Текст книги "Культура ёкай. Эволюция низшей мифологии Японии"

Цукимоно

В этой главе мы поговорим о свойстве, которое объединяет множество персонажей японской актуальной мифологии – об одержимости, и рассмотрим несколько феноменов, связанных с ней, которые характерны только для Японии.

Цукимоно – термин для обозначения группы мифологических персонажей (моно), которые «прикрепляются» (цуку) к определенным семьям. Чаще всего такими духами-цукимоно оказываются животные-оборотни: лисы и тануки. «Владельцы» духов не могут самостоятельно от них избавиться, и они переходят из поколения в поколение, а сами семьи, которым их приписывают, подвергаются дискриминации со стороны остальных жителей. Такие люди называются цукимоно-моти.

Ёсида Тэйго, исследовавший феномен цукимоно в течение 20 лет и работавший в разных частях Японии, за исключением, как он сам указывает, острова Хоккайдо, пишет, что поверья о цукимоно преобладают в Юго-Западной Японии: в регионах Тюгоку, Канто, Тюбу, на островах Сикоку и Кюсю. Чаще всего они встречаются в префектурах Коти и Симанэ.

Если оба родителя считаются «обладателями» цукимоно, он обязательно передается их детям, в случае одного из родителей цукимоно обычно передается по женской линии от матери к дочери. Любопытно также, что в случае брака цукимоно от «обладателя», вне зависимости от пола, передается супругу или супруге, а в префектурах Коти и Симанэ – и всей его семье.

Что делает цукимоно? С одной стороны, приносит своему владельцу богатство, например, роет канавки в чужих заливных полях и отводит воду к своему хозяину или приносит ему коконы шелкопрядов от соседей. Таким образом объясняется богатство семей с цукимоно или их внезапное разорение: цукимоно может отвернуться от владельца и восстать против него. Помимо этого, цукимоно могут вселиться в кого-то из соседей, из-за чего те сходят с ума, терпят неудачи или постоянно болеют. В Средние века дискриминация против таких семей была чудовищной: жители деревень неоднократно обращались с просьбами к феодалам избавить их от такого соседства, а в 1472 году глава клана Тёсокабэ попытался уничтожить «владельцев» цукимоно в виде духа собаки (инугами), сжегши целую деревню, где они жили.

Рисунок 14. Тоёхара Тиканобу. Дух старого барсука и Кусуноки Масацура (1886)

По сути, цукимоно-моти становятся своего рода «громоотводами», или козлами отпущения, которых обвиняют в бедах, происходящих в деревенской общине. Подобный же механизм описывал Кит Томас в работе «Религия и упадок магии: изучение народных верований Англии XVI–XVII вв.» (1971). Он полагал, что сам феномен ведьмовства неразрывно связан с социальной структурой деревни и стремлением возложить вину на ее наиболее слабых представителей, в число которых входили одинокие женщины, самые незащищенные жители деревни, а также те из них, кто по каким-то причинам не соответствовал традиционным ценностям: «Большое число обвинений в ведьмовстве, таким образом, отражает неразрешенный конфликт между соседскими взаимоотношениями в этическом кодексе старого деревенского сообщества и индивидуалистическими формами поведения, которые подкреплялись экономическими изменениями XVI–XVII вв.»[54]54
  Thomas K. Religion and the Decline of Magic: Studies in Popular Beliefs in Sixteenth and Seventeenth-Century England. L.: Penguin History, 2003. P. 669.


[Закрыть]. В случае цукимоно обвиняемыми зачастую становились или те семьи, которые позже переехали, или же женщины, которые жили в одиночестве.

