Текст книги "Снимай меня полностью"

Глава 7
Юна Лебедева

34 мин.

Люди, что сейчас будет… Мамочки! Мир никогда не станет прежним. Я бы и рассказала, но тогда точно стану нерукопожатой. А домой меня, очевидно, не пустят. Это т-а-й-н-а. Великая и ужасно секретная.

У вас бывает такое непонятное предчувствие, что либо все будет очень хорошо, либо очень плохо? Без других вариантов?.. Нет, я не прыгаю с парашютом. И еще пока не выхожу замуж. Но волнение то же.

В общем, запомните меня такой. Но пасаран.

Каждая пуговица, каждая молния и застежка приближали Юну к моменту стыда, древнего, как первородный грех. И в голове отчего-то звучали рефреном слова матери.

Вообще-то Елену Геннадьевну с трудом можно было назвать духовным наставником. Она понятия не имела, как Юна учится в школе, в кого влюблена и о чем плачет в подушку. Если и досаждала советами, то исключительно теми, что легко почерпнуть в любом женском журнале: в какую сторону растушевывать тени для век, какая маска лучше всего убирает мешки под глазами. И диеты, да. Как только в мире появлялась новая модная диета, Юна узнавала о ней первой. Единственной материнской мудростью, врезавшейся в память, были слова о нижнем белье.

– Если выходишь из дома, позаботься о том, чтобы на тебе был приличный чистый комплект. Никогда не знаешь, что случится. Вот так собьет машина, приедут врачи. И все, уже не переодеться. Выбирая трусы, думай, что скажет о них посторонний человек.

И вот теперь, прячась за фотофоном, Юна будто бы снова слышала мамин голос. Да, трусы хоть прямо сейчас на выгул. Белая классика с каймой из незатейливого кружева. Как, собственно, и лифчик. Вот только фотографировать Юна собиралась не белье. А насчет того, что делать, если от трусов придется избавляться, Елена Геннадьевна предупредить забыла.

Юна зажмурилась, выдохнула. Спустила последний оплот морали, и вместе с ним к щиколоткам упала вера в себя. Когда Вадим расписывал гениальные идеи, Юна уже представляла, как возвышенно и загадочно получится на снимках. Сейчас же смотрела на красноватые вмятины от резинки на животе и под грудью, на проступающий то ли от холода, то ли от волнения мраморный рисунок на ляжках. И как ни силилась представить себе радостную реакцию Игоря, ничего не получалось.

Зря Вадим уехал за сеном. Надо было настаивать, чтобы он присутствовал от и до. Взять паузу на часок-другой, метнуться в солярий, накидаться текилой с лаймом для храбрости. И тогда бы Роман с товарищем на пару гнули бы и мяли свою несуразную модель, как гуттаперчевый манекен.

Но нет. Юна осталась с Ромой наедине. И будто бы чтобы добить ее окончательно, он предложил перейти на «ты». Самое время! Отсутствие трусов сближает похлеще мятных конфеток.

Юне уже неважно стало, какой ориентации ее фотограф. В чужой холодной студии, куда в любой момент может постучаться очередной клиент, без одежды… И вдобавок наедине с каким-никаким мужчиной. Юна готова была поклясться на чем угодно: воздух буквально сгустился от неловкости и напряжения и вовсе не для нее одной.

– Вы ведь раньше видели голых женщин? – спросила она, выглядывая из-за большой картонки. – Ну, я имею в виду, живьем…

Боже, какая чудовищная глупость! И надо было такое сморозить! Как будто он мог видеть мертвых. И какое, в самом-то деле, это имеет значение?..

О, если бы Юна могла просто помолчать… Но эта невыносимая тягостная пауза сводила с ума. Хотелось разрядить обстановку.

– Видел, – глухо отозвался Рома. – Мы вроде договаривались на «ты»…

– Да. Да, конечно. Прости.

– Ты готова? Свет нормальный, но мне надо будет протестировать на твоей коже.

– Ага. Иду.

Замотавшись в простыню, которую Вадим счел достаточно античной, Юна вышла из своего укрытия. Рома сосредоточенно возился с камерой: подстраивал штатив, поправлял вспышку.

