Текст книги "Шешель и шельма"

Глава 3
Первое впечатление обманчиво, но его чаще всего хватает

Не зря Норк не понравился Чаре с первого взгляда. Со второго он не нравился еще больше, а с третьего, более пристального, вызывал навязчивое желание вернуться домой вот прямо сейчас.

Официальная власть в городе значила не так уж много. То есть что-то и для кого-то она, конечно, решала, но в основном для простых граждан, работяг, которые жили и работали в этих бесчисленных огромных зданиях. Реальная же власть находилась в руках кланов – больших группировок, каждая – со своим главой, которые управляли денежными потоками. И преступный мир, и вполне законопослушные предприятия – все находилось в одних и тех же руках.

Норк был поделен на сферы влияния, насколько Стеван знал, пятью крупными кланами. Была еще парочка мелких, но почему их не смяли и не сожрали более сильные соседи и почему вообще их именно столько, он мог только предполагать, потому что в этот вопрос никогда не углублялся, необходимости не было.

– Вот те трое, которые стреляли, точно из какого-то клана, – добавил Шешель. – Правда, из какого – понятия не имею, их не так-то просто различить, это знать надо.

– Какой ужас, – поежилась Чара. – Как они тут живут?

– Да как обычно, – спокойно отмахнулся следователь. – То есть оно, конечно, криво все и очень далеко от идеала, но не настолько плохо, как ты думаешь. По сути, это те же удельные местечковые князья из периода раздробленности Ольбада. Вся полнота власти в руках единственного человека, мало связанного законами, так что жизнь его подданных полностью зависит от личных качеств правителя. От них всегда многое зависит, но здесь – особенно.

– Князья преступников казнили.

– Это если преступники не работали на них, – усмехнулся Шешель. – Ну смотри, такая проблема, как наркотики. В Беряне их нет? Да если бы! Мы с ними боремся, и очень старательно и по всем фронтам, но полностью эту заразу не изведешь никогда. Здесь же весь поток наркотиков очень жестко контролируется главами кланов. И если в одном месте это выливается в полное беззаконие, то в другом – все, может, посправедливей, чем у нас. Например, у одного из глав есть жесткий принцип: никаких наркотиков детям. И если у нас, несмотря ни на какие законы, никто от этого не застрахован, то здесь можно быть уверенным: принцип будет выполняться. Потому что закон официальный всегда гораздо мягче вот такого неофициального, да и поди поймай, кто этим занимается! А здесь один раз поймали распространителя за руку, перерезали полсотни причастных, включая тех, кто знал, но не заявил, и в следующий раз желающих уже не найдется. Жестоко? Жестоко. Работает? Работает.

– Слушай, ты точно следователь, а? – покосилась на него Чара. – Ты должен быть справедливым и благородным! Законы защищать!

– Пфф! – пренебрежительно фыркнул он. – В мои должностные обязанности входит расследование преступлений, в крайнем случае – их предотвращение и защита мирных граждан. А благородство – это к старой аристократии, вот им по статусу положено.

– Что, и действительно такие существуют? Ну прям настоящие благородные аристократы?

– Случается, – усмехнулся Шешель.

– Покажешь, когда вернемся? – невольно вырвалось у Чарген. – Я думала, они только в сказках и встречаются…

– Покажу, – неожиданно спокойно согласился он. – Я нескольких знаю. Кое у кого – вообще случай клинический, до полной сказочности.

– Как это?

– Сказочные идиоты, – рассмеялся Стеван. – Да нет, про идиотов – это шутка, конечно, – вдруг исправился он. – Но степень благородства – действительно почти как в сказках. – Шешель хмыкнул, пару секунд помолчал, а потом с иронией продолжил: – А вообще, знаешь… Да чтоб мне посереть! Если подумать, их, благородных, в Беряне не так уж мало. Правда, в основном в офицерской среде: они там могут себе это позволить.

– А ты что, нет?

– В лучшем случае порядочность, – хмыкнул Шешель. – И то по большим праздникам.

Чарген так и не поняла, когда следователь был серьезен, а когда – шутил. Но уточнять на всякий случай не стала, ну его.

