Текст книги "Можно всё"

Глава 12
Сан-Франциско. Пасмурно, красиво, забористо

Я долго выбирала, где именно остановиться. Сан-Франциско не радовал привлекательными вариантами. Зато в Пало-Альто, городе неподалеку, я нашла настоящую хиппи-коммуну. Здесь, в часе езды от Сан-Франа, находятся офисы Facebook, Apple, Yahoo и прочих крутых компаний. И, конечно же, именно здесь находится легендарный Стэнфорд. Его территория так велика, что Стэнфорд негласно считают отдельным городом. Помимо огромного количества общежитий здесь есть абсолютно все, чтобы не покидать его территорию никогда. Однако не всем студентам по карману и вкусу такие общаги, поэтому многие снимают комнаты неподалеку, в самом городе. Есть в Пало-Альто и целая ветвь коммун. В одну из них попала и я…

На станции меня встретил Бобби, мой хост, и сразу крепко обнял. Территория, на которую мы пришли, включала в себя пять домов, полностью заселенных студентами. Всю следующую неделю я с интересом наблюдала за тем, по каким законам живет коммуна. Кухня общая, с огромным запасом круп и овощей. Каждый день ребята тащат сюда еду с мусорок. В Америке есть реальная проблема с тем, что слишком много продуктов, которые вполне еще можно съесть, выбрасывают. Так появилось целое движение и понятие «dumster diving».

У ребят есть расписание, кто когда готовит и убирает. Дом всегда открыт для гостей. В одном углу сложено море подушек и одеял, в другом находится «free market», где люди оставляют одежду. Три мусорки для раздельного сбора и свой компост. В главном доме около 10 комнат с разными странными особенностями. У туалетов, естественно, нет замков. Захожу в ванную – там стоит парень, отливает и улыбается мне. Почти все вегетарианцы.

– А где мне спать?

– Да где хочешь! Сейчас в доме полно места! Все уехали на «Бернинг Мэн»!

– На бернинг что?

– «Бернинг Мэн». Фестиваль, проходящий в пустыне. Всю неделю дом будет практически пустой, так что забивай любую кровать.

Мне приглянулась та, что на балконе. Я притащила туда кучу одеял и крепко уснула под звездами, но проснулась довольно-таки рано, потому что внизу кто-то играл на гитаре, и спустилась вниз. Тут на кухню ворвался парень по имени Ари, в пиджаке, надетом на голое тело, с опухшим лицом и бутылкой «Джека Дэниэлса» в руках. За время моего пребывания в коммуне я ни разу не видела его без бутылки «Джека». После я узнала, что его только что бросила девушка. Был и другой мальчик – Бен. Я провела с ним весь вечер. У него своя группа, и он очень красиво поет. Больше я почти ничего не помню. Помню только, как мы поздравляли друг друга с прошлыми и будущими днями рождения.

Весь следующий день я провела с Беном. Из-за того, что мы оба понимали, что это не продлится долго, жили на полную катушку. Бен показал мне всю территорию Стэнфорда. В том числе и закрытый на лето амфитеатр, после совместного «просмотра» которого у меня были расцарапаны коленки. Я осталась ночевать в его общаге, бегала на цыпочках в мужской туалет и записывала с утра свои истории на его компьютере, пытаясь угадать, где какая буква на английской клавиатуре.

Днем я изучала Сан-Франциско, а вечера проводила в коммуне. Из всего многообразия мужчин мне удалось выбрать себе друга. И звали его Нейт. Два метра ростом, с рыжими, почти красными волосами, он сидел на диване и перебирал струны гитары.

Нейт был очень красив. По-своему красив. У него была аристократическая внешность. Мраморно-белая кожа, вытянутое лицо. Очень сдержанная мимика. И какие-то невероятно дурманящие глаза. Он смотрел так пристально, будто сквозь, в самую суть человека. Я больше никогда не встречала такого взгляда. Когда наши глаза встретились, я будто окаменела. Они были абсолютно черные.

– Ты вампир?

– Почему? Ты хочешь, чтобы я укусил тебя?

Ночи напролет мы гуляли по пустому городу и разговаривали. Он ненавидел солнце и выходил гулять только под вечер. Его папа-ученый бросил маму-художницу и ушел к стриптизерше. Свое детство он провел совсем один. Всю жизнь Нейт был аутистом и до пятнадцати лет не мог зайти в супермаркет, потому что там слишком много людей. Он рассказал мне, как зовут его игрушки, а первый вопрос, который он задал, был: «Ты боишься темноты?» Когда он процитировал мне разговор Лиса и Принца, я чуть не расплакалась. Каждая наша прогулка превращалась в коллекционирование его секретов. Я уважала его личное пространство и видела, что ему и так сложно подпускать меня ближе. Для примера: когда мне негде было ночевать, а у него в комнате стояла двухметровая кровать, он притащил мне матрас.