– Так… – пробормотал он, не отрывая взгляда от фотоаппарата. – Я подумал, начнем с Данаи. Я тут уже загуглил, ее кто только не рисовал. И Рембрандт, и Рубенс, и Климт. У Тициана аж четыре штуки.

– Я, видимо, больше по части Рубенса, – горько усмехнулась Юна, и вот тут Рома все-таки посмотрел на нее. Неожиданно строго.

– Ну, вот что, – мрачно произнес он. – Давай-ка ты заканчивай с этим. Если будешь постоянно развлекаться самобичеванием, то я – пас. Никакой фотосессии. Или пусть Вадик тебя снимает.

Юна обиженно моргнула. Ничего ж себе! Вчера Рома был куда любезнее, а теперь вон рычит на нее, как репетитор по математике. Вот это сервис! А она-то просто пыталась снять напряжение…

– Ты ведь не собираешься плакать? – нахмурился беспощадный фотограф.

– Нет… – полувопросительно ответила она на вдохе.

– Ох ты ж, Господи… Юна! Мы все это затеяли для того, чтобы ты сделала подарок жениху. Вот хоть режь, но ни один нормальный мужик не станет любоваться на зажатую испуганную девушку. Думаешь, всего этого не будет видно на снимках? Ошибаешься. Понимаешь, невозможно любить того, кто сам себя ненавидит.

Юна закусила губу. Нет, плакать она точно не станет. Выискался знаток! Что он вообще понимает в женщинах! И в браке! Глупо на таких обижаться!..

– Юна? – он с подозрением заглянул ей в глаза.

– Угу, – нечленораздельно промычала она.

Главное сейчас – не моргать. Не кивать. Смотреть наверх…

– Твою ж… – Рома раздраженно зажмурился и взялся за переносицу.

– Не-не… Я в норме… – она звучно шмыгнула, но первая слезинка уже обожгла щеку. – Это вообще не из-за тебя… Я вспомнила что-то грустное…

– «Хатико» или «Титаник»?

Юна попыталась улыбнуться, но вышел какой-то нечеловеческий оскал, и рыдать захотелось еще сильнее.

– Ладно, – нехотя буркнул Рома. – Извини. Но с таким настроем у тебя ничего не получится. Сядь вон там и успокойся.

Она послушно побрела к ящикам, уселась на один из них и поджала колени, комкая простыню.

– Ты не понимаешь! – она вытерла слезы. – Все и так себя любят! Сейчас все вокруг любят только себя! Я хотела быть лучше… Не эгоисткой какой-то. От меня все только и ждут, что раз я дочка депутата, то должна быть избалованной стервой! Но я не такая, ясно? Разве в браке не важнее любить другого? Думать о нем, заботиться. Может, меня именно поэтому Игорь и выбрал, ясно?

– Это не повод постоянно себя унижать.

– А я и не унижаю! Это правда, ясно? Просто трезвый взгляд! Я каждый день вижу себя в зеркале, что еще я должна думать? Что я красотка? Я привыкла говорить правду. В том числе самой себе!.. Эй, ты чего там делаешь?

– Свою работу, – Рома уже увлеченно щелкал затвором. – Ты не отвлекайся, не отвлекайся… Голову только чутка разверни.

– Что?..

– Давай-давай. Немного слез для ноября будет в самый раз. И если уж тебя совсем не затруднит, еще опусти немного простынку.

– Эй! – возмутилась она. – Я же получусь опухшей!

– Вот женщины! Говорят не плакать – она плачет. Говорят плакать – она злится. – Рома фыркнул и склонился над видоискателем. – Вспомни еще что-нибудь грустное.

– Я так не могу…

– «Белый Бим Черное ухо», – услужливо подсказал изувер по ту сторону камеры. – Никому не рассказывай, но я сам рыдал в голос, когда мама дала мне книжку.

– Рома! Мы же договаривались, что все будет красиво и эротично!

– Еще как! А «Бэмби»! Маленький олененок! Одинокий! В лесу! – он добавил голосу трагизма. – И у него убили маму…

– Перестань сейчас же!

