Текст книги "Пыльная корона"

Пыльная корона

И если кафкианский Грегор Замза превращался в насекомое, то я столь же мучительно превращаюсь в свой номер телефона, по которому ты не звонишь. В эти ломкие, рассыпающиеся в сознании цифры, ничего не значащие перед вечностью. Хотя… номер умершего абонента цементируется и становится мистическим кодом – я уверена в этом. Только какая дверь им открывается – попробуй найди.

…босиком к морю Магритта

Ева всегда точно знала, когда вернется ее мужчина. За секунду до того, как хлопала дверь лифта, а после ключ входил в замочную скважину, она успевала достать из холодильника, ополоснуть и разрезать на четыре части спелую желтую грушу. Как он любил. Чтобы была прохладная и сочная. Чтобы сразу насладиться этой мякотью после утомительной пыльной дороги. Груши – пища распахнутых навстречу миру. Такие, как Алик, – редкость, ведь мужчины не умеют быть счастливыми.

Предугадывать близких с точностью до минуты Ева умела еще в детстве. Тогда она не ценила этот дар – он казался ей помехой разным приятным неожиданностям. Сюрпризы для Евы были невозможны – а извлечь пользу из плохих предчувствий она не умела. Что можно сделать за те несколько мгновений, которым равнялся промежуток между предвидением и происшедшим… Разве что сгруппировать сердечные мышцы, приготовиться к удару – что, впрочем, тоже немало.

Она была долгожданным ребенком для отца и неожиданностью для мамы. Та вечно во всем сомневалась. Она долго не могла поверить в свою беременность – просто потому, что больше верила страшным сказкам, чем девичьим. Ей все казалось, что она заболеет краснухой и дитя родится уродом. Она просто изнемогла от этого страха и покрылась нервной сыпью, отчего, понятное дело, боялась еще больше. Имя ребенку, конечно, дал отец. Он приготовил восемь имен для мальчика, а когда родилась дочь, выпалил не задумываясь: «Ева!» А как еще можно назвать девочку – недоумевал он на расспросы любопытствующих. Он был намного старше своей тревожной анемичной жены и оказался куда более готовым ко всем этим сопливым бытовым беспокойствам, которые приходят вместе с новорожденным. К этим страхам, усталости и ревнивому родительскому нетерпению, которое время от времени взрывается счастливым катарсисом – сел, пошел, заговорил… А маменька только боялась – не сядет, не пойдет, не заговорит.

В семнадцать лет Ева нашла себе мужа. Она встретила на улице мужчину с нервным рябовато-благородным лицом. Однажды она запомнила слова матери о людях-знаках. Все-таки иногда матушка говорила завораживающие вещи – в перерыве между паническими атаками и предчувствиями мышиной лихорадки. Люди-знаки – это те, за кем необъяснимо хочется идти, как только их встретишь. Современные обитатели мегаполисов, цивилизованные сухари научились легко преодолевать подобные желания. Правила приличия не позволяют нам разнузданного мистического влечения. Меж тем люди-знаки – это верный источник нашей силы и удачи. Не упускай мы их – мир земной был бы благословенным местом…

И Ева не упустила свой знак. Она пошла за ним. Побежала. Запрыгнула в троллейбус. Подошла к нему поближе, села рядом, бедро к бедру, обдала ароматом горячих безымянных духов – сладких, томящих, слишком взрослых для нее – и задала пару отвлекающих вопросов на предмет «когда будет остановка у поликлиники». А потом – ну кто помешает хулиганить в семнадцать лет! – спросила в лоб: «Предлагаю вам использовать меня сейчас, а потом – делайте что хотите. Просто вот сейчас я не могу вас упустить, понимаете! Если что – я девушка, со мной безопасно, я не могу вас отпустить, вы мой человек сегодня, понимаете?!» Она, конечно, волновалась, но чувствовала, что ее саму затягивает и возбуждает воронка магического заклинания, которое она изобретала на ходу. Он смотрел на нее с испугом, потом с горькой улыбкой, как обычно смотрят на бездомного щенка – когда нравится, а домой забрать не могут. Тут, однако, надо было так понравиться, чтобы взяли безоглядно на обстоятельства…

– Вы верите в такую смерть, после которой человека не жалко?