Он с трудом допускал кого-то до своей души, зато легко пользовался своей внешностью. По вечерам Нейт ходил на свидания, и тогда он надевал красивое черное пальто, одежду темных тонов и совершенно преображался. Девушки шли к нему вереницей. Я прекрасно понимала почему. Но ни с одной он не задерживался дольше чем на один вечер или ночь. Этого времени хватало на то, чтобы одурманить очередную жертву, но не доходить до личных разговоров. А потом он возвращался домой, надевал мягкие пижамные штаны, футболку с надписью «Stanford», заливал хлопья молоком и, уплетая их, рассказывал мне свои секреты. Несмотря на то что он был не моим типажом, я испытывала к нему вполне логичное влечение, ведь самое сексуальное в мужчине – это интеллект. Остальное – приятный бонус, но не более того.

Дом, в котором я жила, был волшебным. Люди появлялись из ниоткуда и исчезали в никуда каждый день. Каждый делился со мной своим опытом. Каждый день я обнималась минимум с десятью людьми, и каждый день я узнавала что-то новое. Для общества, в котором я выросла, все эти разговоры и обнимания просто так были неприемлемы. Мой мир и мое понимание того, что такое «хорошо» и что такое «плохо», менялись с каждым днем. Видишь ли, все то, что я считала утопией, оказывается, существовало, а значит, мои взгляды на мир все это время не являлись безумными. На белой стене гостиной нашего дома были выведены слова:

Out beyond the ideas of wrong doing and right doing there is a field.

I will meet you there.

– Rumi.

Я не знала, кто такой этот Руми, но эта надпись ударила меня тогда как молния в голову, хоть я и не до конца ее понимала. Ведь для того чтобы что-то понять, нужно это прожить. Мне это только предстояло.

Однако самого загадочного персонажа, что я там встретила, я еще не представила. Звали его Роб. С Робом мы познакомились, когда он сидел на диване и играл на гитаре, сошлись на музыкальных вкусах и стали дружить. Робу было за пятьдесят. Он был маленького роста, худой, в откровенно грязных вещах, покрытых краской, в самодельной хиппи-футболке и кепке со встроенным фонариком. В целом он выглядел как типичный бомж Сан-Франциско, которых здесь полно, но, поскольку я периодически видела его на территории чинящим то крышу, то водопровод, решила, что он «фиксер». Так тут называют людей, которые чинят все и сразу.

Ребята относились к нему с уважением, как я думала потому, что на всей территории не было ни одного другого взрослого. Как-то я сказала ему, что мечтаю научиться играть на гитаре.

– А в чем проблема?

– Не знаю…

– Давай так. Напиши мне три песни, которые хотела бы выучить. Я выберу одну наиболее подходящую и научу тебя ее играть.

Я назвала три песни. Он выбрал одну, в которой были практически все аккорды, какие только существуют, и пришел с распечатанным листком.

– Вот, держи песню Эди Седжвик «If you close the door».

Эди Седжвик была музой Энди Уорхола, светской фигурой и символом «Фабрики». С трагическим детством, анорексией, жесткой привязанностью к наркотикам, она горела ярче всех огней Манхэттена. Она жила мечтой и, конечно, умерла рано – в возрасте 28 лет – оттого, что была истощена жизнью. Эди написала и исполнила всего одну песню. Если человек написал всего одну песню – кто-то должен ее выучить.

Когда я просила своего отца научить меня играть, а это было не один раз, он рисовал мне три аккорда и отправлял восвояси. Роб же не отходил от меня, пока мои пальцы не стирались до предела. И постепенно они научились запоминать комбинации, а подушечки покрылись заветными мозолями, благодаря которым стало небольно играть.

– Я заметил, ты подружилась с Робом? – сказал мне как-то Бобби.

– А что в этом плохого?

– Да ничего! Просто большинство его боятся. Скажешь не то – вылетишь еще из коммуны. А вы прямо сблизились.

– В смысле вылетишь из коммуны? Уборщик решает, кто тут живет?

– Ха-ха! Ты решила, что он уборщик? Роб – хозяин всей этой территории и еще примерно пятнадцати домов по всему Пало-Альто и Сан-Франциско. Даша, он миллионер!

