Текст книги "Две птицы на снегу"

– Увидишь, – усмехнулся Яроплет и прикрыл глаза.

Повисла неловкая, давящая тишина. Давящая на Летану; феникса такие вещи, кажется, не трогали вовсе. А целительницу возрастающее чувство неловкости раздражало.

Несколько часов назад, когда Вольнов только очнулся, все шло нормально. Ну попытался облапить, получил в нос, все в порядке, тем более заслуженный удар он встретил достойно, без возмущения и нытья. Да и потом, когда узнал ее и не повел бровью, она тоже чувствовала себя спокойно. Даже порадовалась, что проблем и претензий с его стороны не будет и что бывшему возлюбленному хватило воспитания не вдаваться в подробности их прежних отношений.

Потом обед, потом всякие мелкие дела, и разговоры, и научный руководитель, и Даровой – опытный силовик, с которым очень легко находились общие темы для общения. А потом Лету, когда она допивала третью чашку чая в кабинете болтающего о достижениях современной науки и магии Паслена, накрыло осознанием: она поняла, что невольно оттягивает момент, когда придет в палату и останется наедине с Вольновым, и не сразу сумела объяснить себе почему.

Летана не ждала от феникса серьезных гадостей; разве что, возможно, неприличных намеков и скользких шуточек, но эти мелочи не сумели бы всерьез вывести ее из равновесия. И смущением назвать это чувство не получалось, да и чего смущаться? Да, она была в него влюблена, но столько воды с тех пор утекло! И ведь не единственный возлюбленный, с которым жизнь развела, а потом столкнула, но в других случаях это происходило легче.

И ничего дурного она не сделала, чего стыдиться? Скорее, ему должно быть стыдно за тогдашнее поведение, но и то… Она на самом деле не сердилась на него за ту историю. Творец, все это случилось больше десяти лет назад! Они оба были тогда юнцами с ветром в голове, какой ответственности можно требовать от мальчишки, влюбленного в другую и обиженного на нее?!

Нет, это не стыд, не обида и уж тем более не жажда мести. Лучше всего подходили слова «неловкость» и «растерянность». Столько лет прошло, они оба уже совсем не те. Чужие, ненужные друг другу люди, которых связал невзрачный кусочек прошлого и случайная сцепка – может, возникшая именно потому, что где-то в подсознании остались глубоко запрятанные воспоминания.

Неспешно двигаясь от кабинета главного силовика в палату хирургического отделения, Лета пришла к выводу, что эта неловкость тоже из прошлого. Потому что тот общий кусочек, который их связал, по совести не получалось назвать не то что романом, но даже более расплывчатым словом «отношения». Нечто маленькое и жалкое. Декада пьяных жалоб обиженного парня, ее собственные никчемные сочувствие и навязчивость, неуклюжий и неприятный первый и единственный секс. Не ужас, не катастрофа, но…

Неловко. И Лета понятия не имела, как со всем этим бороться, но надеялась, что общение с нынешним Вольновым сгладит это ощущение и заменит на что-то иное. Не обязательно хорошее, но сейчас казалось: что угодно будет лучше привета из прошлого.

К ее приходу феникс успел одеться; он развалился на койке вольготно и расслабленно, закинув длинные ноги в высоких подбитых металлом ботинках на спинку кровати. Ботинки были чистыми, но Лета все равно машинально качнула головой с немым укором.

Выше ботинок красовались черные штаны с большими карманами на бедрах и темно-серыми вставками какого-то другого материала на коленях, которые прекрасно подходили к остальной наружности и держались на плоском животе ремнем с массивной – кажется, серебряной – пряжкой. Кроме них на Вольнове из одежды была только расстегнутая черная жилетка с высоким воротником. И серебряные серьги, да. Гвоздик и два колечка в брови, еще три, шире и тяжелее, в ухе. Кажется, их покрывала какая-то вязь, но разглядывать Лета посчитала неприличным. А вот рубашки фениксу не досталось, но он явно не испытывал по этому поводу беспокойства.