Она наивно интересничала – кому и кого теперь жалко! – а он в это время лихорадочно соображал, что ему делать с этой соплячкой. Ведь если он нее не подберет – то будет другой… и неизвестно, какие намерения будут у него. Этот добросовестный и нервный человек не знал, что он знак. Думал, что он самый обычный, скучный, хороший – с несексуальной зарплатой. Он не понимал Еву – не знал, что она за другим не пошла бы. Но главное – что он тогда привел ее к себе домой и допросил по всей строгости, Ева ничего не скрывала – тем более что и скрывать было нечего. Она из интеллигентной семьи, папа профессор, мама тончайшей аполлинеровской души человек. Но это же не повод всю жизнь оставаться девственницей или мучительно, разрываясь от напора гормонов, ждать, пока на тебя обратит внимание достойная мужская особь. Ева была настолько уверена в своей правоте, что ее человек-знак сдался с тяжелым вздохом. Год они спали в разных комнатах – он ждал ее совершеннолетия. Учил играть в преферанс, солить рыбу, есть палочками. Не разрешал подглядывать за ним в ванной – а ей хотелось из озорства. И если честно, никакого напора гормонов она не чувствовала – ей было просто любопытно. Золотой был человек Валерий Михалыч. Он говорил:

– Чего далеко ходить… вот у меня будет такая смерть, после которой не жалко. А чего жалеть? Уже точно не умер молодым, дочери помогаю, людей спасал. Всех позову. Всех соберу вокруг себя, всем скажу напутственное слово – и на боковую! А жалеть? Жалеть меня не надо! Я план Господа Бога выполнил.

В охотку он подрабатывал спасателем на одном из городских пляжей. Читал фолианты про катера и речную навигацию. По профессии он был физиком-теоретиком, позже опрокинулся в рискованный бизнес.

И Ева стала его женой. Не первой, конечно, очередной. Куда делась предыдущая, ее не интересовало. А зря. Надо всегда интересоваться судьбой предшественниц. Она была алкоголичкой. И однажды чуть не задушила Еву в подъезде. Кто ж знал, что бывшая не собиралась сдавать позиции. Но победили, к счастью, молодость и здоровье. И здравый смысл. Ведь Ева не только победила ополоумевшую пьянь – она еще и грамотно с ней расправилась. Пока писала заявление, удивлялась тому, что шалава-то красивая… И быстро пошла на попятную, раз уж молит о пощаде. Валера отправил ее к матери, там она и растворилась в дымке времен до поры до времени и больше не вторгалась. Словом, благодаря своему первому мужу Ева узнала, что, если идти к цели без предрассудков, она вполне досягаема. Сейчас, вспоминая то время, она немного жалела, что не может вернуться в ту чистоту линий движения. Тогда еще она была одержима всего лишь одной немудреной целью – перегнать друзей и подружек по жизненным показателям. Замужество, ремесло, шуршание купюр в необходимом количестве – не столько для себя, сколько для того, чтобы выручать других не без покровительственного удовольствия. И устраивать застолья, и платить за неимущих – но, конечно, за счет своего мужчины. Такой Ева родилась – и долго не могла понять, почему она так тоскует по первенству. Всему виной, конечно, детские травмы – но ей было лень в них копаться. Валерий Михалыч не всегда ее понимал – да и вообще держался с молодой супругой как с диковинным зверем. С ласковыми, но очень уважительными и осторожными заигрываниями – вдруг зверюга цапнет… Своим друзьям и родственникам он Еву долго не показывал. Года три она не подходила к домашнему телефону, в доме не было гостей, и на каждый стук Валерий Михалыч вздрагивал, словно за ним пришли энкавэдэшники. Еще бы – у приличного человека обнаружат почти нимфетку!