– «Король Лев», – продолжал издеваться Рома. – Добрый король погиб, спасая сына… Если ты из-за этого не заплачешь, то ты самая бессердечная из всех, кого я видел.

Юну вдруг разобрало на хохот. Она не знала, чего именно от нее пытаются добиться, но Рома так потешно старался довести ее до слез… Нет, Юну, конечно, дразнили в школе, иногда задевали едким словцом на вечеринках. Но даже у мальчишек получалось расстроить ее лучше.

– Ужасная женщина, – насупился Рома. – Ничего святого!

– Ты правда думаешь, что я плакала из-за фильмов? – выдавила она сквозь смех.

– Ах, наврала… – он грозно сдвинул брови. – Ну, держись. Фигура, значит, тебе не нравится? Окей. Ты – толстая.

– Что?..

– Ага. Еще какая. И коленки у тебя некрасивые.

Впервые в жизни мужчина говорил Юне гадости, а она, вместо того чтобы обидеться, хохотала, как ненормальная.

– А вот и нет! – Она задрала простыню, демонстрируя ноги. – Нормальные у меня коленки!

– Кошма-а-ар! – притворно ужаснулся он. – Спрячь сейчас же! Это нельзя показывать людям! Ни за что! А эти пальцы на ногах? Почему они у тебя такие длинные? Признавайся, ты ими играешь на пианино?

– Рома, прекрати… – Она всхлипнула, задыхаясь от смеха. Вытянула ноги и пошевелила пальцами, отчего Рома завизжал и закрыл лицо ладонями.

– Злая ты! И толстая! И попа у тебя толстая!

– У меня?! – Юна вскочила и повернулась спиной. – Как тебе не стыдно! Ты просто не видел толстых поп! Смотри, – она качнула задом. – Почти не трясется.

– Я больше никогда не смогу уснуть! За что ты так со мной? – простонал он и щелкнул затвором.

– Ага, а сам фотографируешь! Признавайся, спрячешь потом и будешь разглядывать, потому что лучше попы ты не видел!

– Пф-ф-ф… Ничего подобного. Просто отправлю ее на конкурс «Самые ужасные попы мира». А ты пока освобождай место на полке для главного приза!

– Бессовестный! Все ты врешь. – Юна сама не понимала, как Роме удалось затянуть ее в какую-то странную игру, но включилась со всем азартом и не могла остановиться. Почему-то, когда он говорил ей комплименты, поверить было трудно. А вот сейчас от всех этих шуточных оскорблений ей до смерти захотелось доказать, что она – самая роскошная женщина, которая только переступала порог этой студии. И как ни странно, Юна сама в это почти поверила. – Может, скажешь, что есть еще конкурс на самую страшную грудь?

– Есть, – деловито кивнул Рома. – Но я же не могу оставить и этих бедолаг без надежды на победу?

– Вот как, да? Значит, у меня некрасивая грудь?

– Не вынуждай меня. Не хочу, чтобы ты тут опять распустила нюни.

– Я?! Да ни в жизни! Давай вываливай свою правду.

– Окей, – Рома скрестил руки на груди, придирчиво оглядывая свою модель. Юна все еще стояла спиной, придерживая простыню спереди и терпеливо ждала вердикта. – Думаю, если бы японцы захотели снять самый кассовый хоррор всех времен, то твою левую грудь взяли бы на главную роль.

– Что?! – ахнула Юна. – И тебе не стыдно? Ты ее даже не видел! И вообще: почему именно левую?

– Считай, чутье. Левая нога у тебя короче, левый глаз меньше, а левая половина попы страшнее правой.

– Вот так, да?

– Именно так.

– Ну, держись! – она воинственно прищурилась.

– Да ты не бойся, у меня корвалол под рукой.

Юна медленно повернулась, отшвырнула простыню и поиграла бровями.

– Выкуси! – довольно выдала девушка, подбоченившись. – Что, видел ты где-нибудь грудь красивее?

