Текст книги "Призмы Шанбаала"

Глава 5
Иштар и Асмодей

Первые недели учебы всегда проходят быстро, но эти пронеслись с неимоверной скоростью. Оказалось, что в столовой выдают довольно-таки приличный набор продуктов за счет заведения, что заставило меня крепко задуматься о том, какая львиная доля бюджета Загранья утекает в дела молодежи. Питаться можно было и в столовой, завтраки, обеды и ужины подавали по расписанию, но изучив местное меню, я почувствовала, как меня прошибает холодный пот. Слишком много диетической пищи. Но в этом был смысл. Раз все ученики постоянно худеют, какой смысл подавать что-то, что никто есть не будет?

Персефона подредактировала мою школьную униформу, что-то нашив, что-то ушив, и черное платье с длинными рукавами и белым отложным воротничком село по фигуре, не мешало раскрыть крылья, если у меня не было сил сдерживать их заклинанием, и почти не отличалось от платьев других девочек, разве что юбка была много короче. Но это уже издержки моего высокого роста. Свою униформу Персефона тоже переделала – обрезала рукава, пересобрала юбку у пояса, обрезала ее, и, превратив форменное прямое платье в произведение искусства, законно собирала восхищенные взгляды студенток.

Мне казалось тогда, что нет разницы, в чем ходить, и смысла в форме я не видела. Но в Академии были свои порядки. В первый учебный день единственной парой стояла у нас история. Вскоре я поняла, что занятие в Академии может идти и час, и все десять. Ставить еще какие-то предметы в один день смысла не было.

В первый день я вертела головой по сторонам, выглядывая интересных существ, здоровалась, пытаясь завести знакомства. Раза четыре нарочно заговаривала с гордой розоволосой темной дэвой, и на четвертый узнала, что ее зовут Асура. Персефона выглядела в основном раздраженной, я шутила, что она ревнует и хочет, чтобы я была только ее подружкой. Сидя у окна на одной из передних парт, я елозила из стороны в сторону, постоянно оглядываясь через плечо. Смотрела я не в пустоту, на Амрэя – он сидел в отдалении, но не подходил. Я отправила ему одно сообщение, спросив, игнорирует он меня или мы играем по сложным правилам Загранья, о которых я не знаю, но ответа не пришло. Я побеждено выдохнула, признавая свое фиаско.

Мы сидели, болтая, пока огоньки не заметались над головой, и девчонки, – две дэвы, про которых Персефона мне шепнула, что они почти ничего, но зазнаются, – соскочили с моей парты, устремляясь к своей. В дверь вошел мужчина, и я вздрогнула. Он был почти в два раза больше, чем все, кого я видела когда-либо в жизни, но все равно немного ниже меня. Не просто накаченный – настоящий монстр от спорта. Я видела многих накаченных парней, но никогда не видела такого сильного тела. Его голову украшали два витых рога, волосы были зачесаны назад, открывая голову быка.

«Минотавр», – пронеслось в голове.

Персефона скучающе подперла голову рукой, смерив магистра спокойным взглядом.

Он прошел за трибуну, положил на нее руки и презрительно оглядел нас. То ли злость, то ли скука отразились на его лице. А может быть, все эмоции, что были у этого темного, смешались воедино, и он не мог отделить одно от другого.

– Лорд Безумия, магистр истории, Громвал, – его голос был похож на раскаты грома.

Взгляд зверолюда спокойно прошелся по нам, а я сделала пометку на полях тетрадки, что все преподаватели представляются магистрами. Отец что-то мне рассказывал, что-то забывал, или не считал нужным сообщить, и про магистров было скорее мое умозаключение, чем знание, извлеченное из головы.

– Не та форма, – произнес он, и я почувствовала на себе взгляд.

Я открыла было рот, чтобы объяснить ему, что я – потомок нефилима, и поэтому мой высокий рост не входит в систему размеров, а еще по меркам Загранья у меня крупное тело, и что форма такая же, как та, что нам выдали, просто подогнали по фигуре, но поняла, что он смотрит на Персефону.