Вынужденное затворничество Ева скрашивала сладким, особенно ликовала она от безнаказанного и беспорядочного поглощения разных тортов, что причислялись ее матушкой к недостойной пище – кроме двух наименований, которых вечно не было в продаже. Все остальное – несвежо и гнусно! Но в доме Валеры Михалыча обреталась кондитерская, и там Ева бесчинствовала, покупая даже ненавидимые родительницей изделия «Полет» и «Ленинградский», а также пирожное «картошка», что изготавливалось, по ее мнению, из нефти и крахмала. А Ева ими наслаждалась, и постепенно ее дар недалекого предвидения претерпел метаморфозу и стал уверенностью в том, что ничего нового не произойдет, пока не выбросишь старую коробку из-под съеденного яства.

Родители Евы интереса к ее скоропостижному браку не проявили. Она им и толком не объяснила, куда ушла жить. Маменька со вздохом поняла – птенчик вылетел из гнезда. А куда он залетел – с этим уже ничего не поделаешь. Папа оказался более смелым и пришел повидаться с Валерием Михалычем. Увидел, что вреда от него не будет, и с легким вздохом о том, что старый конь борозды не испортит, он отправился к своей давней визави, женщине понимающей и ненастырной, которую никто в благородном семействе не рискнул бы назвать любовницей. Такое обыденное слово… все равно что Марию Магдалину назвать работницей сферы услуг.

И вот тут родители роковым образом ошиблись. Надо было устроить скандал, выкорчевывать ребенка из лап старого греховодника – и тогда бы сила естественного сопротивления оставила Еву в той тихой гавани. Валерий Михалыч, как ни крути, был лучшей находкой. Чтобы остаться с ним, нужна была самая малость – неприятие родни. Но родня не стала с ним бороться – и Ева растерялась. Она собралась уйти от Валерия Михалыча аккурат в то время, когда он ее рассекретил для своего круга. И в этом была противоречивая обида – она выросла и поняла, что была унижена тщательной конспирацией. А меж тем состояла в законном браке!

И родила дочь. Потом, вспоминая тот удивительный опыт, Ева не уставала блаженно благодарить божественный осколок удачи, до сих пор трепещущий в ее руках. Брак стал ее фундаментом, незыблемым и бесценным, чего она и предположить не могла, увязавшись из метафизического упрямства за добропорядочным гражданином. Валерий Михалыч дочери удивился не меньше, чем матушка когда-то удивилась Еве, этой крошечной завязи в ее утробе. Муж полагал, что уже вышел в тираж и с деторождением его естество распростилось. Но Ева его заблуждение опровергла. Конечно, ему не пришло в голову подозревать молодую жену в измене. К чему эти драмы? Ведь Ева жила в добровольном заточении и выходила только в магазин или в гости к подругам, где с наслаждением расписывала прелести своего тайного брака – большей частью придуманные. Так на свет появилась Ритта. И стремительно поменяла роли в пестрой и нестройной фильме, под которую вечно камуфлируется реальность для юных и строптивых. На первый план неожиданно вышла пугливая бабушка. Она внезапно перестала подозревать во всякой пылинке чуму и холеру и местами демонстрировала вполне здравый взгляд на происходящее. Незаметно она вклинилась в уединенный дом Валерия Михалыча, наводнила его суетой и эзотерическими журналами… а ее дочь под шумок улизнула. Не насовсем, разумеется, – просто дышать воздухом свободы, которую жадно полюбила, родив ребенка. Столько хлопот свалилось – а главное, страхов, тех самых страхов мамкиных, над которыми Ева привыкла смеяться или отмахиваться, стыдясь перед подругами дремучей родительницы. Теперь-то все прояснилось – и Ева поняла, что значит прикрывать собой нежнейший комочек от медицинских ужасов мира. Нет, вынести это положительно не хватало никаких сил! И Ева постыдно сбегала от Риттули, когда термометр зашкаливал и храбрая бабушка-шаман – иначе не скажешь – начинала обтирать рыдающего младенца водкой и выкладывала на подоконник к открытому окну.

