Текст книги "Легенда о трех мартышках"

– Почему? – задал естественный вопрос Водоносов.

– Действительно, – призадумалась я, – может, просто принято считать, что дети остаются с мамами и их родственниками?

– В вашем случае вышло наоборот.

– Афанасия практически ничего не рассказывала о моих родителях, – ошарашенно протянула я, – но о маме она все же обронила пару слов, а вот папа был табу. Я считала, что он обманул невинную девушку и сбежал, поэтому несостоявшаяся теща вычеркнула его из памяти.

– И вас не удивляло, что Афанасия не скорбела о дочери? Не показывала вам фото? Не рассказывала всякие истории?

– Елена Ивановна и Иван Петрович погибли во время отпуска, – залепетала я, – мне в ту пору исполнилось несколько месяцев. Общих снимков с папой и мамой у меня не было. В годы моего детства фотоаппараты были далеко не у всех, во-первых, из-за их дороговизны, а во-вторых, проявка пленки дело муторное, люди предпочитали ходить в студии, где их «щелкали» профессионалы. А еще в нашем доме случился пожар, фотоальбом погиб.

– Можете не вдаваться в подробности, – пожал плечами Сергей Петрович, – ладно, снимков нет, но почему бабушка не делилась своими воспоминаниями? Отчего она категорически не желала говорить вам о ваших родителях? Или все же рассказывала, но взяла с вас обещание хранить тайну?

– Семейный альбом сгорел во время пожара, – напомнила я, – а о моих родителях Фася молчала. Почему, не знаю! Хватит играть со мной в кошки-мышки. Выкладывайте, в чем дело, или я ухожу! История родителей может быть интересна только их ребенку. Я выросла с сознанием того, что и папу и маму мне заменила бабушка, можете не верить, но никаких моральных терзаний от своего сиротства я не испытывала. В подростковом возрасте у меня был период острого любопытства, но оно погасло. Для меня и отец и мать фантомы, я по ним не тоскую. Нельзя испытывать привязанность к тем, кого не знаешь!

Сергей Петрович снова наклонился к портфелю и вынул оттуда тоненькую папочку.

– Читайте, – коротко приказал он.

Я решила показать характер.

– Что это?

– Биография вашего отца, – объяснил Водоносов, – весьма интересная, даже увлекательная справка.

Не сумев побороть любопытства, я схватила листок.

Глава 4

«Васильев Игорь Семенович родился в городе Москве. Мать – Афанасия Константиновна, стоматолог, отец Семен Юрьевич скончался от пневмонии вскоре после рождения сына. Игорь воспитан отчимом – Михаилом Андреевичем».

Я оторвалась от бумаги.

– Дедушку помню плохо, он умер, когда я была совсем крошкой. Но я всегда пребывала в уверенности, что Афанасия выходила замуж всего раз в жизни! Она никому никогда не говорила о первом супруге. Более того, в свое время я была замешана в одной истории, связанной со Стюрой-катафалк и ее дочерью по прозвищу Люка[3]3
  См. книгу Дарьи Донцовой «Бассейн с крокодилами», издательство «Эксмо».


[Закрыть]. Ни бабушки, ни ее сестры Анастасии тогда уже не было в живых, но оказалось, что Афанасия прислала сестре несколько моих фотографий, дочь Стюры была уверена, что у Афанасии так же, как у ее матери, родилась девочка. Ни о каком Игоре никто никогда не упоминал!

Сергей Петрович сложил руки на груди.

– Некоторые семейные тайны люди предпочитают не разглашать. Я, например, рос в замечательной семье: папа, мама, дяди, тети, бабушка, дедушка. До тридцати пяти лет был абсолютно уверен: мои родители встретились в студенческие годы, шли вместе по жизни с самого начала. Их брак – образец для окружающих. Но когда умерла мать, на ее похороны явилось несколько незнакомых мужчин, и отец сказал: «Это первый муж Люсеньки и его братья».

