Текст книги "Верните мне меня"

Глава 3

Пустое – Значительное

Перелет проходит идеально, из рук аэропорта я попадаю в руки заботливых родственников. Они живут практически в центре Варшавы, в большой, светлой, ухоженной, уютной квартире, где мне выделена самая солнечная комната, с самым милым интерьером – это комната Влада, в которой он уже не живет, так как давно съехал в отдельную квартиру рядом с офисом. В его комнате много его мальчишеских следов – постеры на стенах, книги, учебники, в шкафу остатки его вещей, сам он в командировке в Германии, вернется через пару недель. Папа настоятельно рекомендовал мне вне дома называть имя, которое написано в паспорте, но я никуда толком не хожу и ни с кем не знакомлюсь. Да и вообще, вряд ли мне пригодится это новое имя – Вероники Скворцовой, я вообще предпочитаю не думать обо всех этих проблемах, я сосредоточена на ожидании встречи с Игнатом и Владом. О первом вестей нет, о втором через пару недель узнаю, что из Германии он улетел сразу в Швейцарию – новый проект. Дядя и тетя меня не допекают, им уже за шестьдесят, и они очень активно занимаются какими-то общественными деятельностями, о которых они пытались мне рассказывать, но поняв, что мне не очень интересно, успокоились.

Через неделю я начинаю сходить с ума от безделья. Я вообще не привыкла ничего не делать, ведь с самого раннего детства мой досуг был расписан по минутам. Иногда мне хотелось отдыха, но ведь не такого длительного… Я так долго лежала дома, и тут в Варшаве я снова предоставлена сама себе – никаких тренеров и преподавателей, никаких семинаров и встреч, только я и комната.

С удовольствием осознаю, что тут я не прикована к дому, что я могу идти и наслаждаться хотя бы прогулками и экскурсиями.

К моему удовольствию осень в Варшаве мягкая, почти без дождей, на улице стабильно плюс двенадцать. Пару недель целенаправленно объезжаю музеи и выставочные залы, но это быстро надоедает. Смотреть выставки и разные экспозиции, когда твой мозг думает о потерянном муже, – это просто кощунство и неуважение к предметам искусства.

Тетя Неля говорит, что Влад прилетал домой, но снова уехал в какой-то город, Влад уже знает, что я в Варшаве, он передает мне приветы, обещается скоро быть.

Тетя Неля готовит дома, но готовит такие жирные блюда, что мне от них тошно, а готовить самой в чужой кухне как-то неловко, да я и не умею. Пробую найти хороший ресторан, но тщетно, во всех даже самых дорогих ресторанах еда оказывается какой-то… а может, это дело во мне, может, с беременностью мои вкусовые предпочтения изменились.

Зато мне удается найти неплохую платную клинику, где с удовольствием соглашаются вести мою беременность, возможно, я кажусь им слишком молодой и скромно одетой, цены за обслуживание называют как-то расстроенно, я не знаю, много это или мало, плачу не глядя, деньги-то папины. Мне непонятно, хорошо это или плохо – не знать цену денег. Я ни разу их не зарабатывала, они есть у меня всегда, мне никто никогда не делал замечаний насчет сумм моих трат, но от подруг я знаю, что такое бывает.

На улицах Варшавы мне совсем не нравится – город старинный, но его зачем-то запеленали в некрасивые рекламные баннеры, иногда мне кажется, что это город рекламы, невозможно посмотреть куда-то и не увидеть ярких вывесок.

Упорно не понимаю, что меня привлекало тут в детстве? Почему мне было тут так радостно? Я видела Варшаву как яркий мир приключений и счастья, где все живое и красивое. Что-то изменилось с годами? Или я выросла?

Папа звонит очень редко, звонки какие-то дежурные, недолгие, отрывистые… Будто ему некогда, или будто ему не о чем поговорить со мной, или он не хочет, чтоб я спрашивала об Игнате.

С каждым днем Варшава все сильнее меркнет в моих глазах, я хожу по ней как пьяная, держа свой живот, который только еле-еле стал вырисовываться, хожу и не нахожу себе спасения. Не знаю, как спасти себя, и боюсь, что не смогу найти сил спасти от этого мрачного города своего ребенка.