Персефона сидела прямая как палка, вскинув голову, сжав кулаки на коленях. У нее застыли мускулы лица, а привычное раздражение в фиолетовых камнях ее глаз взвилось почти яростным огнем.

– Я отказываюсь следовать этому правилу, – произнесла она ледяным голосом, и у меня по коже побежали мурашки.

Громвал повел рукой. Темная магия, сорвавшись с кончиков пальцев, сформировалась в плоский камень, который обогнул голову Персефоны и врезался в затылок, ударяя ее лицом о парту. Она шумно втянула воздух, явно пытаясь подавить крик боли, и я вскочила на ноги, беря ее за плечи и поднимая.

– Не заслужила, – магистр покачал головой.

– Вы не имеете права бить детей! – рявкнула я. – Это что тут за порядки такие?

Он смерил меня равнодушным взглядом, посмотрев, как на пустое место. Ярость заклокотала в моей груди, и вместо того, чтобы сесть и дать Персефоне что-то, чтобы остановить льющую из носа кровь, я повернулась к нему всем телом. Краем глаза я видела, как заинтересованно мои сокурсники наблюдают за происходящим, а принц с длинными черными волосами, – его я вспомнила позже, но тогда он слился в моей голове с остальной толпой, – поднял голову, отрывая взгляд от телефона.

– Это несправедливо. На мне нет формы, на близнецах с первых парт нет формы, еще на нескольких нет формы, а вы пристали к ней, что она перешила платье, – продолжила говорить я.

Я сжала руки в кулаки, выпрямляясь.

– Физические наказания входят в программу Академии, – девушка-суккуб с соседней парты закатила глаза. – Ты откуда такая вылезла?

– Из Первого мира, – не глядя в ее сторону, бросила я, не отрывая взгляда от магистра.

– Сядь, – тихо прошипела Персефона, дергая за юбку.

Я осталась стоять.

– Это нечестно, – повторила я, как будто бы это что-то могло изменить.

– Люцианова дочка, да, ангелоподобное? – произнес он.

Наши взгляды встретились, но свой я не отвела. И страха тоже не было, как рационального, так и иррационального. А внутри всё опустело. Что ж, если кто-то и не смотрел телевизор и не висел в соцсетях так долго, чтобы узнать в девушке с фото меня, теперь это узнали все. Плакала моя счастливая академическая жизнь.

– Ты очень похожа на отца, – сказал он.

Черное лезвие вошло мне в грудь, проходя между ребер. Я закашлялась, перегибаясь вперед, уперлась рукой о парту. Боль ожгла огнем, и я прижала ладонь к источнику этой боли. Пальцы перепачкались в черной жиже; она стекала тягучими каплями на парту, разбиваясь и застывая.

Смех в классе утих. Тишина стала физически ощущаемой, но мне казалось, что это лишь я слышу тишину, потому что в моем мире не стало существовать ничего, кроме боли и черной жижи, стекающей по груди, животу, бедрам. Я приоткрыла глаза. Мир поплыл в мягком фокусе, и я отняла руку, наполненную этой черной жижей, что заменила мне кровь. Морена запульсировала, стягивая израненные ткани, заращивая их, и рана затянулась. Игла растворилась в воздухе. Я взмахнула рукой наугад, не пытаясь повторить заклинание, но подумав о том, хочу, чтобы ему тоже было больно. Сноп искр сорвался с кончиков пальцев, и потух, а с ним ушла и боль.

Магистр махнул рукой, чтобы я села, и подчинилась. Села, низко опустив голову, и занавесившись волосами. Все говорят, что я похожа на отца, и да, у меня его волосы и его кожа, только вены не просвечивают. У меня его черты лица, но я не мой отец… а жаль. Будь я им, я бы нашлась сейчас с ответом.

Персефона молча протянула мне влажные салфетки, и я попыталась по-быстрому кое-как оттереть платье. Прореха в нем была небольшой, но лифчик просвечивал. Вздохнув, я перебросила волосы вперед, чтобы они светлой пеленой закрыли мне грудь, и склонилась над партой. А в классе стояла жуткая тишина.