Вместо этого она страдальчески пробормотала, опять вляпавшись в какую-то грязь в потемках:

– Да когда мы уже придем?!

– Топай, топай. В конце тебя ждет горячий душ, еда и, возможно, какая-нибудь обувь. Если повезет.

– Если повезет? А куда мы вообще идем? Почему нельзя официально попросить помощи, ты же следователь!

– Посольство далеко, и прямо перед ним нас и поймают, потому что одинокой девушке в чужой стране действительно больше некуда обратиться за помощью и там тебя будут ждать. Официальные каналы вообще очень плохи тем, что их легко отследить. Не хватало еще нам подергать за хвост местную контрразведку! Так что тихо воспользуемся неофициальными.

– Ну ладно, а почему мы идем по темным подворотням? Неужели тут нет другой дороги? Или это обязательная часть неофициальных каналов – должно быть грязно, темно и противно?

– Интересная идея, – хмыкнул Шешель. – Нет, просто по освещенным улицам ходит местная стража, которая наверняка нами заинтересуется.

– А если нами заинтересуются какие-нибудь грабители? Это что, лучше? – не поняла Чара.

– С ними проще договориться, – заявил Шешель.

– Ты это серьезно сейчас?

– Стражу можно предложить только деньги, а если вдруг попадется честный – то вообще ничего. А против грабителя у меня есть пистолет.

– Думаешь, у него нет?

– Цветочек, ты же умная девочка. Ну как можно настолько прямо и грубо ставить под сомнения достоинства и способности своего кавалера? – с веселым укором протянул Стеван. – Кавалер расстроится, будет переживать, станет только хуже.

– Ты не кавалер, ты мой билет домой. А документы надо проверять!

– Не отходя от кассы, так что ты в любом случае опоздала, – отмахнулся следователь. – Но все же какой потрясающий цинизм в столь юном возрасте! Начинаю думать, что Ралевичу повезло так быстро и легко умереть.

– Я не собиралась его убивать! – возразила Чарген. – Вообще никак – ни быстро, ни медленно.

– Какие твои годы, вы только поженились! – усмехнулся Шешель. – Что, неужели планировала так и жить долго и счастливо с этим… как ты его назвала, индюком?

– Нет, – проворчала она, ощущая, что ступает на очень тонкий лед. – Я надеялась найти вариант получше и тогда развестись. В крайнем случае родить ему наследника, а потом подливать какое-нибудь средство, чтобы отбить всякое желание делить со мной постель.

– Страшная женщина! – с отчетливыми нотками восхищения проговорил следователь.

Показалось или правда поверил? Чара очень надеялась на второе.

– Я никого не просила подбрасывать меня при рождении в приют.

Шешель в ответ как-то неопределенно хмыкнул, и разговор на этом прервался. Повисшее молчание вызвало у Чарген противоречивые эмоции. С одной стороны, следователь перестал задавать вопросы и нервировать перспективой разоблачения. И это, безусловно, было хорошо, потому что Чару и так навязчиво преследовало ощущение, что он давно догадался о ее обмане, просто сейчас, пока они в одной лодке, ему не хочется тратить время и нервы на препирательства.

Но с другой стороны, сам этот разговор, манера общения собеседника приводили ее в восторг. Хотелось говорить и говорить, без разницы, о чем, можно вообще без предмета, только ради процесса пикировки.

Зря она беспокоилась, что забудет, какая она под всеми своими масками. Вот в этом легком, непринужденном общении вся шелуха удивительно легко слезала. Может, потому, что у Чарген не было достаточно времени, чтобы хорошо продумать линию поведения с этим человеком, может, дело было в каких-то особенных свойствах его характера. Может, у него талант такой – вытаскивать из окружающих людей подлинную суть? Наверное, очень полезное качество в работе.

И вроде от понимания этого следовало быть еще больше настороже, но не получалось.

«Точно пора завязывать, теряешь квалификацию», – укорила себя Чара.

А потом тесный переулок загородила массивная фигура какого-то человека. Лица его видно не было, только контур, слабо подсвеченный фонарем в конце прохода между домами. Чарген с трудом сдержалась от неуместного хихиканья: а она ведь предупреждала!