Тут остановки без навесов – благо мне не надо никуда ездить, а если что-то и правда нужно, я могу вызвать такси, но люди, ждущие автобус прямо под открытым небом, напряженные, какие-то потерянные, вызывают неловкое чувство сострадания. Здания «старой» Варшавы очень ветхие, везде сыпется штукатурка, здания оборванные, будто кто-то насильно бьет их палками, чтоб изуродовать. Много рекламы проституции, сначала это забавляет, потом начинает раздражать – голые девушки лежат прямо под ногами, ненастоящие, конечно, просто буклеты, но мне обидно за такое к ним пренебрежение.

Водители машин паркуются прямо на тротуарах, меня это тоже жутко раздражает, ведь спокойно гулять не приходится, я вынуждена искать себе проход между машинами, обходить их, местами перелазить через ограждения. Скамеек очень мало, неприлично мало!

Наверно, единственное, что мне нравится – это их язык. Язык у них красивый и понятный, я им не владею, но если мне приходится с кем-то контактировать – проблем не возникает.

Я прожила в Варшаве всего пять недель, но успела заработать на нее своеобразную аллергию. Мне просто тут некомфортно. У меня зубы сводит от мысли, что я должна жить тут еще день, и еще день, и еще день…

Когда моему терпению приходит конец, на пороге появляется Влад. Рано утром он просто входит в комнату, где я читаю, и ласково произносит:

– Сестрёнка!

Бросаюсь к нему в объятия, он долго кружит меня, такой высокий, широкоплечий, сильный. Не знаю почему, но по щекам катятся слезы, много слёз, а я смеюсь.

– Почему плачешь?

Он сел на кровать, меня посадил на колени, как маленькую, я и правда рядом с ним кажусь маленькой, хотя рост у меня довольно большой – метр семьдесят пять, просто он по-мужски больше, всем своим существом, как русский богатырь.

– От радости!

– Где мама с папой?

– Они утром ушли, сказали, семинар какой-то, а ты как пришел, что я не услышала?

– Я минут пять смотрел еще, как ты читаешь.

Улыбается, я прижимаюсь к нему, а на душе спокойно, светло и как-то горько.

– Давай поговорим, пока их нет? – спрашивает украдкой, заглядывает в глаза, он с детства вот такой – деликатный.

– Давай.

Я понимаю, что поговорить он хочет о чем-то серьезном, поэтому сажусь напротив, подбираю ноги, вытираю лицо.

– Что стряслось?

Стараюсь сделать удивленное лицо:

– Почему сразу стряслось?

– Малыш, вы у нас не были много лет, а если и были, то не больше двух недель, то есть как: ты была, отец тебя только привозил, и то чаще не сам. А тут ты приехала, живешь уже больше месяца, причем приехала внезапно, – я хочу перебить его, но он не дает. – Мы не против того, что ты у нас, наша семья очень хорошо к тебе относится, но мне важно знать, что у тебя произошло, ведь у тебя совсем недавно была свадьба.

На секунду замираю в нерешительности, опускаю глаза на свои руки, пальцы немного дрожат, поднимаю взгляд на него, упираюсь в его карие глаза и начинаю говорить, с самого начала, рассказываю ровно и спокойно, все детали, голос дрогнул лишь в том моменте, когда рассказываю, как Игнат уезжал в тот день, последний день, когда я его видела. Влад не перебивает, кивает мне, иногда меняет позу, и выражение лица меняется: то сострадание, то недоумение.

– И потом я прилетела к вам, я почему-то была уверенна, что Игнат прилетит неделей позже, но он все никак не летит, и папа молчит.

– Мне не нравится эта история.

Влад молчит бесконечные несколько минут, и я молчу. Молчу, пронзенная своей тоской.

– Тебе надо переехать ко мне.

– Что это изменит?

– Старикам будет спокойнее, им вообще лучше думать, что ты обратно улетела.

– Почему?

– Скоро живот станет виден отчетливее, они начнут задавать вопросы, переживать, к тебе с расспросами лезть, а так и им спокойнее, и тебе.

– Я надеялась, что скоро поеду домой.

– Лис, история эта вся очень странная. Почему он сам тебя не ищет? Не бывает такого в современном мире, чтобы с его связями не иметь возможности найти тебя или с дядей Сашей связаться.