Я чуть дара речи не лишился, когда выяснил, что у мамы до отца был еще один супруг. Никто никогда даже после того, как я вырос и женился, ни намеком не упоминал при мне о маминой ошибке молодости, не хотели подавать ребенку дурной пример. Наверное, ваша бабушка преследовала те же цели, скрыв от внучки свой первый брак. Что же касаемо ваших родителей… Да вы читайте дальше!

Я углубилась в чтение и сделала ряд шокирующих открытий. Игорь Семенович был трижды женат, в последний раз на Анне Львовне Корольковой, у них родилась дочь Даша. Незадолго до появления ребенка супругов арестовали. Игорь умер в тюрьме, не дождавшись суда, Анну определили на лечение в психиатрическую больницу. Новорожденную отдали бабушке, Афанасии Константиновне.

– То есть как умер в тюрьме? – оторопело спросила я. – Значит, я Игоревна? Отчего в метрике указаны другие имена? Что вообще произошло?

Водоносов вытащил из портфеля новую папку, на этот раз более пухлую.

– Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать, – сказал он. – Вы пока внимательно изучите материалы, а я пойду на кухню, посмотрю телевизор.

– Что это? – прошептала я.

– Скелеты из шкафа, – серьезно ответил Сергей Петрович и ушел.

Я открыла серую картонную обложку. Мне понадобилось около часа, чтобы прочитать ксерокопии документов, и еще столько же, дабы осознать смысл прочитанного и прийти в себя.

Афанасия Константиновна работала стоматологом, ее муж, Михаил Андреевич, гастроэнтерологом в клинике МВД.

Михаил был тихим человеком, находившимся под каблуком у властной, много зарабатывающей жены. Афанасия Константиновна могла бы считаться идеальной супругой, она прекрасно готовила, поддерживала чистоту в доме, приносила в семью немалый доход и уверенно руководила мужем. Но, увы, у безупречной хозяйки были две страсти. Она обожала играть в карты, могла за один вечер спустить все накопления, а еще Фася души не чаяла в любимом сыне Игоре, баловала его безмерно, постоянно защищала мальчика от учителей, осторожно говоривших матери:

– Игорь очень ленив, и он не знает слова «нельзя».

Михаил Андреевич хорошо относился к Игорю, никогда его не наказывал, наверное, не хотел скандалов с женой.

Трудно понять, почему Михаил смирился с женой-игроманкой, вероятно, он очень любил ее и обладал покладистым характером. С другой стороны, Афанасия не всегда проигрывала, подчас она укладывала соперников на лопатки и возвращалась домой с огромной суммой денег.

Игорь пару раз оставался на второй год, получить аттестат ему удалось только в девятнадцать лет. Из школы его не выгнали по вполне понятной причине: у педагогов есть зубы, а Афанасия классно ставила коронки и всегда применяла заморозку. Она даже ухитрилась организовать сыночку белый билет и пристроить недоросля в институт, где готовили художников и их будущих критиков. Игорю было без разницы, где учиться, о работе он не думал, ничем особенно не интересовался, но очень хорошо рисовал, и Афанасия решила, что искусствовед совсем не плохая творческая профессия со свободным графиком службы, как раз то, что требуется ее мальчику.

Кое-кто из преподавателей вуза получил шикарные бюгели, и Игорь поступил в институт. И педагоги, и студенты считали Гарика милейшим парнем. Он был душой всех компаний и звездой вечеринок. У кого были самые редкие пластинки и великолепные шмотки? У Игоря. Кто всегда угощал приятелей в институтской столовой? Гарик. Кто носил шикарные часы и летал в Сочи даже на зимние каникулы? Ясное дело, студент Васильев. К чести Игоря надо отметить, что он никогда не кичился своим материальным положением и не был снобом. Если в общежитии затевалась пирушка, Васильев всегда притаскивал голодным сокурсникам разной еды и выпивки, он никогда не отказывался дать в долг и частенько забывал забрать деньги назад. Мало кто из его многочисленных друзей задумывался над тем, откуда у юноши столько свободных средств. Если же кому-то в голову и приходил подобный вопрос, ответ на него находился легко: мама-стоматолог щедрой рукой наполняет кошелек единственного дитятки. А на кого еще ей тратить заработанное?