В статье, посвященной цукимоно в префектуре Симанэ, Ёсида Тэйго приводит несколько примеров того, каким образом семьи оказываются «обладателями» цукимоно, уточняя, что речь всегда идет о семьях, которые поселились в деревнях уже позже основного населения. К примеру, основатель семьи Мурата переехал в деревню Тагава в середине XVII столетия. Глава семьи в третьем либо четвертом поколении взял в жены даму «с неизвестным прошлым», которую затем жители деревни заподозрили в том, что она является одержимой лисой (кицунэ-цуки), и с тех пор семья Мурата считается обладателем духа лисы (кицунэ-моти). Другая история связана с тем, как глава семьи Накао, переехавшей в деревню Сато в период Гэнроку (1688–1704), став старостой деревни, отнял у местного кузнеца прекрасную супругу и насильно женился на ней. Кузнец в таких рассказах традиционно выступает в роли чужака и потенциального «держателя» духа лисы, что курьезным образом отразилось на семье Накао; после этого брака самих ее членов стали считать одержимыми лисой. С семьей даже порвали связи ее боковые ветви, чтобы избежать подобной ассоциации[55]55
  Yoshida T. The Stranger as God: The Place of the Outsider in Japanese Folk Religion // Ethnology. 1981. Vol. 20. № 2. P. 87–88.


[Закрыть].

Уже в другой статье он приводит примеры обвинений в обладании цукимоно. В 1953 году в деревне префектуры Гумма серьезно заболел трехлетний ребенок и неделю лежал в состоянии, близком к коме, не говорил и не плакал. Исходя из последнего признака было решено, что в него вселилась осаки (ласка), и семья обратился к местному шаману (кито: си). Тот признал виновником Сайто, с которым, как знали все жители деревни, у отца ребенка был длительный конфликт: вместе с Сайто он основал мануфактуру по производству крахмала, но тот забрал себе всю прибыль, а затем еще и перекупил землю, на которую претендовал отец ребенка. Ёсида пишет, что шаман, разумеется, знал об этом тлеющем противостоянии, и обращает внимание на роль овдовевшей матери Сайто: она была очень темпераментной дамой, и многие соседи считали ее агрессивной и эмоциональной, что приводило к обвинениям в одержимости соседских детей. После ее смерти других членов ее семьи больше не обвиняли в наведении цукимоно.

Другой случай относится уже к 1966 году и деревне в префектуре Симанэ. Один из жителей деревни, Синагава, хотел устроить пир для соседей после окончания совместной постройки сарая на его участке. Все блюда были поданы в доме, однако когда гости пришли, оказалось, что вся еда была съедена. На одном из рисовых пирожков (моти) обнаружили след от лапы. Мнения гостей разделились: некоторые решили, что виноваты кошки, другие – что их соседка, 51-летняя вдова Ямасита, которая происходила из семьи с цукимоно. Это был не первый раз, когда кто-то якобы становился ее жертвой: во время войны она в одиночку растила семь детей и отдавала весь выращенный ею рис сборщику налогов, который в итоге и обвинил ее в наведении на него цукимоно. Еще один житель деревни, школьный сторож, вместе с женой обвинили ее лису-цукимоно в головных болях и неврозе, аргументируя это тем, что она якобы завидовала их зарплате. Ёсида заключает, что соседи считали Ямасита эмоциональной и агрессивной[56]56
  Yoshida T. Spirit Possession and Village Conflict // Ellis S. Krauss, Thomas P. Rohlen, Patricia G. Steinhoff. Conflict in Japan. University of Hawaii Press, 1984. P. 89–92.


[Закрыть].

Рисунок 15. Утагава Куниёси. Яэгаки-химэ (1852)

Свои впечатления о цукимоно еще в XIX веке описал и Лафкадио Хёрн. И хотя он создал в итоге скорее художественный текст, вся информация, которую он сообщает, совпадает с полевыми данными Ёсида.

Невидимая лиса, как было указано выше, прикрепляется к людям. Подобно японской прислуге, она становится частью домохозяйства. Но если дочь семейства выйдет замуж, лиса не только переедет вместе с ней в новую семью, но и обустроит своих родственников во всех семьях, связанных браком или родством с семьей мужа. В наши дни у каждой лисы есть семья из 75 родственников – не больше и не меньше, чем 75 – и всех нужно кормить. И хотя лисы, как и призраки, в одиночку едят мало, держать их дорого. Обладатели лис (кицунэ-моти) должны кормить их в определенное время, и лисы всегда едят первыми – все 75. Как только в кама (большой железный котелок) сварится рис для всей семьи, кицунэ-моти громко стучит по котелку и снимает с него крышку. Тогда все лисы взвиваются с пола. И хотя едят они беззвучно для человеческого уха и незаметно для человеческого глаза, количество риса в котелке постепенно уменьшается. По этой причине бедняку страшно иметь лис.