– Может, ему стыдно? За эту всю ситуацию.

– Людям, которые такое проворачивают, не стыдно. Ты его жена, вы с ним не сорок лет прожили, когда чувства утихают, вы в самом начале, на пике своей любви. Если он тебя до сих пор не нашел, значит, ему либо помешали, либо ему плевать.

– Ему не плевать! – обиженно восклицаю я.

– Значит, помешали, – миролюбиво соглашается Влад, – неспокойно мне.

– Там в России остались документы, по которым он может меня найти, это было написано.

– В сумке твоей закопанной?

– Угу.

– Я смогу найти эту сумку?

Пожимаю плечами, я теперь и сама не сразу её найду, ту сумку.

– Может, нам весной слетать туда?

– Надо с папой посоветоваться.

Влад только рукой махнул:

– Твой папа, похоже, не слишком озабочен тем, чтобы вы встретились, как я понял, он вообще от него не в восторге. Ты уверенна, что он его ищет?

Я хочу сказать «да!», но что-то заставляет задуматься. Я хорошо знаю папин уровень влияния, знаю, на что способны его связи, его деньги, в конце концов.

– В общем, смотри, завтра едем ко мне, если до весны Игнат не найдется, то в апреле полетим вместе в Россию, найдем твою сумку, активируем всё, что там есть, ну и надеюсь, получим результат.

Мне становится немного смешно:

– Думаешь, за зиму там не испортится все?

– Ну сим-карту, может, и заблокируют, а документы-то нет. Будем по этим документам путевки покупать, в больницу ходить, услуги заказывать, где только можно.

– А почему весной? Почему не завтра?

– Дадим шанс папе твоему его отыскать, и отпуск у меня в апреле.

– А мне рожать в апреле.

– Вот и родишь на родине, все сходится.

Его план не имеет никакой твердой основы, но он имеет определенность – апрель. Меня это вполне устраивает.

Тем же вечером Влад говорит родителям, что забирает меня к себе, они не против, даже рады, потому что считают, что мне с ними, стариками, скучно. Влад ночует у нас, вечером помогает с вещами, утром мы уезжаем вместе, он заносит мои сумки в свою квартиру, оставляет ключи и уезжает на работу.

Влад живет в маленькой квартире: две комнаты и кухня, очень скромный ремонт, скромная мебель, тут все слишком скромно. Даже посуда. Даже шторы, техника, вид из окна, ковер на полу. Всё скромно, но в этой скромности я обретаю покой.

Мы живем как молодая семья, только что спим в разных постелях, вернее, диванах. Утром я провожаю его на работу, открываю сайт с рецептами и начинаю готовить. К моему удивлению, каждое блюдо получается вкусным. Обедает он чаще прямо на работе, но я использую все свое обаяние, прохожу мимо охраны его офиса и обед провожу с ним. Потом я смотрю фильмы, или читаю, или гуляю. Зима в Варшаве довольно мягкая – плюс шесть или плюс два, туманы. Снега практически не бывает. Туман кажется мне чем-то романтически загадочным, люди в нем теряются, размываются, иногда мне кажется, что вот-вот из тумана мне навстречу шагнет Игнат, но это, конечно, только фантазия. Зато в декабре мне начинает мерещиться лицо Саныча, который пытал меня в августе, это происходит так неожиданно, что я чувствую приступы тошноты и паники, от которой нечем дышать. Влад говорит, что это гормональные сдвиги, я не спорю. Вечера мы проводим вместе, часто посещаем его друзей, или друзья бывают у нас, играем в настольные игры, ребята курят травку, я угощаю их домашними канапешками.

Папа звонит все реже и реже, про Игната ни слова, в январе я не выдерживаю и задаю прямой вопрос:

– Пап, почему ты ничего не говоришь про Игната?

– Пропал твой Игнат, как в воду канул. У меня уже сил нет его искать. Не хочу. А ты все о нем только переживаешь, могла бы и спросить, как отец, как он выкручивается из каши, которую не он заварил.

В голосе его горечь, отцовская, старческая, я устало закрываю глаза, вздыхаю, но с этого дня не смею спрашивать его о том человеке, который дорог мне больше всего на свете.

