Текст книги "Степная дорога"
Автор книги: Дарья Иволгина
Жанр: Боевое фэнтези, Фэнтези
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
А Салих приучен к кирке и лому. Что ж, вот и пригодилась выучка. В несколько приемов сокрушил верхний слой породы. Осторожней, напомнил он себе, там, внутри, живой человек. Насмерть перепуганная девушка.
Но и этому научили его Самоцветные Горы. Не просто разбить камень – так выкрошить породу, чтобы не повредить заключенные в нее драгоценные камни. А та, которую признали в народе самой красивой и самой благородной, – разве не драгоценнее она самого дорогого, самого превосходного самоцвета?
Того, что случилось потом, Салих не мог забыть до самого своего смертного часа.
Отвалился очередной камень, и прямо на Салиха уставилось бледное девичье лицо с широко раскрытыми глазами. И в этих глазах стояла смерть. Она отражалась в них, как в озерах. Выкрашенные серебряной краской брови лоснились, подведенные красным губы едва трепетали – только по этому признаку Салих и определил, что девушка еще жива.
Она задыхалась под тяжестью множества надетых на нее платьев. И каждое – не просто из плотного шелка или добротной шерсти. Нет, они были еще и расшиты камнями, золотыми бусами, тугими лентами, полосками меха, костяными пластинками.
Еще один взмах кирки – и открылась грудь девушки, почти раздавленная множеством ожерелий. Тут были и каменные, и золотые, и две витые гривны – явно взятые либо в бою, либо в обмен у кого-то из более северных народов. Руки, закованные по локоть в браслеты, как в кандалы. Пальцы, не сгибающиеся от множества надетых на них колец…
Перед глазами Салиха мелькали драгоценные камни, золото, дорогие одежды. С каждым новым ударом все новое великолепие представало свету.
– Это настоящая сокровищница, – прошептал Салих, оттаскивая в сторону последний камень. В голове у него мутилось. Одна мысль всплывала и тут же исчезала, уступая место другой, подобно сказочным дворцам, которые возводит волшебник по просьбе героя, – возводит и тут же рушит, чтобы создать новые, еще более прекрасные.
Девушка покачнулась и упала бы на острые камни, если бы виллины не подхватили ее. Тонкие сильные руки поддержали ее и бережно уложили на землю.
Салих отбросил кирку, без сил повалился рядом. Дыхание с хрипом выходило из его груди. Он едва удерживался от того, чтобы расхохотаться – яростно, неудержимо. Несметные богатства! Милосердные Боги, неужели судьба наконец-то обратила к нему свой благосклонный лик? Неужели теперь, после стольких беспросветных лет, настал золотой век? Можно отомстить, можно освободиться от давнего груза, можно… можно наконец стать счастливым!
Последняя мысль выскочила совсем уж неожиданно, и Салих поспешно отмел ее. Он плохо представлял себе, как может выглядеть счастье. Что это за зверь и в каких лесах он водится – этого Салих теперь уж и не ведал.
Он подавил нервный зевок и вдруг всхлипнул – сухо, без слез, одним горлом.
И тут новый звук заставил его забыть обо всем.
Спасенная девушка застонала.
– Она приходит в себя, – спокойно проговорила Алаха.
Но это спокойствие было только внешним. Девочка покусывала нижнюю губу и стискивала пальцы – все случившееся было слишком необычным, чтобы оставить бесстрастным даже ее, дочь и сестру вождей, своенравную избранницу Богов.
Виллины быстро, безмолвно снимали со спасенной одежды и украшения. На земле росла гора шелка, бархата, парчи, золотого и серебряного шитья, поясов, гривен, монист, ожерелий, браслетов, колец…
Наконец девушка осталась в одной рубашке. Под тонким полотном угадывалось совсем хрупкое гибкое тело. Лицо, когда с него стерли краску, оказалось по-настоящему красивым – той красотой, при взгляде на которую человек невольно думает: "Она станет матерью миловидных детей".
