Текст книги "А за околицей – тьма"

Глава 8. По те стороны Леса

 
– Я заклинаю белым розовую луну.
Я бы давно сумела шить по большому льну.
– Рано, Ярина, рано. Руки ещё слабы.
Дальней огни поляны нужно тебе забыть.
Прошлое хорошо бы в пепел, до дна изжить.
Рано, Ярина, рано льну по большому шить.
 

Двор показался до того родным, что Ярина едва не разревелась. Память, нахлынувшая было в Хтони, отошла, как волна прибоя, оставив смутные лужицы, бледные пятна.

Ярина вспомнила, как ранней весной, первой своей весной в Лесу, увидела цветок – прошлогоднюю душицу с нежными розовыми цветами, с овальными листьями, крепко вмёрзшими в лёд. Цветок не тянулся к свету, не жался к почве, а словно и не понимал, что с ним случилось, отчего он застыл в невесомости льда между землёй и небом. Где-то капали, тая, ледяные кромки, тонко-тонко свистела первая весенняя капель, и Ярине показалось, что это стонет душица. Она попробовала освободить цветок руками, но лепестки, впитавшие влагу, расходились в пальцах, как старый хло́пок.

– Обыда! – бросилась она к избе. – Обыда, помоги! Там цветочек!

Яга, только вернувшаяся с Дальних полян, колдовала над тестом. Ярина вбежала и с силой вцепилась в её подол:

– Помоги!

Обыда, шевеля губами, то ли отсчитывала время, то ли читала заговор на дрожжи. Дёрнула головой: мол, подожди. Но Ярина упорно трясла её за локоть, тянула на улицу:

– Ну куда ты меня тащишь? Сколько раз говорила, не лезь, когда тесто готовлю! Весь Лес им кормится, особенно весной!

– Там цветочек плачет!

– Какой такой цветочек? Ярина, в Лесу цветов – тьма без малого! И все скоро проснутся, а солнце нынче холодное, нужно землю подкормить, нужно лёд растопить помочь.

– Так помоги! Этот цветок во льду застрял!

– Это прошлогодний цветок. Прошлое своё отжило, закончилось. Новые цветы придут, новые травы проснутся. Они и встанут на смену.

– Но как же прошлое? Как взять и забыть? У тебя на дворе ведь цветок, Обыда, волшебный ведь…

Яга вышла во двор, носком валенка сердито разбросала рыхлую землю пополам со снегом. Опустилась на колени, провела рукой над замёрзшей душицей. Та трепыхнулась, отозвавшись на тепло, и комок льда, сковавший стебель, закапал, оплывая.

– Почему так медленно?

– Потому что если сразу повернуть из зимы в лето, цветок растеряется, не поймёт ничего и память свою погубит, – проворчала Обыда, ловко освобождая стебель. – Теперь лепестки… сердцевина… самое сложное. Помогай.

Позже, спустя много и зим, и лет, Ярина спросила ягу:

– Почему ты согласилась? Весь Лес оставила без хлеба, пока помогала одному цветку.

– Потому что ты попросила. Яга, даже юная, если просит – просит неспроста, пусть и сама этого не понимает.

…Вернувшись из Хтони, Ярина брела по двору и чувствовала себя ровно как тот цветок, та душица, вырванная из плена медленной смерти. Как оживал стебель, как в лепестки возвращалась сила, как вспоминали листья, из чего им пришлось вырваться, – так и Ярина миг за мигом, шаг за шагом вспоминала, что стряслось в Хтони. Примеряла на себя, будто и не с ней всё случилось. Чувствовала, как трескается ледяная скорлупа, облетает корка и осенний холодный воздух неприветливо колет оголённое нутро.

– Знаешь, что стало бы, если бы ты согласилась? – хрипло спросила Обыда, тяжело наваливаясь на влажные брёвна у крыльца. По её щекам, волосам, платью стекали капли, и Ярина только теперь заметила, что с неба вовсю льёт. – Он бы тебя и вправду унёс. Куда – не знаю, но унёс бы, и сам бы Хтонь покинул, если бы ты только согласилась, если бы разрешила вслух. А если Керемет перешагнёт порог – никто уже не справится. Ни я, ни другие я́ги, ни царевны, ни сам Лес.

Обыда опустилась на лавку у стены. Из-за забора свесил чёрную голову конь Тёмной Ночи. Яга потрепала его по загривку, огладила ладонью ноздри. Конь всхрапнул; Обыда, закрыв глаза, молвила:

– Но и это не самое страшное. Керемету однажды конец придёт. Сколько бед бы он наделал до этого – неизвестно, но пришёл бы ему конец, ведь смертен Керемет вне Хтони. А вот я бы другую ученицу не смогла взять – потому что ты бы по своей воле ушла, презрела бы цепь. Одно глухое звено – и всему конец.