В творческих вузах, как правило, царит веселая атмосфера, будущие актеры, художники, журналисты любят выпить, и еще здесь очень ценится талант. Над тем, кого при рождении ангел не поцеловал в лоб, посмеиваются или тихо его презирают. Где-то на третьем курсе приятели Игоря разделились на два враждующих лагеря. В одном оказались будущие художники, приверженцы соцреализма, а во втором сгруппировались представители неформального искусства. Игорь ухитрялся дружить и с теми, и с другими. Более того, когда до ректора дошел слух о том, что часть студентов хочет устроить нелегальную выставку своих полотен, не имевших ничего общего с социалистическим реализмом, он вызвал к себе Игоря и попросил:

– Поговори с дураками, объясни им простую истину: ни один бунт молодежи хорошо не закончился, и мир от демонстраций не изменился. Пусть подумают о своем будущем, вспомнят о родителях и забудут о глупостях.

Самое интересное, что Игорю, учившемуся на искусствоведа, удалось убедить приятелей не высовываться, а благодарный ректор поставил в зачетке Васильева сплошные «отлично».

Игоря обожали девушки, им импонировала его красота, элегантность, отменные манеры, Васильев происходил из хорошей семьи, впереди его ждала престижная работа, а мать юноши явно имела немалый «золотой запас». Даже одной из вышеперечисленных причин хватило бы слабому полу, чтобы открыть охоту на Игоря, и к четвертому курсу у Васильева за плечами уже было два развода. Такое поведение не поощрялось, Игорю светила характеристика, убивавшая любую карьеру: «морально неустойчив». Но обаяние певчего дрозда Васильева распространилось и на бюро комсомола, поэтому он получил замечательную аттестацию, в которой яркими красками была расписана его политическая благонадежность и исключительная порядочность.

Афанасия устроила сына на работу в музей имени Маркова[4]4
  Название придумано автором, любые совпадения случайны.


[Закрыть], который имел статус научно-исследовательского института.

Через некоторое время весь коллектив влюбился в Васильева, и это было вполне объяснимо. Подавляющее большинство сотрудников составляли женщины, Игорек оказался в настоящем малиннике, но парень вел себя очень осторожно, ни с кем интимных отношений не заводил и получил кличку Милый Котик.

Спустя год Милый Котик женился на неприметной внешне, но очень умной Ане Корольковой. Сначала музейные бабы опешили, потом стали шептать по углам.

– Ну и ну! Что он в ней нашел? Жуткая образина, страшнее атомной войны! – говорили одни.

– Игорь балбес, до сих пор ничего для диссертации не сделал, Аня ему враз ее напишет, – сплетничали другие.

– Надоело его матери домработнице платить, – злобствовали третьи. – Анька тихая, будет у них хозяйство вести.

– Он с ней скоро расплюется, – надеялись четвертые.

Но, несмотря на все пророчества, Королькова и Васильев казались любящей парой, хотя они мало подходили друг другу. Балбес, лентяй и весельчак Игорь совершенно не монтировался с крайне серьезной, очень тихой и умной Анечкой. После бракосочетания парень не изменил своих привычек, за рабочий день он успевал отпустить сто комплиментов разным дамам, угостить сотрудниц пирожными и обсудить с коллегами-мужчинами результат футбольного матча. Но домой они с Аней уходили вместе, а поскольку Королькова была трудоголиком, пара частенько задерживалась в музее до полуночи.

Анечка защитила кандидатскую диссертацию, получила должность старшего научного сотрудника и забеременела.

Весть о том, что Королькова ждет ребенка, не обрадовала музейное начальство. Анечка свободно владела английским и французским языками. Остальные сотрудники музея, включая ученого-секретаря и директора, с грехом пополам изъяснялись на «московском инглише», поэтому Королькова всегда сопровождала руководство во всех загранкомандировках. Серьезную молодую женщину знали и уважали во многих музеях мира. Представляете, каким шоком для коллег стало известие о том, что Игорь и Аня арестованы за хищение экспонатов из хранилища музея?