И все же при виде "невесты старика" Салих с удивлением понял, что – будь его воля – он вряд ли захотел бы ее в жены. В самых отдаленных, в самых дерзновенных своих мечтаниях совсем иной видел он и жену свою, и детей. Были они небольшого роста, темноволосы, скуласты, с широко расставленными глазами – вечно прищуренными под тяжелыми веками…
Виллины и Алаха о чем-то разговаривали. Вернее, пытались разговаривать. Девочка плохо понимала, чего они добиваются. Салих вдруг забеспокоился. Ему показалось, что вся эта гора драгоценностей вдруг исчезнет по мановению какого-нибудь злого духа. Или что Алаха отдаст все это виллинам. Маленькая госпожа или не понимала, какое огромное сокровище оказалось вдруг, по воле слепого случая, у нее в руках, или же готова была расстаться со всем этим из гордости.
Салих прикусил губу. Сейчас он готов был пойти на что угодно, лишь бы завладеть драгоценностями.
Но виллинов, похоже, мало интересовали золото и камни. Не беспокоились они и из-за шелковых одежд. Их тревожило одно: судьба спасенной девушки. Та уже распахнула глаза, в ужасе осматриваясь по сторонам.
Заметив рядом симуранов, она вдруг рванулась и закричала. Ее удержали, ласково, но настойчиво.
Алаха холодно усмехнулась, глядя, как обмякает пленница, как слезы подступают к ее глазам, как бурные рыдания наконец вырываются из ее груди.
"Святы Близнецы в обоих мирах! – прошептал Салих себе под нос. Он не верил в двухцветных братьев, как не верил, впрочем, ни в каких Богов, но сейчас вдруг, сам не зная почему, призвал их на помощь. – Благословенные Братья, что же нам делать? Что я сам, дубина бессердечная, делаю? Потерял голову, увидел золото – и забылся. Бедная девочка, ей сейчас похуже, чем мне тогда, в тот день, когда я, прикрываясь вашим именем, выбрался из Самоцветных гор…"
Он решил вмешаться. Встал, перешагнул через рассыпанное по земле золото. Опустился перед рыдающей девушкой на колени.
– Тише, тише, красавица, – проговорил он. – Будет тебе.
– Кто вы… кто вы… – повторяла она, задыхаясь. – Зачем, зачем… Старик прогневается…
– Старик и без того, небось, на вас гневается, – успокоил ее Салих. Он говорил нарочито грубо. – Вишь, придумали: хоронить заживо самую красивую девушку! Неужто такой он зверюга, этот ваш старик?
– Не богохульствуй… – прошептала девушка.
Салих только рукой махнул.
– Что нам теперь делать? – спросил он, толком даже не зная, к кому обращается – к своей госпоже, к виллинам, к себе самому или к Богам. – Взять ее с собой? Оставить у Крылатых? И как поступить со всем этим барахлом?
– Здесь собраны великие ценности, – проговорила Алаха, и у Салиха отлегло от души. Значит, она все-таки понимает… – Не тебе, раб, называть их "барахлом". По правде сказать, ты и тысячной доли этих богатств не стоишь…
– Это правда, – признал Салих.
Крылатые переглянулись. Один из них осторожно заговорил, подбирая слова человечьего языка – видимо, немногие, которые знал:
– Берите все. Уходите. Опасность…
– Вы не хотите взять хотя бы немного? – спросила Алаха. Она сделалась чрезвычайно деловитой. Такой хватки Салих у нее не ожидал. Словно всю жизнь торговала в лавке и действительно знала цену вещам.
Виллины переглянулись. Потом один из них выбрал тонкое колечко, второй взял нитку жемчуга, третий – изящную золотую гривну. Они брали эти вещи так, как берут грошовые сувениры, – просто на память о событии или встрече.
– Остальное – вам, – пояснил один из них.
Салих задохнулся, почувствовав в горле ком.
Алаха вежливо поблагодарила их и махнула своему рабу, чтобы он увязывал вещи в одеяла.
– Что мы будем делать с девушкой, госпожа? – быстро задал вопрос Салих.
Но оказалось, что у Алахи и на этот счет готово решение.
– Она поедет с нами, раз Крылатые не хотят брать ее с собой. Венуты могут вернуться, хотя бы для того, чтобы сменить часового. Им не следует знать, в какую сторону мы направились, поэтому пойдем через перевал. Крылатые проводят нас. А она… – Алаха бросила на девушку быстрый взгляд, как показалось Салиху, недобрый. – Если она попадет к венутам в руки, они убьют ее за святотатство. Да еще выведают о нас – кто мы, куда направлялись, сколько нас, как вооружены… Так что самое верное – взять ее с собой и не спускать с нее глаз.