Надежды на папу больше нет, а наша дочка все отчетливей толкается в животе, выстукивает для меня понятные только ей сигналы, живет внутри и не знает, что папа её далеко-далеко, что судьба его неизвестна и размыта, как тот пейзаж, что в окне, скрытый туманом. А может быть, она знает всё или даже больше меня.

После этого разговора папа звонит еще реже, а Игнат снится все чаще. Мне снится, что он идет ко мне, почти бежит, ему остается несколько шагов, но в него стреляют, и он мертвый падает к моим ногам. Просыпаюсь в липком поту, кричу в подушку, Влад сразу вбегает в мою комнату, сгребает в охапку и качает, качает, качает, а я беззвучно рыдаю ему в плечо, размазывая слезы по его коже, делясь ими, как дарами волхвов. Утром он бесшумно кладет меня обратно на диван, а сам с красными глазами уходит на работу. Я не знаю, зачем он терпит мои ночные кошмары, почему не уходит спать сразу, как я успокаиваюсь, но его самоотверженное служение моему горю вызывает во мне трепетную любовь, и я готова жизнь отдать ради благополучия моего двоюродного брата.

Январь, февраль, март…

Чем ближе рождение девочки, тем тоскливее становится мне. Я не знаю, как назову её, мы не обсуждали имена детей с моим мужем, я глажу живот и просто говорю: «Как ты там, моя звездочка? Моё солнышко ясное, моя радость». Влад наблюдает, улыбается, тоже легонько поглаживает живот, смеется, когда она ударяет его прямо в ладонь.

– Почему ты не женился?

– На ком? – в голосе недоумение, но он неизменно улыбается.

– Да хоть на ком! Неужели у тебя никогда не было девушки, на которой ты захотел бы жениться?

– Была, Лиза, но это было так давно. Она сейчас где-то в Америке.

Влад отводит глаза, он не дает никаких подробностей, имя Лиза лишь эфемерная субстанция, но где-то там в глубине его глаз я вижу преданность самой памяти об этом человеке. Мой Игнат тоже станет эфемерным, он уже как призрак в моем сознании, я не знаю, есть ли он на свете, где он сейчас, о чем думает, что он делает. А ведь он мой законный муж. Законный? Он муж Алисы, но не муж Вероники, которой я стала, которая носит ребенка, которая живет в Варшаве и давно не помнит даже чувства прикосновений его губ.

К концу марта я становлюсь безразличной массой, которая улыбается, делает вид, что все хорошо, и живет по накатанному сценарию. Девочка в животе живет своей жизнью, к счастью или к сожалению, я не знаю. Я воспринимаю её как дочь Игната, которого так и не смогла обрести. Я непроизвольно шепчу его имя, постоянно шепчу, в ванне, в парке, в машине, в кино… всюду это имя со мной. Я не могу, не имею права осознать, что он меня бросил.

Влад, мой дорогой Влад, он пытается помочь мне как может, он приносит в свою скромную квартиру ползунки и распашонки, погремушки и бутылочки, я в мнимом восхищении любуюсь всем этим, но в душе, в голове, в сердце лишь одно – Игнат, Игнат, Игнат.

– У меня отпуск через неделю, полетим в Россию?

Вопрос обдает меня кипятком, он как впрыск адреналина в кровь, как глоток из источника, конечно! Конечно, полетим!

– Влад! Ты правда полетишь со мной?

– Да, я же обещал. Ты уже родишь вот-вот, надо лететь, мы же решили твою Алёнку на Родине рожать.

– Почему Алёнку? – его энтузиазм заражает меня, чувство скорого полета кажется выходом из тоннеля.

– Ну как, русская красавица, маленькая царевна, кто ж как не Алёнка!

– Ну ладно, Алёнка так Алёнка.

Моя девочка обретает имя, Рублёва Алёна Игнатьевна, вся эта ситуация так смешна и нелепа, что мне не верится, что она происходит со мной, но я не могу об этом думать.

