжело дышит, так что ее дыхание отдается эхом чуть в стороне. Если, конечно, это не дыхание возбужденных рыцарей. На многих доспехах имеются стальные гульфики разных размеров: от скромных до весьма внушительных, и энергетика того, что в них находилось, вполне может привести в неистовство бесплотный дух, заточенный в железную оболочку.

Мне кажется, я слышу какие-то звуки: скрипы, едва слышное царапанье, скрежет… Как будто застоявшиеся рыцари переминаются с ноги на ногу… Про восковые фигуры говорят, что они оживают по ночам… А как ведут себя эти стальные панцири?

– Ну, ты и шустрый парень! – улыбается Ирена и гладит меня по щеке. – Никак не ожидала такого натиска!

Э‑э‑э, подруга, да ты не очистилась от греха лицемерия!

– Так уж и не ожидала?

– По крайней мере, здесь и сегодня!

Она успокоилась и выглядела как ни в чем не бывало.

– Тогда скажите, пожалуйста, прекрасная дама, зачем вы меня сюда пригласили? Ведь не для того же, чтобы провести музейную экскурсию?

– И для этого тоже…

– «Тоже»? А главная цель?

Ирена улыбнулась.

– Хочу задать вам один вопрос. Вы что-нибудь теряли?

– В каком смысле? Я очень организованный человек, я никогда ничего не теряю.

– Не вы лично. Просто у меня оказалась одна вещь, которая принадлежала Российскому «Авиакосмосу», сотрудником которого вы якобы являетесь.

– Почему «якобы»? – слегка обиделся я. – Могу показать официальный документ… Да и позвонить нетрудно, вам ответят, что Сергеев в командировке в Вене… А что это за вещь?

В облике Ирены что-то изменилось. Улыбка исчезла. Она смотрела на меня в упор, причем очень серьезно. Я даже не думал, что она умеет так смотреть.

– Один листок. Если он подлинный и принадлежит вашему ведомству, то можно вернуть остальные. За вознаграждение, разумеется.

– Какой листок?

Она запустила руку под жакет, вытащила лист бумаги, развернула. А ведь я слышал, как что-то шуршит во внутреннем кармане…

Серые сумерки сгустились настолько, что буквы сливались в слепые строчки. Ирена пошарила внизу колонны, щелкнул выключатель, и галогеновый свет залил стеклянный стеллаж с парадной шпагой императора Максимилиана второго и ружьем императора Рудольфа второго. Она поднесла листок к освещенному пространству. Лицо ее было уверенным и спокойным. Я взял документ в руку.

«КБ № 4, отделы 4, 6, 8, тема 12: проект «Вулкан», руководитель темы… главный конструктор… генеральный конструктор… подписи, печати…»

Дальше можно не смотреть. Да, это подлинный титульный лист из пропавшей папки: фотографии копии я изучил досконально. Тот самый документ, с пропажи которого начались все наши неприятности!

Тем не менее, я продолжал глубокомысленно пялиться в бумагу, поворачивать ее под разными углами к свету и молчать, потому что совершенно не знал, что сказать и как себя вести.

Подтвердить подлинность документа? Зачем? Какую пользу это принесет? И кому? Если бы его действительно хотели вернуть за вознаграждение, то почему не обратились в наше посольство? И в чем смысл его возвращения? Какой смысл нам платить? Копии всей разработки в КБ имеются, а похититель наверняка переснял ее за десять минут. Тайна, попавшая в чужие руки, в тот же миг перестает быть тайной. Вернуть украденный секрет невозможно, как и нарушенную девственность. Тогда что мы покупаем?

Многозначительно смотрю лист на просвет, задумчиво выпячиваю нижнюю губу.

Нет, что-то здесь не то! Украденные секреты не возвращают. Цель его демонстрации в другом… Похоже, Ирена просто хочет удостовериться, что документ подлинный. Значит, надо спутать ей карты! Если девочка думает, что поймала меня в «медовую ловушку» и теперь я у нее на коротком поводке, то она глубоко ошибается!

– Вынужден вас огорчить, милая! – наконец произнес я, протягивая бумагу обратно. – Это грубая фальшивка. Каждый, кто знает подписи конструкторов, определит подлог с первого взгляда. Думаю, что какие-то мошенники хотят бессовестно вас надуть…

Казалось, что женщину ударили под дых. Она даже покачнулась.

– Как?! Поддельные подписи?

– Да. И это очень легко проверить.

От уверенности и невозмутимости не осталось и следа. Она пыталась сложить листок, но бумага не поддавалась, ухоженные руки с аккуратным маникюром заметно дрожали. Зря ты влезла в это дело, милая! Шпионские игры не для женщин!