– Можешь носить свою одежду, Люцианова дочка. Но больше никаких революций, – сказал Громвал, глядя на меня; на щеке виднелся глубокий порез, сквозь который сочилась кровь. – Начнем урок.

«Как ты его ранила?» – написала Персефона на полях своей тетради, а я рядом нарисовала несколько знаков вопросов. Болтать на занятиях Громвала расхотелось. В голове лишь стучала мысль о том, что физические наказания в Академии разрешены… и это укротило мой пыл хоть с кем-то из спорить.

– Наш мир был единым во времена сотворения, и все мы пребывали в Грани. Тогда было лишь одно измерение, и мы не знали, что магия может быть разделенной. Существа одинаково впитывали в себя тьму и свет, и это приводило к балансу, – начал говорить Громвал, уставившись в окно. – Всё было поровну. Темные защищали мир, светлые производили вещи, а люди хранили знания. Но светлые возжелали больше силы и власти, и сказали, что хотят построить идеальный мир, что тьма не достойна их внимания. Они захватили измерение, окружив его светлыми заклятиями и отрезав Полярис от остальной части мира. В этот новый мир они забрали тех, кого посчитали достойными, не сверяясь с их прежними достижениями, а меряя лишь по себе. Они поставили сострадание выше доблести, храбрость выше здравого смысла. Так появился Полярис, и так началась эра Раскола.

Я не записывала ни слова в мою перепачканную черной жижей тетрадь, но почему-то не могла перестать слушать. Воспоминание о боли ушло, воспоминание о наказании стало прозрачным акварельным наброском прошлого.

– Баланс был потерян. Не видя света, люди стали презирать магию и отрицать ее. Люди отрицали магию, и отрицали свое прошлое, и это отрицание скапливалось, пока не переродилось в то, что мы называем Первым миром. А темные ушли из опустевшей Грани, создав Загранье, – свой новый дом. Они напитали Загранье темной магией, преобразовав его так, как посчитали нужным. Три начала разделились. Люди отреклись от магии полностью. Исконный мир, потеряв баланс, раскололся на две части: мы создали Предел, что хранит нашу магию. Магия создала Грань, что пожирает наши души. Так образовалось Пятимирье, которое мы знаем сейчас.

Молчали все. Никто не желал начать говорить, чтобы оборвать его речь. Равномерным потоком она стекала с его губ, устремляясь прямо в голову. Было ли это какое-то заклинание, или это был природный дар оратора, но это завораживало. И все, кто был в классе, выпал из реальности.

Он говорил и еще, обрисовывая общую картину того, что происходило. Упомянул, что Загранье достигло величия с появлением первого Милорда, говорил, что светлые избрали себе Палату Представителей. Говорил о том, что люди создали «Организацию по взаимодействию с магическими существами». Не упоминая дат или имен, просто нанося мазки на портрет мироздания. Он говорил, что всё изменилось, когда появился полукровка Шанбаал, что воистину был величайшим из величайшим несмотря на то, что был столь низкого происхождения. Он рассказал, что мир неизменно менялся, чтобы прийти к нынешнему величию. Спокойно, но жестко, он рассказал про смерть наследника, и как начались войны династии Горгон, как маркизы грызлись за Престол, и что Загранье утопало в крови. Он упомянул восстание, но вскользь, сказав, что баланс, который мы видим сейчас, лишь малая часть того, что было до войны. Он сказал, что помнит детей, что это начали, и что учились у него, и клянусь, его взгляд задержался на мне, когда он называл их имена – Фафнир и Рахель, Люциан и Климена, Цитея, Лира, Азазелло. Громвал говорил, что после войны мы прожили девятнадцать лет в мире, и что за эти два года мы должны не просто выучить, но осознать, что история знает случаи повторения и подчиняется одним и тем же процессам, что знать ее – значит уметь предугадывать, к чему может привести то или иное действие, и сказал, что это точная наука, у которой свои законы, но более сложные, чем формулы, которые можно заучить.

Когда он закончил, мы сидели за своими партами. Даже когда он махнул рукой, предлагая нам выметаться. Многие хотели что-то спросить, приоткрывали губы, чтобы начать говорить, но резко осекались, натыкаясь на недовольный взгляд магистра.