Так я стала дружить с миллионером и закоренелым хиппи по совместительству. Во времена своей молодости Роб разработал что-то там для компьютеров и за несколько лет разбогател. Он сразу скупил десятки домов по всему побережью, предположив, что аренда будет приносить ему деньги до самой старости, и не прогадал. За двадцать лет цены на квартиры в Сан-Франциско дико подскочили. Сейчас аренда в этом городе дороже, чем в Нью-Йорке. За пару квадратных метров люди платят по тысяче долларов. Сам Роб при этом жил в маленькой комнатушке одного из домов. Вся его комната была обставлена плюшевыми мишками – символом группы «Grateful Dead». И все дома, которые Роб сдавал в аренду, были названы именами песен этой группы. Мы жили в доме «Uncle John’s band».

Роб показал мне все закутки Пало-Альто. В том числе и дом Стива Джобса. Как-то раз мы с Нейтом вернулись к этому дому, чтобы разглядеть его получше. Он был похож на сказку. Синяя черепичная крыша, забор, состоящий всего из двух деревянных палок ниже пояса, и огромный яблоневый сад. Но уже через минуту к нам подошел мужчина и очень серьезным для Америки голосом спросил, как наши дела. Видимо, это был охранник под прикрытием. Если бы он был в форме, люди сразу заподозрили бы, что здесь живет кто-то знаменитый. Умно.

«Я понял, это намек», – подумала я, и мы удалились. Но просто так это дело не оставили.

И в два ночи мы с моим прекрасным рыжим двухметровым другом, вооружившись шапками и теплыми свитерами, вышли на миссию. Проходя мимо дома Стива, мы наклонились и выхватили через забор по яблоку. И хоть мое яблочко было на три укуса, оно стало самым сладким в моей жизни. Я украла яблоко у Стива Джобса. Думаю, он бы только посмеялся, если б об этом узнал.

Через два месяца Стив умер. Жена настояла на том, чтобы могила была безымянной, она не хотела, чтобы фанаты таскались туда каждый день. А я запомнила его главные слова «Stay hungry, stay foolish»[22]22
  «Оставайтесь голодными, оставайтесь безрассудными» – цитата из знаменитой речи Стива Джобса, обращенной к выпускникам Стэнфорда 2005 года.


[Закрыть] и пошла с ними дальше по жизни.

Это был мой последний день в нашем чудесном доме. Он вернул меня к жизни, вернул к себе. Я четко ощутила, что нашла свой путь, словно снова нащупала пульс собственной жизни.

Весь следующий день я собирала в блокнот руки моих новых друзей, пытаясь отловить всех, по кому буду скучать. Одним из них был Ари. За пару дней до этого мы с ним слегка повздорили. Я вечно таскала у него табак, и в конце концов он не выдержал и сказал: «Слушай, может, ты уже купишь свой собственный?!» Я обиделась, но руку его все равно обвела. Уже сидя в самолете, я найду на его ладони накрепко приклеенную этикетку «Джека Дэниэлса». Он заклеил ее как кармашек, оставив верхний край без скотча. Внутри лежала самокрутка. Я буду хранить ее еще шесть лет. Ребята написали мне пожелания на всех языках… Оставался только Нейт.

Мы с ним попрощались еще ночью, и я постеснялась попросить его обвести ладонь. До того как я уеду, оставался час, а его нигде не было. Я практиковалась играть на гитаре песенку, которую мне показал Роб, и пила вино, чтобы забыть, что уезжаю. Через некоторое время я отложила гитару и пошла на кухню сделать себе бутерброд из бесконечных запасов хлеба и орехового масла. Слышу, кто-то играет на гитаре – возвращаюсь в недоумении с бутербродом. И вот он. Как обычно, появляется из ниоткуда, когда его совсем не ждешь. Он наигрывал песню «White Stripes» «We are going to be friends». У нас получилась какая-то грустная история… Но у нас обоих тогда был такой период жизни, когда мы спали с кем попало, не пытаясь запомнить имен, лишь бы только не подпускать слишком близко. Несмотря на то что за все это время мы с Нейтом максимум один раз обнялись, он был для меня дороже всех в Калифорнии, и когда я уезжала, на мне не было лица. Все это время для меня было загадкой, чувствовал ли он то же самое по отношению ко мне. И в последний день я все-таки решилась дать ему блокнот, обвела его аристократически длинные пальцы и ушла за вещами, чтобы не мешать. Когда я вернулась, он стоял и болтал с одной из девочек. Все, что я успела услышать из их разговора, были слова Нейта: «Просто я никогда не был хорош в выражении своих чувств словами и не знаю, могу ли я вообще правильно использовать слова», – он увидел меня, резко прервался и встал:

– Here’s your notebook.

– Спасибо. Чувак, я буду таааааак скучать.

Нейт произнес любимое американское «Aaaaaw», просто потому что выучил, что люди так делают. Только вот он не «люди», и от него это звучало до смешного фальшиво. Я в отчаянии спросила:

– Ты не хотел бы встретиться снова где-то еще на этой планете?

– Конечно.

– Где?

– Как насчет Италии?