Глава 4

Обретение – Потеря

Из Варшавы мы с Владом летим в Анапу, с пересадкой в Москве, во время перелета я чувствую необычайный подъем сил, какое-то возбуждение, мне не верится, что теперь я уже у себя, что рядом только русские люди, что я могу побывать дома, увидеть папу. Кстати, мысль о папе не вызывает трепета, он очень сильно отдалился за это время, я сообщила ему, что лечу в Россию, он не сопротивлялся, но и особого восторга в голосе я не услышала. Непривычно не понимать своего отца.

В Анапе мы с Владом берем машину в прокат, я чувствую, что низ моего живота тянет, но не хочу отступать. Мы садимся в автомобиль, Влад не знает местности, поэтому за рулем я. На улице довольно тепло, я открываю окна, кондиционера в машине нет, едем по залитой солнцем дороге, радио кричит современные мотивы, полоса дороги мчится навстречу.

– Алис, не гони так сильно, не опаздываем.

– Ладно, – миролюбиво соглашаюсь я, сбавляю скорость. – Как думаешь, сумка еще на месте?

– Надеюсь.

Он кладет свою горячую ладонь мне на руку, а я, плохо соображая, еду по практически пустой трассе в сторону нашей виллы. Интересно, как она сейчас? Ведь не стоит так же, как и мы её бросили? Кто-то же её стережет?

– Может, заедем на виллу?

Вопрос срывается сам, Влад пожимает плечами:

– Где вы в медовом месяце были? Поехали.

Я еду, сердце стучит, Алёна стучит ему в такт, едем по ровной дорожке к нашей вилле. Увидев знакомые очертания, забываю дышать, слишком много воспоминаний, и хороших, и плохих. Подъезжаем, ворота, конечно, закрыты. Сигналю, выходит парень в форме, в точно такой же форме, как и у тех ребят, что были раньше:

– Что хотели?

– Мы к Игнату Ивановичу.

Произношу неосознанно, сердце начинает стучать слишком быстро.

– Выехали они, никого нет.

– С кем выехали? – снова неосознанно, скорее рефлекторно.

– С Екатериной Николаевной, с кем же еще.

Не хочу понимать, что значат его слова, сдаю назад, разворачиваюсь и еду обратно. Влад молчит, я тоже молчу, хотя хочется орать. Какая Екатерина Николаевна? Куда они выехали? Как давно тут были? Доезжаю до своего свертка в лес, сворачиваю, еду по заросшей дороге. Будто и не прошло девяти месяцев, будто все было вчера. Мне казалось, что я не помню, где оставила сумку, но нога сама нажимает тормоз, тело само движется к упавшему дереву, вот камень, еще шаги, яма. Раздвигаю мох, сумка. Сумка влажная, тяну замок молнии, пакеты с деньгами.

– Черт побери, сколько денег, это все было в сейфе?

– Ага.

Мешки с деньгами запотели, но купюры чувствуют себя нормально, я раздвигаю их, вот оно! Документы!

– Смотри, все сохранилось! Владик! – трясу документами, будто они и есть сущность бытия, документы, где я не Вероника, а Виктория Каратаева. Складываю все обратно, поднимаю сумку. – Теперь можно в Москву.

– Лис, отдай сумку, тяжелая же.

Забирает сумку, кладет на заднее сиденье:

– Не устала? Давай я поведу?

– Нет, как хочешь, могу и я, едем в аэропорт?

Он кивает, но всё-таки садит меня в пассажирское кресло, я сажусь, оборачиваюсь на сумку, не понимаю, как мы эти все деньги собрались тащить через таможню, но это не важно, главное – у нас есть документы на Викторию, значит, скоро Игнат найдет меня.

– Алис, а Екатерина Николаевна, это кто? Сестра?

– У него нет сестры.

Больше вопросов Владик не задает, но мне хватило и этого, я начинаю спрашивать сама себя. Кто это? В глазах темнеет, не вижу и не понимаю, куда мы едем. Радио поет, поет что-то абстрактное, мозг вырывает отдельные фразы: «Ты уснула в кольце рек, а хотела в кольце рук… Забери меня куда-то в даль… Ты именно та, а не подделка из Китая… Моя музыка полна тобой…».

– Лис, мы приехали.

Киваю, открываю дверцу, встаю. Солнце печет, даже в платье жарко, в руках сжимаю документы на Викторию, а голова кружится.