– Это ошибка, – твердо заявила директриса Нинель Стефановна и, надев все свои фронтовые награды, отправилась в прокуратуру.

Вернулась она тише воды ниже травы и заперлась в кабинете. Сотрудники пошушукались под дверью, но потом-таки решились войти и застали Нинель Стефановну в слезах.

– Мерзавцы, ах, какие негодяи, – заламывала руки директриса, – таскали вещи из фонда.

Тут следует сказать, что в залах музея выставляют лишь часть раритетов, отсутствие площади и персонала не позволяет продемонстрировать посетителям все собрания. Большое количество дорогих и ценных экспонатов содержится в запасниках. Порой музейщики не знают, что там хранится. В музее непременно найдутся, образно говоря, темный закоулок или сундук, где ждут своего исследователя уникальные экземпляры. Нечестный сотрудник всегда сумеет погреть руки в запасниках, кражи случались и в Эрмитаже, и в Лувре, и вообще везде. Аня и Игорь похитили много ценного. Как же им это удалось?

Тихая работящая Королькова ни у кого подозрений не вызывала, а балагур Милый Котик скорешился со всеми охранниками. Васильева они считали своим в доску, почти все милиционеры, дежурившие у дверей, лечили у Афанасии зубы. Ясное дело, никто не проверял у супругов сумки, когда они около полуночи покидали работу.

Не существовало у воров и проблемы со сбытом краденого, у Ани благодаря общению с иностранцами имелись обширные связи в мире западных коллекционеров.

Меньше всего и музейщикам, и чиновникам из Министерства культуры хотелось поднимать шум, поэтому они решили замолчать случившееся. Нинель Стефановна собрала коллектив и попросила всех не болтать языком. В доме у Афанасии Константиновны произвели обыск, но ничего не нашли. Стоматолог хранила заработанное на сберкнижке, ни о каких предметах искусства она не слышала, весть о том, чем промышляли сын с невесткой, словно топор упала ей на шею.

Михаил Андреевич, пользуясь своими знакомствами, стал хлопотать об Игоре и Ане, но ему дали понять, что дело слишком серьезное, за ним следят с самого верха и лучше не вмешиваться в ход событий.

Афанасия слегла с сердечным приступом, Михаил приехал к ней в больницу и попытался ее утешить.

– Самое ужасное уже случилось, худшее позади, – сказал он. – Судебное заседание будет закрытым, ребятам дадут срок, но потом-то выпустят!

– А ребенок? – простонала супруга. – Аня беременна.

– Эту проблему я беру на себя, – оптимистично пообещал Михаил Андреевич. – Мне не удалось добиться послабления для детей, но внука нам отдадут.

– Только бы в детдом не отправили, – прошептала Афанасия.

– Не беспокойся, – заверил муж, – и помни, самое страшное уже свершилось.

Как же Михаил Андреевич ошибался! На следующий день после этого разговора Афанасию, несмотря на ее болезнь, вызвал следователь Владимир Олегович Панин и хмуро сообщил:

– Ваш сын покончил с собой.

– Не может быть! – не поверила мать. – Игорь не способен на суицид!

Панин протянул Афанасии мятый клочок бумаги. «Мы не виноваты. Нас заставили. Вы нас расстреляете, но ценностей не найдете. Перед смертью не врут. Мне уже все равно. Отпустите Аню. Заказчик не иностранец. Он наш. Я не могу назвать его имя. Боюсь, что не сумею сохранить тайну, и тогда уничтожат всю нашу семью. Ухожу из жизни, чтобы он знал: я не раскрыл рта. Отпустите Аню. Помолитесь за меня. Аминь».

– Это подделка! – закричала Афанасия.

– Почерк не Игоря? – спросил следователь.

– Его, – кивнула мать.

– Наша экспертиза тоже подтвердила подлинность почерка, – заявил Владимир Олегович.

– Не верю! Его убили! – не успокаивалась Афанасия.