– Старик покарает, – подала голос девушка.
– Тебя никто не спрашивает, – оборвала Алаха. – Мой раб возьмет тебя в жены.
Салих выронил тяжелый золотой браслет и попал себе по ноге.
– Как я могу взять ее в жены, госпожа? – Он понял, что в горле у него пересохло.
– Ей нужна какая-нибудь защита, – невозмутимо объяснила Алаха. – Вот ты и будешь ее защищать.
– Я ТЕБЯ должен защищать, госпожа.
– Я не желаю обсуждать свои решения с невольниками, – высокомерно произнесла Алаха.
– Госпожа, это невозможно. Она – свободная девушка.
Алаха дернула углом рта.
– Ну так и ты будь свободен, Салих! Перед всеми Богами объявляю: ты, стоивший мне шесть монет с моего головного убора, – ты, Салих, неведомо чей сын, будь свободен и ступай от меня на все четыре стороны!
Салих побелел, как молоко.
Медленно выпрямился. Отодвинул ногой узел с драгоценностями. Приблизился к маленькой своей госпоже. Та гневалась – раздувала тонкие ноздри, покусывала губы, пухлые, как у ребенка, щурила и без того узкие глаза. Ресницы встопорщила, подумал Салих. Сердце у него упало куда-то в живот. Было и страшно, и весело.
– Повтори, госпожа, свои слова. Повтори их перед всеми!
– Ты мне не нужен больше, Салих. Ты свободен. Забирай эту девку, возьми часть драгоценностей – и убирайся.
Он подошел к ней вплотную. Подняв голову, она смотрела на него неотрывно. Салих удивленно заметил, что Алаху трясет от ярости.
– За что ты гонишь меня, госпожа? – спросил он совсем тихо.
– Я тебя не гоню! – заносчиво ответила она. – Оставайся, если хочешь!
– Спасибо, – сказал Салих. Он повернулся к ней спиной и снова взялся увязывать вещи. Времени было в обрез.
Глава пятая
ДОМ В МЕЛЬСИНЕ
Когда выбор невелик – между веревкой и удавкой – выбирают все-таки веревку… Что ни говори, а предмет куда более мирный. И не только для смертоубийства сгодится, но и для вполне мирных целей.
Вот и у Салиха выбор оказался куда как невелик: либо идти за перевал – и тогда непременно зацепишь Самоцветные Горы, как ни рвется душа прочь, подальше от этого страшного места, либо держать путь в Степи… Но в степях – венуты, разъяренные содеянным. Ведь, по их разумению, поступок Салиха и виллинов – истинное святотатство. Такое, за которое не отомстить – преступление, а мстить – не до первой крови, до последней. Покуда вся на землю не вытечет…
И потому согласился Салих с виллинами: идти в горы. А оттуда – в Саккарем и Мельсину.
Спасенная девушка, отпоенная горячим молоком, постепенно приходила в себя. Особо долгие церемонии разводить с нею было некогда: погоня могла начаться с часа на час. Поэтому ее только накормили и переодели в удобную для путешествия теплую одежду, а остальное оставили на потом.
Она назвала свое имя – Одиерна. Поначалу казалась застенчивой и молчаливой. Но это – поначалу; уж кто-кто, а Салих слишком хорошо знал: не след судить о человеке, покуда тот несчастен и унижен. Сколько раз бывало: появится у хозяина новый раб, и тихоня-то он, и задушевный человек, так и хочется такого пожалеть, сделать за него лишнюю работу, отдать лишний кус хлеба, лишь бы, сердечный, улыбнулся… А пройдет неделя-другая, поуспокоятся раны, поутихнет страх, пообживется человек на новом месте – и куда только подевался прежний тихоня? Наглец, так и норовящий сесть тебе, мягкотелому болвану, на шею…
Алаха Одиерну невзлюбила. С первого мгновения, как увидела. Видать, и вправду была "невеста старика" чересчур хороша. Да только не Салиху о том судить, если шипом в сердце вошла ему другая. И, кажется, навсегда. Глазами любви на все глядел и оттого видел и людей, и вещи немного не такими, какими они казались всем остальным.
Но об этом никто, и первая – Алаха – знать не должен.