Рома смотрел на нее как-то странно, игривые искорки в глазах погасли, взгляд будто отяжелел. Казалось, парень забыл и про фотоаппарат, и про студию, и про собственную игру. Застыл с приоткрытым ртом, лицо вытянулось. Любой более или менее опытный врач, увидев сейчас Рому, небрежно шлепнул бы печать под диагнозом «слабоумие». И не знай Юна, что перед ней не самый традиционный товарищ, решила бы, что он в эту самую секунду испытывает нечто большее, чем простой профессиональный интерес. Или, быть может, он просто устал придумывать колкости? И расстроился, что на ум не приходит ничего остроумного?

– А так? – попыталась поддеть его Юна, заложив руки за голову. От этого движения грудь приподнялась и игриво качнулась.

– Ах, да… – Рома прочистил горло, моргнул и нагнулся к фотоаппарату, что-то там сосредоточенно настраивая.

– Что? – рассеянно переспросила она. – Что-то не так?

– Все прекрасно. Мы будем дальше работать?

Его веселый настрой бесследно испарился, и Юна снова увидела перед собой ворчливого фотографа. Что она ему сделала? Переиграла? Или он обиделся на «выкуси»? Так ведь сам же говорил ей вещи и похуже!

Юна в недоумении взирала на Рому, которого будто подменили. Он возился со штативом, потом зачем-то пошел к окну и опустил светонепроницаемые рулонные шторы, отчего студия погрузилась в полумрак.

– Что, будем воссоздавать японский хоррор? – неуклюже пошутила Юна. Взяла левую грудь и тонким писклявым голоском попыталась ее озвучить. – Дайте мне главную роль! – потом подхватила правую и уже басом продолжила: – Нет, мне. Я хочу первое место на конкурсе!

Но Рома даже не улыбнулся. Проигнорировав кастинг, он расставил ящики в ряд, плюхнул сверху матрас и подушку.

– Если ты закончила, то ложись и выбери, кого будем копировать. Тициан или Рембрандт?

– Если ты не включишь свет, по-любому выйдет Малевич.

Рома неопределенно хмыкнул. Юна так и не смогла разглядеть, смеется он или раздражен. Поэтому, вздохнув, улеглась на ящики.

– Что дальше, гражданин начальник?

– Чтобы получился Ренессанс, нам нужен один источник света, – тоном лектора пояснил Рома. – В зависимости от того, кого ты выберешь, я его настрою. У Рембрандта свет падает слева, у Тициана – спереди. Рембрандт вроде нам подходит, но есть один нюанс. Твоя… хм… стрижка не тянет на Возрождение.

– Да ладно! У меня длинные волосы! – тут же возразила она.

Рома молчал, дожидаясь, пока она догадается, о какой стрижке идет речь.

– Ах, там… – понимающе протянула она и закинула ногу на ногу. – Да я как-то… Ирка сказала, что узкая полоска сейчас в тренде…

– Я не знаю, кто такая Ирка, но Даная про эти тренды не слышала. Конечно, я мог бы заретушировать… – Рома замялся. – В общем, с этой точки зрения нам больше подойдет Тициан. У его натурщицы нога согнута в колене, и все цивильно. Проблема в другом: у него там то ангелы, то старухи. И хрен знает, как имитировать золотой дождь.

– Золотой… – Юна так резко подскочила, что закашлялась, и слезы снова выступили на глазах. – Чего?.. – прохрипела она.

Рома осуждающе покачал головой и протянул не в меру продвинутой модели телефон с «Данаей» Тициана на экране. Юна всмотрелась в изображение: обнаженная девушка расслабленно полулежала на подушках, а сверху на нее сыпались золотые монеты.

– Ну да, я так и поняла, – смутилась Юна. – Можно и без монет, думаю. Главное воспроизвести позу. Вид у нее, конечно, слегка мутный. Ну, в смысле, если бы в меня летели куски металла, я бы поднапряглась. Но это мелочи. Значит, вот эту ногу согнуть, руку сюда… Похоже?

Рома уже собрался что-то ответить, как вдруг дверь в студию хлопнула, и на пороге показался запыхавшийся Вадик.

– Черт, и это они называют городом неограниченных возможностей! Чуть не сдох, пока достал сено! Зато два мешка, – он прислонился к косяку. – И можете не благодарить: я раздобыл визажиста. Наташа из салона красоты на втором этаже подскочит через полчасика… А чем это вы тут в темноте занимаетесь?