– Пошли прочь, – сказал он на прощание, громко хлопая дверью.

Но всё равно никто не сдвинулся с места, пока его шаги не затихли в коридоре. Лишь после этого мы поднялись, и молча вышли, разбредаясь кто куда. Никто не разговаривал, никто ничего не обсуждал. Минотавр провел нас по лабиринту прошлого, и был пока единственным в моей жизни, кто заставил меня почувствовать себя не противницей, а частью Пятимирья.

Постепенно все потянулись к выходу, а я никак не могла заставить себя подняться. Персефона упаковала свою сумку и подала мне мою, но я тупо уставилась в парту.

– Знаешь, – протянула девушка, носик у нее слегка опух, но почему-то это сделало ее еще милее. – Я тебя понимаю. Я бы тоже расстроилась.

– Правда? – спросила я, выходя из транса.

– Панда, ну блин. Любая бы расстроилась, если бы ей испортили платье, – Персефона закатила глаза. – Я тебе зашью его дома, никто не заметит.

Я слабо улыбнулась, и встала. Я убрала тетрадь обратно в сумку, оправила волосы, прикрывая прореху на платье. Персефона, снова закатив глаза, сняла брошку с левой груди, отбросила мои волосы в сторону и, что-то поколдовав, хитро пересобрала платье так, что прорехи видно не стало, лифчик не торчал, а я выглядела вполне приличным образом.

– Я у тебя в долгу, – серьезно произнесла я. – За всё, что ты делаешь.

– Когда созреешь дать мне обещание вечной защиты, скажи, – хрипло ответила мне девушка, но уголки ее губ дернулись, обозначая, наверное, улыбку.

Я уже приготовилась уходить, как вдруг нас с Персефоной почти кольцом окружили – девушка, что врезалась в меня в первый день, с кошачьими ушами, а рядом с ней всё тот же суккуб, у которого лицо чем-то напоминало мышиную мордочку. Но я догадывалась, что на мышь он похож только для меня, а для других наверняка божественно красив.

– Здравствуй, сахарок, – бархатным ласковым голосом произнес он, кидая в мою сторону такие взгляды, что я безо всякой магии смутилась. – И привет, очаровательная прелестница!

– Асми, не клей девчонок, – взвизгнула красноволосая девушка.

Она подпрыгнула ко мне, хватая чуть ниже уровня плеч. Она была такая маленькая, такая хрупкая и худая, такая вертлявая, что вряд ли бы могла составить мне конкуренцию в рукопашной схватке. Ярко-желтые кошачьи глаза впились в мои, и я невинно улыбнулась, нервно косясь на ее когти. Я нормально отношусь к зверолюдам, но побаиваюсь, что они могут нечаянно ранить. Что мешает ей сточить когти?

– Ты была такая крутая! – продолжила верещать незнакомка. – А он тебе – носи форму! А ты ему – это нечестно! А он тебе р-р-раз! А ты ему – р-р-раз! Никогда не видела такую полукровку, которая язык не в…

– Иштар! – предупреждающе сказал суккуб.

– Ну, никуда не засунула, – ни капли не смутившись, продолжила говорить она. – Так что ты вообще!

– Но я всё равно не понимаю, зачем ты полезла свою девушку защищать, – бархатным голосом вторил ей парень.

– Я не ее девушка, – зашипела Персефона.

– Я бы любого полезла защитить, – сказала я. – Это было несправедливо.

– Тебе не надо никого оборонять, – Персефона повернулась ко мне. – Это нормальная практика воспитания в Загранье, тебя что, никогда родители не били?

– Никогда, – отрезала я. – Тем более, если наказывать, то всех. А там не только ты была без формы. Вон, близнецы тоже без формы сидели.

– Эти «близнецы» из рода Горгоны, – Асмодей закатил глаза. – У них достаточно силы, чтобы превратить магистра Громвала в фарш. Ты что, не знала, что можешь получить?

– Я об этом не подумала, – я саркастично усмехнулась. – Последствия для слабаков.