Голос её становился тише, Ярина едва разбирала. Вскоре яга забормотала что-то совсем уж несусветное, вскинула голову, и вместо глаз блеснули бельма. Ярина вскрикнула, и Обыда тотчас пришла в себя, поднялась, взяла её за плечи, повела в избу. Переодела в сухое, напоила отваром чемерицы и купальницы. Подарок Кереметов выпал из-за пазухи, закатился под лавку. Обыда не заметила, Ярина не услышала. Уснула как мёртвая, а проснувшись, увидела на белоснежной подушке сероватые пряди. Глянула в спокойную, студёную воду в кадке – косы стали пепельные, как морозы в пасмурный день.

* * *

– Излом да вывих, – вздохнула Обыда неделей позже, перебирая каменные огоньки. Зазвенели, подхватив её голос, бутыльки с травами, вздрогнула изба. – Излом да вывих. Каменные цветы, видать, совсем слабые пошли. Зря, выходит, в Хтонь ходили… Зря только душенька в пятки убегала. Как была Яринка слабенькая, так и осталась.

Кощей, скрипя плащом, поднялся, обошёл стол, наклонился на скрючившейся Обыдой.

– Поди, выправится с годами?

– Давай, давай, – сердито пробормотала она. – Утешай. Тебе-то что. У тебя-то над душой Лес не стоит, не дышит. Ты-то и без яблока через сто годков не помрёшь! Тебе-то над преемниками не трястись!

– А что, поменялась бы со мной? – спросил Бессмертный, хоть и видел, что не в том настроении Обыда, чтобы смеяться. А всё-таки – вдруг ободрится.

Разозлилась. Ободрилась. Сдвинула брови, распрямила спину, стала похожа на себя прежнюю век назад. Отстранённо улыбнулась:

– Ладно. Кому что дано, кому что суждено.

Посидела, раскуривая смородиновую трубку. Пожевала дымный черенок. Задумчиво произнесла:

– Крепко в ней борется человеческое с Пламенем, сердце с Даром. А теперь, как сердце в лапах Кереметовых побывало, – тем более. – Глянула холодно, спокойно. Добавила: – Раз так цветы не помогают, в отваре, – остаётся только прямо к сердцу приложить.

* * *

Стелились вдоль тропинки дымные гроздья, неслышно ступали позади призрачные волки и скакуны. Ярина шагала, глядя под ноги. Изредка поднимала голову, силясь разглядеть солнце, но сквозь марево пробивалась только жидкая хлябь.

– И люди, и нелюди об этом знают, – говорила Обыда, отводя ветви и раскидывая посохом клочья тумана. – Кто верит, кто не верит. Кто-то Даром называет, кто-то – Силой и Словом. А мы, яги, Пламенем зовём. Лиловым и Белым, кому какое досталось. И если досталось оно не с рождения, плохо может прийтись, – вот как тебе.

Ярина наклонилась над кустом ежевики, сорвала сухую тёмную ягоду. Поднесла на раскрытой ладони к лицу.

– Вот так?

– Вот так. Силы в ягоде ещё видимо-невидимо, а кожура съёжилась, осень сок вытянула.

– И что делать?

– Ягоде не поможешь. А вот ягу оставлять с таким недугом – плохая затея. Мы с тобой, глазастая, идём на туманную тропку. Там дух и тело встречаются лицом к лицу. Они поладят – и прочее наладится.

Ярина сжала ежевику в ладони; выкатилась круглая капля, густая, вязкая.

– А если не поладят?

– Поладят. – Обыда взяла её за руку, испачкалась в ягодной крови. Глянула сверху вниз. – В Хтони не боялась, с Кереметом разговаривала, а туманной тропинки испугалась?

Ярина промолчала. Качнула головой. Кивнула.

– Вот и ӟеч, – откликнулась Обыда, но откликнулась отрешённо, будто сама загляделась на небесный туман. – Вот и ӟеч. Только, Яринка, я с тобой не смогу дальше оврага пойти. Одна… пойдёшь?

Сердце сжалось в комок. Вспомнила Обыда, как сама стояла у края оврага, всматривалась в лиловые струи на дне. Боялась выпустить руку наставницы, боялась, плакала, до тех пор боялась, пока Остромира сама не выдернула ладонь и не скрылась за стволами, оставив её на краю обрыва. А Ярина кивнула, не поднимая глаз. Окуренная смородиновым дымом, ступала она неуверенно, мягко.