Но цена прокорма лис – ничто в сравнении с необходимостью их содержать. У лис нет четкого этического кодекса, и как слуги они не заслуживают доверия. Они могут поднять и охранять благосостояние семьи долгое время, однако если вопреки стараниям 75 работников на нее обрушится страшное несчастье, то все они немедленно убегут, забрав с собой всё ценное в хозяйстве. Все те подарки, которые лисы приносят своим хозяевам, – это украденные вещи. Поэтому считается крайне безнравственно держать лис. Это опасно и для общественного порядка, так как лиса, будучи «гоблином» по природе своей и свободной от человеческих предрассудков, не будет принимать мер предосторожности. Она может ночью украсть кошелек у соседа и положить его на порог хозяина, так что если сосед проснется первым и увидит его, неминуемо случится переполох.

Еще одной вредной привычкой лис является разглашать то, что было сказано втайне, и направлять все свои усилия на то, чтобы создать нежелательный скандал. К примеру, лиса, приставшая к семье Кобаяси-сан, слышит, что ее хозяин жалуется на своего соседа Накаяма-сан, которого он втайне недолюбливает. Немедленно ревностный работник бежит к дому Накаяма-сан, вселяется в него и страшно его мучает, говоря: «Я слуга Кобаяси-сан, которому ты причинил такой-то и такой-то вред, и пока он не скажет мне уйти, я продолжу тебя мучить».

(…)

По этой причине, как и, несомненно, по многим другим, обладатели лис подвергаются остракизму. Браки с семьей, к которой пристали лисы, невозможны; и много прекрасных и образованных девушек в Идзумо не могут выйти замуж из-за расхожего мнения, что их семьи приютили лис. Как правило, девушки из Идзумо не выходят замуж за пределами собственной провинции; но дочери кицунэ-моти вынуждены либо выходить замуж в другую семью кицунэ-моти, или же искать мужа далеко от провинции богов. Богатые семьи с лисами не испытывают особых сложностей с двумя методами выше, однако много славных и милых девушек из бедных семей обречены из-за суеверий оставаться незамужними. Не потому, что никто их не любит и не желает предложить свою руку и сердце – многие молодые люди окончили государственные школы и не верят в лис. Всё потому, что народные суеверия в деревнях и селах не может отрицать никто, кроме богатых людей. Последствия этого решения обрушатся не только на мужа, но и на всю его семью, и на все семьи, с которыми те связаны. Последствия, которыми нельзя пренебречь!

Среди тех, кто считается обладателями лисы, находятся люди, которые обернули это себе на пользу. Сельские жители обычно боятся причинять неприятности кицунэ-моти, так как он может послать своих невидимых слуг вселиться в обидчика. Таким образом, некоторые кицунэ-моти обрели власть в сообществах, где проживают. К примеру, в городе Йонаго мнение некого состоятельного тёнина [горожанина. –  Д. Т.] является законом, и ему никогда не противоречат. Он уже практически хозяин этого места, и вскоре станет весьма богатым человеком. Всё из-за слухов, что у него есть лисы.

(…)

К слову, вера в лис затрагивает не только людей: она влияет на имущество. Она влияет на цену недвижимости в Идзумо в сотни тысяч раз.

Землю, принадлежащую семье, которая якобы обладает лисами, нельзя продать по рыночной цене. Люди боятся покупать ее, так как считается, что лисы могут разорить нового хозяина. Самые серьезные сложности возникают в случае с рисовыми полями в горных районах. Жизненная необходимость такого вида земледелия – это ирригация – ирригация сотней хитроумных способов, всегда сопряженных с трудностями. Бывает время, когда воды совсем не хватает и когда крестьяне даже сражаются за нее. Крестьяне боятся, что на землях, где обитают лисы, те могут отвести воду от одного поля к другому или назло им наделать дырок в канаве и так испортить урожай.