Простились с виллинами уже за перевалом. Тяжко груженные кони ступали медленно, осторожно. Алаха ехала верхом. На этом настоял Салих. Степнячка плохо ходила пешком. Уж конечно, гордая дочь вождей ни за что не призналась бы в том, что ступни ног, натруженные за день, болят так, что не дают заснуть. Не показала бы кровавых мозолей. И шла бы вровень со всеми, да еще не хромая. Но только всего этого не требовалось. И оттого ехала маленькая госпожа на лошади – легкая ноша, почти невесомая.
А Одиерна шла пешком. Она тоже неважным оказалась ходоком, но для нее уж коня не нашлось.
Потому что расстаться с сокровищами венутов, которые те предназначали в приданое "невесте старика", Салих ни за что не желал.
***
Дом купили на окраине Мельсины. Как боялся Салих встречи с родным городом! Думалось: увидит эти улицы с глухими стенами домов, эти глиняные заборы и бегущие вдоль заборов каналы, глянет на зацветающие по весне кусты с щедрой россыпью желтых, розовых, белых цветов, появляющихся еще до листьев – и оборвется в груди сердце, не выдержит тяжести давних, детских воспоминаний.
Но ничего этого не случилось. Они вошли в город под вечер. Девушки закутались плотнее в плотные шерстяные покрывала, чтобы не привлекать ничьего внимания. А кто вызвал бы большее любопытство – красавица Одиерна, желанная добыча для любого торговца рабами, или своенравная Алаха – тут уж трудно предугадать. Салих предпочел бы не рисковать.
Ни одна из девушек никогда не бывали в городе. При виде высоких стен, прочных домов, каменных и кирпичных, обе невольно жались к своему спутнику. Алаха, не переставая, бормотала под нос какие-то охранительные молитвы. Не то к своим Бесноватым взывала, не то ворчала на Небесного Стрелка – того самого старика, из-за которого, по ее мнению, они оказались в этом странном месте, похожем на ловушку.
Салих поневоле вынужден был взять на себя главенство их маленьким отрядом. Не говоря уж о том, что в Саккареме не слишком-то прислушивались к женщинам. И оттого, сохраняя глубочайшее почтение к Алахе и держась подчеркнуто вежливо с Одиерной, он ловко распоряжался всеми делами – и вечером, на постоялом дворе, где остановились путники, и утром, когда выспрашивал, имеется ли в городе небольшой дом на продажу.
Именно Салих настоял на том, чтобы скрывать не только лица девушек, но и всякий намек на истинное их богатство. Расплачивался прижимисто, ворчал над каждой монеткой и ушел в город, сопровождаемый неодобрительными взглядами харчевника. Скупердяев никто не любит, а коли ты бедняк – так не ночуй под крышей, не столуйся в приличном месте. Так считал этот почтенный господин.
И был, конечно, прав.
Да только Салих – не бедняк и не скупердяй. Салих – богач. И очень, очень осторожный богач…
За заботами о своих спутницах, да и о своей безопасности тоже, за тревогой о драгоценностях и одеждах, спрятанных в тюке, увязанном в простое дорожное одеяло, – за всем этим Салих совершенно позабыл старую свою боль.
И только оказавшись на базарной площади – ударом! – вспомнил.
Ничто не изменилось здесь с тех пор, как маленький мальчик, держась за отцовскую руку, вышел из родного дома… как оказалось – в последний раз. Все так же кипел торг, все так же прилавки и открытые уличные лотки, выставленные везде на прилегающих к площади улицах, ломились от изобилия и разноцветья товаров. Все те же, казалось, лица были у купцов и перекупщиков, у солидных покупателей и домашней прислуги, бойко выбирающей из корзины пучок зелени к обеду…
Все те же голоса, все те же зазывающие выкрики: "Сладкие булочки!", "Земляника, земляника!", "Вяленая ры-ыба! Вяленая ры-ыба!". Все те же одуряющие запахи: пряности и зелень, сладости, благовония, нагретая на солнце медь кувшинов, пахнущие пылью изделия гончаров и какой-то сладковатый, всегда казавшийся таинственным запах новой ткани, скатанной в большой рулон…
Чтобы справиться с волнением, Салих вынужден был остановиться, закрыть лицо руками. Но запахи окружали его со всех сторон, властно вторгались в ту область воспоминаний, которая, мнилось ему – глупому! – давно уже была закрыта для внешнего мира. У него закружилась голова, и чтобы не упасть прямо на мостовую, он взялся рукой за стену дома.