Зато испытала Горская. Она не привыкла к обществу полуголых мужчин, если мужчины эти – не пациенты и не участники экспериментов. Это было странно и неприлично, и попытавшаяся вернуться к своим записям Летана постоянно ловила себя на том, что взгляд непроизвольно цеплялся за непривычную и неуместную деталь чужой внешности. И злилась на себя, потому что приходилось постоянно следить за лицом и контролировать взгляд.

Немного облегчало ситуацию то, что феникс хорошо сложен и безупречно развит физически, и вид этот не внушал отвращения, но попросить его прикрыться все же хотелось. Правда, Лета даже пытаться не собиралась: кроме насмешки, никакой реакции с его стороны не последует. Ее неудобства Вольнова явно не трогали, так что оставалось привыкать: вряд ли он злоупотребляет домашней одеждой, а Летане предстояло провести с ним рядом как минимум полторы декады.

Пытаясь отвлечь себя от тишины, она положила исписанные листы на колени, пробежала один взглядом…

– Скажи, а ты хорошо помнишь последние мгновения перед ударом, сам удар и, может быть, хоть мгновение после? – спросила она, подняв взгляд на феникса.

– А что? – лениво отозвался тот, демонстративно открыл только один глаз и скосил его на собеседницу, не переменив позы. Но наличие хоть какой-то реакции немного приободрило, и Летана поспешно уцепилась за эту замечательную возможность наладить диалог.

– Хлыстоног амагичен, и это объясняет ровные разрывы силового контура, соприкосновение с его шкурой разрывает малонасыщенные каналы, поэтому складывается впечатление, что их буквально срезали ножом…

– А то я не видел, как он на пассивные чары действует! – разочарованно хмыкнул Яр и опять прикрыл глаз, чтобы на следующей фразе распахнуть оба.

– Я говорю, что это объясняет характер повреждения, но совсем не объясняет, откуда на тебе взялись обрывки чьей-то еще чужеродной силы. Как раз на месте удара.

– Фон от боевых заклинаний? – Яроплет по-прежнему остался лежать, но на собеседницу посмотрел с внимательным интересом.

– Нет, – уверенно отмахнулась Лета. – Боевые каркасы насыщаются так сильно, что после срабатывания не остается никаких мелких фрагментов. Обрывки чего-то гораздо более тонкого. И не твоего, потому что это стихийная смесь, а не чистый огонь.

– Смесь чего? – Феникс сел, скинув ноги на пол, положил ладони на бедра и уставился испытующе, пристально.

– Точно не скажу. Не щит и не атака, что-то тонкое. Почему тебя это так заинтересовало? – озадачилась Лета.

– А тебя? – усмехнулся он.

– Мне просто стало любопытно. – Летана пожала плечами. – Хотелось чем-то занять время, я решила восстановить повреждения по памяти, споткнулась об это плетение.

– Ты сможешь определить, что это такое?

– Конечно нет, – вздохнула она. – Там же совсем ошметки. Но, возможно, узнаю, если попадется схема чар или их автор. Ты можешь объяснить, почему это тебя так зацепило?

– Да так, любопытно, – уклончиво отозвался Вольнов.

– Если хочешь от меня подробностей – сам делись подробностями, – нахмурилась Лета, потому что сосредоточенное выражение его лица опять сменилось легкой усмешкой в уголках губ и лукавым блеском мужского интереса в глазах.

– Да нет никаких подробностей. – Яроплет пожал плечами. – Мне показалось, что там было что-то непривычное и неправильное, любопытно понять, так ли это на самом деле и что именно. Ну свист какой-то на четыре ноты – возможно, ветер; магия вот эта… Скорее всего, охотники поставили сигналку, а я вляпался. В любом случае после хлыстонога там уже никаких следов не осталось.

– Охотники? – озадачилась Лета.