Хватает и хитрецов, которые используют это странное поверье в своих интересах. Один джентльмен в Мацуэ, хороший агроном современной школы, нажился на этом ужасе перед лисами 15 лет назад и выкупил большой участок земли в восточном Идзумо, на который больше никто не претендовал. С тех пор земля в шесть раз выросла в цене, и благодаря его системе культивации стала весьма плодородной, так что, продав его сейчас, он заработал бы изрядное состояние. Его успех, а также положение должностного лица в правительстве развеяли заклятье: никто больше не верит, что на его землях обитают лисы. Но один успех не освободил бы поля от суеверий. Сила агронома в изгнании лис заключалась в его чине. Для крестьян само слово «правительство» является амулетом[57]57
  Hearn L. Glimpses of Unfamiliar Japan. Vol. 1. Boston; N.Y.: Houghton Mifflin, the Riverside Press, 1894. P. 326–331 (Sec. 7–9).


[Закрыть].

Любопытный аспект кицунэ-моти отмечает Янагита Кунио. Он указывает, что в 1907 году Общество образования префектуры Симанэ выпустило декларацию против этого суеверия, однако никакого эффекта эта попытка не возымела. Янагита указывает, что настоящей причиной в данном случае была не декларируемая борьба с суевериями, а попытка избавиться от влияния семей кицунэ-моти на политической арене: в префектуре Симанэ их стало слишком много, и они активно влияли на принятие решений местной администрацией[58]58
  Yanagita K. Japanese manners and customs in the Meiji era. Tokyo: The Toyo Bunko, 1969. P. 309.


[Закрыть].

Объяснение этого феномена в японской фольклористике прошло несколько периодов. В первый – с 1910-х до 1950-х годов – господствовали идеи Янагита Кунио и Кита Садакити. В книге «О шаманках» (Мико ко:, 1916) Янагита пишет следующее:

Облекая тайной почитание арагами [мстительных ками], чтобы придать значение собственным откровениям, шаманы на какое-то время получили полубожественный статус. Но с распространением буддизма все меньше людей ходили к ним за советом, так что о них забыли еще раньше, чем о синтоистских священниках. Исступленно поклоняясь своим божествам в одиночестве и предаваясь отчаянию подобно жителям Эфеса, они получили славу еретиков, и легенды о них окрасились в страшные тона. Возможно, именно это и является происхождением поверья, что некоторые семьи сегодня прокляты осаки-моти, куда-гицунэ-моти, инугами, саругами, некогами, хэби-моти, то: бё:-моти и т. п.

С ним соглашается Кита Садакити, однако он предлагает вариант, в котором причина оказывается не в религиозных верованиях, а в этническом происхождении: с помощью обвинения в обладании цукимоно происходила дискриминация индигенного населения Японии. Однако позже уже послевоенные исследования показали, что большинство людей в семьях с цукимоно были простыми крестьянами, не отличавшимися от окружающих ни своим происхождением, ни особыми религиозными воззрениями.

На замену этой теоретической рамке в начале 1950-х годов пришла другая, связанная с анализом социоэкономического положения регионов, где существуют семьи с цукимоно. Исидзука Такатоси в работе «Цукимоно и общество» (Цукимоно-то сякай) описывает это следующим образом:

Думаю, в этих регионах то, что мы называем цукимоно-судзи, – это трагический результат зависти, подозрительности и настороженности по отношению ко второй волне поселенцев, после того как те превзошли первую волну, установившую определенный порядок в своих закрытых деревенских сообществах раннего Нового времени. Что именно сделала вторая волна – неизвестно. Это может быть совершенный пустяк (…) однако поселенцы первой волны сочли успех второй угрозой и могли решить, что нужно подорвать их репутацию. Таким образом, как мне представляется, и появились заявления «должно быть, ему помогает лиса» и постепенно превратились в удобную истину.

С его идеями соглашался Хаями Ясутака, который сам происходил из семьи цукимоно-судзи и из-за этого подвергался дискриминации, и смог провести исследование на материале своей семьи в Идзумо в книге «Суеверия об обладании цукимоно» (Цукимоно-моти мейсин, 1957).

Уже упомянутый Ёсида Тэйго писал, что эти две волны толкований не являются опровергающими друг друга: в полевых исследованиях он встречал обвинения в обладании цукимоно как у новоприбывших членов деревенской общины, так и у шаманов. Однако его собственное объяснение этого феномена является чисто антропологическим. Ёсида полагал, что наличие или отсутствие феномена цукимоно зависит от социальной структуры деревни. Он вводит в свою теорию концепт додзоку, который, как пишет С. А. Арутюнов, «представляет собой разветвленную федерацию семей, носящих одну фамилию, главы которых происходят от одного общего предка по мужской линии и возникли в результате разрастания и дробления когда-то существовавшей конкретной семьи – основателя патронимии»[59]59
  Арутюнов С. А. Современный быт японцев. М.: Наука, 1968. С. 56.