Возвращалась Ева, когда жар был побежден и маменька дремала на диване с томом Мамардашвили на чахлой груди. В ту же пору блудная дочь привыкла к другому ритуалу – подслушивать бабулины речи над внучкой. Ева не смела вторгаться в этот интимный ритуал – потому как чувствовала, что он крайне важен для женской судьбы Маргаритты. Она прислушивалась к, казалось бы, бессмысленным приговорам и сюсюканью – и набиралась столь недостающей ей терпкой, настоянной на житейском опыте женской философии. Оказывается, ее странная родительница знала, как жить, но оставила теорию нетронутой, нераспакованной – ни для себя, ни для дочери. Приберегла для внучки. Почему так – никто не знает. Но Ева завороженно слушала под дверью – маменька рассказывала Маргулечке о том, что, кто бы ни оказался рядом с ней, – он исчезнет. Он закончится, пройдет, превратится в воспоминание. И смысл нашей жизни – идти дальше. Ни на ком не останавливаться, не звать его обратно, не стенать и не носить траур по ушедшей любви. И никогда не тратить время и слезы на бесполезный вопрос «почему?». Почему он так поступил? Потому что. Точка. Открываем новую страницу и бежим босиком по нежному желтеющему песку пустоты. К морю. И все, что позади, – уже история.

Ева закрывала глаза и видела этот сюрреалистический песок с полотен Магритта – в честь него ведь и дочь стала называть, вклинивая дополнительное «т», – и впитывала целительное учение о непоминовении. Но у нее так не получилось бы – если бы сейчас Валерий Михалыч вдруг вздумал исчезнуть, неужели она смогла бы быстро закрыть его новой страницей? Абсурд. Ей и в голову такое не могло прийти – пока она не услышала этот манящий девиз «не оставливайся, только не останавливайся»… Разве с этим идеальным мужем может произойти такое? Но по матушкиной логике, не просто может – должно! И не оттого ли он кажется таким безупречным, что носит нож за спиной… О нет! Тогда надо его опередить!

Развод стал еще одним горьким удивлением для Валерия Михалыча. От нервов глаза его стали слепнуть и слезиться – они не желали видеть эти судорожные сборы спятившей молодой кобылицы с гормональным послеродовым всплеском. Которая обрекает ребенка на безотцовщину – а себя на муторную роль матери-одиночки. Но Ева закусила удила и не желала слушать доводы разума. Иного пути, кроме как к свободе, она не видела. Матушка была снова безучастна. Надумала – разводись. Ее занимала любимая Ритта – она теперь тоже ее так называла, протягивая согласные в честь тихого сюрреалиста.

Валерий Михалыч во избежание совсем уж позорных драм в семействе обеспечил вероломную супругу, бегущую прямиком в ад, квартирой и посильным содержанием. Вот тогда Ева поняла, что не прогадала с мужем. Она получила от него дочь, крышу над головой, средства к существованию, и – так же как и все перечисленное на всю жизнь – мужское плечо, крепкое, словно мрамор, покрытый нежной песцовой шкурой. Она получила пожизненную возможность вернуться! Не многие женщины могут похвалиться такой привилегией. Теперь можно было пускаться в приключения. Что Ева и не замедлила сделать. Свой многолетний trip она мечтала сделать достоянием общественности, но все никак не могла выбрать достойную форму, в которую могла бы облечь свой извилистый опыт. Впрочем, сие отговорка – пока мужчины роились, ей было некогда. А вот когда их ряды катастрофически поредели – она вспомнила мамино напутствие, что оказалось как нельзя кстати. Не смотри назад! Маргаритта, кстати, безоговорочно послушалась грейт-мазер, несмотря на то что внимала ей в столь юном возрасте. Маргулечка ни о ком не жалела. С Евой было не все так гладко. Она жалела о Валерии Михалыче. Надо было всю жизнь прожить с ним – с тем, у кого честное рябоватое лицо и всегда чистые, серьезные намерения. Таких, как он, Ева более не приметила. Но теперь Валерочка постарел. К нему по-прежнему можно вернуться, но он теперь тихо дремлет перед голливудской классикой 1950-х. Он говорил – ему нравится эта роскошь. На самом деле он сдулся и питает угасающее тело шикарными картинками из жизни пышных поп и бюстов эпохи нью-лук.