Тип что-то отрывисто гавкнул на регидонском, и мошенница отступила за спину следователя – не то в инстинктивной попытке к бегству, не то во вполне сознательном стремлении не мешать отстреливаться. Но первому ответил замечанием и смешком второй, перекрывший путь к отступлению.

– Вроде не черноглазая, – со смешком уронил себе под нос Шешель. Чарген подавила повторный нервный смешок. Как раз черноглазая, да еще с ромальскими корнями – идеальный предмет деревенских суеверий!

А следователь тем временем совершенно спокойно ответил громиле на его языке, не испытывая затруднений и даже, наверное, без акцента. И Чара поняла, что ее это совсем не удивляет. Ну да, такой, как он, вряд ли потащился бы в другую страну, не зная языка. Тем более по делу, а не на экскурсию.

Здоровяк ответил как будто с неохотой, недовольно и недоверчиво, Шешель продолжал стоять на своем и то ли доказывать что-то, то ли объяснять.

Обмен репликами занял от силы минуту, в которую Чарген успела неоднократно проклясть чужую страну с ее чужой речью. Она все ждала, ждала, пока господин Сыщик схватится за оружие… А громила вдруг что-то буркнул – и растворился в тени, освобождая дорогу.

– Пойдем. – Следователь опять взял ее за запястье и потащил дальше.

– Что ты им сказал?! – Выдержки Чарген хватило ровно на десять шагов, за которые Шешель успел выпустить ее руку, удостоверившись, что отставать она не собирается. Или его больше интересовало отсутствие преследователей?

– Что мы спешим, да и денег у нас нет, зато есть важное дело. Они оказались вежливыми, пожелали хорошей ночи и отправились искать более состоятельных клиентов, – так легко и уверенно, на одном дыхании выдал Шешель, что Чара готова была поручиться: ответ он продумал заранее, то ли пока разговаривал с громилой, то ли потом.

– Стеван! – обиженно окликнула она. – Ну тебе сложно, что ли? Или хочешь, чтобы я тебя поуговаривала? Ну хочешь, поцелую?

– Мне нравится эта идея, – вдруг согласился тот. Остановился почти под фонарем, повернулся к ней, сцепил руки за спиной. – Целуй.

Чарген пару секунд в растерянности смотрела на Шешеля, пытаясь угадать, какой именно он ждет реакции. То есть как, с его точки зрения, должна отреагировать на подобное предложение Цветана Ралевич, в девичестве Лилич. Смутиться? Чмокнуть в щеку? Так она вроде бы не давала повода посчитать себя робкой или застенчивой… Тогда что?

Но гадать быстро надоело, поэтому она, приподнявшись на носочки, для устойчивости оперлась ладонями о плечи следователя и быстро коснулась губами тонких сухих губ.

Внутренне Чарген напряглась, ожидая, что Шешель попытается припугнуть ее или проверить реакцию еще каким-то способом, например, обнимет и постарается продлить поцелуй. При этом она, правда, спокойно признавала, что не имеет ничего против и даже отчасти хочет такой вот… проверки. Все-таки сосед давно был ей симпатичен, а уж после Ралевича – и вовсе мужчина мечты. Покойного мужа вообще хотелось вытеснить из памяти как можно скорее и по всем фронтам. Его слюнявые поцелуи – особенно.

Но ничего такого Шешель, конечно, не сделал. Только усмехнулся и странно вскинул брови – Чарген не поняла, какую эмоцию это должно было выражать.

Он даже дразнить ее дольше не стал, развернулся и зашагал дальше, на ходу отвечая на заданный вопрос:

– Просто я подготовился к поездке. Точнее, договорился с главой одного из кланов, который, по оперативной информации, не имел отношения к Ралевичу. Мы сейчас не на его территории, но я знаю, что и как говорить, чтобы подобная шушера не рискнула лезть. Говорю же, в этой их системе есть определенные плюсы. – Он пожал плечами и добавил после короткой паузы: – Если не пытаться честно работать в местной страже.