[Закрыть]. Ёсида указывает, что в деревнях с системой додзоку верования о цукимоно практически не встречались, поскольку линия взаимоотношений и социальной иерархии была строго выстроена. Напротив, в деревнях, где отсутствует четкая иерархия, социальные отношения разнообразны, и у одного человека может быть несколько социальных ролей в зависимости от возраста, религиозной принадлежности, экономической страты, обязанности в которых зачастую противоречат друг другу. В таких деревнях поверья о цукимоно процветают. Ёсида подчеркивает, что обвинения в обладании цукимоно большей частью касались женщин. Чаще всего жертвами такой дискриминации становились те, кого считали излишне эмоциональными, и, столкнувшись с угрозой обвинения, многие женщины были вынуждены из страха вести себя максимально покорно и дружелюбно. Таким образом, он полагает, что вера в цукимоно работала как механизм для аффирмации традиционных норм и ролей[60]60
  Yoshida T. P. 99–102.


[Закрыть].

Комацу Кадзухико указывает, что исследование цукимоно антропологами и социальными историками в какой-то момент завершилось само собой: волны урбанизации и депопуляции достигли даже самых отдаленных уголков Японии, социально-экономические структуры в японской деревне изменились, что привело к исчезновению большинства народных верований. Для самого Комацу феномен цукимоно связан не столько с семейной иерархией и социальными связями, сколько с психологией. Он предлагает расширить определение «цукимоно» до хё: рэй – одержимости каким-то духом. Несмотря на то что это слово включает иероглиф «дух» (рэй), одержимость необязательно относится к одним только духам – понятие обозначает самые различные внешние силы, включая в себя такие абстрактные концепты, как злоба или ветер. В целом феномен одержимости можно разделить на два типа: добрые духи, которые своим появлением приносят пользу человеку, и злые духи, которые ему вредят. Комацу уточняет, что среди бесконечно добрых духов и божеств можно назвать Каннон и будду Амида, среди исконно злых – Мао, короля-демона шестого неба Сферы желаний, однако исключением из его классификации являются многочисленные духи, которые могут быть как злыми, так и добрыми, например духи животных, рассмотренные нами ранее.

Сама одержимость, по мнению Комацу Кадзухико, бывает двух видов: добровольная, как в случае шаманов, которые привязывают к себе добрых или злых духов, и невольная, не зависящая от человека. Комацу считает, что в современной историографии цукимоно означает только часть второго вида одержимости: невольную одержимость злыми духами. Он предлагает расширить толкование этого термина, включив туда и другие значения: добровольная одержимость злым духом, когда шаман пытается выяснить, кем он является; добровольная одержимость добрым духом, как в случае с современными мико, исполняющими танцы для трансляции божественных посланий; невольная одержимость добрым духом, когда доброжелательные божества передают через отдельных личностей свои послания для последователей. Комацу считает, что термин «цукимоно» должен включать в себя все перечисленные случаи[61]61
  Komatsu K. P. 56–59.


[Закрыть].

Рисунок 16. Судзуки Харунобу. Мико (1765–1770)

Говоря о шаманках и мико, нужно прояснить несколько моментов. Сейчас термин «мико» используется для обозначения девушек, которые помогают при проведении обрядов в синтоистских храмах, однако в добуддийской Японии так называли шаманок, которые выступали как медиумы в коммуникации с духами мертвых. Шаманизм в Японии в целом чаще оказывался прерогативой женщин: даже с приходом буддизма, который вывел на первый план мужчин как религиозных агентов и оттеснил женские шаманские практики на периферию, шаманки юта продолжали существовать на Рюкю, а на северо-востоке острова Хонсю, в регионе Тохоку, возник институт слепых шаманок итако. И те и другие продолжали традиции мико в качестве посредников в разговорах с умершими[62]62
  Bargen G.D. A Woman’s Weapon: Spirit Possession in the Tale of Genji. Honolulu: University of Hawai‘i Press, 1997. P. 11.