Плечи свело и руки. Пересиливая себя, шагала Обыда, вела по туманной тропе Ярину. Остановилась, только когда показался впереди заросший татарником и шиповником овражный склон. Помедлила мгновенье, открыла рот объяснить, что дальше, – и тут же в овраге взметнулось пламя.

«Не успела. Не успела!»

– Ярина! Ничего не бойся! Иди на пламя, только вперёд иди, ничего не бойся! И придёшь домой.

На онемевших ногах, с тяжёлым сердцем, не оглядываясь, бросилась Обыда назад по туманной тропке. Не выдержала, обернулась у самого поворота на знакомые лесные дорожки. Ученица стояла перед лиловой стеной не шевелясь, – тонкая чёрточка, иголочка среди пламени.

* * *

Ярина замерла у самого краешка, удивляясь, как пламя не обжигает. Ветер теребил сарафан, искры кололи голые ноги, щекотали лицо. Ярина потянулась к лиловым лентам, тронула их, как шёлк, гадая, что дальше. Не было ни страха, ни любопытства.

Переступила с ноги на ногу, вздохнула про себя: холодно, поскорей бы домой. Корке обещала сахарную маковую голову – если не испечь, обидится. Но и Обыда обидится, если назад повернуть, к избе. Она сказала – вперёд, вперёд, и придёшь домой. Но как изба окажется впереди, если она сзади?

Стоило об этом подумать, как пламя разошлось, и узкая стёжка, присыпанная осенним светом, потянула за собой над оврагом, как колдовской клубочек. Ярина сделала шаг, и огонь разошёлся шире. Сделала ещё – и пламя сомкнулось за спиной. Впереди расступался лес, и деревья в нём были до самого неба, макушкой чиркали звёзды, а травы росли до плеч, белёсые в лунном блеске. Ярина втянула запах, удивительный, незнакомый – ягод каких, что ли? – и осторожно пошла вперёд, будто по болоту, как учил Вумурт: легонько ступай; проверяй сначала, потом наваливайся. Легонько, как пёрышко.

Из-за стволов выглядывали звери, и были это не медведи, не зайцы с Ближних полян, не коровы, не козы с Обыдовых выпасов, не дымные волки, не кони Утра, Ночи и Дня. Незнакомые звери. Молчаливые. Чужие.

Крупная птица задела перьями щёку, устроилась на плече. Ярина покачнулась под тяжестью, но не упала, так и шла дальше, клонясь на один бок, чувствуя, как когти царапают кожу. Ничего не бойся, сказала Обыда. Ничего не бойся.

Тропа делалась всё мягче, всё выше становились деревья, и наконец Ярина вышла на поляну. Там плясал костёр, какого она никогда не видела – ни на дворе у Обыды, ни в воршудах. Немного походил на тот, где русалки на новую луну жгли папоротник, обращаясь в эхо и в птиц. А больше всего напоминал цветок: с лепестками, со стеблями, с нежными листьями – крохотными, отрывавшимися, улетавшими в небо.

Ярина несмело подошла ближе. Едва ступила в круг света от цветка-костра – тяжесть на плече растаяла; маленькая птичка вспорхнула и нырнула в огонь. Брызнули искры, Ярина ахнула. Где-то далеко, по ту сторону Леса и света, ахнула Обыда.

– Остромира, помоги девочке! Не сдюжит сама!

Ярина огляделась, робко кивнула теням и тварям между деревьев: среди первых уроков яги было – уважай Лес, всякую пичугу уважай, всякую песчинку приветствуй. Не зная, что делать, чего ждать, потянулась на тепло костра. Он грел, но не жёг. Ярина удивлённо поднесла руки ближе – ласково, мягко закололо пальцы, будто и не огонь вовсе, а подогретая колодезная вода с запахами лютиков, дёгтя, лебеды. Ярина придвинулась ещё ближе, щурясь на золотистый костёр. Огонь-цветок один за другим разворачивал бархатные лепестки: с белой прожилкой, с лиловой, с чёрной каймой, с золотой сердцевиной. Не трещал – пел. Не жёг – звал. Ярина осмелела и шагнула прямо в пламя.

– Здравствуй, глазастая, – вышла навстречу из огня сгорбленная старуха, черноглазая, незнакомая. Вышла, распрямилась, сбросив годы, глянула остро – насквозь прожгла. Вытянула руку и положила Ярине на плечо. – Айда, раз пришла.