– И какой ценой договорился? – подозрительно спросила Чарген.

А то, может, и ей нет никакого смысла нервничать и скрывать свою истинную личность? Признается, что на самом деле она мошенница и аферистка, а он легко отмахнется и назовет все это мелочами жизни и недостойными внимания фактами биографии. Ну а что? Если он так легко воспринимает договоры с преступниками, почему бы не расширить это правило еще и на нее?

«Какая же ерунда в голову лезет!» – раздраженно одернула себя Чара.

– Свел с нужными людьми, – отозвался Шешель. Выдержал театральную паузу, которую она смиренно выслушала, и продолжил: – У него есть некоторые легальные интересы в Ольбаде, а у меня – много знакомых.

– И это все?

– А что еще надо было? Принести вассальную клятву или ритуально зарезать пару младенцев? Так и я его просил о мелочи. Можно сказать, мы дали друг другу рекомендации в определенных кругах.

– Нет. Я совершенно не так представляла себе работников следственного комитета…

– Я уже понял.

– А про пистолет ты зачем говорил?

– Они могли и не внять предупреждению.

– И ты бы их убил, – с расстановкой проговорила Чарген – утвердительно, потому что спрашивать тут было не о чем. – Все-таки в голове не укладывается. Ты же положительный герой, спасающий, ты не можешь так спокойно убивать!

– Ну и чушь же у тебя местами пытается уложиться в голове! – рассмеялся в ответ Стеван. – Лучше выкинь это все поскорее и не подбирай больше бяку. Тебе точно есть семнадцать?

– Точно, – буркнула она.

– С чего это я вдруг стал положительным, да еще героем?

– Да не в этом дело! – нервно отмахнулась Чара. – Не придирайся к словам. Просто… Вот я понимаю, когда убивают в приступе ярости, или страха, или отчаяния, когда это какой-то порыв, самозащита. Даже хороший человек может сорваться и совершить плохой поступок. Но не так хладнокровно и расчетливо, это… неправильно! Неужели все следователи так себя ведут? И в Беряне…

– Нет, – оборвал ее Шешель. Но ничего не пояснил, а вдруг сообщил: – Ты забавная.

– Может быть. Что – нет?

– Нет, в Беряне мне чаще всего не приходится прибегать к такому способу решения проблем. Там у меня есть законные средства, а здесь – нет, потому что я буквально в тылу врага и нахожусь здесь нелегально. Но даже дома при задержании случается стрелять на поражение.

– Я понимаю, но… Неужели тебя это совсем не беспокоит? Говорят, убить человека очень сложно, даже сознательно, даже при необходимости!

– А, вот ты о чем! Издалека зашла, – хмыкнул он. – В общем, да, так и есть.

– Но?

– Но бывают исключения. Считай, я просто немного сумасшедший. – Он выразительно покрутил рукой у виска.

– Ладно, а что забавного во мне?

– Хотя бы то, что ты старательно пытаешься считать и называть меня хорошим. Так непривычно, даже приятно, – протянул следователь таким тоном, что Чаре очень захотелось его стукнуть. – Неужели для этого достаточно пообещать вернуть домой и не отрезать артефакт вместе с рукой?

– А как называют обычно? – Последний вопрос спутника Чарген предпочла посчитать риторическим.

– Сволочью, – с отчетливой гордостью сообщил Шешель. – Я даже подумываю сменить имя, потому что это слово я слышу гораздо реже, особенно в сочетании с фамилией. Ты чего? – озадачился он, когда спутница издала какой-то странный сдавленный звук.

– Звучит, – с новым смешком пояснила Чара.

– Смешно? – спросил он, бросив на нее взгляд. Движение головы Чарген заметила, а вот прочитать выражение в сумраке, к сожалению, не смогла.

– Смешно, – подтвердила покладисто.

– Все-таки ты очень забавная, – тихо заметил Стеван.

Откуда такой вывод, Чарген не поняла, но спрашивать уже не стала, вместо этого поинтересовалась более насущным:

– Нам долго еще идти? Я ног не чувствую. Давно.

– Нет, уже почти на месте, – обрадовал следователь. – Еще пара минут.