– Я бы сказал, что ты дурочка, но у тебя слишком красивые волосы, – флирт Асмодея почему-то начинал действовать на нервы, и мне чудилась в нем фальшивая актерская игра.

– Да неважно! Главное, что ты крутая! – Иштар схватила меня за руки и как-то странно изогнулась, чтобы заглянуть мне в глаза. – Я Иштар, а это – Асмодей, и мы тебя жуть как запомнили!

– Пандора, мы уже идем? – Персефона презрительно фыркнула. – Нечего якшаться с суккубами и с этим созданием.

– И тебе привет, Персефона, я тебя с Черного бала не видела! – голос Иштар не снизился ни на тон, но нотки, что начали звучать в нем, мне не понравились.

– Не разговаривай со мной, – Персефона резко отвернулась. – Зря ты сюда приехала, Иштар. Никто таких как ты не любит.

– А таких, как ты? – суккуб положил руки на плечи Иштар. – Ты красавица, Персефона, но язык у тебя – рыбье гнилье, – он кивнул на меня, – но зато хоть одну подружку завела. Ты ей сказку про младшего принца спела, как всем остальным, или правду рассказала?

Персефона вспыхнула. Она схватила сумку и быстрым шагом устремилась прочь, я окрикнула ее, но она не повернулась. В груди заворошилось нехорошее предчувствие. Что, если сейчас произойдет что-то нехорошее? Что, если что-то нехорошее уже произошло? И что такого им сделала Персефона?

– Персик! – крикнула я второй раз, мягко высвободила свои руки из рук Иштар. – Ну вы и сволочи оба, конечно!

– Мы не сволочи, – Иштар подпрыгнула на месте. – Мы просто не ладим. И тебе с ней дружить не стоит.

– Не якшайся с аристократами, вот тебе мой совет, – тихо сказал суккуб, глядя мне в глаза.

Я решительно толкнула его плечом, скороговоркой говоря, куда именно он может засунуть свой совет и поспешила за подругой.

Коридоры и лестницы сменялись один за другим, я вылетела на площадь, но ее не было. Я искала ее по территории, но не нашла, и вернулась домой, но дома тоже было пусто. Я пометалась по дому, и сдалась, оставила ей несколько сообщений в сети, а потом села на наш импровизированный диван и стала ждать.

Таким был мой первый день в Академии.

Персефона вернулась посреди ночи. Она не стала зажигать свет, но я услышала цоканье ее каблуков. Приподнявшись на локте на нашей общей кровати, я отбросила пряди волос, упавшие на лицо, и хмуро посмотрела на нее. Персефона уставилась на меня мутным взглядом, а потом отвернулась.

– Можешь ничего не рассказывать, – сонно произнесла я, зевая. – Но, если хочешь, расскажи.

– Рассказать? – она присела на край кровати, теребя край рубашки из черной блестящей ткани.

От нее резко пахнуло алкоголем, и я, не прячась, поморщилась. Я не любила алкоголь – не любила, когда им пахло от папы или от моих друзей, пропускала все алкогольные вечеринки, и не считала нормальным пропустить стаканчик-другой. Но я не читала никогда моралей тем, кто считал, что так развлекается, или кому нравился вкус. Мешать людям жить своей жизнью – это не мой стиль.

Персефона наклонилась вперед, завязывая волосы в объемный пучок, и заползла под свое одеяло. Зевнув, я посмотрела на ее спину, пожала плечами и легла обратно в кровать.

– Мы с ней давно знакомы, – глухо сказала девушка.

Я не перебивала. И знала, что не буду припоминать ей ничего сказанного на утро, если она сама не решит это обсудить.

– С Иштар. У нее родители придворные врачи. Считай, часто в Дворце пересекались. Выросли вместе. Она раньше лучше выглядела, пока печати не лопнули, – Персефона тяжело вздохнула. – Ненавижу то, что она с собой сделала. Мы не дружили, мы всегда не ладили, но любой порядочный на ее месте ушел бы в Первый мир. Кто захочет жить морфом? Ее предки еле выбились при Миледи… вот дура. Никто не захотел бы такого позора.