– На тварей. От них тоже часто бывают неприятности.

Мир в последние века выглядел как цветок, состоящий из Сердцевины – обители Творца – и пяти лепестков, отличающихся типами магии. В Красном жили огненные деморы, в Синем – воздушные венги, в Черном – водные амфиры. Белый населяли люди – магически нейтральные создатели артефактов, менталисты и некроманты. А в Зеленом обитали перевертыши – маги-универсалы.

Зеленый соприкасался с Белым, и эта линия соприкосновения все время своего существования служила территорией войн. До тех пор, пока чуть больше века назад очередная война не закончилась появлением Разлома – бездонного ущелья, на вид заполненного туманом. В Белый лепесток хлынули агрессивные духи, сюда, в Зеленый, – невообразимые смертоносные твари.

Первое время, когда это только началось, царила почти паника, а потом ничего, привыкли. Человек ко всему привыкает и все учится использовать себе на благо. Да, люди гибли, но пограничники держали кордон, потихоньку с новыми «соседями» научились бороться наиболее эффективно, выработали общую стратегию, и за пару десятков лет все окончательно устаканилось. А в процессе еще выяснилось, что твари могут приносить пользу.

Некоторые из них имели магическую природу, и в момент гибели их физическое тело исчезало, превращаясь в чистую магию, которая прекрасно пополняла накопители. Да, уловить удавалось малую часть, но только в сравнении с мощностью тварей, а на деле ее хватало на многое. А те твари, тела которых не состояли из чистой энергии, ценились еще выше: их туши шли в дело до последней капли крови. Из них готовились сложные и ценные зелья – та же «живилка» имеет несколько компонентов родом из Разлома. Шкуры шли на защитные костюмы, кости и всяческие роговые наросты – на накопители или, наоборот, на средства противомагической защиты. Поэтому пограничники, даже с учетом немалых расходов на свое содержание, приносили лепестку большой доход.

При такой явной, пусть и опасной, возможности нажиться, Разлом и его детища не могли не привлечь авантюристов всех мастей. Кто-то честно покупал лицензию и охотился официально, кто-то занимался браконьерством и сбывал добычу нелегально.

Из сотни охотников первый год переживали от силы человек пять, но поток желающих не ослабевал, подкрепляясь в числе прочих и уроженцами других лепестков. Иногда они собирались в группы и тогда действовали гораздо успешнее, отдельные команды даже приобретали известность. С армейскими они держали вооруженный нейтралитет. Пограничники без особого воодушевления гоняли браконьеров и насмешливо поглядывали на легальных охотников; у тех между собой случались серьезные стычки и крепла взаимная неприязнь, а армейских они единодушно звали «башмаками», слегка презирали за «несвободу» и одновременно завидовали упорядоченности их жизни.

Сейчас Яроплет вспомнил охотников только для того, чтобы отвлечь собеседницу. Охотники и браконьеры действительно используют ловушки, но – без магии. Слишком мало толку, потому что больше половины тварей отлично чувствует спящие чары, а еще треть вроде тех же хлыстоногов их разрушает. Совсем неуязвимы для магии всего несколько видов, на остальных чары действуют, но в ловушку не вольешь столько силы, сколько в прямой удар.

Для того чтобы размышлять дальше, Горской информации хватит, а озвучивать детали собственных подозрений… Зачем? Вполне возможно, у него обострилась паранойя, и на самом деле там отметился какой-нибудь молодой и безалаберный охотник. А если нет… Да он и сам толком не знает, почему так уцепился за это происшествие. Нельзя же всерьез думать, что кто-то научился управлять тварями? Или что хлыстоноги так поумнели, что начали собираться в стаи и ставить ловушки на людей?

Прислушавшись к себе, Яр понял, что можно. И не такое еще можно, но одно дело – думать, а другое – высказывать вслух бредовые предположения, не подкрепленные фактами. Нет уж. Начальство предупредил, с товарищами поделился, а там либо найдется что-то посущественнее, либо он выкинет все это из головы.