Ярина беспомощно оглянулась на мрак леса. Твари меж стволов зашипели, подбадривая. Ветерок донёс:

– Иди, глазастая моя, шагай за ней следом…

Чужая яга подтолкнула её в спину, повела за собой в огонь.

Велик ли был костёр – а до середины идти пришлось не миг, не два. Но ни жарче не становилось, ни холоднее, только сердце билось всё чаще. Ярина и сама не знала, чего боялась. Огня не боялась, леса незнакомого не боялась. Старухи этой черноглазой побаивалась, но Обыда ведь сказала: иди, шагай за ней следом. Ярина шла, шла так долго, что обо всём уже позабыла, и только усталость тянула вниз, к тёплой земле, смыкала веки. От дыма слипались ресницы, и казалось: если ляжет сейчас – уснёт, так сладко уснёт, как никогда не засыпала. Но чужая яга обернулась, качнула головой:

– Не время дремать. Пришли почти. Готовься.

Ярина распахнула глаза, стряхивая дрёму; хотела получше разглядеть свою провожатую, но в это мгновенье полыхнуло пламя-цветок. Закрыло всё небо, ослепило белизной, взметнуло сноп пепла… и опало. Ярина осталась одна среди пепельного круга, в темноте, и ни трав не было, ни звёзд, ни ветра. Только маленькая птичка пела, пела всё громче. «Малиновка», – узнала Ярина. Улыбнулась, вытянула на щебет руки, почувствовала, как задели ладонь мелкие коготки. А потом полоснуло по горлу, воткнулось острое, пошло ниже, крепче, вгрызаясь в грудь, хлынула кровь. Ярина закричала, заметалась, но тяжёлые руки на плечах держали крепко, цепко, ни качнуться, ни увернуться. Перед глазами распускались громадные цветы, алые, жаркие, жгло меж рёбер. Ярина ощетинилась, накалила воздух, силясь вырваться, сбросить чужие руки.

– Ишь ведь сильная! – удивлённо донеслось сверху. – Молодец Обыда. Хороша будет новая яга.

Ярина рванулась снова, заплакала от бессилия, от боли, оледенившей сердце, заковавшей грудь в горячую клетку. В ушах зазвенело, будто что-то рвалось внутри. Сквозь звон, сквозь крик пробилось пение птички, медное, еловое, и лёд вскрылся, как весной на могучей Калмыши, и в дыру в груди ворвался ветер. Одна рука отпустила плечо, нырнула под рёбра. Вытащила сердце. Ярина закричала, как никогда не кричала, а потом осела, сникла, и только всё те же руки – одна сухая, цепкая, другая скользкая, окровавленная – держали её за плечи, не давали упасть. Снова завыл в пустоте ветер. Птичка, звонко тренькнув, юркнула сквозняком внутрь, упала камешком и притихла. Тогда уж чужие руки коснулись груди, сращивая рёбра, кожу, возвращая на место плоть и кровь. Хлопнули по спине.

– Возвращайся, будущая яга. Лес ждёт.

Отпустили. И Ярина полетела, полетела спиной назад, в омут, в звёзды, в страшную усталость, сквозь высокие рощи в знакомый Лес, в руки Обыды. Ничего не помнила: ни как домчал её Ночь Тёмная до избы, ни как Обыда обмывала-отпаивала полынным отваром, ни как уложила на печку, укрыла тремя одеялами, зажгла берёзовые свечи, клюквенные лучины.

Пробился только едва-едва сквозь дурман шёпот:

– Спи, спи, набирайся сил. Спи да спи сладко. Лес и царевны с тобой, глазастая…

Тихо-тихо, сухо, мерно, как ходики, тренькала в груди птичка.

* * *

– Вот, значит, как, – задумчиво произнёс Кощей, усаживаясь за стол. – Ранёхонько.

– Ранёхонько, – согласилась Обыда, одним глазом посматривая на гостя, другим – в оплетённое ветками стёклышко, в котором отражалась бредущая по лесу Ярина.

– Но помогло хоть?

– А то сам не видишь? Всё, никакая хворь теперь не берёт. С утра до ночи по лесу босая бегает. По хозяйству помогает. Коня у Дня Красного объездила. – Обыда оглянулась; понизив голос, добавила: – Вчера богинка та опять приползала. Я её выгнала, конечно, но всё крыльцо в слизи осталось. Ярина обеими ногами вляпалась – и хоть бы хны! А ведь сам знаешь, слизь у богинок ядовитая, хворая. В общем, такой прыти набралась девка, что радоваться бы и радоваться.

– Так что не радуешься? – вглядываясь в цветастый луг под босыми ногами Ярины, спросил Кощей.