– Тебе нехорошо, почтенный?
Не отнимая ладоней от лица, Салих молча покачал головой.
Но сострадательный прохожий не уходил. Так и стоял рядом, пристально всматриваясь в странного человека, который вот-вот упадет без сознания прямо посреди базарной площади.
– Нет, почтенный, я вижу, что ты болен, – повторил прохожий. – Не нравится мне, какой у тебя цвет лица.
– Какой? – глухо спросил Салих.
– Там, где ты не прячешься за ладонями, я вижу сплошную белизну… Не бойся меня. Если ты болен, я попытаюсь тебе помочь.
– Я здоров, – тихо проговорил Салих. – Оставь меня в покое, добрый человек. Я верю в твои благие намерения, но вовсе не нуждаюсь в твоей помощи.
– Как знать? – тут же возразил прохожий. – Кто из нас может на самом деле знать, нуждается ли он в помощи? Если уж на то пошло, все мы – брошенные родителями дети, странники в этом великолепном, парадоксальном и иногда чрезвычайно недобром к людям мире…
Салих понял, что наскочил на философа. И, что было куда хуже, – на философа, который откровенно скучал без собеседника.
– Я не нуждаюсь ни в чьей помощи, – еще раз сказал Салих.
– Иные боятся сознаться в болезни, – понизил голос болтун, – потому что, по распоряжению городских властей, всех хворых, из опасения повального бедствия, высылают за пределы городских стен. Ну, не всех, конечно. Только тех, у кого нет ни кола ни двора. Остальные лечатся… А кое-кого подбирают жрецы из Дома Богов-Близнецов…
Салих наконец опустил руки. Дольше стоять с закрытым лицом было просто глупо.
И едва не поперхнулся.
Прямо перед ним стоял и широко улыбался брат Гервасий.
– Мне так и показалось, что это ты, нечестивец, – произнес Ученик Близнецов. – Ну и ну! Меня учили, что всякий день начинается с чуда – солнечного восхода. Но когда он еще и продолжается удивлением – вот тут стоит призадуматься!
– Мир тебе, брат Гервасий, – сказал Салих. И поклонился.
Он старался держаться спокойно и вежливо, выказывая почтение к возрасту и сану собеседника. Но на самом деле сердце его упало. Ему было страшно. А что если Ученик заявит свои права на него, Салиха? Мол, этот человек – невольник, принадлежавший Дому Близнецов… Или еще что-нибудь в этом же роде, если не похуже. Ведь здесь, в городе, Алаха вряд ли сможет его защитить.
И ни один судья не станет слушать человека с рудничным клеймом на плече. Не говоря уж о других отметинах прежней, далеко не простой жизни Салиха при разных хозяевах.
Брат Гервасий, похоже, даже не подозревал о том вихре отчаянных мыслей, что проносился в голове у случайно встреченного знакомца.
– Я рад, что ты цел и невредим, – сказал старый Ученик. – Мой коллега, брат Соллий, правда, высказывался в твой адрес несколько резковато при последней нашей встрече… Но Соллий молод и многому еще научится. У него вся жизнь впереди… Как и у тебя, друг мой.
"Друг мой… " – растерянно подумал Салих. Теперь он чувствовал себя совершенно сбитым с толку.
– Я… рад нашей встрече, господин, – выдавил он первое что пришло на ум.
Брат Гервасий рассмеялся.
– Ты напуган – только вот чем?
Салих покачал головой.
– Слишком уж все неожиданно…
Он решился: поднял голову и посмотрел старому жрецу прямо в глаза. Он сам не знал, что ожидал в них увидеть, – но встретил лишь прямой, открытый взгляд. И в груди потеплело, а горло вдруг перехватило. Я дома, подумал он неожиданно. Я в Мельсине – я дома…
– Где твоя маленькая хозяйка? – продолжал расспрашивать его брат Гервасий. – Неужели ты сбежал от нее?
– Нет… Она здесь, в Мельсине.
– Должно быть, бедная девочка страдает среди этих каменных громадин. Она привыкла к открытым пространствам Вечной Степи – город должен представляться ей западней.