– Персик, – я села на кровати, подтягивая колени к животу. – Эта девушка морф? Не зверолюд?

– Морф, – голос Персефоны запинался, но не от алкоголя, а от подступающий объятий сна. – Ненавижу морфов. Мои боялись, что я морф. Нет ничего хуже, чем…

Она недоговорила и уснула, и я тяжело вздохнула, встала и пошла на кухню, чтобы набрать стакан воды. Я не знала точно, как это происходит по утрам у выпивающих, но видела, что папа после шумных вечеринок хлестал воду из всех своих шести стаканов, едва успевая их наполнять. Поставив стакан на пол так, чтобы его точно нельзя было сбить, если она вдруг проснется раньше меня и спустит ноги с кровати, я вернулась под свое одеяло, легла на живот и сложила крылья за спиной, утыкаясь носом в подушку.

Морф. Морфов я редко не видела. Эти существа, не имеющие изначальной формы, но превращающиеся во всё, что когда-либо видели, были редкостью в любом из миров. Я знала, что их не любят. Им шипели вслед, и родители отказывались от них, и даже мой отец, не взрастивший в себе расизма довоенной эпохи Пятимирья, говорил, что старается их принять, но не может. Быть морфом тоже в какой-то мере генетическая болезнь, и всё, что происходит с нами, существами, вписывается в концепцию сохранения чистой крови. Персефона не может колдовать, и это вредит чистой крови. Я полукровка, и это тоже вредит чистой крови. А Иштар… Иштар похожа на нас, но больна, и даже если это делает ее самой лучшей темной колдуньей в Пятимирье, ее тоже отвергнут.

Я накрылась подушкой с головой, и крепко зажмурилась. Я не хотела думать о расовых проблемах Пятимирья. Я хотела уснуть. И скоро дышать стало тяжело, и я заснула.

После такого яркого урока истории, латынь меня разочаровала. Преподавал ее бледный низкорослый парень, прятавшийся за длинной челкой. Он еле-еле слышно представился магистром языков Ратио, сказал, что языки очень полезны, но поскольку в Загранье их изучают дома, он не обидится, если кто-то будет заниматься своими делами. Я честно пыталась вникнуть в его рассказ о том, насколько важен его предмет, и даже делала пометки в тетради, отмечая важнейшие вехи истории языков, но мне довольно быстро это наскучило. Персефона сидела рядом, подперев голову рукой, и занавесившись пеленой волос от всех. В глазах у нее отражался стыд.

«Ты переживаешь из-за того, что надралась вчера?» – написала я на поле своей тетрадки, и придвинула к ней.

Персефона покосилась на тетрадь, измучено посмотрела мне в глаза и покачала головой. Какое-то очень нехорошее чувство заворочалось у меня в груди, и я занесла ручку, чтобы задать следующий вопрос, как вдруг телефон в кармане завибрировал. Я хлопнула себя по платью, но запуталась в сложной системе застежек… а когда достала, оказалось, что это я его вчера зарядить забыла. Вздохнув, я уставилась в тетрадь, честно пытаясь вникнуть в то, что пытается рассказать магистр.

«Забей, – написала Персефона своим витиеватым роскошным почерком аристократки. – Ему плевать».

Я не стала возражать. Подперев голову рукой, я посмотрела на однокурсников, скользя по ним не слишком внимательным взглядом. Кого-то я знала, а кого-то нет. Иштар, – ее красная макушка едва виднелась на последней парте, – кажется спала. Сидящий рядом с ней Асмодей придвинулся на стуле к другому юноше-суккубу, чьего имени я не знала, и что-то ему рассказывал, активно жестикулируя. Две темные дэвы которые вчера со мной болтали, наткнулись на меня взглядами и спешно отвернулись. Я вздохнула и перевела взгляд на Амрэя, но он даже не поднял головы.