– Снимаем Данаю, – объявил Рома. – Выбирай, мой друг: ты за старуху или за Купидона?

Глава 8
Роман Кулешов

17 мин.

Я давно был подписан на паблик «Снимай типа Рембрандт», где народ выкладывает фотографии в духе великих шедевров. Но самому поиграть в стилизацию как-то не приходилось. Вот, сегодня перешагнул очередной рубеж. Встречайте (слабонервных, беременных и детей просьба убрать от монитора). «Даная» Тициана. В роли Данаи– Vadim Kupriyanov.

Рома никогда еще не проводил столько времени за фотоаппаратом. Нет, он надеялся, что однажды, когда студия раскрутится, а клиенты выстроятся в очереди, он будет снимать по десять сессий в день, а деньги хлынут, как из брандспойта. Но вот сегодня засомневался, что осилит такие радужные перспективы.

Всего одна клиентка. Всего шесть разных образов – а Роме уже чудилось, что он варится в котле с адской жижей, а черти потыкивают его вилами, проверяя на готовность. И да, Рома был готов. Не как пионер, правда, а как печально всплывший пельмень.

Интересно, чем руководствуются мужчины, которые идут в гинекологи? Может, хотят избавиться от повышенной возбудимости, выбив клин клином? Рассчитывают, что в какой-то момент им просто надоест созерцать объект своей профессии, тайное станет явным, а запретное – до скукоты доступным? Наверное, какой-то смысл в этом есть. Однако пока Рома упорно не мог понять, сколько конкретно дней, недель или месяцев понадобилось бы ему, чтобы перестать реагировать так остро на обнаженное женское тело? И не на абстрактное, а на вполне определенное.

Юна. Восемь долгих часов работы. Устали все: Вадик подрастерял пыл и желание острить, сама Юна, пусть и не просила пощады вслух, периодически бросала голодные и тоскливые взгляды на дверь. Визажистка Наташа и вовсе сбежала, едва преобразив девушку в роковую даму. Но Рома… Это была даже не усталость. Он искренне полагал, что заслужил немедленную канонизацию и нимб, самый большой и яркий из всех, что только возможны.

Он снимал девушку, один вид которой действовал на него, как удар электрошокера. По телу пробегали мелкие судороги, напрягались те мышцы, о которых Рома предпочел бы не вспоминать. А ведь она выкладывалась на полную, чтобы получиться соблазнительной! Стояла бы пятки вместе, носки врозь, руки по швам – он бы еще как-то пережил. Но нет же! Полулежала, бросая в объектив призывные взгляды, принимала дразнящие позы. Закусывала травинку, наклонялась, делая вид, что приваривает металлический прут, поглаживала хлыст, который неизвестно откуда приволок Вадик. Она будто разыгрывала перед ним все самые сокровенные фантазии по очереди, доводя до исступления. Теперь-то Рома знал, что чувствуют мартовские коты и почему так громко орут на крышах. Он и сам готов был взвыть, расцарапать обои и свалить через окно.

А каково было знать, что все эти снимки, все эти позы предназначены не какому-то вшивому фотографу из трущоб, а законному жениху. Скользкому типу, который и не факт, что оценит все вложенные старания. Но разве кто-то спрашивал мнения Ромы? Разве кого-то интересовало, как он медленно тлеет изнутри, заставляя себя касаться ее идеальных округлых коленок или мягких плеч, чтобы повернуть в нужную сторону и лучше поймать игру света? Ха! Как же. Он молчаливо делал свою работу, словно евнух в гареме, которому поручили втереть ароматные масла в роскошную наложницу перед тем, как отправить ее к повелителю.

Когда Юна только пришла в студию, Рома воспринимал ее как симпатичную и довольно аппетитную девушку, не более. Но часы испытания наготой и болезненного возбуждения превратили Рому в одержимого безумца. Он на себе проверил древнюю истину: «Запретный плод сладок». Чем дольше смотрел на Юну, зная, что никогда не получит ее, тем сильнее хотел. Что-то подобное, наверное, ощущала она на диете, проходя мимо кофеен со свежей выпечкой.

– Может, все? – жалобно спросил Вадик после того, как Рома закончил сет на тему «женщина-вамп».