– А что тебе у Разлома-то понадобилось? – предпочел сменить тему Вольнов.

Собеседница в ответ неопределенно повела плечами, глянула странно и ответила расплывчато:

– Сделать кое-какие замеры, чтобы проверить нашу с профессором теорию.

– Теорию чего?

– Природы Разлома, – все же пояснила она и неожиданно откровенно призналась: – Я не оригинальна и, как большинство исследователей, мечтаю найти способ его закрыть.

– Похвально, – кивнул Яр. – А зачем?

– То есть как «зачем»? – опешила от такого вопроса Летана и продолжила едко и холодно: – Я понимаю, что лично тебе без него будет скучно, но ты действительно уверен, что твои развлечения стоят жизней тех, кто здесь… гибнет? – запнулась она под странным, насмешливо-сочувственным взглядом феникса и нахмурилась: – Почему ты так на меня смотришь?

– Умиляюсь. Такая очаровательная наивность юности! Ты с института совсем не изменилась, – довольно сообщил Яроплет. – То есть мне поначалу показалось, но нет, узнаю Лету Горскую, старосту и отличницу, направление тонких структур, специальность – человековедение.

– Можно подумать, ты меня помнил, – хмуро сказала Лета совсем не то, что собиралась, и тут же рассердилась на себя. Выглядело так, будто она на него обижена, а она…

Если бы она сама понимала, что именно! Недовольна? Сердита? Возмущена?

– Поначалу не вспомнил, – честно признался Яр. – А теперь вот уже проясняется, даже проклевывается ностальгия по бесшабашной студенческой юности.

– Что наивного ты находишь в моем желании уничтожить Разлом? – Лета предпочла вернуть его к действительности, так как обсуждать прошлое не хотелось.

– Ничего. А вот в твоей уверенности, что после этого мир вдруг станет лучше и добрее – все. Ты же отличница, рыжая, историю-то небось тоже учила! Пограничники всегда были пограничниками и никогда не скучали, сечешь? – подмигнул он. – С тварями оно веселее, чем с некросами, но я в любом случае не останусь без работы и веселья. А ты… Да ничего ты не успеешь сделать, даже если придумаешь. Как поймут, что действительно можешь прикрыть Разлом, так и прихлопнут. То ли торгаши, то ли браконьеры, то ли чиновники. Экстренные порталы больших денег стоят, думаешь, нам такую роскошь выдают из человеколюбия? Просто на нас делают очень большие деньги, рыжая. Так-то! – усмехнулся Яр, легко щелкнул ее по носу согнутым пальцем и вновь вытянулся на постели.

Летана мрачно проследила за фениксом и ничего не ответила, не видя смысла спорить. Ни с тем, что он говорил про Разлом, ни с ее воображаемой рыжиной. Только подумала, что эти две декады будут долгими.

Глава 4. Перкуссия и пальпация

Яроплет почти заставил себя задремать, чтобы как-то убить время, сквозь полусон обдумывая известные детали и пытаясь припомнить то, что ускользало от сознания. Давалось это с трудом, растущее напряжение клокотало внутри, словно в паровом котле: оно давило и подзуживало прямо сейчас бежать на место стычки с хлыстоногами. Или хоть куда-нибудь еще, главное – бежать, а не бессмысленно валяться здесь. Если бы не липкая тяжелая слабость, долго бы он в постели не продержался.

Он вообще не любил вынужденного бездействия и не умел сидеть в засаде, а сейчас состояние отягощалось не самой приятной компанией. Строго-надутая Горская давила на нервы, и от ее общества было душно. Особенно остро – острее, чем обычно в таких ситуациях, – хотелось выйти на открытое пространство и расправить крылья. Собственная идея обаять давнюю знакомую уже не казалась отличной и такой заманчивой, а спешное расставание в далеком прошлом выглядело отличным решением.