Сердце сдавила ледяная рука. Мы так и не разговаривали нормального с того дня, а ведь он даже пытался меня спасти. И для такого равнодушного существа как Амрэй это значило больше, чем для любого другого…

Мой взгляд продолжал скользить по аудитории. Я сглотнула появившийся в горле комок и посмотрела на Левиафана. Прежде, когда я его видела, он вечно копался в своем телефоне, а тут что-то зарисовывал в тетради. Я могла бы поверить, что он пишет, но его рука двигалась слишком быстро. И какие же красивые у него были волосы! Я, чисто по-белому позавидовав, и оценив, скорее, их гладкость и красоту, чем их владельца, посмотрела на Вельзевула. Наши взгляды на миг встретились, – так показалось мне, – а потом я осознала, что он смотрит на Персефону. В его глазах тоже читалась легкая муть. Словно почувствовав, что он на нас уставился, Персик прикрыла лицо рукой, едва ли не носом утыкаясь в парту.

– Персефона? – шепотом спросила я. – Ты же вчера не сделала что-то, о чем будешь жалеть?

– Да, я с ним зависала, – сказала она, тяжело вздыхая и укладывая руки на парту. – Я не хочу об этом разговаривать.

И я не стала настаивать.

Зря я тогда не выбила из нее правду.

Я наведалась в библиотеку в первую же неделю своего пребывания в Академии. Она располагалась в высокой пристройке к основному зданию. Сквозь распахнутые деревянные двери было видно, как устремляются вверх бесконечные стеллажи с книгами. Войдя внутрь, я почувствовала сильный запах старой бумаги. Столбики пыли повисли серебристыми искорками в лучах солнца. Я спустилась по лестнице, ведущий в углубление в читальный зал, основная часть стеллажей словно оставалась на подиуме. Огоньки роились под потолком, что заставило меня на секунду подумать о мерах пожарной безопасности, но они так ловко подхватывали книги, не оставляя на них малейших следов своего пребывания, что скоро я забыла и про это. Я огляделась по сторонам, не сдерживая улыбки. Старые фолианты с тяжелыми кованными замками на кожаных обложках соседствовали с современными компьютерами. Студенты с одинаковым успехом пользовались и тем, и другим. И существ здесь было намного больше, чем стоило бы ожидать. Книг было множество: они стояли на стеллажах, возвышались на столах, они расползались стопками по пространству пола, стояли на широких перилах лестниц, и даже пространство под ступеньками лестницы было заполнено книгами. Книг было сотни, тысячи, миллионы, миллиарды, и везде, куда бы я не посмотрела, были они одни.

Я достала из кармана телефон и присела за столик с ближайшим пустым компьютером, поставила телефон на зарядку и лениво принялась пролистывать веб-страницы. Интернет Загранья мне был знаком, пусть в Первом мире я не часто залезала на их сайты. Просмотрев новости, я открыла поиск, вбив имя своего отца в первую строку, преодолела несколько страниц сайтов-энциклопедий, и зависла почти на полчаса на сайте, где выводилась теория коварного заговора в верхах Пятимирья, где считалось, что вся деятельность Фафнира есть абсолютно спланированное Советом и Миледи мероприятием, посмеялась над некоторыми фотографиями школьных времен, где у отца еще вены не просвечивали, а наше сходство было столь явным, что пугало. Попробовала поискать и фотографии матери, но почему-то все запросы блокировались. Прошерстив интернет вдоль и поперек на тему прошлого, я вернулась к новостям настоящего. И там, в этих новостях, потерялась.

Я нашла и свою фотографию – неудачную, смазанную, но на которой мое лицо хорошо было видно, подписанную: «Дочь Предателей дает показания против родителей в Суде». Почитала комментарии к ней, где большинство меня жалело, а меньшинство желало подохнуть в страшных муках. Я поискала еще, и нашла другие статьи, но в них про меня было написано мало: в основном все вспоминали про прошлое, про моего отца, и про то, чем для нас, жителей Пятимирья, в итоге обернулись события, когда законы Престола Миледи еще не вступили в силу, и когда полукровки, морфы, неспособные колдовать и прочие представители «нечистой» крови не заполнили Академию.

– А ты миленько выглядишь! – визгливо раздалось над ухом, и я подпрыгнула, на рефлексе вскидывая руки, чтобы защититься. – У тебя такая косичка тут!