[Закрыть]. В целом сама идея одержимости в японских средневековых источниках отсылает нас к идеям шаманизма. Например, в Кондзяку-моногатари говорится, что «в стародавние времена кто-то был одержим духом и оттого болел»[63]63
  Собрание стародавних повестей (Кондзяку моногатари-сю). Свиток 27. Призраки и духи нашей страны // Пер. Н. Н. Трубниковой. С. 51. URL: https://trubnikovann.wixsite.com/trubnikovann/blank-czx1.


[Закрыть], что является прямой параллелью с традиционной для шаманизма идеей, что болезнь вызывают вселившиеся в человека духи. Если мы рассматриваем цукимоно в толковании Комацу Кадзухико, необходимо дополнить эту главу тоже примерами одержимости, и большинство представлений о ней было связано с лисами. Как изящно в свое время описал Бэзил Чемберлен, существуют люди, которые держат лис (кицунэ-моти, те самые «владельцы» цукимоно), а существуют и одержимые ими (кицунэ-цуки)[64]64
  Chamberlain B. H. Things Japanese. L.: John Murray, 1905. P. 118.


[Закрыть].

Один из первых рассказов об одержимости лисой встречается еще в «Нихон рёики» («Японские легенды о чудесах», конец XIII – нач. IX в.). К монаху Эйго приходит заболевший человек и просит его вылечить. Эйго пытается изгнать болезнь, однако больному не становится лучше. И тогда,

поклявшись вылечить его во что бы то ни стало, [Эйго: ] продолжал читать заклинания. Тут дух овладел больным, и он сказал: «Я – лиса и не уступлю тебе. Монах, перестань бороться со мной». [Эйго] спросил: «В чем дело?» [Дух] ответил: «Этот человек убил меня в прошлом рождении, и я мщу ему. Когда он умрет, то переродится псом и загрызет меня». Пораженный монах пытался наставить [духа] на путь истинный, но тот не поддавался и замучил [больного] до смерти[65]65
  Нихон рё: ики. Японские легенды о чудесах. Свитки 1-й, 2-й и 3-й. СПб.: Гиперион, 1995. С. 175.


[Закрыть].

Классическими сборниками рассказов об одержимости являются «Кондзяку моногатари-сю» («Собрание стародавних повестей», 1-й пол. XII в.) и «Удзи Сюй моногатари» (XIII в.). В «Кондзяку моногатари» есть «рассказ о том, как лисица околдовала человека, как у нее отобрали сокровище, она его выпросила обратно и отблагодарила вернувшего» (27–40). Главная героиня, в которую вселилась лиса, вдруг стала играть с белым шаром:

– Я лисица. Пришла не затем, чтобы наслать порчу. Хотела только промыслить тут еды, может, кто случайно обронил. Искала-искала – и вот что нашла!

Одержимая достала из-за пазухи белый шарик размером с мандарин, стала его подбрасывать и ловить. Кто видел, удивлялись: какой забавный шарик!

Молодой парень украл у нее этот шар, но потом, уступив ее просьбам, вернул обратно, однако вытребовав обещание помочь ему в случае нужды. «Лисица обрадовалась, взяла его. И на том отпустив вещунью, исчезла. Потом люди обыскали одержимую, не обманула ли, но у нее шарика не нашли. Тут-то все и поняли: в самом деле это дух, что вещал ее устами, забрал свое сокровище!» Позже тот самый парень, проходя после поклонения ночью через ворота, забеспокоился и позвал лисицу на помощь. Та явилась и провела его мимо разбойников, которые как раз хотели ограбить кого-то из проходивших мимо.

