Текст книги "Число Приапа"

– Отключи телефон, – посоветовал антиквар. И, убедившись, что она это сделала, послал ее к Ирене.

В «Вольдемаре» женщины делились на «деточек» и «милочек». Причем эти словечки перенял и Хмельницкий, и третий компаньон с причудливой фамилией Бурмистер. «Деточками» были молодые и незамужние – лет до тридцати. Ирена, которой недавно исполнилось сорок, уже довольно давно была «милочкой».

– Я с ними созвонилась, – сказала Ирена, – и все им объяснила.

– На каком языке? – с беспокойством спросила Тоня. Сопровождать двух ветхих старцев, не умея с ними объясниться, она откровенно боялась.

– Наполовину по-русски, наполовину по-латышски.

– Как, они знают латышский?

– Ну, немного нахватались. «Добрый день», «спасибо», «пожалуйста», «который час». Сейчас посмотрим в компе расписание автобусов, я им еще раз позвоню и дам тебе трубку.

Был очень хороший утренний рейс через Кандаву, и всего два с половиной часа езды, но – ровно в семь утра. Следующий хороший рейс был уже в час дня. Чтобы не петлять, заезжая в Тукумс, и не тратить лишний час непонятно на что, Тоня решила – лучше ехать в час. В четыре, значит, можно оказаться у Анны Приеде, потому что Кулдига – миниатюрный городок, его минут за двадцать можно весь насквозь пробежать, и обратно – шестичасовым рейсом. Ирена объяснила этот расклад туристам, и они согласились – больше в Кулдиге делать вроде нечего, а если найдутся какие-то дела – там наверняка есть гостиница. Оказалось, что и в маленькой Кулдиге есть свой «Метрополь» в самом центре городка, на улице Базницас.

Тоня была девушкой ответственной. Зная, что ей предстоит развлекать престарелых туристов, она прочитала накануне о Кулдиге и запомнила главное – город древний, раньше назывался Гольдинген, строить его начали при крестоносцах, в 1242 году, славится удивительно хорошо сохранившейся архитектурой семнадцатого и восемнадцатого веков, а также самым широким в Европе водопадом на реке Вента, который фактически находится в самом городе.

Но два старичка, которые опознали ее на автовокзале по белой сумке, белой курточке и большим очкам, в экскурсоводе не нуждались. Им, видимо, было о чем поговорить друг с другом, и всю дорогу Тоня читала почтенное исследование о немецких художниках шестнадцатого века.

Планом Кулдиги она запаслась и еще дома наметила маршрут от городской автостанции до старого, надо думать – исторического дома Анны Приеде на Бочарной улице.

Старушка ждала гостей с нетерпением и накрыла стол в светско-латышском вкусе: с вышитыми салфетками, блюдом классических пирожков со шпигом, еще одним блюдом с печеньем, с красивыми кофейными чашками и вазочкой, в которой стояли маленькие розы. Первым делом Тоня отдала ей деньги, а потом уж взялась переводить с латышского на русский и обратно: госпожа Приеде, как многие жители Курляндии, с русским языком была не в ладах.

– Откуда серебро? – спросила она. – А серебро мне от сестры досталось. Сестра старше меня была, три года назад умерла. Я и раньше брала у нее серебро и возила в рижские магазины.

– Разве в Кулдиге нет своего антиквариата? – спросила Тоня.

– В Риге лучше платят.

Старички обменялись какими-то невразумительными словами, судя по интонации – что-то вроде «ну, я же тебе говорил». Язык был не идиш – тот Тоня бы опознала по сходству с немецким, не английский и не французский. Потом они попросили принести, что еще было на продажу. Анна Приеде вынесла большие суповые ложки.

– Очень хорошо, – сказал лысый турист. – Мы это берем. Спросите, сколько стоит.

Поняв, что старые чудаки не собираются торговаться, старушка заломила немалую цену – по пятьдесят латов за ложку. И они действительно не торговались. Деньги были сразу выложены на стол. Тут Анна Приеде прямо расцвела.

– Если уважаемые господа хотят, я схожу к соседке, у нее тоже есть старое серебро! – пообещала она. – Большие серебряные стопки, сахарница, чайные ложечки!

Старички это намерение одобрили. По их просьбе Тоня удержала госпожу Приеде от немедленного побега из-за стола – надо же ей допить такой крепкий, такой ароматный, по какому-то фамильному рецепту изготовленный кофе!

Поскольку вопрос с серебром был решен, Тоня решила заняться картиной.