Но дела обстояли гораздо хуже, чем представляла себе погрустневшая Ева. Пока она усмиряла женское самолюбие и пыталась вернуть былую страсть, Валерий Михалыч окончательно обнищал. Что-то не так пошло в его делах – и какой, скажите, воротила из нервного щепетильного и жертвенного человека науки?! На старости лет он решил скрестить исследовательские и коммерческие порывы и быстро был сожран партнерами… Ева не была готова к такому повороту. Валера, ее всегдашний отходной путь, ее отдохновение от страстей, дал течь. Надо было спасать его и себя. Еще Марго, строптивая дива, в которой вполне можно было узнать мамашу в нежном возрасте, давала прикурить. Она посмела подарить Еве на день рождения… вибратор. Удар ниже пояса, ничего не скажешь. Оскорбительный казус случился как раз в самый одинокий Евин день рождения. Дочь забежала на секунду – она уже не жила дома и вела разнузданный, как можно было заподозрить, образ жизни. Итак, в бархатной коробке, перевязанной атласной красной ленточкой, лежало это попрание основ уважения к предкам… В первое мгновение Ева не могла глазам своим поверить. И только потом, когда прошел первый шок, она вспомнила горячее виноватое бормотание дочери о том, что это первоклассный экземпляр из киберкожи, которая – всем известный тактильный наркотик. И что, как только Ева прикоснется к этому чуду, все ее печали одиночества пройдут, она забудет свои потери и обретет долгожданное наслаждение. Потому что именно его Еве не хватало всю жизнь. Ведь мужчины приносили ей всегда только беспокойство. Какая разница, сколько их было, – ведь она не умела извлекать из них пользу, ни телесную, ни душевную. Всегда только волнения и слезы…

«Разве?!» – горько вопрошала Ева, оставшись один на один с постыдным итогом ее сексуальной биографии, когда сквозь зияющую обиду на дочь проступило горькое любопытство. Неужели самые активные годы ее женской жизни выглядели как сплошная бессмысленная суета вокруг фаллоса, а вовсе не как триумф привлекательной самки, чему она втайне верила… Она, конечно, не умела относиться к кавалерам столь же хладнокровно, что и дочь, но и Ева порой строила блистательные комбинации. Да взять хотя бы… она стала вспоминать, и ее раздирало желание рассказать кому-нибудь об этом, реабилитировать свою самость в глазах вселенной, но никого рядом не было, и она, раскиснув и глотая все те же постыдные слезы, дотронулась до тактильного наркотика. Что тут скажешь – прикосновение было действительно приятным. Он был чуть прохладнее, чем человеческая кожа. Ева снова, как в первое мгновение, содрогнулась от его возмутительных размеров: неужели ее родное дитя полагало, что вот это орудие может быть источником варварского наслаждения для матери? Ничего святого у этой молодежи! И потом – до чего же обидно предположение, что ее лоно столь велико, дрябло и бесформенно, что его может заполнить только этакое… шелковое бревнышко! Этот предмет пошатнул самые основы женской уверенности в себе. В памяти, как в грязной запруде, стали всплывать отрывочные реплики докторов о каком-то зловещем интимном опущении и слишком большой шейке… в общем, все то, что Ева много лет легкомысленно пропускала мимо ушей, – все это вдруг превратилось в оскал мерзкой реальности. Только откуда все это было известно Ритте? Ужель та самая истина из уст младенца…