В «Удзи Сюй моногатари» описан случай своеобразного «вселения поневоле» в истории «Про бататовую кашу у Тосихито», сюжет которой был позже переработан Акутагава Рюноскэ для рассказа «Бататовая каша». Нас будет интересовать момент путешествия в усадьбу главнокомандующего Тосихито и старика Гои. Тосихито по дороге ловит лисицу и наказывает ей принести домочадцам сообщение о том, что он едет с гостем. На следующий день их встречают слуги Тосихито и рассказывают следующее:

Вчерашним вечером случилась удивительная вещь. В час собаки [с 7 до 9 вечера. – Д. Т.] ваша супруга пожаловалась, что у нее сильно болит грудь. Поднялся шум, решили послать за монахом. И тогда вдруг хозяйка сказала: «Что за шум? Я – лисица. Так отчего вы всполошились? Просто сегодня, пятого числа, в Мицу‑но Хама я повстречала господина, который направляется сюда из столицы. Я хотела скрыться, но он поймал меня. Он велел мне добежать до его дома до истечения дня и сообщить, что с ним гость. Он приказал также, чтобы вы приготовили к часу змеи [с 9 до 11 утра. – Д. Т.] двух оседланных лошадей и встретили его в Такасима. Он сказал мне, что если я не выполню его поручения, он накажет меня. Вы, слуги, должны немедленно приступить к выполнению приказаний. Если вы задержитесь, я буду наказана». Поначалу хозяйка разволновалась, ей стало дурно, но после того, как распоряжения слугам были отданы, она успокоилась. Вместе с криками петухов мы отправились в путь[66]66
  Рассказы, собранные в Удзи. С. 40.


[Закрыть].

Еще один короткий рассказ из «Удзи Сюй моногатари» повествует о лисе, которой захотелось лепешек:

В давние времена в некоем месте, где обитали духи, один такой дух вселился в прорицательницу и сказал так: «Я не хочу причинить вреда. Я самая обычная лиса, меня в норе детки ждут, кушать просят. Вот я и подумала: может, здесь разживусь чем? Потому и пришла. Не найдется ли лепешек рисовых?» Приготовили лепешек и дали ей на подносе. Лиса‑прорицательница покушала немножко и сказала: «Ах, как вкусно! Ах, как вкусно!»

Лиса просит лепешек с собой для лисят, ей дают сверток, который она прячет за поясом:

После того сказала бывшему там горному отшельнику: «А теперь гоните меня прочь, ухожу я». – «Уходи прочь! Уходи!» – закричал он. Прорицательница вскочила на ноги и тут же рухнула. Когда же через какое‑то время очнулась, за пазухой у нее уже ничего не было[67]67
  Рассказы, собранные в Удзи. С. 121.


[Закрыть].

Подобная полуюмористическая трактовка заставляет осознать, насколько распространенными были поверья об одержимости лисами в культуре XII–XIII веков, и они успешно дожили до XIX столетия. Лафкадио Хёрн так описывает одержимых лисами:

Загадочно безумство тех, в кого вселилась лиса. Иногда они голыми бегают по улицам, отчаянно крича. Иногда они валятся навзничь и тявкают, подобно лисам, с пеной у рта. Иногда у одержимых под кожей вдруг вырастает странная опухоль, которая, кажется, живет своей собственной жизнью. Ткни ее иголкой – и она тотчас переместится. И даже с силой невозможно ее сжать так, чтобы она не проскользнула между пальцев. Говорят, что одержимые часто разговаривают и даже пишут на тех языках, о которых ничего не знали до того, как в них вселились лисы. Они едят только то, что, по поверьям, любят лисы: тофу, абураагэ (обжаренный тофу), адзукимэси (красные бобы адзуки, сваренные с рисом) и т. д. – и все это они поглощают с большой охотой, утверждая, что это не они голодны, а вселившиеся в них лисы[68]68
  Hearn L.P. P. 324–325.


[Закрыть].

Первым человеком, который исследовал феномен одержимости лисой по канонам европейской науки, был немецкий врач Эрвин фон Бельц, читавший в 1879 году курс лекций по психиатрии в Токийском императорском университете. Его концепция получила воплощение в статье 1885 года, которая затем частично была переведена для англоязычных читателей Бэзилом Чемберленом, а в Японии в 1890–1900-х годах породила ряд исследований его студентов.

Бельц писал следующее:

Одержимость лисой (кицунэ-цуки) – это форма нервного расстройства или же мании, достаточно часто наблюдаемая в Японии. Проникая в человека, иногда через грудь, но чаще через щель между пальцем и ногтем, лиса живет своей жизнью, отдельно от личности того, в кого она вселилась. Результатом этого является двойное бытие человека и его двойное сознание. Одержимый слышит и понимает все, что лиса изнутри говорит или думает; они часто вступают в громкие и ожесточенные споры, причем лиса говорит голосом, совершенно отличным от обычного голоса этого человека[69]69
  Chamberlain B.H. P. 123.