– Мы не нашли ничего из пропавшего, – нахмурился следователь, – не вернули ни одного экспоната, каждый из которых стоит таких денег, что и произнести страшно. Я подозревал, что Игорь лишь исполнитель, им с Анной доставались крохи, остальной барыш уходил другим людям. И неизвестно кому! Ваш сын являлся единственной ниточкой в туго скрученном клубке. Разумно ли в данных обстоятельствах нам лишать его жизни?

– Нет, – признала Афанасия.

– Игорь мог пойти на сделку, – сказал следователь, – за помощь органам получил бы предельно короткий срок, провел бы его на зоне под Москвой.

– Вы сами уверены, что моего сына насильно лишили жизни, – ахнула мать.

– Это невозможно, – отрезал следователь. – Я убежден в другом, Игоря кто-то напугал до такой степени, что он предпочел повеситься и тем самым спасти свою семью. Он понял, что, если откроет имя заказчика, плохо придется всем. Я дам вам свидание с невесткой.

– Зачем? – испугалась Афанасия.

– Попробуйте убедить Анну рассказать всю известную ей информацию, – вздохнул Панин. – Она избрала тактику молчания, не отвечает ни на один вопрос. Объясните ей: чистосердечное признание гарантирует девушке жизнь и относительно малый срок.

Глава 5

Встреча с Аней окончательно выбила Афанасию из колеи. Невестка, всегда приветливая и улыбчивая, сидела на привинченном к полу стуле с отсутствующим выражением лица. Она не поздоровалась со свекровью, не повернула в ее сторону головы, не кивнула, вообще никак не отреагировала на ее появление. Афанасия испробовала все известные ей слова убеждения, но Аня сидела как истукан.

– О ребенке подумай, – взмолилась свекровь. – Если поможешь следствию, тебе дадут маленький срок, отсидишь пару лет, вернешься к нам, будешь сама малыша воспитывать. В противном случае тебя накажут очень строго, всю молодость за решеткой проведешь!

Через четверть часа у Афанасии возникло ощущение, что она общается с чучелом из ваты. Ну не способен живой человек замереть на стуле с абсолютно прямой спиной и провести в такой позе, почти не моргая, долгое время.

Следователь хотел во что бы то ни стало растормошить Анну, за арестованной вели постоянное наблюдение, к ней в камеру подсадили «утку», подследственную, которая согласилась стучать на подругу по несчастью. Преступница тоже была беременна, звали ее Светлана Барабас. За что Света очутилась за решеткой, осталось для меня тайной, но, учитывая тот факт, что ею занимались сотрудники комитета госбезопасности, Барабас была не обычной уголовницей.

Две молодые женщины, беременные на последнем месяце, должны были, по мнению следователей, подружиться. Светлане предстояло выудить из Ани как можно больше информации, а главное, получить ответы на основные вопросы: где еще не реализованные ценности и кто заказчик? Но расчет не оправдался, Королькова не вступила в контакт с Барабас, Светлана, которой, очевидно, пообещали скостить срок, старалась изо всех сил, но Аня не шла на сближение. Рожали женщины одновременно, и на свет появились две девочки. Дочь Барабас умерла, а ребенок Корольковой радовал мать своим здоровым видом.

Даже когда стало ясно, что вместе с младенцем погибла и Света, Аня не сказала ни слова. Королькова вела себя так, словно она находилась в палате одна. Это не было демонстрацией, Аня просто не замечала Барабас, так человек реагирует на муху. Хотя сравнение не совсем точное, насекомое своим жужжанием способно разозлить, Анечка же воспринимала коллегу по несчастью как пустое место. Кончина Светланы никак не подействовала на Королькову.

С новорожденной мать не сюсюкала, она молча кормила дочь, не улыбалась, не тетешкала девочку.

Спустя некоторое время Аню перевели в психиатрическую клинику на принудительное лечение.

Суд над похитителями музейных экспонатов не состоялся. Игорь покончил с собой, формально он умер незапятнанным человеком, Анечку, как сумасшедшую, призвать к ответу было невозможно.