– Косы темнеть начали. Как бы не опоздать… Да и у меня все силы вытянуло, пока я её иными дорожками водила. – Обыда пригорюнилась, вздохнула, упёрлась щекой в кулак. – Но не это самое плохое, Кощей. Не это.

Где-то во дворе булькнул, нырнув в колодец, Вумурт. Обыда и бровью не повела, глядела стеклянными глазами на сундучок, в котором Ярина хранила свои вещички да сокровища.

– Плохое самое, что не хочет она ягой быть. Керемету увести себя из Лесу не дала, но ягой быть всё равно не хочет. И напугала её эта птица проклятая черепами своими. Он ведь наговорил ей, всё рассказал про яг, про главную, про наш век. А она то ли не поняла ещё, то ли заперлась и не спрашивает ничего.

– Так загляни в мысли-то к ней, – предложил Кощей, постукивая по столу пальцами. – Сразу узнаешь. И самой проще станет.

– Сам попробуй загляни, – грустно и раздражённо отозвалась Обыда. – Такая стена, что Синему сосняку не снилось.

– Ишь ты, – хмыкнул Кощей. – С первого взгляда и не скажешь, что мысли на замке умеет держать.

– Да и со второго не скажешь, и с третьего, – проворчала Обыда, вертя стёклышко на свету, выглядывая, что за осенние ягоды складывает в корзину Ярина.

– А с чего ты решила, что она ягой становиться не хочет? Испугалась – так мало ли. В Лесу что ни шаг, то в первый раз пугаешься.

– Душой она не хочет, Кощеюшка. Керемет её сердце в руках подержал – она и почувствовала, что это такое. Это тут, в Лесу я спокойная да ласковая…

Кощей хмыкнул.

– …а ведь другое у меня внутри, и нутро другое, и работа-то настоящая – чёрная, грязная. И Ярине то же предстоит. А она не хочет.

– А ты поговори с ней начистоту, – посоветовал Кощей, запахивая плащ. – Расскажи, как есть, расскажи, что впереди. Чем сказки от Керемета слушать, лучше уж из первых рук, без всяких утаек.

– Расскажу – а она сбежит! – вырвалось у Обыды. Прижала ладонь ко рту, сама испугавшись сказанного. – Уйдёт… И Лес ведь её выпустит, Ярина уж найдёт, как уговорить, коли с русалками, с птенцами, с ивняком поладила…

– Что ж тогда, всё в страхе жить? До каких пор? Сколько ещё скрывать от неё станешь, таить? Прошлое спрятать ты сможешь. Будущее сможешь. А и то и другое запереть – хватит ли сил, Обыдушка?

– А ты помоги, – вдруг спокойно велела Обыда. – Помоги, Кощей.

– Чего? Где это видано, чтоб Кощей…

– Как друга прошу, помоги, – властно оборвала Обыда, и потянуло холодом. – Как друг не поможешь – как слуге прикажу.

В глазах Бессмертного сверкнули угольки. Поднялись костлявые руки – и упали.

Глава 9. Сердце-птица

Ярина вернулась с полной корзинкой цветов и грибов. Набрала и ягод, поздних, крупных, в самом сладком соку, – предвестников зимы, с белой оторочкой по хрупким листьям.

– Устала, поди? Егозой с самого утра по лесу скакала.

– Куда там, – хмуро улыбнулась Ярина. – Сейчас ополоснусь только, мяты выпью, и за шитьё. Ты мне обещала холст настоящий дать. Сегодня. – Поглядела исподлобья, с нажимом повторила: – Сегодня!

– Обещала так обещала, – не стала спорить Обыда. Про себя подумала: чем крепче умотается девчонка, тем проще им с Кощеем будет задуманное сделать. – Дам. Только вот дело у меня ещё для тебя, не в службу, а в дружбу. Сходила бы ты к Кощею Батьковичу, отнесла бы горсть огоньков каменных. Нам с тобой за глаза на век вперёд хватит. А ему кости свои подлечить пригодится.

– А чего ж он не взял, когда заходил? – удивилась Ярина.

– А ты откуда знаешь, что заходил? – опешила Обыда, у которой вестовых ниточек, путаных травинок, туманных облаков навешено было у ворот столько, что никто издалека не разглядит, что на дворе творится.

– Избушка сказала, – пожала плечами Ярина. Ласково похлопала по брёвнам, сколупнула мошку. Изба заухала, заурчала, как довольный кот.

– Совсем тебя признала, – кивнула Обыда. Помолчала. Мрачно произнесла: – Не хочется. Правду говорю, не хочется. Но что делать?