– Иштар, – выдохнула я, вспоминая ее имя и соединяя имя и образ в своей голове. – Не подкрадывайся.

Она рассмеялась, ероша короткие красные волосы, торчащие в разные стороны, плюхнулась рядом со мной на стол, подвинув бедром клавиатуру, и хлопнула в ладоши. В желтых ярких глазах читался восторг и капля безумия. Она потеребила ногти, опуская взгляд вниз.

– Зря ты так с Персефоной, – холодно сказала я. – Что взбрело тебе в голову, когда ты решила, что можешь решить, с кем мне дружить, а с кем нет?

– Просто дружеский совет! – Иштар вскинула голову, и рот у нее удивленно полуоткрылся, в появившейся щели губ мелькнули длинные кошачьи клыки. – Я знаю Персефону давным-давно, и что главное, я знаю аристократов. Она не стала бы дружить с тобой просто так, уж поверь мне. Аристократы все такие. Сначала кажутся со странностями, но достойными дружбы, а потом… потом становятся собой! Все знают, что с ними нельзя дружить.

– Все знают, что морфы уродцы, – я чувствовала привкус льда своих слов на кончиках губ. – Я же не веду себя с тобой так, словно ты чудовище.

– Наверное полукровкам просто нравится дружить со всеми, – Иштар перестала теребить когти, но беспокойные руки принялись ковырять край шорт.

– Твой дружочек тоже из благородных, по нему видно, однако же, я не замечала, чтобы ты на него рычала, – я говорила, пожалуй, на повышенных тонах.

Иштар спрыгнула со стола, скрестила руки на груди, и показала мне язык. Закатив глаза, я повернулась обратно к компьютеру. Она молчала, но я чувствовала ее взгляд на своей спине, и это начинало тревожить. Беспокойство зародилось где-то в голове, и я поймала себя на том, что нервно перелистываю страницу за страницей, не вникая в текст. Но первой говорить было нельзя, сказать первой значило проиграть.

– Мать Персефоны Прокурор в Суде, ты знала? – сказала Иштар, наклоняясь к моему уху. – Может она просто хочет выведать у тебя что-то и засадить за решетку!

– Ценю твою заботу о моем будущем, но хватит, – я не стала поворачиваться; кончики ее волос щекотали мне ухо. – Я буду дружить с тем, с кем хочу, и делать то, что хочу, даже если это не понравится всему населению Пятимирья, и закончится тем, что меня четвертуют на главной площади Предела.

Сказала, и тут же осеклась, тихо шипя на себя. В большинстве своем такие вещи в Пятимирье говорить не опасно, но, если тебя уже подозревают в связях с преступностью против существующего государственного строя, лучше не обострять.

– Она такая упрямая, белочка, – прожурчало за нами. – Не трать свои силы. Если они у нас есть, потратим их на что-то более приятное… например, друг на друга.

Я развернулась на стуле, едва не стукаясь с Иштар лбами. Отпрянуть она смогла разве что благодаря безупречной реакции. Я посмотрела на Асмодея, сердито хмуря брови. Они меня в покое не оставят. Возомнили себя спасателями. Я читала их желание спасти меня и в их глазах, и в их лицах, что хранили заботливое выражение в мимических складках. Я читала это в беспокойном взгляде Иштар, – с сумасшедшинкой, и взгляде той, которой так хорошо, что вот-вот станет плохо, – и в мягком сочувственном взгляде Асмодея.

– Послушайте, вы вечно лезете в чужие дела? – спросила я, вставая и подходя к Асмодею почти вплотную.

С Иштар смысла разговаривать не было. Она легкая, как пушинка, в голове у нее дым, а в пятой точке ветер. Я могла хоть целый день потратить на отработку навыков противостояния ее логике, но в итоге осталась бы с носом. А суккуб явно понимал больше, если не понимал, то осознавал.

– Просто есть у нас с тобой кое-что общее, – изумрудные глаза, неестественно яркие, похожие на красивые контактные линзы, жадно впились в мое лицо. – Не одна ты тут связана с Предателями. Но кто-то вырос далеко от Загранья и не знает правил, в то время как другие в курсе того, что бывает с такими детьми.