Внучку отдали Афанасии Константиновне. Чтобы избавить девочку от неприятностей и избежать огласки, дедушка с бабушкой поменяли квартиру, переезжали они несколько раз и в конце концов очутились в коммуналке на улице Кирова. Ребенку раздобыли новую метрику, куда вписали мифических Елену Ивановну и Ивана Петровича. Вероятно, эти люди существовали на свете, но они не имели никакого отношения к маленькой Даше.

– Прочитала? – заглянул в комнату Сергей Петрович. – Забавно?

– Не совсем подходящее слово, – прошептала я. – Значит, моя память таки сохранила встречу с родной матерью. Та женщина в сером халате, в пустой комнате… Меня приводили в психиатрическую клинику!

– Да, – подтвердил Водоносов, – снимок, который я показал в начале нашей встречи, был сделан охраной в тот момент, когда Афанасия с ребенком миновала центральный вход лечебницы.

– Не знала, что в лохматые года были технические возможности для видеонаблюдения, – очнулась я.

– Имелись разные возможности, – сказал Водоносов, – но, конечно, они несравнимы с сегодняшними. Это просто фото, а не видеозапись. Преступникам в те годы было проще, камеры в СИЗО прослушивались, но не просматривались.

– Как же бабуля ухитрилась пробраться на строго охраняемую территорию? Зачем потащила внучку в сумасшедший дом? Это противоречит всякой логике, Афанасия рассказывала ребенку сказку о родителях-альпинистах, неразумно показывать девочке родную мать, – удивилась я.

Водоносов поднял руки.

– Спокойно. Старуха выполняла условие сделки.

– Какой?

Сергей Петрович сел в кресло.

– «Дети за родителей не отвечают», – так говорили в советские времена. Но на самом деле судьба малыша, чьи мать и отец оказывались за решеткой, да еще в КГБ, была крайне незавидна. Впереди крошку ждали детдом и клеймо «сын убийцы» или «дочь предателя», не важно, какой ярлык навешивали на ребенка, главное, что потом он практически не мог получить высшего образования, устроиться на престижную работу, поехать за границу и получить приличную квартиру. Афанасия Константиновна и Михаил Андреевич великолепно это понимали, потому и договорились с комитетчиками. Девочка получала новые документы и оставалась у деда с бабкой, взамен Афанасия согласилась навещать невестку, не из любви к Анне, а с целью разузнать, где спрятаны ценности. Несмотря на то что врачи официально признали Королькову безумной, у следователя Панина были сомнения в правильности диагноза. Афанасия регулярно приходила к невестке, но та никак не реагировала на свекровь. И тогда Панин велел привести к Ане дочь.

– Бабушка согласилась на такой шаг? – возмутилась я.

– А куда ей было деваться, – пожал плечами Сергей Петрович. – Ты была мала, Афанасия надеялась, что ребенок скоро забудет о встрече. Думаю, она очень хотела добиться от Ани откровенности, покажи невестка тайник, бабушку с внучкой оставили бы в покое. Но ничего не вышло, Королькова даже не приблизилась к дочери, не проявила никакого интереса к малышке. И тогда Панин сдался, оставил Анну в покое, но за Афанасией и Дашей приглядывал до своей смерти.

– За нами следили? – поразилась я.

– Хвост не ходил, и топтун у подъезда не маячил, – улыбнулся Сергей Петрович, – но если бы Афанасия вдруг сделала крупную покупку, приобрела, например, дачу, машину, нужные люди мигом бы узнали о невесть откуда взявшихся у стоматолога деньгах.

Я ринулась в бой:

– Следователь надеялся, что Игорь еще до ареста рассказал матери о тайнике? Вы не знали Афанасию Константиновну! Бабушка отличалась необыкновенной честностью, она была не из тех людей, кто продает краденое.

Сергей Петрович пожал плечами:

– Вором может стать любой, исключений нет, вопрос лишь в размере добычи. Один стащит сто рублей, а другой дрогнет только при виде миллионов.

– Глупости! – возмутилась я.

Водоносов потер затылок:

– Знаете, в какую сумму оценивается украденное вашими родителями?

– Нет, – сердито ответила я.

– На сегодняшний день примерно в сто миллионов долларов.

Я уставилась на Сергея Петровича.