– Алиса! У тебя кровь!

Лениво поворачиваю голову, где кровь? В глаза бросается пятно на сиденье, и правда кровь. Понимаю, что ногам мокро, опускаю глаза, под ногами тоже кровь. Вдруг перед глазами Владик, белый, мне даже странно, хочу что-то сказать, но язык не шевелится, и я чувствую, что все вокруг начинает кружиться.

Сознание пятнами, то темно, то, наоборот, ярко, крик сирен, какие-то люди, меня почему-то везут на каталке, вижу лишь яркие лампы, и Влад, чувствую его руку, горячую, мокрую. Хочу ему что-то сказать, но язык не шевелится, во рту все сухо. Неожиданно меня пронзают приступы боли, прямо в живот, передо мной стоит Саныч и метится своим кёрхером мне в живот, я хочу крикнуть ему, что в живот нельзя, но не успеваю, и он бьет струей воды под высоким давлением. Мне больно, нестерпимо больно, мне кажется, что меня выворачивают, что мои кишки тянут как струны расстроенной гитары, что в них тыкают иглами, что в меня льют расплавленный свинец.

Крик, крик младенца, я знаю этот крик, это моя девочка, моя Алёна, Алёна Игнатьевна, собираю все силы, открываю глаза, маленький человечек, я только вижу, воспаленными глазами вижу порожденное собою существо. Она еще вся в крови, но у нее уже есть папины темно-русые волосы и мягкий тембр голоса, у нее папины серые глаза, папин прямой нос и моя родинка на пояснице в форме звезды. Кроме нас с ней есть еще люди, но я их не вижу, мне важно помочь ей, моей девочке, которая только шагнула в мир, которая еще только знакомится с ним. Снова темно, я плыву в темноте, но мне так важно найти моего ребенка, что я не чувствую ничего, кроме этого желания.

– Я сам ей скажу.

– Если будет нужна помощь психолога, то мы на втором этаже.

Я тяжело вздыхаю, набираюсь сил, открываю глаза. Сначала вижу все размытое, белая стена, белый халат, в нем Влад. Нахожу его карие глаза:

– Где Алёна?

Больше меня ничего не интересует. Возможно, я спрашиваю об этом слишком строго, но он сразу устремляется в сторону, наклоняется куда-то и подходит ко мне уже с белоснежным чудом, я вижу только маленький сверток, но дышать уже не могу. Он кладет девочку прямо мне в руки, но придерживает, понимая, что сил в моих руках нет.

– Она чудом выжила, у тебя была большая кровопотеря, сделали кесарево, раньше срока сделали, а она выжила.

Он замолкает, а я утопаю в её маленьком личике, таком решительном и беззащитном.

– У тебя молоко пропало, ты уже два дня без сознания, да и какое там молоко… – я не понимаю, о чем он говорит, какие два дня? Разве это важно? – Алис, у тебя удалили трубы, там было какое-то воспаление, говорят, теперь детей можно только искусственных, и кесарево тебе сделали, правда, какой-то современный шов с какой-то обработкой, со временем даже шрам почти полностью уйдет. Но так вышло, нельзя было иначе, могла и ты, и Алёна погибнуть.

– Это же всё не важно, Владик!

Растерянно смотрит на меня, а я смотрю на нее, на свою дочь.

Несколько дней проводим как в раю – Влад всегда рядом с нами, сам кормит Алёну, сам переодевает, делает всё очень нежно и уверенно, будто не в первый раз увидел новорожденного ребенка. Хотя я понимаю, что у него нет выбора, ведь если слабину даст он, то я точно сойду с ума. Когда меня уводят на процедуры, он остается с ней, держит на руках, чтоб я знала, что она в безопасности. С его заботливым отношением и тщательным уходом врачей моё самочувствие быстро приходит в норму, физическое, конечно, морально я до сих пор уничтожена.

– Влад, я должна его найти, чтобы он сам сказал мне о том, что я не нужна ему.

– У нас есть еще две недели моего отпуска. Я же дал тебе слово, что помогу.