[Закрыть].

А далее приводил пример того, как наблюдал одержимость в своей практике:

На память приходит один из нескольких случаев, когда меня позвали к девушке с брюшным тифом. Она выздоровела; однако во время выздоровления она услышала, как женщины рядом с ней обсуждали другую, в которую вселилась лиса и которая непременно должна передать ее кому-то другому, чтобы от этой лисы избавиться. И в этот момент девушка почувствовала нечто необычайное. В нее вселилась лиса. Все попытки избавиться от нее были тщетны. «Она подходит! Она подходит!» – кричала девушка, когда приближался приступ с лисой. «О! Что мне делать? Она здесь!» – и затем странным, сухим, надтреснутым голосом заговорила лиса, глумясь над своей несчастной хозяйкой. Так продолжалось три недели, пока не послали за монахом школы Нитирэн. Он сурово отругал лису. Лиса (всегда говоря, конечно, через девушку) приводила свои аргументы. В конце концов она сказала: «Я устала от нее. Я собираюсь ее покинуть. Что ты мне за это дашь?» Монах спросил, что ей нужно. Лиса ответила, перечислив пирожки и прочие вещи, которые, как она сказала, нужно положить на алтарь такого-то храма в четыре вечера в такой-то день. Девушка осознавала, какие слова вылетают из ее рта, однако была бессильна сказать что-то сама. Когда настал день и час, родственники девушки принесли в указанное место приношения, и в тот самый момент лиса покинула ее[70]70
  Chamberlain B.H. P. 117.


[Закрыть].

Для многих девушек одержимость лисой становилась своего рода защитным механизмом: «Во время одержимости лисой молодая жена могла говорить что угодно о своей свекрови или других членах семьи мужа, не опасаясь вызвать их гнев. Это также давало ей передышку от тяжелых повседневных обязанностей»[71]71
  Johnson T. W. Far Eastern Fox Lore // Asian Folklore Studies. 1974. Vol. 33 / 1. P. 58.


[Закрыть]. Однако этот механизм работал и в обратную сторону, порождая гендерное насилие. Как и в печально известном на европейском материале случае с Бриджит Клири, многие случаи с приписанной одержимостью заканчивались бытовым насилием. Т. У. Джонсон описывает два таких случая: один имел место в деревне Акэбоно (префектура Акита), когда вызванный целитель решил, что женщина с психическим заболеванием одержима лисой, и в попытках ее изгнать лишил больную еды, натер ей перцем глаза, нос и рот, приложил несколько раз к телу раскаленные щипцы для угля и нанес ей несколько ран. Через три дня женщина скончалась. Похожий случай произошел в префектуре Тиба в 1926 году, и его описание можно найти в газете «Осака майнити» за тот же год. Фудзита Ясу и ее мать страдали от душевной болезни, которую их родные приняли за одержимость лисами. К ним применили, как пишет «Осака майнити» обычное в таких случаях «лекарство»: натерли глаза и ноздри cерой, читали начало сутры Лотоса и повторяли это несколько раз, пока обе женщины не умерли[72]72
  Johnson T.W. P. 55–56.


[Закрыть].

Почему случаи одержимости в Японии чаще всего описаны в связи с женщинами? Рассмотрим концепцию моно-но кэ, чрезвычайно популярную в эпоху Хэйан и тесно связанную с феноменом цукимоно в любом его истолковании.

Моно-но кэ – это описание не персонажа, а скорее явления. Сейчас это понятие записывается как 物の怪, однако возможными вариантами были и 物怪, и 物の気, и 物気, а Цутихаси Ютака полагал, что изначально написание моно-но кэ могло выглядеть вот так: 鬼の気. Оно Сусуму также полагает, что до периода Хэйан иероглиф 鬼 читался как моно. В этом случае трактовка понятия могла быть следующей: 「鬼」 – это иероглиф, который традиционно означал некую злую сверхъестественную сущность, а 「 気」 символизировал энергию и силу, и когда эта сущность прикреплялась к человеку, тот заболевал или умирал.