– Так и есть, – признал Салих, – но выбора у нас не было…
Старик поглядел на него усмешливо.
– Скажи мне, нечестивец: стал ли ты наконец свободным человеком? Или до сих пор числишь себя среди рабов?
– Стал… Да, наверное, стал, – вздохнул Салих. – Свобода приносит с собой новые заботы, более тяжкие.
– Ничего, она того стоит. Послушай моего совета: ничего не бойся. Если будет надобность – приходи в Дом Близнецов. Думаю, я смогу тебе помочь.
Он хлопнул Салиха по плечу, как равного, и повернулся уже, чтобы уйти.
– Господин… Брат Гервасий! – позвал его Салих.
– А? – Старик обернулся, прищурился. – Что тебе, нечестивец?
– Не говори никому, что встретил меня в Мельсине… пожалуйста.
Салих покраснел.
Брат Гервасий тихонько засмеялся.
– Ты все еще чего-то боишься… Ладно, нечестивец. На этот счет можешь быть спокоен. Никому не скажу. Но ты помни: будет беда – зови. Спасать таких болванов, как ты, – мое призвание…
И он ушел – растворился в толпе, оставив Салиха в полном недоумении.
Эта встреча, однако, оказала на него и благотворное действие. Салих встряхнулся, отмел на время все воспоминания в сторону – и занялся делом. Спустя некоторое время он уже свел нужное ему знакомство в меняльной лавке и, сопровождаемый вертким болтливым приказчиком, шел смотреть дом – "приличный небольшой домик на окраине, в тихом месте, – как раз такой, как нужен господину".
Здесь все называли его "господином". Конечно, раз он готов платить немалые деньги за покупку. И как вообще прикажете именовать человека, который вознамерился приобрести в собственность не что-нибудь, а дом?
И оттого холодок страха – уж больно невероятным выглядит все происходящее! – то и дело пробегал у него по спине.
Дом Салиху понравился. Действительно небольшой, уютный, с маленьким зеленым двориком. И даже с фонтаном – правда, теперь засоренным. Приказчик уверял, что прочистить его – дело нескольких дней.
Бывший владелец просил не так дорого, как поначалу опасался Салих. Но вот и в цене сошлись, и деньги за несколько браслетов и гривен были выручены – Салих объяснил, что продает приданое своей второй жены – и в присутствии двух почтенных, достойных доверия свидетелей заключили сделку, – и стал бывший невольник владельцем своего собственного дома.
Счастье это было невероятным и оттого тревожащим. И – как слишком хорошо знал Салих – очень шатким. Малейшее дуновение ветра могло его развалить…
***
Перебрались в новое жилище в тот же день. Салих спешил увести девушек с постоялого двора. Все ему казалось, что какая-то опасность им грозит. Впрочем, чутье зачастую его обманывало. Зато никогда не обманывало давнее, кнутом вбитое, крепкое недоверие к людям. От людей подальше, к печке поближе – вот и все, чего ему хотелось.
Алаха вела себя странно. Непривычно. Подавленно молчала, глядела себе под ноги. Усвоила какую-то мелкую, семенящую походку – как ходят здешние женщины, когда на голове несут полный воды кувшин. В разговоры не вступала. Все смотрела куда-то в сторону, отводя глаза, точно боясь заплакать.
Одиерна – та вообще жалась по углам. Все ей было страшно, от всего вздрагивала, как пойманная птичка.
И ни одна не желала работать по дому…
Нет, не таким представлялся Салиху в самых безумных мечтах СВОЙ СОБСТВЕННЫЙ ДОМ. Не таким! Виделся ему и очаг, и выпекающиеся на кухне лепешки, и тушеное мясо, и острый соус, и пучки резко пахнущей зелени… Все это можно было купить на рынке и кое-как приготовить собственными руками. А потом? Сидеть в одиночестве и молчании, обмакивая мясо в соус, заворачивая его в лепешку, жевать, не чувствуя вкуса?
Для чего ему дом, если нет хозяйки? Нанять прислугу? Нет уж. Он сам себе прислуга. И Алахе – тоже. А Одиерна… Замуж бы ее выдать, что ли. Одна только беда с нею.