Но меланхолию постепенно затмевало совсем другое чувство – забытый с юности трепет и легкий ужас перед мужским естеством, до которого Ева в дни своих первых опытов боялась даже дотронуться. А потом под чутким руководством Валерия Михалыча стеснение уступало место гордости – ведь она училась доставлять этому нежному пещеристому тельцу ни с чем не сравнимое удовольствие, отчего ее милейший интеллигент превращался в урчащего медвежонка и его тело сотрясала долгая сладкая судорога…

Да, это было прекрасно. И будет ли еще когда-нибудь так… Валера в упадке, дремлет перед жидкокристаллическим окошком в грезы – а больше никого рядом нет. Мужчины закончились, исчезли, превратились в воспоминания, как и обещала некогда матушка, курлыкая над внучкой. Ева пыталась медитировать на белый песок пустоты, убегая по нему к морю, потом отвечала на редкие звонки тех, кто помнил о ее дне рождения, прихлебывая из припрятанного давным-давно мерзавчика канадский виски – и наконец мирно заснула. Во сне к ней пришел тот, кто был ей нужен, – человек с прохладной киберкожей, который гладил ее по голове и обещал, что скоро все изменится к лучшему. Но сначала она умрет. Так нужно для обновления. Короткая смерть, перезагрузка – и совершенно другая жизнь. Точнее, продолжение той, беззаботной юности – времен, когда Ева могла получить любого мужчину, потому что ей повезло с первым удачным опытом. Но легкая судьба только простым смертным ка жется случайным везением, джокером, который выпал по недосмотру из небесного кармана. На самом же деле такие судьбы – филигранная работа, недоступная обыденному взгляду. Если по юности еще можно проскочить по шальному билету, то дальше необходимы и магия, и ум, и сноровка, и нахальство, и философия на острие. Профанам не понять – только людям с прохладной кожей, проводникам удачи… спи, дорогая Ева, и я все устрою, только делай так, как я говорю, слушайся меня, лови мои сигналы – и ты не будешь в обиде…

Впервые за долгие депрессивные месяцы ее утро было наполнено упругим тонусом веры в незнакомое и лучшее. Ей не хотелось, встав, немедленно снова лечь, как было раньше. Ей теперь хотелось сорваться с надоевшего насиженного места, только Ева не знала куда. Впрочем, одна непривычная доселе мысль ласкала ее сознание – можно не только искать взлетную полосу для себя, можно еще и взять кого-то с собой. Кого-то, кто это заслужил… Она быстро набрала номер Валеры – один, второй… он долго не отвечал, а потом его голос вынырнул сухим и отрывистым. Он без лишних предисловий отрезал, что у него проблемы и что в женскую голову они не влезут. Ева только ухмыльнулась – это мы еще посмотрим, куда что не влезет. Она вдруг испытала незнакомый драйв – оказаться сильнее своего бессменного покровителя. Почему-то она была уверена, что сейчас это получится. Быть может, к ней опять возвращался ее дар, который за неиспользованием чуток заржавел, – умение предвосхищать события.

Для благотворительной атаки на Валерия Михалыча пришлось призвать на помощь дочь-бесстыдницу. Для папеньки Маргаритта, так уж и быть, сподобится прервать свои приключения на полчасика. А нужна она была для убедительности. Одна Ева уже не имела того влияния – для достижения необходимого эффекта нужно было встать напротив поверженного папаши вдвоем – мать и дочь, – и пусть тогда попробует завести песню о женских головах. Мигом расколется! А если нет, то Ритта пригрозит ему негритеночком. Она так уже делала: оглушила родителей известием о любви к ливийскому оппозиционеру. И вот положительный тест на беременность от него… Но если вы, дражайшие мамочка и папочка, расисты, то дочь навсегда покинет пределы этой страны и поедет рожать своего черненького младенца в далекую Африку.

С тех пор Валерий Михалыч побаивался дочь и на всякий случай ей не перечил. Он понимал, что она так страшно шутит, но из осторожности не провоцировал ее на фокусы. Потому его взяли тепленьким – он забормотал что-то о предательстве одной из его компаньонш…

– Это баба, что ли? – вульгарно клацая жвачкой, презрительно уточнила Ритта.