Только теперь Чара наконец обратила внимание, что город вокруг изменился. Причем, кажется, в лучшую сторону. Освещения не прибавилось, но зато дома уменьшились до четырех-пяти этажей, стояли они теперь реже, перемежаясь двориками, да и под ногами, кажется, стало чище. Правда, асфальт стал хуже, попадались ямы и лужи, но их Чарген действительно почти не замечала. Даже страшно стало, не отморозила ли она себе ноги совсем. На улице вроде не очень холодно, да и дождь, к счастью, так и не начался, но…

– Здесь приятнее, чем было среди небоскребов. Это какой-то элитный район?

– Наоборот, – усмехнулся Шешель. – Обычный, жилой. Это там была элита, где небоскребы. Центр города.

– Что ж у них в элитных местах такие грязные подворотни?

– А те, кто чем-то там владеет, по подворотням не ходят. Нам сюда.

– Насколько же подробно ты изучил карту города? – озадаченно качнула головой Чарген, сворачивая к нужному входу. – Ты тут ориентируешься так, словно полжизни прожил!

– Я вообще талантливый, – отмахнулся он.

Нужная квартира оказалась на первом этаже. После преодоленного расстояния такая мелочь, как отсутствие необходимости ползти по лестнице без лифта куда-то на самый верх, показалась Чарген маленьким счастьем.

Тесная лестничная площадка на три квартиры, тусклый осветительный шар в потолке – унылое зрелище, заставившее Чару в очередной раз ностальгически вспомнить свою уютную квартирку в тупике Пропавших Капитанов, семнадцать. И вяло ругнуть Ралевича. Покойник, конечно, и все-таки его немного жаль, но… вот зачем он связался с Регидоном?!

Шешель шагнул к левой двери – обшарпанной, когда-то давно выкрашенной в зеленый цвет, уже изрядно облезлый и полинявший, – пару раз стукнул кулаком. Зашипел от боли, ругнулся, потряс рукой и еще пару раз ударил ногой.

Впустили их далеко не сразу. Голос из-за двери сначала долго что-то выяснял у Шешеля – настолько долго, что это успело надоесть не только Чаре, но, кажется, и самому следователю. Слов Чарген, конечно, не понимала, разговаривали на регидонском, но отчетливо слышала зазвучавшее в голосе спутника раздражение.

Человек за дверью в конце концов сдался и загромыхал замками. Один, второй, третий… На пятом Чара сбилась, а подозрительный хозяин жилья продолжал скрипеть и щелкать. Она рассеянно подумала, что с такими мерами предосторожности он должен хранить дома как минимум ящик золота.

Но замки закончились, и дверь открылась – на удивление тихо, без скрежета. Чарген уважительно хмыкнула, оценив толщину преграды: ободранная деревяшка была прикреплена поверх, кажется, сплошной железной плиты. Точно золото-бриллианты должны быть!

– Он что, штурм собирается пережить? – не выдержав, шепотом спросила Чара, когда они с Шешелем прошли в тесную прихожую.

– Никогда не знаешь, что доведется пережить, девушка, – с акцентом, но на очень неплохом ольбадском ответил маленький сухонький старичок. – И доведется ли! Направо, в кухню. Не разувайтесь, у меня не убрано.

– Я бы с радостью, – недовольно буркнула себе под нос Чара, шагая за следователем. За спиной опять защелкали замки – один, второй, пятый… Кажется, все-таки девять.

Кухня, судя по всему, была большой, но поверить в это мешало обилие хлама. Друг на друге громоздились шкафы и полки разного цвета, формы и степени сохранности – от пола до потолка, вдоль всех стен. Даже над обеденным столом, приткнутым в углу, висели две полки, причем одна загораживала другую и не позволяла до конца открыть дверцу.

Однако осветительный шар в потолке горел ярко, столешница, в отличие от пола, была чистой, а жестяная мойка – девственно пустой, без горы грязной посуды. На широченном подоконнике зеленели настоящие джунгли из растений в горшках, и вообще в этом необычном месте оказалось до странности уютно.