– Госпожа Приеде, удалось ли найти пропажу? – спросила она.

– Нет, не удалось! На свете много плохих людей! Нашелся добрый человек, отвез меня в больницу, и нашелся плохой человек – присвоил старинную дорогую картину.

Тоня не стала объяснять, что это одно и то же лицо.

– Картина, должно быть, тоже досталась в наследство? – поинтересовалась она.

– Да, конечно. Я не так богата, чтобы покупать старинные картины.

– Ваши родители интересовались живописью?

Старушка задумалась.

– Я бы не сказала. Просто три картины у нас были всегда. Две висели в большой комнате, а третью… вы же ее не видели, а если бы видели – то поняли бы, что в комнате ее вешать просто неприлично. Те две тоже очень старые, они все три одного возраста, так те я уже продала. А эта лежала на чердаке, я про нее и забыла. Те были красивые. На одной старая мельница – такая же, как на той, которая пропала. Поэтому я думаю, что их один художник малевал. А на другой старая баронская усадьба.

– И давно вы их продали?

– Старик мой был еще жив, он их возил в Ригу. Когда же это было? В девяносто восьмом? Или в девяносто девятом? Это было, когда у Нормунда фирма лопнула… Думали, дом продавать придется…

– И тоже в «Вольдемар» сдали?

– Скорее всего. Я его про название не спрашивала.

– Кто же вам, госпожа Приеде, посоветовал обратиться в «Вольдемар»?

Этого старушка вспомнить не могла.

Потом она вышла на несколько минут и вернулась с такой же старенькой соседкой. Той тоже серебро досталось от умерших родственников, где родственники им разжились, соседка не знала, и Тоня подивилась совпадению.

А вот дальше начались чудеса. Во-первых, туристы пропали. Казалось бы, только что, выйдя из дома Анны Приеде, шли рядом и спрашивали Тоню о временах герцога Якоба. И вдруг – словно корова языком их слизнула.

Пробежавшись взад-вперед, Тоня посмотрела на часы и охнула – автобус, на который были куплены обратные билеты, отходил через двадцать минут. Решив, что два таких бойких старичка могли и сами дойти до автостанции, Тоня поспешила туда – а там ожидало второе чудо.

Время было самое транспортное – жители окрестных городков, работавшие в Кулдиге, разъезжались по домам, несколько автобусов принимали пассажиров, публика была деревенская – просто одетая, с огромными сумками и кошелками, многие – в резиновых сапогах. И среди негромкой и многоголосой латышской речи вдруг прохрипело русское слово:

– Хозяин, слышь, хозяин, ты это… Возьми меня, хозяин!..

Тоня чуть не подпрыгнула.

Только раз в жизни слышала она такой рингтон – и он стоял в мобильнике покойного Виркавса.

Хозяин не торопился взять аппарат, и призыв прозвучал еще раз. Но Тоня уже приблизилась к мужчине, вытянувшему аппаратик из кармана, уже зашла сбоку, чтобы увидеть его лицо.

Лицо она увидела, хотя не сразу поняла, где встречалась с высоким темноволосым парнем. А сообразила, когда он, таща немалый груз, уже карабкался в разбитый проселочными дорогами автобус.

Это был тот самый Мефистофель с фотографий, сделанных подругой Лолиты. Ошибиться Тоня не могла – и внешность приметная, и память у эксперта на лица замечательная.

Тут у нее в голове началась сумятица: что делать, куда бежать?! Будь Тоня посмелее – прыгнула бы в тот самый автобус, исхитрилась бы познакомиться с Мефистофелем. Но она никогда особой решительностью не отличалась. Пока она искала в мобильнике номер Хинценберга, чтобы он помог связаться с Полищуком, автобус отбыл, Тоня только успела прочитать название конечного пункта на табличке: Снепеле.

– Это интересно, – сказал старый антиквар. – Ты уверена, что это он?

– Да, уверена.

– Ты сможешь описать, во что он был одет? Что у него было с собой?

– Ну, во что?.. В джинсы, в куртку… такую бежевую… С собой были сумка и мешок… да! Из мешка торчали две ручки – такие, как у лопат!

– И уехал в сторону Снепеле?

– Да.

– Ну, там он мог много где выйти по дороге. А что наши любители серебра?

– Они пропали, господин Хинценберг! Я прямо не знаю, где их искать!

– Не надо их искать, деточка. Возвращайся домой. Если они пропали – значит, у них в Кулдиге какие-то дела. Не волнуйся за них. Ты видишь – я же за них не волнуюсь.