– Ага, пожалуйста, – взмолилась сама «женщина-вамп», совершенно выходя из образа.

Она забавно смотрелась с хлыстом, кроваво-красным яблоком – и взглядом мопсика, которого не пускают в хозяйскую кровать.

Рома вздохнул. Он чуть ли не сильнее всех хотел, чтобы пытка, наконец, прекратилась, но положение обязывало немного покочевряжиться. Мол, я тут один творческий, а вам всем только бы есть, спать и по уши увязнуть в этом материальном мире.

– Ладно уж, – якобы нехотя отозвался Рома. – Отдыхайте. Продолжим завтра…

– Завтра я не могу! – торопливо возразила Юна. – У нас дегустация тортов, потом флорист, а еще у меня консультация перед экзаменом… И вообще, по-моему, шесть образов – нормально. Будет календарь на полгода…

Рома скривился, всем своим видом показывая, что уж ему-то ясно, кто здесь слабак. Неопределенно пожал плечами: делайте как хотите.

– Юночка, ты еще подумай, – вмешался Вадик. – У тебя природные задатки. Я даже без ретуши вижу, что это восторг. Тебе бы в модели…

– Шутишь? – раздался Юнин голос из-за фотофона, и спустя несколько мгновений она выглянула, застегивая блузку.

– Вот! Переодеваешься, как пожарный! – Вадик развел руками. – Сам Бог велел. А что? Сейчас большой запрос на плюс-сайз. Бодипозитив – новый тренд.

– Все равно, – она качнула головой и взялась за сумочку. – Не мое это…

– А вот это ты зря! – горячо возразил Вадик. – Сейчас как раз конкурс проходит на лучшее фото девушки… Ну, с формами.

– Какой конкурс? – нахмурился Рома.

– Я так с ходу не вспомню… – Вадик потер виски. – То ли журнал, то ли агентство… Надо будет поискать. Я ж тогда внимания не обратил, у нас такой модели не было. А тут… Точно, надо найти.

– Да не, ребят, – Юна улыбнулась. – Не тратьте время. Игорь наверняка не одобрит. И папа.

– Блин, вот прям отшибло… «Vogue»? «Glamour»? – продолжал перебирать Вадик. – Черт, на языке вертится…

– О, Господи! – вдруг воскликнула Юна, в ужасе глядя в телефон. – Уже девять!

– А что такое? – спросил Рома. – У тебя вроде не было планов?

– На день – да. Но мы хотели поужинать с Игорем… Шестнадцать пропущенных! Блин, он меня убьет!

– Да ладно, что, у тебя дел своих быть не может? – возмутился Рома, но Юна уже не слушала его, а с виноватым видом приложила трубку к уху.

– Гош? Да у меня звук был отключен… Не, я с подружками… Что? В смысле ты уже на Электрозаводской? А, по GPS… Нет, ну да, я тут… Просто заскочила в студию насчет наших фотографий… Спускаюсь… Твою мать! – Последние слова Юна прошептала с неподдельным ужасом, уже убрав телефон. – Все, ребят, я побежала. Как будет ретушь – пишите… Черт, он так разозлится… – и, споткнувшись, выпорхнула из студии, как спугнутая птица.

– И что это было? – Рома озадаченно покосился на дверь. – На фига ей этот тиран?

– Слушай, ну вот твое какое дело? – Вадик как подкошенный рухнул в кресло и вытянул ноги. – Она платит, ты снимаешь. Вот и расслабься.

– А про конкурс ты ей зачем наплел? Какой конкурс голых фоток депутатской дочке? Ты вообще в своем уме?

– Ты прям как маленький! – хмыкнул Вадик. – Вот как раз такие во все конкурсы красоты и лезут! Славы ж хочется! Еще и жюри подкупают, чтобы призовую ленточку отхватить.

– Она замуж собирается! А тут такое…

– Наивняк! Ее мужик еще и спасибо скажет! Не просто женился, а на модели. Нестандартная мисс Москва или как там они называются… И вообще, какая муха тебя укусила? Бухтишь и бухтишь. Хуже бабки моей! ПМС, что ли?