На вынутый сыщиком из-под стола табурет Чара опустилась с подозрением, сначала внимательно осмотрев поверхность, однако та тоже оказалась чистой. Шешель плюхнулся на свое место не глядя.

– Так чего вам, кроме переночевать? – В кухню прошаркал, постукивая палкой, все тот же старик. Тяжело опустился на стул, стоявший в стороне от остальных, у мойки.

Сутулый, почти лысый, с бельмом на левом глазу, в теплом потертом халате поверх неопределенно-серой застиранной рубашки… Хозяин квартиры совсем не походил на агента и надежного человека, к которому мог бы обратиться за помощью сыщик из Ольбада, зато прекрасно вписывался в свое жилье. Только такой вот грустный одинокий старичок и мог жить в подобной норе.

– Девушке показать, где можно вымыть ноги, желательно подобрать хоть какую-нибудь обувь. Поесть чего-нибудь, побольше. И взглянуть на один артефакт. Для начала. Я же правильно понимаю, кое-что вы в них понимаете?

– Кое-что. Позвольте вашу лапку, мэм, взгляну на размер. Ай, крошечка какая! – поцокал языком старик, когда Чара вытянула к нему ногу. Женщина недовольно поморщилась, разглядывая при ярком свете слой грязи, брызги которой доходили до колен. – Поищем, поищем, но вряд ли. Не обувной же магазин, да.

– И бинты какие-нибудь дайте, – попросил Шешель, тоже с интересом разглядывая женскую ногу.

– Пойдемте, мэм, я покажу ванную. Горячей воды нет, можно нагреть. Если сэр…

– Я так справлюсь, – со вздохом отмахнулась Чара. Было, конечно, заманчиво понежить измученные ноги в горячей воде, но гораздо сильнее хотелось смыть грязь, не дожидаясь окончания возни с водой.

Ванная выглядела так, словно ее целиком перенесли из какого-то другого, более… богатого места и втиснули в эту квартиру. Соседство сказалось, лишило горячей воды и батареи бутылочек с ароматными средствами для получения удовольствия от мытья, но не сломило дух прежней красоты. Вычурный, в прекрасном состоянии антикварный шкафчик под мраморной раковиной, бронзовые краны, отделенный изящной ширмой туалет, огромная ванна на мощных лапах, отделка мрамором трех цветов – в отеле, где поселился Ралевич, все выглядело скромнее.

Кран, когда его открыли, взвыл голосом раненого медведя. Чарген от неожиданности шарахнулась, а остававшийся в кухне Шешель через мгновение возник на пороге с пистолетом наготове.

Один только хозяин оставался невозмутим. Подождав, пока кран проплюется ржавчиной и вода потечет нормальной, ровной струей, старик с размаху стукнул по трубе своей палкой. Чара опять вздрогнула, а кран странно булькнул – и вой захлебнулся.

– Мыло вот, полотенце. – Хозяин тростью указал на неприятного вида сероватый брусок, лежавший на краю раковины, и достал из шкафа под умывальником серое полотенце такого вида, словно им долго мыли пол. Но Чарген было уже все равно, лишь бы отмыться, поэтому она только понимающе кивнула. Мужчины вышли.

Много времени мытье ног и рук в ледяной воде не заняло, прочие удобства совмещенной с уборной ванной работали исправно, а полотенце, несмотря на непрезентабельность, оказалось восхитительно чистым. Дольше Чара сидела, обернув ноги мягкой от ветхости тканью и пытаясь согреть их после прогулки и мытья. Хотела рассмотреть, чтобы оценить повреждения, но уставшая спина плохо гнулась, да и свет здесь горел слишком тускло. Прибегать же к магии, пусть только для диагностики, она не рискнула, мужчины могли заметить.

Впрочем, даже холод и боль не умаляли удовольствия от долгожданного ощущения чистоты. Очень хотелось принять душ, но на такой подвиг именно сейчас Чара была не способна: ни с ледяной водой из крана, ни с ведром подогретой на плите. Последнее особенно пугало, стоило подумать о поливании на себя из ковшика и попытках промыть таким способом волосы.