– Чего тебе не хочется? – спросила Ярина.

– К Кощею тебя посылать в потёмках, глазастая. Но, вишь, ноют у него кости, на погоду, видать, разладился. Снега́ впереди большие, Ярина. А с утра ещё ни облачка не было, будто на небе лето застряло. Так что, сбегаешь?

– Чего бегать. Я коня у Ночи попрошу и обернусь мигом.

– Конь Ночи тебя вынесет в Дальний лес, выбираться полвека будешь, – фыркнула Обыда. – Пешком давай. Нечего лишний раз со всадниками якшаться. Нашла себе друзей!

Думала, Ярина начнёт спорить, упрямиться. А она вздохнула только:

– Других-то никого нет. С кем ещё?

И вправду: с кем? Все Обыдовы девочки от одиночества страдали. Нет в Лесу детей, у домовых младенцы и те стариками по душе рождаются. Русалки глупые да ветреные; к птенцам своим ни Сирин, ни Гамаюн надолго не подпустят, да и какие с ними игры, с птенцами? С прочим Лесным народом ещё рано Ярину знакомить, прежде нужно с воршудами потолковать. Вот и выходит, что всадники – едва не единственные, с кем поболтать доводится.

– Нос не вешай, глазастая. Ещё подрастёшь с пёрышко – поедем с тобой по Полянам, уж там найдёшь, с кем дружбу завести. Ну и Кощей всегда с тобой побалакать рад. Очень ты ему приглянулась, говорит, мол, ловкая, да трудолюбивая, да ласковая, да хитрая. Что ещё яге надо?

– Яге, может, и ничего, – рассеянно ответила Ярина. Встряхнулась, кивнула на короб: – Это ты Кощею приготовила? Давай, схожу отнесу.

– И то ладно, – кивнула Обыда, терзаясь смутным беспокойством: уж больно смирной, больно покладистой выглядела Ярина. Оно, может, и к лучшему. Может, и колдовство Кощеево крепче сработает. А всё же…

– Перепечи к чаю поставить или пирог яблочный? – крикнула вслед Обыда.

– Пиро-ог, – донеслось от околицы. Мелькнула за оградой косынка и исчезла среди стволов. Заволокло туманом. След простыл.

Обыда постояла на пороге, глядя в лес. Вернулась в избу, взяла со стола стёклышко. Подула на него, повела пальцем, вычерчивая извилистую дорожку по запотевшей глади. Тут затёрла, там загородку поставила, здесь тропу завернула в тупик. Долго Ярина промается в лесу. Пока добежит к Кощею – запыхается, из сил выбьется, уже не до того будет, чтобы прислушиваться да странности подмечать.

* * *

– Кощей! – крикнула Яра с порога отчаянно, звонко. – Помоги!

Оглянулся Бессмертный, посмотрел будущей яге в глаза – огромные, будто блюдца, и в каждом осенние звёзды отражаются. Нутром почуял, пустотой под рёбрами, что за века стала чутче чёрствого сердца: знает. Всё поняла девочка. Подняться бы не торопясь, сказать степенно: «Чего как заполошная[48]48
  Заполошный – суматошный, неспокойный.


[Закрыть] кличешь?» Вместо этого вскочил, протянул руки, щурясь от ворвавшихся волн тепла – крепких, колючих:

– Что стряслось, Ярочка?

– Не хочу становиться ягой, Кощей. Не хочу! А Обыда… заставит! Что делать?

Яростные слёзы срывало ветром – на пороге каменного дворца-пещеры ветры гуляли стальные, сердитые. Кощей приобнял Ярину за плечи, завёл внутрь, подтолкнул к столу. Та ослабла за долгий путь, едва держалась. Опёрлась о лавку.

– И уйти не могу. Обыда ученицу больше не сможет взять, если я сама уйду…

– Не сможет, – кивнул Кощей, ласково гладя Яру по волосам. – Косы-то какие у тебя стали долгие, тёмные. Мудрости всё же набралась.

– Это не от мудрости, – всхлипнула она. – Не обманывай уж хоть ты. Обыда сказала, от венка это. От венка, который Керемет дал. Так и будут теперь темнеть, пока не станут как угли. А я не хочу! Не хочу ягой быть, не хочу за чёрную дверь ходить, не хочу между Лесом и Хтонью, вечно на перепутье! Тем более не хочу, чтобы во мне чужие поселились… те, прежние яги… Что мне делать?