– Запарился, ясно? – Рома нагнулся, достал из мини-холодильника банку светлого нефильтрованного, открыл с аппетитным пшиком и сделал большой глоток. – Втянул меня хрен знает во что…

– В смысле?.. Я, значит, из кожи вон лезу, чтобы нам заказов выбить, а он еще и недоволен!

– Я что, железный? Столько времени с голой девушкой… В задницу такие заказы! – Рома присел на подоконник и отхлебнул еще.

– Ах, вон оно что… – понимающе протянул Вадик и ухмыльнулся. – А я-то все не вкурю никак, что ты постоянно огрызаешься… И давно у тебя последний раз было?

– При чем здесь это?

– При том, брателло, при том. Тебя так плющит, что ты вон даже на нее слюни пустил.

Рома слегка склонил голову, не сводя с Вадика пристального взгляда.

– Что значит «даже»? – с тихой угрозой осведомился Кулешов.

– Вот только не начинай. – Вадика перекосило от раздражения. – Нимфа наша ушла, а про политкорректность будешь кому-нибудь другому втирать.

– Да чхал я на политкорректность! Ты что, слепой? Она же… – Рома подбирал слова: пусть Юна его сейчас и не слышала, язык не поворачивался сказать банальность вроде «секси» или «горячая штучка». Правда, в поэзию тоже уходить не хотелось, иначе бы Вадик забеспокоился не на шутку. – Она же реально красотка! – выдал Рома наконец, понимая, что этот эпитет даже на десять процентов не передает той чувственной женственности, которая буквально сочилась из Юниных пор. У нее даже имя, как у римской богини. И пусть мир наводнен идиотами, включая саму Юну, которые не могут разглядеть чистейший, первосортнейший соблазн во плоти, уж он-то, Рома, разбирается в красоте!

– У-у-у… – скептически протянул Вадик, явно не разделяя эмоций друга. – Все серьезнее, чем я думал.

– Иди ты!

– Не-не, я здесь отвечаю за твое психическое здоровье. Вот потечет у тебя чердак – и как я один со студией? Нет, спасать тебя надо, чувак. И пока тебя не прорвало от воздержания, я готов тебе помочь. Исключительно по-дружески.

Рома прищурился, оглядывая Вадика будто впервые. Смутные подозрения шебуршились внутри, скреблись, вызывая чесотку.

– Ты на что намекаешь? – осторожно уточнил Рома.

– Как на что? – Вадик округлил глаза. – На то самое. Устрою тебе разрядку на высшем уровне.

– Угу, – Рома встал и аккуратно отошел к двери бочком, чтобы не задеть Вадика. Пустая студия, интимный полумрак, загадочные предложения… Кто-то заигрался в гея?

– Ты куда?!

– Слу-у-ушай, – Рома взялся за ручку. – Мы друзья и вообще. И по бизнесу. И с тобой классно, в смысле… Ну, ты понял. Я не гомофоб! Но блин, не могу я так… Вот если бы мог – вот с тобой бы с первым! Честное слово! А так – давай я как-нибудь сам разряжусь, окей?

– Ты что… Погоди, ты что, решил…

– И не парься, я никому не скажу!

– Кулешов, твою мать! Ты за кого меня держишь?! – Вадик выругался. – Я ему собрался девчонку крутую подогнать, а он… Как дал бы в зубы!

– Так ты не… В смысле… Ну, в плане… Не сам, что ли?!

– Лучше свали сейчас, – процедил Вадик. – Потому что я не посмотрю, что ты у нас гений! Вот и подумай, как ты будешь снимать с объективом в заднице!

Рома фыркнул, но задерживаться не стал. И вовсе не потому, что Вадик сейчас напомнил ему главного заводилу с сельского дискача. Тот самый, который после «ерша» носится по деревне с глушителем от «шестерки», как Тор с молотом. Не то чтобы Рома был трусом, но с инстинктом самосохранения был в ладах, а потому поспешил домой.

Родители о чем-то дискутировали на кухне. В семье каких-нибудь алкашей это называлось бы склокой с поножовщиной, но профессор Кулешов всего-навсего разъяснял супруге, что с ее стороны чересчур наивно принимать дешевые популистские законопроекты за попытку принести гражданам благо.