Происходящее все сильнее напоминало Чарген ее собственное детство, и напоминание такое сложно было назвать приятным. Тогда и мыться приходилось абы как, и обуви не было, даже зимней, да и еды особо тоже – им приходилось выживать, порой буквально чудом. Но мама оказалась сильной и стойкой, чтобы выдержать все. Сохранить ребенка – ее, Чару, – потом найти способ добыть деньги. Незаконный, но в то время это ее уже не остановило. С деньгами стало легче. Потом родился Ангелар, с которым восьмилетняя Чара возилась, пока мама искала новую «жертву» и источник дохода.

Именно тогда, ребенком, она пообещала себе, что у Гера будет хорошее, настоящее детство. И начала фанатично, очень старательно учиться, чтобы поскорее вырасти и суметь помочь маме с деньгами.

В кухню Чарген вернулась, аккуратно ступая на цыпочках – пол действительно оказался грязным, а никакую обувь ей не дали, даже временную. Двигалась на запах – одуряющий, напрочь лишающий воли запах еды. Старика на кухне не нашлось, у плиты возился Шешель. Пиджак его висел на спинке стула, рукава белой рубашки были небрежно закатаны, а вот кобура оставалась на месте, и все вместе это выглядело… странно. Как будто он не еду готовил, а страшный яд для врагов.

Но даже если яд, пахло сногсшибательно. Наверное, потому, что Чарген последний раз ела на дирижабле перед посадкой в Норке, то есть почти сутки назад.

Чаре подумалось, что, если господин Сыщик всегда столь регулярно питался, это исчерпывающе объясняло его худобу. Где уж тут набрать веса! И сама она, наверное, за время общения с ним сбросит пяток килограммов – не то от беготни, не то от голода, не то от нервов. И это плохо, потому что собственная фигура ее устраивала – уже хотя бы потому, что устраивала тех мужчин, с которыми приходилось иметь дело.

– Бинты, – заметив ее появление, Шешель кивнул на появившийся на столе деревянный ящичек, выключил плиту под сковородой и под как раз закипевшим чайником.

Пока следователь заваривал чай или что-то вроде, Чара знакомилась с содержимым домашней аптечки. Знакомство не порадовало: пузырьков и баночек там была уйма, но подписаны все оказались на регидонском. Бинты-то она, конечно, опознала, но хотелось бы намазать под них что-нибудь целебное…

– Или уже не надо? – озадачился Стеван, заметив, как она вяло перебирает бутылки.

– Надо. Но я не понимаю по-регидонски, сейчас как чем-нибудь намажу…

Следователь окинул ее выразительным насмешливым взглядом, тщательно вытер руки полотенцем и с грохотом подтащил стул со своим пиджаком поближе.

– Ладно, не мучайся, окажу тебе первую помощь, – решил он и уселся. – Давай сюда свои страшные раны.

Кокетничать и изображать невинную деву прошлого века, для которой прикосновение постороннего мужчины ах как стыдно и ой никак не возможно, Чарген не стала. Положила ноги добровольному помощнику на колени и расслабленно откинулась на дверцу шкафа.

Удерживая правую стопу за пятку, Шешель приподнял ее повыше, повернул так, чтобы попадало больше света, принялся с интересом разглядывать.

– Больно? – спросил, пару раз нажав на какие-то точки.

– Больно, – поморщившись, согласилась Чара. – Все плохо?

– Да нет, не очень, – спокойно пожал плечами следователь, повращал ступню, помял. Чарген морщилась, но терпела – хоть было больно, но еще и приятно, руки у него оказались очень теплыми, а после ледяной воды и вовсе казались горячими. – Если ты не орешь и не плачешь, значит, ничего серьезного нет, – подытожил он, опять пристроил ее ногу на собственном колене и выбрал один из пузырьков.

– А вдруг я терпеливая?

– Да какая бы ни была терпеливая, когда мнут перелом или сильный ушиб – взвоешь, – хмыкнул следователь.

Он взял кусок ваты, намочил густой, резко пахнущей жижей грязно-зеленого цвета и принялся смазывать стопу целиком. Множество мелких царапин сразу начало жутко саднить, но Чарген лишь скрипнула зубами, со свистом втянув сквозь них воздух, и прикрыла глаза.