Ева, мучительно проглотив неподобающие манеры дитяти, вся обратилась в слух. Но Валера был краток – дескать, одна паршивая овца в стаде подставила всех. И теперь плакали наши денежки. Маргаритта оглядела скромную папину обитель, словно искала нужный инструмент для пыток. Потом ее взгляд упал на понурую мать: «Ты, мам, иди пока к себе. Иди, правда! Отца надо оставить в покое. А я здесь поищу свою футболку с Pink’ами. Хочу подарить одному перцу – не покупать же специально, правда? Мужиков нельзя баловать – ты в курсе? Нет. Поэтому у тебя все так и вышло… Ну, иди, мам. Иди!»

И Ева пошла, потому сопротивление и возмущение были бесполезны. Теперь вот злилась на себя, что радужное послевкусие волшебного сна оказалось столь мимолетным. Почему она не умеет ответить на дочкины грубости? Опять накатила горькая волна – но она умела удержаться в позе Ромберга. Посмотрим, что еще у Риттки получится. В ее возрасте Ева была уже замужем… что для нынешних не великий козырь.

И все-таки ее внутренний предсказатель сработал не вхолостую. Поздним вечером к ней ворвалась Маргаритта с куском одноименной пиццы.

– Хочешь? – спросила она со зловещим нажимом. Она всей силой мятежной юности ненавидела домашнюю еду. – Знаешь, кто эта сволочь? Его бывшая студентка! За которую он вступился когда-то, в какие-то незапамятные времена… благодаря ему эта тварь поступила в медицинский, когда женщины попадали туда только по блату. Мам, ты меня слушаешь?!

Еще бы не слушать! Ева знала эту историю. Валерий Михалыч рассказывал ее на заре их совместной жизни, но Ева запомнила. Ведь ее муж представал в ней благородным доном. В старые времена, когда тоже были самые настоящие взятки и самый настоящий блат – и взамен самые настоящие привилегии, – тогда Валерий Михалыч усердно подрабатывал на вступительных экзаменах. В том числе и в медицинском, у будущих врачей. Девочки могли поступить сюда только по мановению «волосатой руки». Список тех из них, кто должен быть зачислен в вожделенный вуз, спускался в экзаменационную комиссию сверху. Всех остальных полагалось завалить – и эта подлая миссия ложилась на плечи Валерия Михалыча. Ведь он преподавал физику, а кто из докторишек толком ее знает? Валера тогда был молод, и его совестливость еще не тормозилась плитой неизбежностей и смирений. Он пытался обойти сволочной миропорядок, нет-нет да и протолкнуть умненькую барышню без надлежащего покровителя. И однажды влип в громкую историю – заступился за худосочную низкорослую медсестру Наденьку, в которой увидел врача божьей милостью. А таких одна на миллион! В каждом городе есть только один настоящий врач – к нему и стоит попадать, остальное – фуфел. Поэтому он посчитал своим долгом заступиться за хрупкую абитуриентку, которая, надо сказать, поступала в вожделенный институт далеко не впервые. И вот хрупкой Наденьке пришлось предстать перед экспертной комиссией и в очередной раз доказать свои закаленные в боях глубокие познания в физике, в этих несносных хитросплетениях Ван-дер-Ваальса и Максвелла. На Валеру пытались давить и в этот раз – хотя, как он знал, его подзащитная заручилась теперь поддержкой одного не последнего человека в институте. Но этот не последний перешел дорогу другому не последнему – в общем, закрутилась интрига. Валере Михалычу грозили пожизненным отстранением от преподавательской работы – и он уже готов был сдаться. Но – вот удача! Злокозненный тип, который вставлял палки в колеса талантам, скоропостижно скончался. Говорят, от него страдали не только такие вот Наденьки, но и рыбка покрупнее. Несдобровать бы и Валере Михалычу, но провидение на этот раз снизошло до малых сих. Пол-института прихлебывало коньяк из грязных чайных стаканов и тихо ликовало. Так талантливая Наденька оказалась в числе студентов-медиков.