***
Так минула неделя, за ней потянулась другая. И день ото дня становилось все хуже и хуже. От такой болезни никаким лекарством не исцелишься. Да и слова-то такого нет, чтобы хворь, одолевшую и Салиха, и двух его спутниц, назвать по имени и тем самым изгнать за порог. Кого на помощь покликать? Каких Богов? Может, Бесноватые пособят?
Может, и пособят… а скорее всего – нет.
Салих был близок к отчаянию.
В сумерках сидел он один на пушистом ковре, оставшемся от прежних хозяев, – те продали дом почти со всей утварью, за что Салих заплатил чуть дороже, чем намеревался. Лампу не зажигал – незачем. Вечер принес с собой прохладу и тишину. Да, тихая окраина, как и было обещано. Салих горько усмехнулся. Слишком тихая, на его вкус. Не звенели в доме голоса, не раздавались песни. И Алаха, как подстреленная лань, где-то прячется…
– Господин!
От этого обращения, произнесенного тихим грудным голосом, Салих подскочил.
– Кто здесь?
– Я, Одиерна…
Салих перевел дыхание.
– Зажги свет, – приказал он почти сердито.
Девушка нашла лампу. Вскоре дрожащий огонек озарил прекрасное юное лицо. Глазищи-то, подумал Салих, ведь как озера глазищи… И ресницы пушистые. И губы, как изогнутый лук. А шея тонкая, нежная… За что только такая красота пропадает?
– Садись, Одиерна, – показал он на ковер рядом с собой.
Она тихонько устроилась напротив, смирно сложив руки на коленях. И опять молчком.
– Говори, раз пришла, – сказал Салих.
Она посмотрела на него с опаской.
– Знать бы мне, господин… – начала девушка и вдруг разрыдалась.
Салих растерянно смотрел на ее слезы. Никогда еще на его памяти она не плакала. Только в первый раз, может быть, когда они с виллинами избавили ее от страшной участи. А потом – ни-ни. Ни когда он заставил ее пройти пешком весь путь по горам. Ни чуть позднее, когда они заблудились и несколько дней голодали. Ни на постоялом дворе в Мельсине, когда будущее представлялось неясным, а настоящее таило в себе угрозу.
И вот теперь, когда все опасности, кажется, позади – плачет навзрыд, захлебывается слезами.
– Что ты… Что с тобой, Одиерна? – Салих и сам почувствовал, как нелепо прозвучал вопрос. И какой грубый у него голос…
Она пала головой в колени. Замолчала на миг и вдруг тихонько простонала – так жалобно, что Салих невольно сорвался с места, схватил ее за плечи и встряхнул.
– Что с тобой, Одиерна? Что случилось? – повторил он. – Говори же, говори!
– Зачем… Зачем вы только отобрали меня у старика? – задыхаясь, выговорила девушка. – Госпожа меня ненавидит! Целыми днями глядит горящими глазами и губы покусывает… Сведет она меня со свету! А ты, господин, ты…
– Какой я тебе господин! – вырвалось у Салиха. – Сговорились вы, что ли, мучить меня! Алаха выкупила меня у людей, готовых свести меня обратно на каторгу, в рудник…
– Куда? – Девушка так и застыла у него под руками.
Салих прикусил губу. Он уже забыл, как действует на нормальных людей всякое упоминание о рудниках Самоцветных Гор.
– В рудник, в Самоцветные Горы, – еще раз сказал он. – Будто ты не знала…
– Нет…
Теперь она смотрела на него с ужасом. Да, конечно. Каторжник, преступник. Убийца, наверное. А она, нежная и прекрасная, ночевала с ним под одной крышей, ела из его рук, когда была еда, пила из одной чашки… "Господином" называла…
Салих усмехнулся.
– Неважно. Не знала – так теперь будешь знать.
– А госпожа… Алаха, она знала?
А, вот что тебя, красавица, беспокоит! Салих улыбнулся еще шире.
– Да. Алаха – знала. Говорю тебе, она избавила меня от худшей участи…
Одиерна вздохнула.
– Ах, все равно…
Салих выпустил ее, и девушка чуть отодвинулась.
– Ну так что, Одиерна, для чего ты пришла сюда?
– Мне страшно, господин… Алаха молчит и точит злобу, в доме больше никого нет, а с тобой не поговорить – ведь ты занят…
– Напрасно ты так долго мучилась в одиночестве, – сказал Салих. – Я всегда нашел бы для тебя время.