– Сколько?!

– Вы не ослышались, – подтвердил Водоносов, – сто миллионов. Баксов.

– Ничего себе!

– Большой куш, – согласился Сергей Петрович. – Кое-кто пойдет на все, чтобы завладеть этими раритетами.

– Ценности небось давно проданы, они разбрелись по разным музеям и коллекционерам, – пролепетала я.

Водоносов со вкусом чихнул:

– Нет. Вещи где-то спрятаны! Хотя, когда твоя семья, приехав из Франции, внезапно построила особняк и стала жить на широкую ногу…

Кровь бросилась мне в лицо, я встала:

– Хватит. О том, что совершили незнакомые мне Игорь и Анна, я узнала сегодня от вас. Да, я подозревала, что бабушка скрывает некую семейную тайну, но не предполагала, что именно. Ни о каких музейных экспонатах я ничего не знаю. Советую вам проконсультироваться с банком, где наша семья абсолютно открыто держит свои средства, и внимательно изучить финансовые документы, тогда вы поймете, что неожиданное обогащение семьи Васильевых-Воронцовых связано с получением наследства барона Макмайера, который был женат на моей подруге Наташе[5]5
  Подробно эта история рассказана в книгах Дарьи Донцовой «Крутые наследнички» и «За всеми зайцами», издательство «Эксмо».


[Закрыть]. А теперь до свидания.

– Тише, – поморщился Водоносов. – Экая, право, спичка. Никто не выдвигает против вас обвинений.

– Мне показалось иначе, – уперлась я. – И вообще, какой смысл в этой беседе? Я не имею никакого отношения к произошедшему!

– Вот здорово, – хлопнул себя по бокам Сергей Петрович. – Это же ваши родители!

– Почему я должна вам верить? – обозлилась я. – Бабушка говорила иное, в метрике указаны Елена Ивановна и Иван Петрович.

– Документы! – Водоносов ткнул пальцем в папку.

– При современных технологиях можно состряпать любую бумагу, я видела в одном журнале фотографию, где Ленин обнимает Юрия Гагарина! Зачем вы меня позвали? – спросила я.

– Неужели вам неинтересно узнать правду о ближайших родственниках? – округлил глаза Водоносов.

– А по какой причине вы не сообщили мне о них раньше? Почему говорите о случившемся именно сейчас? – я стойко держала оборону.

Водоносов опять вынул сигареты:

– Среди украденных экспонатов самыми ценными были два кубка из чистого золота с драгоценными камнями. Мало того что в них драгметалла и всяких бриллиантов полно, вещи являются исторически уникальными, они датируются не помню каким веком и являются свадебными. Из одного пил муж, из другого молодая жена. Да, извините, забыл сказать, бокальчики-то из Китая, с ними связана какая-то местная легенда, но мне это неинтересно. А вот то, что за сей набор можно получить, по самым скромным подсчетам, около двух миллионов долларов, впечатляет.

– Да уж, – согласилась я.

– Тридцать первого декабря за час до полуночи таможня задержала в Домодедово некоего Майкла Степли, он собирался вылететь домой в Америку. Наверное, Майкл рассчитывал, что в такую ночь таможенники расслабятся и не станут тщательно досматривать пассажиров. Но, несмотря на праздник, наши ребята не потеряли бдительности и обнаружили у Майкла в сумке золотой кубок. Степли совершенно спокойно отреагировал на происшествие. Сказал, что один его приятель увлекается собиранием копий произведений искусства. Узнав, что Майкл летит в Москву по делам, он попросил его зайти к ювелиру, который сделал для коллекционера дубликат раритета.

Степли просьба не показалась обременительной, он заехал по указанному адресу, получил бокал и специальную справку, подтверждающую, что изделие изготовлено недавно и не обладает исторической ценностью.

Но таможенника что-то насторожило, Майкла не впустили в самолет, золотишко убрали в сейф, вызвали эксперта, а Степли, потребовавшего позвонить в посольство, заперли в комнате с вполне комфортными условиями – с телевизором, кофемашиной и газетами. Специалист-оценщик прибыл раньше американского дипломата и с уверенностью воскликнул:

– Это подлинник, отведите меня к задержанному.