Киваю и сразу беру телефон. Еще бы папа был так же сговорчив. Он уже знает о рождении своей внучки, он поздравил меня по телефону, он прислал цветы, но он так и не спрашивал о её здоровье, только о моём. Это обидно для меня, почему ему плевать на родную внучку? Потому что она дочь Игната? Неужели в его сердце нет места для продолжения его рода? Для частички его родной дочери? Мысли об этом тоже вытягивают мои силы, поэтому я концентрируюсь на чем угодно, только не на этом. Папа берет трубку быстро, почти сразу:

– Да, Алиса.

Голос мягкий, нет – скорее учтивый, будто не хотел, но воспитание заставило быть вежливым.

– Пап, мне надо вернуться в Москву, ты можешь отправить что-то из воздушного транспорта?

– Конечно, могу, когда тебя выписывают? Врач говорила, что тебе лежать не меньше двух недель.

– Завтра выписывают.

Влад удивленно вскидывает брови, я ему в ответ лишь подмигиваю, как еще я могу сейчас внушить ему чувство авантюризма? Действительно, способов не очень много. Просто я помню, что у нас в багажнике машины лежит сумка с деньгами, а ведь эти деньги плюс моя подпись в документе, где я беру ответственность за свое здоровье на себя, могут освободить меня от пут врачей хоть сегодня.

– Хорошо, тогда я отправляю самолет за тобой, в Москве тебя встретит Витя, детская комната уже готова.

То, что папа позаботился о комнате для Алисы, слегка умилило меня, но не более. Зачем ей комната? Я не смогу быть отдельно от нее, она должна быть в одном помещении со мной, как он может этого не понимать?

– Нет, пап, я пока не поеду к тебе. Мы с Владом поживем какое-то время отдельно, у меня есть личные дела, которые надо решить.

– Личные дела?

– Да.

В трубке тишина, очень затяжная пауза, папа до сих пор думает, что у меня не может быть личных дел. Тяжело вздыхаю:

– Пап, я очень тебя люблю, но не дави на меня, пожалуйста, хотя бы сейчас.

– Как скажешь. Понадобится помощь – звони, о времени вылета я тебе вечером сообщу.

– Хорошо, до вечера.

– До вечера.

Остаток дня выслушиваю настойчивые увещевания врачей о том, почему мне лучше не покидать стен больницы, слышу много слов о внутреннем кровотечении, осложнении, своем сумасшествии. Потом долго делаю вид, что пытаюсь вникнуть во множество результатов анализов, которые они как аргументы выкладывают на стол, в итоге все-таки подписываю бумажку с отказом от лечения, но мне вручают папочку со всеми моими показателями, чтобы бы при первой же возможности я могла получить помощь от врача в Москве.

Узнав о том, что я добилась своего, Влад только покачал головой. Влад вообще стал напоминать мне мою вторую половину, самую настоящую, он понимает меня с полуслова, угадывает мои желания и что само главное – не переубеждает. Он верит в то, что я действительно чувствую необходимость того, что делаю. Верит мне и поддерживает во всем. Самым приятным для меня оказалось то, что он давно уже привел в порядок содержимое сумки, за которой мы приехали.

Он проверил банковские карты, переложил деньги в сухие пакеты, нашел чехол для пистолета, аккуратно сложил все это в новую более удобную сумку, прибрав в нее же и жесткий диск, который я неизвестно зачем до сих пор держу при себе. Как выяснилось уже в самолете, он даже успел найти и снять в Москве квартиру, причем сделал это с карты, которую оставил Игнат, и оформил новое жилье на имя Виктории Каратаевой.

Квартира небольшая, центр города, кухня, две спальни, раздельный санузел, просторная лоджия, свежий ремонт. Нам хорошо тут. Я с удовольствием погружаюсь в материнство, окружаю уютом мою малышку: заказываю муслиновые пелёнки, бутылочки из хорошего пластика, гипоаллергенные смеси, именные аксессуары… Влад следит, чтобы я пила таблетки, сам готовит еду, гуляет с нами, помогает мне купать Алёну.

Пока мы с Алёной спим, или кушаем, или переодеваемся – он за ноутбуком, делает покупки в интернете на моё имя.

Я и сама не замечаю, что прошел месяц, мне кажется, что только вчера моя Алёна еще была в животе, еще толкалась оттуда своими уверенными движениями, но вдруг Влад уходит за хлебом, а приходит с цветами:

– С первым месяцем, мои хорошие!