Кощей тяжело вздохнул; стукнулись и разошлись рёбра, полыхнуло в глазницах. Похлопал Ярину по спине:

– Поднимись, милая. Тебе скоро в Лесу равных не будет, а ты, гляди, перед Кощеем чуть не на колени встала. Засмеют другие я́ги.

– Много их? – прошептала Ярина.

– Да уж сотня сотен наберётся, – ответил Кощей, жалея, что не соврать этой девочке, когда из её глаз весь Лес на тебя глядит.

– И как же я буду… Кощей… Нет! Нет!

– Тише, тише, услышит ещё. У яги в Лесу везде уши, – сказал Бессмертный. – Успокойся, послушай меня, Ярочка. Я красиво говорить не искусник, скажу, как знаю. Вот какое дело: не хочешь ты, потому что боишься. И нет ничего в этом стыдного – бояться. Ни одна яга, поди, следующей бы стать не захотела, если бы знала, что впереди. А ведь должен кто-то: Лес и Хтонь связывать, Равновесие беречь. Поэтому забота яги, чтобы ученица раньше времени ни о чём лишнем не проведала. А за тобой Обыда не уследила. Но, может, оно и к лучшему? Ты теперь не только про будущее знаешь, но и про то, что станет, если уйдёшь из Лесу. Выбор у тебя небольшой, а всё-таки есть.

– Неужели, если уйду, правда не найдёт другую? – уткнувшись в Кощеев плащ, спросила Ярина. – Поди, пугает?..

– Не найдёт, – тихо произнёс Кощей. – Пламя не перейдёт. Уйдёшь из Лесу – унесёшь с собой. Оно уже никуда от тебя не денется. И ты от него не спрячешься и его не спрячешь. Обыда ведь тебя ко мне послала, чтобы я помог твою память укрыть. Сама она не может уже. Память на прошлое заперла, и то изо всех щелей лезет. А на будущее совсем сил не хватает.

– И что? Укроешь?

Кощей отнял ладонь от её спины, поднял над косами. Ярина притихла. Ни силой от неё не веяло в тот миг, ни Пламенем – испуганная девчонка, придавленная знанием, да таким, будто Лес на неё рухнул.

«Да и передо мной выбор непростой: настоящей яге помочь или будущей».

– Нет.

– Что тогда? – тихо-тихо спросила Ярина.

– Три пути у тебя, Ярочка. Первый – взять да уйти из Леса, зажить, как самые обычные люди живут. Второй – уйти из Леса, навеки. Позабыть, что тебе суждено ягой стать, позабыть обо всём колдовстве здешнем, обо всём, чему тебя Обыда учила, пока не поздно. Тогда уж совсем не твоя забота, что дальше будет.

– А третий?

– А третий – самой пожелать забыть, что узнала, и прошлое не стараться вспомнить. Жить, как тебе раньше в Лесу жилось, под крылом у Обыды. Сильной ведьмой растёшь, Ярина, в одиночку такую силу не вытянуть, без наставницы никак.

– Пускай бы… Пускай, – ответила Ярина, не поднимая глаз. – Но зачем она прошлое от меня прячет? Что такого, если бы я знала, как в Лес попала, что раньше было?

– Может, боится, что обратно тебе захочется, – вздохнул Кощей. – Боится, что людская жизнь слаще ягова бытия покажется.

– Так оно и есть… наверно, – пробормотала Ярина. Опёрлась о Кощеевы колени, вскинула голову, быстро заговорила: – Оно ведь приходит… Во сне видится. Бывает, в лесу мерещится. Я раньше думала, это ́Ягпери́[49]49
  Ягпери́– дух бора в удмуртской мифологии.


[Закрыть] шалит, Лудмурт шутит. А потом, после Хтони, после Керемета, поняла: это из прошлого всё. Что-то… как сон, только наяву. – Ярина умолкла; прижала ладони к лицу, с тоской протянула: – Моё… Моё, понимаешь? Близко, близко совсем, а не взять! Было оно… и могло бы быть! И так просторно всё, столько солнца, так светло, так ясно… Так в избе никогда не бывает, Кощей…

Уронила руки. Замолчала. Кощей осторожно взял её ладони в свои, остудил дыханием.

– Ярочка… Так, может, и вправду лучше забыть всё? Отсечь, чтобы не травить душу?

Ярина долго не отвечала – так долго, что Кощей рискнул, поймал краешком её мысли.

…Глядела Яринка на его плащ – тёмно-синий, почти чёрный. Пахло от него сосной и можжевельником, и так это походило на розмарин в Золотом саду…

«В саду они память людскую хранят, розмарином проращивают». Если бы не нужна была память, если бы лишней она была человеку – зачем бы царевны её хранили? Выходит, важно это, нужно зачем-то. А Обыда даже крошек её лишить хочет. Что там было, в прошлом? Вдруг что-то такое было, что всю жизнь поменяло бы?.. Хочу, хочу знать!..