Шешель неопределенно хмыкнул, поднял ногу за пятку и подул на ранки, почти как мама в детстве. Чара тут же распахнула глаза и уставилась на него в растерянности, недоверчиво. Однако следователь сохранял прежнюю невозмутимость, словно ничего этакого он сейчас не делал. Наложив поверх мази тонкий слой ваты, он принялся сноровисто бинтовать. Ловко, быстро, плотно, но нетуго – у самой Чарген бы точно так аккуратно не вышло.

– И ты еще удивляешься, почему я считаю тебя хорошим! – не удержалась от улыбки Чара. Немного склонила голову к плечу и вот так, искоса, принялась наблюдать за следователем – спокойным, расслабленным. Каким-то… удивительно домашним сейчас, вот в этой рубашке с закатанными рукавами. – Даже, наверное, замечательный, хотя и стараешься этого не показывать, – тихо заметила себе под нос, но собеседник, конечно, услышал.

– Никому об этом не рассказывай, – отозвался Шешель и взялся за вторую ее ногу. – А вообще, можешь и рассказать, все равно не поверят.

– Значит, амплуа циничного и язвительного сыщика – плод долгой работы? – задумчиво спросила Чарген. – От кого прячешься?

– Погоди, дай-ка угадаю… Сейчас ты начнешь рассказывать мне про детские травмы, их последствия для моего скорбного разума и способы их преодоления, – усмехнулся следователь. – Откуда вы все берете эти глупости? И почему я обязательно должен прятаться?

– Ну… как-то не вяжется вот это все с прежним образом. – Она широко повела рукой.

– Мне оставить тебя разбираться с лекарствами самостоятельно? – Стеван насмешливо вскинул брови. – Имей в виду, если ты на самом деле настроена поговорить о моих несчастьях и проблемах, я так и сделаю.

– Ну проблемы или нет – этого я не знаю, все-таки я не врач, – тут же пошла на попятный Чарген. – Но я не вижу другой причины, которая могла бы подтолкнуть тебя к оказанию вот такой помощи, кроме искреннего человеческого сочувствия. Да и до этого… ты, конечно, порой поступаешь и высказываешься очень резко, но отвечаешь на вопросы, заботишься, оберегаешь. По-моему, это совершенно нормально и очень по-человечески. Сложно, знаешь ли, тебя с таким отношением ко мне считать плохим…

– Милое дитя, я, конечно, согласен, что большинство людей – порывистые идиоты, которые сначала делают, а потом думают, и то не всегда, – с иронией проговорил Шешель, опять берясь за бинт. – Но причислять себя к этому большинству категорически не согласен. Да и о твоих способностях был лучшего мнения. А если подумать?

– Не знаю. Я устала и не могу думать, – проговорила она, вновь прикрывая глаза. – Объясни, раз ты и до этого не считал зазорным рассказать мне, что происходит.

– Это логично и разумно, – спокойно отозвался Стеван. – Я же объяснял: мне нужно доставить артефакт в Ольбад в целости и сохранности. Артефакт привязан к тебе, значит, либо тебя надо убить и забрать его, либо везти вас вдвоем. Убить – слишком радикально, я к таким мерам стараюсь прибегать только в крайнем случае. А если не убивать, то разумно добиться от тебя добровольного всестороннего содействия: здесь и так слишком много проблем и противников, чтобы записывать в них еще и тебя.

– Ну и как все это объясняет твою заботу? Ты же знаешь, что я и так никуда не денусь, – некуда мне бежать.

– Легко. Исполнительному дураку или человеку военному достаточно просто приказать, а ты явно натура деятельная и решительная. И боги знают, что ты решишь, если не будешь понимать, что происходит. Если обращаться с тобой плохо и грубо, запугивать и обижать, ты вполне можешь попытаться удрать при первой же возможности, уже хотя бы для того, чтобы избавиться от неприятного общества мерзкого сыскаря. Ну и зачем мне целенаправленно усложнять себе жизнь, если гораздо проще проявить к тебе немного необременительной заботы и человечности?