Я лишь издаю счастливый писк и обнимаю его крепко-крепко. Алёна тихонько спит, мне даже жалко, что она еще такая малышка и большая часть её дня пока проходит во сне, но меня безумно радует, что она легко пережила своё экстренное появление в этом мире и быстро набирает вес, при рождении она весила два килограмма шестьсот, а сейчас почти четыре. Я перекладываю её из качелей для новорожденных в кроватку в нашей комнате, прикрываю дверь и накрываю на стол.

Влад ставит цветы в банку из-под крупы – ваз у нас нет, варит кофе, ставит две ароматные кружки на стол и как-то обреченно опускает голову. Я стараюсь не замечать его вида, дорезаю овощи, ставлю блюдо на стол, зачем-то поправляю салфетки.

– Твой отпуск давно подошел к концу? – зачем делать вид, что все в порядке, если я знаю причину его скверного настроения.

– Я должен был лететь еще неделю назад, Лис, уговорил дать мне отсрочку, не могу тебя тут бросить.

– Влад, если твоя должность действительно значима для тебя, то ты должен лететь, ты и так сделал слишком много. Я никогда не смогу возместить того добра, которым ты одарил нас с Алёной, – протягиваю руку, чтобы чувствовать его пальцы, мне не надо многого, одно его присутствие делает мою жизнь почти полноценной.

– Я переживаю за вас, у меня такое чувство, что оставить тебя я имею право лишь тогда, когда мы найдём Игната, я знаю, ты сильная, но в твоей силе и твоя слабость.

– Влад, ты можешь взять столько денег, сколько тебе нужно, мы можем купить тебе маленькую фирму, давай откроем наш семейный бизнес?

Влад смеётся, и я вместе с ним, ойкаем одновременно и притихаем, чтобы не разбудить Алёну, Влад снова становится серьёзным.

– Я попросил отсрочку на две недели, мне всё равно нужно будет лететь, сдать квартиру, официально уволиться, а потом уже подумаем о бизнесе. Я не против оставаться в России столько, сколько нужно, с моей репутацией найти работу не сложно, меня больше беспокоит твоя судьба.

Я прикрываю глаза, чтобы не плакать. За что он мне? Достойна ли я такого ангела-хранителя? Настолько преданного, родного, бескорыстного. Остаток завтрака проходит в тишине. В моей голове вдруг снова вспыхивает имя – Игнат. Он до сих пор во мне как идеал моей любви, как смысл жизни, как основа существования, но… кто он? Я не видела его так долго, что уже начинаю забывать подробности его лица. Внутри меня всё рвётся, но я растягиваю улыбку шире и кладу еще порцию омлета в тарелку, чтобы за физическим действием спрятать необратимость моего помешательства. Да, именно помешательства. Не пора ли отпустить человека, который имеет все возможности найти меня, но не нашёл до сих пор?

– Я полечу завтра утром, но вернусь через пару дней, вы справитесь? – наконец решился на вопрос Влад.

– Конечно! Ты не думай, что я уязвима от всего в этом мире, у меня же есть папа, как минимум он никогда не позволит мне оказаться в опасности.

– Однажды позволил.

Влад запивает завтрак почти остывшим кофе, немного резковато ставит кружку на стол, напряжение в квартире никак не уходит, хотя и разливается в ней аромат свежих цветов вперемешку с атмосферой праздника. Алёна слабо кряхтит в кроватке, я иду к ней. Девочка улыбается во сне, улыбка у неё все-таки моя. Мы с ней чувствуем друг друга, потому что она часть меня, конечно, и Игната частью она является, но пока лишь физически, со мной же она связана чем-то более тесным и прочным. Поправляю рукавчик распашонки, провожу кончиками пальцев по именному одеяльцу, улыбаюсь. Зачем нужны были эти модные штучки? Одеяло «Алёна», пустышка «Алёна», одежда с тем же фирменным «Алёна». Отголоски той жизни, где я следила за трендами современности, шла в ногу со временен. А почему, собственно, я цепляюсь за возможность найти Игната? Да потому что я счастлива была только с ним! Я чувствовала себя необходимой и живой только рядом с этим человеком!