– Давай уйдем отсюда, дорогая! – я снова перешел на свойский тон. – Пойдем в кафе, посидим, поворкуем… Я слышал, что в темноте эти железные истуканы оживают! Так что лучше держаться от них подальше…

– Что? Нет, нет, тут никого нет… Я сегодня не могу в кафе…

Ей, наконец, удалось справиться с упрямым листком и водворить его обратно в карман.

– Я зайду к директору за пальто, и он отвезет меня домой. А ты минут через пять-десять выходи через главный вход. Чтобы никто ничего не подумал…

Цокот острых шпилек изрешетил многозначительную тишину рыцарского зала, прокатился к выходу, отстучал по мраморным ступенькам и растворился вдали. Наступила мертвая тишина. Только мое дыхание эхом отдавалось от кирасы курфюрста Фридриха фон дер Пфальц. Почему оно такое тяжелое? Я ведь уже успокоился…

Серые сумерки продолжали сгущаться, готовясь перейти в стадию окончательной темноты. Угловатые силуэты рыцарей, казалось, увеличились. Или стали ближе. Я почувствовал себя неуютно. Подкрадываются они ко мне, что ли? Зря я обозвал их истуканами: без веской причины никогда не следует заводить врагов… Вдруг они действительно оживают? Хотя мы материалисты и не верим в подобную чепуху! Это только пустые оболочки, неодушевленный металл…

Я прошелся вдоль строя железных фигур, всматриваясь в темные провалы открытых или зарешеченных шлемов, пытаясь заглянуть в узкие глазницы опущенных забрал.

– Ну что, брат курфюрст? – покровительственно спросил у Фридриха фон дер Пфальц.

Но фраза оборвалась – слова застряли в горле, по спине пробежал ледяной холод, и волосы встали дыбом. Я ясно ощутил присутствие другого человека и почувствовал его взгляд! Да, да – сквозь прорези в миланской стали на меня смотрели глаза того, чье тяжелое дыхание я принимал за свое собственное!

Тело оцепенело, превратившись в камень. Две статуи – каменная и железная – замерли друг против друга. Обе не двигались и не дышали. Так застывают ковбои в крутых вестернах, ожидая, когда движение одного развяжет руки другому… Тот, кто прятался в стальной оболочке, не выдержал первым и тяжело втянул воздух сквозь дыхательные отверстия шлема. Это нарушило неустойчивое равновесие: я вышел из ступора и быстро направился к выходу. Сзади отчетливо послышался лязг поднимаемого забрала. Мне показалось, что сейчас за спиной раздастся железный топот преследователя…

Можете смеяться, но я побежал!

* * *

Мимо таблички «Технический перерыв» я вылетел в следующий зал. Он был ярко освещен, пожилая служительница удивленно посмотрела сквозь круглые очки – я перешел на шаг, чувствуя себя полным идиотом. Если рассказать кому-то, как я убегал от оживших рыцарей…

Нет, это, конечно, останется тайной! Так же, как и эпизод с Иреной. Это только Джеймс Бонд трахает всех попавшихся на киноэкранном пути красоток при снисходительном понимании руководства. Но в реальной жизни неразборчивый в связях сотрудник «МИ‑5» мгновенно получил бы такого пинка, что вылетел бы из красивого голубого здания на берегу Темзы, опережая свой собственный жалобный визг!

А я вполне мог бы попасть под следствие внутренней контрразведки на предмет выявления государственной измены. Ибо все, что я делаю в интересах службы, должно происходить только с санкции руководства. То, что я проделал с Иреной, при наличии санкции называется «контактом W». А при ее отсутствии – б…вом и моральным разложением.

Стрелки часов показывают ровно семь. Я провел в музее всего полтора часа, а кажется, что прошла целая вечность…

На улице окончательно стемнело. Мимо широкой дворцовой лестницы спешат по домам закончившие работу венцы. Слева в тени топчется мужчина, и, хотя лица его не видно, я знаю, что это капитан Ивлев. Он здесь не один: еще несколько сотрудников перекрывают запасные выходы. В моем прикрытии задействовано пять или шесть офицеров, а я чуть не испугался пустых железных оболочек! Нет, до «чуть не испугался» было, конечно, далеко, но неприятные чувства, несомненно, возникали, это надо признать самокритично…

В аркаде дворца тихо и проникновенно играет на скрипке Моцарта молодой парень, глаза у него закрыты, на лице отражены переживания, – он весь в мире музыки. Если он старается из-за денег, то по виду этого не скажешь.

На площади стоят фиакры, остро пахнет навозом. Кроме запаха, присутствует и его материальная основа, рассыпанная на заснеженной булыжной мостовой, всего в сотне метрах от резиденции Президента республики.