– Но как они – в чужом городе?.. Языка не знают?.. Их никто не поймет и они никого не поймут!..

– Как ты полагаешь, деточка, они в здравом рассудке?

– Раньше думала, что да, – честно сказала Тоня.

– Вот и дальше так думай. Приедешь – сразу с автовокзала беги в «Вольдемар», я там буду тебя ждать.

На обратном пути Тоня пыталась читать про немецких художников, но все время отвлекалась. Она понимала, что угодила в неприятную историю.

Больше всего на свете ей нравилось читать умные книжки и разговаривать с воспитанными людьми об искусстве. Ей нравилось раскапывать новую информацию, укладывать ее на полочки, выстроенные в памяти, сопоставлять, приводить в порядок. И знакомиться с оригиналами тех картин, которые были известны только по репродукциям, она очень любила.

Тоня хотела тихой и спокойной жизни. Она искренне считала, что перебесилась, после нескольких студенческих приключений с полуголыми плясками в мастерских каких-то безумных экспериментаторов. Она словно бы поставила галочку в списке против пункта «беспутство молодости». Теперь она хотела быть замужем, спокойно заниматься своим делом, покупать нужные в хозяйстве предметы, немного погодя – родить ребенка. Погоня за убийцей, вооруженным двумя лопатами, была ей совершенно не нужна!

Ослушаться Хинценберга она не могла – с автовокзала поспешила в «Вольдемар». А там ее ждал сюрприз – в запасниках сидел Полищук.

– Ваше счастье, что у вас такой начальник, – сказал он Тоне. – Ну, давайте с самого начала. Кто этот человек? Откуда вы его знаете?

– Я его совершенно не знаю, – сердито ответила Тоня. И рассказала, как Лолита везла из Канады картину.

Полищук только что за голову не схватился.

– Значит, вы знали, как картина попала в Ригу, и молчали?!

– Тише, тише, молодой человек! – призвал его к порядку Хинценберг. – Тут не кричат.

Он был в сером халате и в беретике. Этот беретик с хвостиком был родом, наверное, из пятидесятых годов. Как-то Хинценберг при Тоне сильно возмущался каким-то старым халтурщиком, притащившим в «Вольдемар» на продажу свою мазню:

– Он позволяет себе носить берет! Берет носит мастер, а этот, а этот… пусть носит кепку!

Полищук нехорошо посмотрел на Хинценберга.

– А мне вот кажется, что вы сами решили провести следствие, – сказал он. – Завидуете лаврам Шерлока Холмса?

– Я старый больной человек, – ответил антиквар. – Я уже стою одной ногой в могиле.

Это означало – мне пора подумать о душе, я уже составил завещание, а вы пристаете ко мне с какими-то глупостями.

– Хотел бы я знать, что вы задумали…

– Развлечься хочу, – вдруг выпалил Хинценберг. – Когда входишь в плотные слои атмосферы, где нет ни женщин, ни коньяка, ни горячих страстей, а одни только скромные интеллектуальные радости…

– И вы развлекаетесь за мой счет, господин Хинценберг?

Тоня понимала, что следователь прав. И видела, что он еле удерживается, чтобы не наговорить старику грубостей.

– Это как посмотреть, – уклонился от конфликта антиквар.

Полищук повернулся к Тоне.

– Координаты этой подруги, – строго сказал он.

– Если вам нужны снимки… – Тоня замялась. – Они у меня. То есть я их послала себе с ее компа…

– Ваши инструкции, господин Хинценберг? – сердито спросил Полищук.

– Мои! – решительно ответил антиквар.

Тоня изумилась – ни о чем подобном Хинценберг ее не просил, она даже не успела рассказать ему, что послала себе картинки.

– Ну так скажите этой своей Мата Хари, чтобы поделилась снимками со мной, убогим!

Хинценберг рассмеялся.

– Открой свой почтовый ящик с моего ноутбука, деточка, – велел он, – и сделай распечатки. А потом расскажешь, как съездила в Кулдигу и что хорошего узнала у госпожи Приеде. Слушайте, господин Полищук, эта информация не только для меня, но и для вас.

Тоня доложила Хинценбергу про три картины, стараясь при этом не смотреть на следователя.

– То есть вы думаете, что все три нарисовал один и тот же человек в одной и той же местности? – уточнил Полищук. – На том шатком основании, что мельница – одна и та же? Да они все одинаковые, эти мельницы!