Когда таможенники и искусствовед переступили порог комнаты, Степли был мертв.

– И что с ним случилось? – перебила я Сергея Петровича.

Водоносов откинулся на спинку кресла.

– На первый взгляд ничего особенного, сердечный приступ. Никаких следов насилия, токсикология чистая. Но потом дотошный эксперт обнаружил, что в организме Степли нарушен баланс калия. Тело еще раз изучили и нашли крохотный след от укола. Мы решили, что убийца ввел Степли лекарство, которое резко повышает уровень калия в организме, что приводит к сердечному приступу…

– А калий не определяется токсикологией, потому что является естественным для организма веществом, – вмешалась я в плавный рассказ Водоносова.

– Верно, – согласился Сергей Петрович.

– Если Майкл находился в тщательно запертой комнате, да еще в той зоне аэропорта, куда строго-настрого запрещен вход посторонним, значит, преступника следует искать среди своих, – сделала я очевидный вывод.

– Точно, – согласился Водоносов, – но после тщательного изучения места происшествия был обнаружен желатиновый шприц. Это…

Мне захотелось показать свою осведомленность, и я вновь перебила Водоносова:

– Нечто, похожее на капсулу, в которую помещают лекарство. Только шприц чуть больше и имеет крохотную иголку, это идеальный вариант для тех, кто вынужден постоянно делать себе уколы и не хочет привлекать внимание окружающих. Нужно просто вынуть из коробочки шприц, удалить защитный колпачок и вонзить в тело иголку. Пустую капсулу можно выбросить в корзину для бумаг. Из-за микроскопического объема она практически не заметна в мусоре. В России пока нет таких средств, но в Европе ими уже вовсю пользуются, я видела желатиновый шприц у одной знакомой в Париже.

– На капсуле обнаружены отпечатки Степли и никаких других, – продолжал Водоносов. – Это было самоубийство.

– По какой причине он себя убил? – изумилась я.

Сергей Петрович развел руками:

– Справка о новоделе была фальшивой. Майкл сообщил адрес, где якобы проживает ювелир, сделавший кубок, но там оказался продуктовый магазин. Он нам соврал.

– Это не повод, чтобы покончить с собой!

Водоносов нахмурился:

– В деле много странностей. Одна из них в самом кубке, их было два, и ценится именно пара! Единственный экземпляр тоже стоит немалых денег, но воровать имеет смысл оба бокала.

– Грабитель ошибся, – выдвинула я свою версию.

– Такие вещи крадут на заказ, – не согласился Сергей Петрович, – а знаток, который хочет получить раритет, не совершит оплошности. Почему Майкл вез один бокал?

– Может, набор разъединили для безопасности? Если одну его часть конфискуют, то есть шанс найти вторую, – предположила я.

– Вещи, которые умыкнули твои родители, ни разу не всплыли на поверхность, – пробурчал Сергей Петрович. – Их не выставляли на продажу ни в России, ни за границей, даже в смутные девяностые годы ни на одном аукционе в Америке или в Европе не обнаружилось следов тех ценностей. Я был уверен, что они здесь, в России, лежат в тайнике. И вот кубок! Значит, я не ошибся!

– Рада за вас, но при чем тут я?

Сергей Петрович склонил голову:

– Я верю в карму!

Мне стало смешно.

– А в черную кошку и тринадцатое число?

– Понимаю, это звучит странно, – серьезно сказал Водоносов, – но я абсолютно убежден: если родители совершили преступление, расплачиваться за это придется детям. На них посыпятся болезни, несчастья, неудачи. Надо исправить чужие ошибки, и снова обретешь здоровье и счастье. Отец разрушил храм? Сын должен построить церковь!

Я ощутила давящую усталость.

– Что ты от меня хочешь? Говори прямо!

– Мы плавно перешли на «ты», – улыбнулся Водоносов, – это хороший признак.

– Я жду ответа!

– Экспонаты по сию пору лежат в тайнике.

– Я уже поняла.