И своего благодетеля она не забыла. Шли годы – щенок подрос и превратился в матерую псину, если не употребить другое слово. Стала ли Надежда Особова тем самым единственным доктором в городе, к которому стоит обращаться, – этого Валерий Михалыч на себе не испробовал. Зато ей повезло в другом жанре – у нее открылась предпринимательская жилка. Первым ее бизнесом стали стеклянные фигурки. Крохотные, хрупкие – кому могло прийти в голову, что дело окрепнет и вырастет с годами в фирму, торгующую оригинальными сувенирами и экзотическими подарками. В ее современном арсенале водились дельфины и гейши. Последняя была в единственном экземпляре и умела вводить в транс щекоткой Мусасимару. Тончайшее ублажение посвященных! Так что здесь можно было найти чем порадовать пижонов, эстетов и просто особ, чувствительных к штучному, а фирма «Особый дар» завоевала неброскую известность. Дарить праздник – что может быть приятнее! Но не надо думать, что Надежда ограничилась таким вот праздником для человека, столь значимого в своей жизни. Нет, Валерию Михалычу она не организовывала альковных радостей – она ссудила его скромному предприятию нужную сумму. Условно говоря, она имела в уставном капитале 51 процент акций, а может, и более. А потом ей понадобились финансы, и она легко выдернула свое некогда благотворительное вложение из убыточной затеи ученых доходяг. Высокие их замыслы о целительной бизнес-подпитке экспериментальной науки, не расцветши, увяли. До ума был доведен лишь один проект – и то не Валерин, а чей-то со стороны. Более тонких финансовых подробностей Ритте добыть не удалось – но и этого достаточно…

– Короче, подстава… она не просто забрала лавандос, она нарушила их уговор. Она обещала отцу, что ни при каких обстоятельствах не сделает этого, пока не пройдет пять лет. Но сделала. Еще и состроила недоуменную рожу. Степа из-за этого вообще при смерти.

– Почему?

– Он родительскую квартиру продал, чтобы этой стерве деньги вернуть. Они же в деле. И свалился после этого с инфарктом.

Степа – Валерин компаньон, выпивоха и добряк. М-да… кто ж знал, что все так запутанно и скверно. Двое неглупых и не последних на планете ученых влипли из-за стервы – и притом, что тут не было замешано никаких чувств, все лишь из-за денег. И из-за благородства. Крайне опасная смесь! Надо было чуять Валере на вступительных экзаменах, кто кролик, а кто змея. Теперь причитать бесполезно. Валера ничего больше не расскажет про злобную Особову – он и так сделал большую уступку Риттке, которая помахала кулаками, но быстро забудет папины горести. Ева была не столь забывчива, да и как забудешь свою зависимость. Все ее хлипкое благополучие напоминало теперь мокрые крылышки мотылька – ведь содержал ее по-прежнему Валерий Михалыч. Заработки самой Евы всегда были ничтожны. Она полагала, что женщине так и надо жить – зарабатывать игрушечные деньги, блюсти свою незащищенность, чтобы защитники не переводились. Такая стезя ее устраивала – главным образом потому, что Валерий Михалыч ее не покидал. А остальные… они, конечно, никогда не обеспечили бы так Еву. Но чтобы не было ни намека на корысть в ее сторону, Ева оставалась девушкой со скромными средствами – как в ее любимом одноименном романе Мюриел Спарк. Богатой быть не пробовала. Теперь, похоже, стоило.

Пока дождь бормотал свое бесаме мучо – бесаме мачо, Ева продумывала месть. Занятие незнакомое ей и даже утомительное. Потому как если она и была мстительна, то моментально и ураганно. Ей было бы проще ворваться к этой подлюге, избить ее по лицу – и тут же ужаснуться содеянному, пожалев жертву. Месть в качестве холодного блюда ей претила, но теперь была мучительно необходима. Впрочем, разве справедливость и месть – одно и то же?