– Благодарю тебя. Я хочу сказать: венуты не оставят меня в покое. Рано или поздно они выследят нас. Ты продал драгоценности – ты правильно поступил, господин, избавившись от них. Но выпустив их из рук, ты бросил их в мир. Люди моего племени упрямы. Они будут искать, пока не найдут.
– Ты заметила что-то подозрительное? – быстро спросил Салих.
– Нет…
Она права, подумал Салих. Надо было продать драгоценности в другом городе. И бежать оттуда как можно скорее. Глупо покупать дом в Мельсине. Это слишком близко к Степи. Венуты выследят их.
Да – но в Мельсине у Салиха было еще одно дело… То самое, ради которого он оставался жить все эти бесконечные годы. И покинуть Саккарем, не завершив его, Салих не мог.
***
Встретиться с Алахой удалось лишь на следующий день. Салих застал ее во дворе. Она сидела возле засоренного фонтана и мрачно бросала в маленький бассейн комочки глины. Завидев Салиха, она яростно сверкнула глазами.
Он остановился в нескольких шагах перед ней.
– Доброе утро, госпожа.
Алаха вскочила и вся словно взорвалась:
– Брось притворяться смиренником, ты, неблагодарный вонючий пес! Ты, грязный раб! Я прилюдно отпустила тебя на волю, чтобы только не видеть твоей гнусной хари! Зачем ты увязался за мною?
Салих молчал. Такой он маленькую госпожу еще не видел. А она кричала, позабыв себя:
– Я заступилась за тебя перед жрецами! Перед этими почтенными людьми, которых ты обманул! Дрянь, мерзавец! Лучше бы тебе сгнить на каторге!
– Наверное ты права, – спокойно отозвался Салих. – Коли все так, то незачем мне и жить…
Теперь она наступала на него, в ярости притоптывая маленькими босыми ногами.
– Ты завел меня в эту ловушку! Мы сидим тут, как в западне, и ждем смерти! Все здесь пропахло гнилью и гибелью! Все здесь разлагается заживо!
Он опустил голову. Девочка страдала без своей степи. Но все это время она кое-как скрывала свои чувства, и Салих даже не догадывался об их силе и глубине.
А напрасно…
– Я ненавижу тебя! Ненавижу этот город, этот дом! Все, все здесь мне ненавистно! – выкрикнула Алаха.
– Прости, – тихо сказал Салих.
Она подошла к нему вплотную и несколько раз ударила по щеке – с размаху, изо всех сил, так, что в ушах зазвенело.
Салих поймал ее за руку.
– Что ты делаешь?
– Пусти! – прошипела Алаха, вырываясь, но он держал ее крепко.
– За что ты бьешь меня, госпожа? Может быть, я поступил дурно – прости. Лучше у меня пока что не получается…
– Ты… держишь меня здесь в плену, – сказала Алаха.
От неожиданности он выпустил ее.
– Как – в плену? В своем ли ты уме, моя повелительница?
– Как ты смеешь, ты… ты… навоз, червяк, животное!
Она осыпала его оскорблениями, а он слышал только одно: Алахе было нестерпимо больно. Молча он опустился перед ней на колени. Она замолчала.
– Что же ты? – спросил Салих. – Брани меня, бей! Я заслужил.
Алаха резко повернулась и убежала в дом. Чувствуя себя полным дураком, Салих уселся на траве перед засоренным фонтаном и бросил в зацветшую воду очередной комочек глины.
***
– Что тебе нужно, дитя? Откуда ты взялся?
Арих говорил сердито: мало радости болтать посреди степной дороги с неведомо откуда выскочившим перед лошадью мальчиком лет десяти. Да еще в присутствии друзей – молодых удальцов, скорых на насмешку.
Мальчик же действительно точно из-под земли явился. Или с неба упал. Только что только ковыль серебрился под ветром – и на тебе: стоит мальчишечка, глаза быстрые, как стрелы, черные, рот от уха до уха, длинные волосы заплетены у висков в тонкие косицы, стянутые серебряными шнурами. Сапожки на нем расшитые звездами, мягкие, для ходьбы негодные. Между тем, сколько Арих ни оглядывался, лошади, на которой мог приехать странный ребенок, так и не углядел. Убежала, должно быть.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?