– Давайте примем за основу, что Приеде говорит правду, – предложил Хинценберг. – Допустим, что где-то в Курляндии стояла в середине семнадцатого века мельница, а вокруг нее бродил художник, написавший пейзаж с каменным дураком. Я даже готов подсказать вам, что стоит поискать на лесных опушках этого дурака. Поля, которые не обрабатываются, так быстро зарастают…

Тоня сняла с принтера картинки и отдала Полищуку первому, чтобы хоть из-за этого не возмущался.

– Хотите сказать, что он до сих пор там стоит?

– Может быть, лежит! Присыпан земелькой, сверху выросли кустики… Кто его знает, что он, этот курляндский Приап, охраняет. Но только имейте в виду, что двигаться нужно быстро – где-то там уже гуляет товарищ с двумя лопатами и мобильником покойного Виркавса. Если он вам действительно нужен – именно там его следует ловить. Дайте-ка сюда его портрет… Посмотрите – у него такой вид, будто он хотел удрать с картиной под мышкой, но не успел. Я могу держать пари, что он привязался к курьеру не просто так – а когда увидел, как курьер показывает таможенникам картину.

– Это само собой, – согласился Полищук. – Значит, нужно искать остальные две работы курляндского анонима?

– Вот вы уже мыслите, как искусствовед! – обрадовался Хинценберг. – Если когда-нибудь начнут изучать творчество этого мазилы, то его так и назовут – Курляндским Анонимом с большой буквы! Но учтите, что анонимов может быть два. Один – тот, кто написал работу, украденную у Виркавса, а другой – тот, что кое-как наляпал копию. Я попробую узнать о судьбе тех двух картин. А ты, деточка, возьми у своего мальчика тот большой фотоаппарат. Нужно будет сделать очень качественные снимки – если, конечно, мы эти работы отыщем. Да, одну мелочь мы забыли. Тонечка видела в Кулдиге убийцу Виркавса.

– Как?!

Пришлось объяснять.

Полищук согласился – преследовать убийцу Тоня не могла. И где он вылезет из автобуса – тоже не могла. Но позвонить и сказать о своем открытии – могла?

– И что, вы бы взяли полицейский вертолет и помчались в Кулдигу? – спросил Хинценберг.

– Сейчас позвоню ребятам. Пусть узнают у шофера и пассажиров, где вылез этот гражданин с двумя лопатами, – и Полищук, как будто разговор был бог весть какой государственной тайной, покинул «Вольдемар».

Следующие два дня Тоня и Ирена, не разгибая спины, перебирали старые квитанции. Им нужно было найти картины, которые приехали в «Вольдемар» из Кулдиги с девяносто седьмого по двухтысячный год, проданные неведомо когда. Хинценберг смутно припоминал какую-то мельницу, которая и недели не провисела, что же касается вида усадьбы – их за те годы, что он был совладельцем «Вольдемара», ушло не меньше десятка.

Перерыв кучу пыльных бумажек, они напали на следы шести пейзажей со старинными усадьбами. А Хинценберг вспомнил, что видел кое-как намалеванную мельницу во «вражеском логове», как он называл антиквариат-конкурент, названия не имевший, но и без него неплохо процветавший в Старой Риге.

Когда позвонил, чтобы узнать новости, Полищук, ему предложили присоединяться. Предстояла увлекательная работа – опрос коллекционеров. Было известно разве что время приобретения шести работ. Цена у всех была примерно одинаковой. Хинценберг утверждал, что искать нужно самую дешевую – не то заведение «Вольдемар», чтобы сплавлять дуракам за солидные деньги заведомую мазню.

К финишу все пришли одновременно – Тоня обошла пятерых коллекционеров (шестой приказал долго жить, а картины, как выяснилось, уже года два висели без движения во «вражьем логове») и нашла искомую усадьбу, явно намалеванную тем же мазилой, а Хинценберг отыскал мельницу. Все три полотна были созданы одной торопливой рукой.

– Хотел бы я видеть оригиналы, – ворчал Хинценберг, изучая с лупой большие и очень четкие фотографии. – О! А вот и разгадка! Деточка, звони Полищуку!

Тоня взяла мобильник – и он у нее в руках сам зазвонил.

– Это Саша! – обрадовалась девушка. – Сашенька!..

Жених вместе с Петракеем поехал в Москву поздравлять с юбилеем Мишука. Они везли картину в новенькой раме, четыре ящика терветского пива и два ящика бауского. Референт понадобился для чтения грандиозного приветствия – Петракей не хотел позориться, поскольку имел проблемы с дикцией, да и неудивительно – после сложного перелома челюсти.