– В то время, пока эти коррупционеры упражняются в красноречии, ты позволяешь себе, как наивная домохозяйка из Моршанска, верить во всю ту ложь… – разорялся Петр Яковлевич, и Рома лихо свернул из коридора прямиком к себе в комнату, чтобы ненароком не оказаться под перекрестным огнем интеллигенции.

Удивительно: всю дорогу Рома боролся со сном, клевал носом, болтался на поручнях в метро, как умирающий дистрофик. Перезаражал зевотой весь вагон, мечтая лишь о том, чтобы поскорее вытянуться на разложенном диване и уснуть. Но стоило ему взбить подушку и накрыться одеялом, как дремота исчезла, хлопнув дверью. По венам будто кто-то пустил кофеин: мозг заработал с невиданной ясностью, напоминая о том, что именно сегодня Рома сделал неудачно во время сессии, где сглупил, отвечая Юне. И перед глазами, как в телешоу, замелькали светящиеся блоки с правильными репликами:

А) Я считаю, что фотосесия в обнаженном виде – плохая идея.

Б) Вам не стоит дарить жениху то, что он увидит и так.

В) У меня срочные дела! Простите, вернусь в пятницу.

Г) Вы слышали этот звук? Кажется, меня кто-то зовет. Я сейчас (далее – на выбор: такси, пеший кросс до «Электрозаводской», укромное местечко этажом выше, или, надев сварочную маску, затеряться в цеху).

Рома упрямо тер глаза, вертелся с боку на бок, извивался, как кит, выброшенный на берег. В два часа ночи побрел в душ, где вдруг вспомнил, что так и не сделал Юне бодиарт в этническом стиле. И воображение тут же в красках живописало, как бы Рома рисовал завитушки на мягкой молочной груди.

Словом, воду пришлось сделать похолоднее, а после почитать на ночь задачник Сканави. Хватило одного уравнения, чтобы мозг сказал: «Ах, так?! Не, я – пас», – и отрубился.

Нет ничего слаще утреннего сна, и Рома решил, что позволит себе насладиться по полной, раз уж вчера так выложился. Сбегал только в туалет, с удовлетворением отметил, что еще только семь часов, и можно никуда не спешить, лег досматривать второй сон… Но мобильник из-под подушки заорал бешеным петухом. Вадик.

Хорошо бы горела студия. В смысле, нет, плохо, конечно. Но если этот олух звонит по какой-то менее уважительной причине…

– Да, – просипел Рома, зарываясь поглубже в одеяло.

– Ты спишь, что ли?!

Чертовы жаворонки! Если тебя штырит с восходом солнца, то зачем отравлять жизнь другим, нормальным людям?! А этот вопрос? Ты спишь? А если бы, мать твою, я спал, то с кем бы ты сейчас, сволочь такая, разговаривал?

– Да, – рявкнул Рома. – В студию приеду к обеду.

– Так никто не просит раньше! – до противного бодро откликнулся Вадик. – Спускайся, у меня для тебя сюрприз.

– Какой еще сюрприз?

– Подсказка: ты давно об этом мечтал, тебе это дико нужно. И ты не мог даже представить, что я раздобуду это так скоро. Ну? Идешь?

– Пять минут.

Рома подскочил, спотыкаясь, прыжками влез в джинсы и кое-как, не с первого раза, нашел горловину футболки. Боже, Боже, Боже!.. Если это то, о чем он думает… Неужели Вадик, чтобы порадовать друга, успел где-то раздобыть тушку «Hasselblad»? А ведь голос был такой счастливый, как будто именно это и случилось! Хассель! Их первый настоящий «Хассель»! То, о чем Рома давно мечтал, то, что ему было дико, просто отчаянно нужно…

Не в силах дождаться лифта, Рома кубарем слетел вниз, выбежал из подъезда… Но никакого «Хасселя» у Вадика в руках не было. Зато по обе стороны от довольного Куприянова стояли блондинистые девицы.

– Знакомься, – пропел Вадик. – Это моя Лиза, а это – ее подружка Катя. Ну что, едем вместе завтракать?