– Ярочка, – сглотнув, окликнул Кощей.

Ярина подняла голову. И сказала вдруг холодно, незнакомо:

– Нет уж. Не твоё это и не Обыды. Это – моё. Мне решать, как быть.

– А всё ж таки, коли мешает…

– Вот коли помешает, тогда и разберусь. А ты, если надо, поможешь, – бросила будущая яга, и было в этом больше приказа, чем вопроса. Поднялась, вынула из складок платья коробок. – Вот. Каменный огонь. Обыда тебе велела передать, чтоб кости не скрипели.

Кощей засмеялся сухо, невесело.

– Но я тебя сама лучше вылечу, если и вправду ноет. А заодно о разговоре нашем забыть помогу. Хочешь? А то ведь яга узнает – задаст жару.

Впервые с похода в Хтонь заметил Кощей Яринину улыбку. Заметил, как подросла, вытянулась ученица Обыды, и глубоко-глубоко только проглядывает из потемневших глаз, из-за острых скул прежняя девчонка, выкатившаяся на кладбище из кустов.

А Ярина всё стояла с протянутой рукой, держала короб.

– Берёшь?

Всего на миг Кощей коснулся её тёплых, мягких пальцев, вскользь, – но и боль сняло, и светло стало в голове, светло и пусто, зашумел лес. Посмотрел вслед Ярине – та спрыгнула со ступеней, помахала рукой. Чего приходила?

– Чего приходила-то? – крикнул он вслед.

– Привет передать об Обыды, – засмеялась Ярина и пошла по тропе прямо, на горевший в чаще огонёк.

Кощей закрыл глаза, пощупал ядрышко внутри, подёргал запор. Крепкий поставила, но ловкий: Обыда просто так не заметит, только если искать начнёт. А с чего ей искать? Для неё Ярина всё ещё девочка. За страхом не оставить хоть какую-нибудь преемницу забыла страх эту потерять.

* * *

Ветер гнал тяжёлые, зимние уже тучи. Последнее золото поздней листвы и солнца билось об них, отражаясь, осыпалось на землю цветными грибными дождями, будто осень на прощанье аукнула, решила показать сладкие свои запахи, тёплые свои краски.

Ярина медленно шла через лес, опустив голову. Усталая после кропотливого колдовства, замёрзшая в пещере Кощея, шагала она по яблоневой листве, по еловой хвое, по каштановой скорлупе, а в ушах тонко звенело веретено. Впереди уже виделись просветы опушки, уже предзимняя тропа указывала на избу. На избу, а в избе свет, а в избе тепло. А в избе – Обыда. И правду говорящая, и колдовство своё творящая, и утаек полная. Как ей верить?..

Весь лес поплыл, плавно закатился набок вслед за солнцем. Ярина сглотнула, запрокинула голову к небу. Махнула рукой, и тучи разошлись, засветило малиновое солнце. И тотчас зарядил дождь сквозь прозрачный воздух.

– На дождь не смотри, дождь слёзы зовёт, – говаривала яга.

Ярина зажмурилась изо всех сил, отгоняя печаль и горечь. Захотелось прислониться к чему-то – к тёплой печи, к верному плечу. Она прижалась к берёзе, втянула тихий осенний воздух и негромко, удивлённо даже, позвала:

– Помоги… Помоги разобраться.

Сквозь ветви, сквозь паутинные нити прорвался свежий ветер, вестник зимы. Раздул рукава, растрепал косы, подхватил и, словно лёгкую щепку, понёс вверх, к кронам и выше, почти под свинцовые облака. Ярина распахнула глаза. Хотела закричать, но ветер не давал: бил в лицо, срывал с губ крик и тут же уносил далеко, далеко, туда, где он сплетался с птичьим звоном, с песнями леса. Срывал с губ…

С губ ли?

Ярина с клёкотом, с ликующим свистом взмахнула крыльями и соколом помчалась меж туч. Навстречу из шапок сосен вылетела маленькая сова. Поравнявшись с Яриной, несколько раз каркнула, ухнула, увлекая за собой.

– Обыда? – забыв от неожиданности и ветра все тревоги, воскликнула Ярина. Вышел клёкот и свист, но сова поняла, обернулась, озорно вычертила в воздухе не то змею, не то звезду. И устремилась вперёд юркой, вёрткой точечкой.