Мишук, мужчина серьезный, праздновал юбилей в три захода – для родни, для близких друзей и для пиара. Петракей считался близким другом и был зван в ресторан «Ходжа Насреддин в Коканде», снятый Мишуком на весь вечер и всю ночь. Юбиляр самолично разрабатывал с шеф-поваром меню и выбирал девчонок, исполняющих танец живота; выбрал в итоге всех шестерых, здраво рассудив, что до утра времени много и нехорошо будет, если гости заскучают.

Гости тоже были люди солидные, приехали без жен, кое-кто взял с собой боевую подругу. И каково же было удивление Петракея, когда к нему подошла молодая рижанка, отношения с которой он считал завершенными. Она была с двоюродным братом Мишука, Генычем, с которым сам же Петракей ее и познакомил. Одета она была рискованно, однако с определенным вкусом. И умный Петракей сразу понял, что девица будет выжидать, пока он подопьет, чтобы попытаться вернуть утраченные позиции.

– Так, – сказал он референту. – Кто в Риге знал про юбилей? Кто, кроме моей Людки, Сергеева и тебя?! Ну?! Колись!

– Еще знал эксперт, который выбирал картину, – честно ответил Саша.

– Эта твоя? И что – ты ей все доложил про Мишука? Так, ясно. Доложил. Промолчать не смог. Спасибо. Совсем без мозгов, да?!

Петракей приходил в ярость быстро и успокаивался тоже быстро. Но Саша, видя его вспышки с воплями, сразу терялся. Он воспитывался в семье, где орать было не принято. Бабушка-латышка, растившая внука несколько лет, очень следила за благопристойностью в доме. Сашины друзья тоже шума не любили. Петракей был первым мужчиной в его жизни, который орал, матерился, потом внезапно успокаивался и работал с перепуганным подчиненными, как ни в чем не бывало.

Получив яростный нагоняй, Саша спрятался от своего шефа в самый дальний угол ресторана и там уже обдумывал заявление об увольнении. Роскошный банкет был ему не в радость. Он даже до того досиделся, что решил уйти и лечь спать в гостинице – а пьяного Петракея уж как-нибудь доставят в его номер-люкс, об этом команда Мишука позаботится. Но, пробираясь к выходу, Саша увидел Петракея, отплясывавшего с высокой радостной девицей – той самой, которую он еще час назад видеть не желал. Потом, на рассвете, он увез ее в гостиницу.

Логика Петракея была Саше недоступна. Немного успокоившись, он стал думать – как это все получилось? Ведь если никто из посторонних не знал, что Петракей едет к Мишуку, – то получается, что разболтала Тоня? У нее ведь полсотни подружек – значит, она?

Петракей решил остаться в Москве еще на два дня – погулять с Кристинкой. Так он сказал Саше, пригрозив, что если опять случится утечка информации – будут у референта большие проблемы. Сашу он отослал в Ригу с таким донесением для супруги: в этом окаянном узбекском ресторане хорошо траванулся каким-то экзотическим хрючевом, лежит в гостинице и мается животом, лететь домой в таком состоянии рискованно – если что, не успеет добежать до толчка и весь самолет загадит. А что трубку не берет – значит, как раз на толчке и заседает. После того как однажды был утоплен в унитазе крохотный дорогущий мобильник, Петракей технику с собой в сортир не брал, и это стало принципом.

Саша был, в сущности, добрым и честным парнем. Обвинения начальства он воспринимал очень остро. Петракей и не подозревал, что своими криками пробудил в референте страстное желание доказать невиновность даже не ему, Петракею, а самому себе. Лучший способ для этого – найти истинного виновника. Ведь что сделал Саша? Заказывая Тоне подарок, назвал имя Мишука – может статься, и не называл, а она сама как-то догадалась. А она уже разболтала всей Риге.

Вот почему разговор с Тоней получился дурацкий. Саша знал, что разборка по телефону – дурной тон, но это как-то само собой получилось. Он начал с того, что упрекнул Тоню – мало ли куда едет и что дарит Петракей, обязательно рассказывать об этом подружкам? Тоня поклялась, что впервые слышит имя «Мишук». Саша должен был бы спустить ситуацию на тормозах, но не знал – как. И начал жаловаться, что с чьей-то подачи в Москву притащилась какая-то мутная Кристинка и возникла в узбекском вертепе, как черт из табакерки…

– Кристинка?! – воскликнула Тоня. – Так это она?..

Тут в запасники вошел Полищук.

– О! – воскликнул старый антиквар. – А у вас чутье!

– Значит, ты ей все рассказала? Ты ее знаешь? – восклицал в телефоне Саша.

– Ничего я ей не рассказывала…

Тоня в ужасе вспоминала последнюю встречу с Кристинкой – точно, было что-то сказано о подарке для московского друга Сашиного босса. С опозданием Тоня вспомнила и другое – Кристинка была подругой какого-то крутого женатого дядьки, потом они расстались, потом она хотела его вернуть. Девушку мало интересовали приключения подружек с женатыми мужчинами – была у нее природная брезгливость по этой части, к тому же Кристинка мало что рассказывала, информация попала в Тонину голову от кого-то другого. Кто ж мог знать, что тот мужчина – Петракей, и что любительница британских кошек, знакомая с Мишуком и прочими орлами из той компании, рванет в Москву заново завоевывать избранника?

И даже не Сашины упреки были самым ужасным – а то, что ее оправдания слышали Хинценберг и Полищук.

Беседа завершилась тем, что Тоня расплакалась.

– Деточка, деточка! – закричал Хинценберг. – Я же говорил тебе – он ноготка твоего не стоит! А вы что стоите? Вон холодильник, там минералка!

Холодильник в «Вольдемар» попал загадочно – антиквариат имел еще и выход во двор, которым почти не пользовались, но однажды Хмелевскому потребовалось что-то внести именно со двора, и он обнаружил, что дверь загораживает белый кубик, ростом – ему чуть выше колена. Кто из соседей хозяин этого подкидыша – установить не удалось. Хинценберг объявил холодильник даром Божьим и распорядился втащить его в запасники. Причина, по которой расстались с «даром Божьим», была понятна – купили новую технику, а этой, похоже, стукнуло четверть века. Но холодильник вполне годился для мелких нужд – морозилки не имел, а соки и воду охлаждал исправно.

Полищук оказался человеком сообразительным – после окрика очень быстро нашел и минералку, и стакан, и упаковку одноразовых платочков в своей плоской черной сумке.

– Господин Хинценберг прав – плакать из-за мужиков смешно. Ну, кто мы такие, чтобы из-за нас плакать? – спрашивал он. – Мы мелкие ничтожные создания! Разве нет?

Тоня невольно улыбнулась.

– Иди, умойся холодной водой, деточка, – велел Хинценберг. – И скорее возвращайся. Без тебя не начнем.

Когда Тоня, еще немного поплакав в туалете, пришла, Полищук и Хинценберг сидели за столом, разложив снимки.

– Вот, – Хинценберг показывал пальцем. – Зуб времени малость погрыз эту штучку, но разобрать можно. Держите лупу.

– Справлюсь. Это что, старонемецкий? – спросил Полищук.

– Не справитесь. Это готический шрифт. Я и забыл, что он для молодежи как китайская грамота.

Вид старой усадьбы изобиловал всякими мелкими деталями. Были там всадники на лошадках, поселянки с корзинами, собаки, люди в окошках. Кроме прочего добра, Курляндский Аноним изобразил и железный флюгер. А флажок флюгера был узорный, прорезной, и в нем, если вглядеться, читалось слово.

– Не мучайтесь, я его уже разобрал, – Хинценберг положил перед Полищуком листок. На листке современными буквами было написано «Schnepeln».

– И что это значит?

– Скорее всего, это – название усадьбы. Шнепельн.

– Ясно. Будем искать.

– Господин Полищук, не утруждаете себя, мы с Тонечкой уже нашли эту усадьбу. Если у вас есть автомобильный атлас Латвии, я вам ее покажу. Она примерно в тринадцати километрах от Кулдиги и на теперешний лад называется Снепеле.

– Снепеле! – воскликнул Полищук. И только тогда рассказал, что Мефистофеля с двумя лопатами и мобильником Виркавса пассажиры видели, но насчет места, где он вышел, случились разногласия: он вдруг кинулся к шоферу, потребовал остановить автобус между остановками и выскочил, а было это не доезжая Друвас или уже потом, люди точно сказать не могли. Одно было ясно – до Снепеле он не доехал, хотя оставалось совсем немного – около четырех километров.

– Приап торчит где-то там и насмехается над нами, – сказал Хинценберг. – Ну что, будем искать? Ведь где этот каменный дурак – там и ваш драгоценный убийца.

– Будем, – твердо ответил Полищук. – Правда, когда я доложу начальству, что отправился на поиски такой хреновины и лежащего под ней клада, меня не поймут. Но все равно – будем!