– Хорошо. Может получиться.

– Прекрасно. Пока.

– …bye.

Сев в машину, я не выдержала, схватила блокнот и открыла его на странице с его ладонью. Я хотела знать, что же он из себя выдавил. Я бы не удивилась, если бы страница была пуста.

На его ладони мелкими буквами красовалось:

«It was nice taming you and being tamed»[23]23
  «Было классно укрощать тебя и быть укрощенным тобой».


[Закрыть].

Глава 13
«Возьми банджо, сыграй мне на прощанье!»[24]24
  Цитата из песни группы «Наутилус Помпилиус».


[Закрыть]

Несколько дней я прожила у одного азиата-каучсерфера. В первый же день мы поехали кататься по городу на его тачке. По дороге зашла речь о марихуане.

– А в Сан-Франциско тоже продают марихуану в магазинах, как в Денвере?

– А то! В любой форме, в какой захочешь!

– В смысле?

– Ну, например, есть пицца с марихуаной, и печеньки, и шоколадки… И даже заготовленные скрученные косяки любого размера.

– И все это продается готовым? Прямо вот так?

– Мало того, у них даже есть сэмплы для, так сказать, дегустации! Слушай, мы проезжаем один магазин! Хочешь попробовать печеньку? Это бесплатно!

– Давай!

– Окей, подожди меня. – Он выскочил из машины, забежал в магазин и вскоре вернулся с тремя четвертинками печенья и двумя косяками, упакованными в пластик, как зубные щетки. Кусочки печенья он вручил мне, а один косяк отдал бомжу на улице, мимо которого мы проезжали. Тот кивнул и улыбнулся.

– Вы даете бомжам косяки вместо мелочи?!

– А что? Он тоже не против расслабиться!

Я съела два кусочка печенья и уже через час не понимала, что происходит вокруг. Ощущение было ничем не похоже на то, что обычно происходит от травы. Накурился не мой мозг, накурилось всё моё тело! Оно буквально пульсировало. Меня шатало. Глаза превратились в две щелочки. Белок стал розовым. Неожиданно появились другие каучсерферы, и мы куда-то поехали… Дальше все в раскадровке… Первый кадр: я балансирую на самом краю обрыва с видом на весь Сан-Франциско и истерично смеюсь. Второй: мы стоим в гигантском парнике с марихуаной, и я делаю фото своей довольной морды в кустах. Третий: я узнаю, что нахожусь в доме, где впервые кто-то остановился по программе каучсерфинга, и сам Кейси Фентон, создатель этой компании, тут был. На стене висела его фотография валяющимся на диване, на котором теперь сидела я. Остальное я не помню, но, когда проснулась на следующий день, пообещала себе впредь быть осторожнее с дозами.

Весь следующий день я гуляла по Сан-Франциско.

Днем мне позвонил Роб. Он узнал, что я живу по каучсерфингу, и предложил местечко получше, отдав свой пентхаус в самом, на хрен, центре города. Это был маленький домик, собственноручно построенный им на крыше здания. Все стены представляли собой одно большое окно. Внутри были диванчик, кровать, маленький душ с туалетом, проигрыватель для винила и две гитары. Мечта. За свою доброту Роб предложил такую расплату: через месяц я должна была прислать ему из Москвы видео, где играю выученную песню Эди Седжвик. Меня такая цена устроила. Он отдал мне ключ, и я отправилась изучать город. На улице проходило несколько демонстраций, которые утверждали, что здания Всемирного торгового центра были взорваны правительством. Черные танцуют чечетку, толпа аплодирует, голые раскрашенные девушки пропагандируют мир… Неподалеку от них стоял афроамериканец в кепке и держал в руках картонный плакат на палке с надписью «JESUS CHRIST LOVES YOU». Мы улыбнулись друг другу, и я пошла дальше. На перекрестке сидели два музыканта. Тот, что с рыжей копной волос, Джереми, играл на маленькой гитаре и пел. На его шее крепилось железное приспособление, удерживающее губную гармошку. Второй, Патрик, был помельче, с усами и в очках, он сидел на коробке, в которую отбивал ритм ногами, а в руках у него была доска для стирки, по которой он водил пальцами. На пальцах были закреплены железки, которые создавали звук. Я встала как вкопанная, завороженная их приспособлениями, мы подружились. По счастливому случаю в тот вечер у них был концерт, на который меня и пригласили. Я чуть не сломала ноги, пока поднялась на три холма вверх!

Ребята были фееричны! В час ночи они сделали перерыв, и мы все вместе ушли за угол бара. Пианист вытащил коробочку для лекарств с понедельным названием ячеек и достал большой кулек травки из «пятницы». Парни пустили трубку с травой по кругу. Я с трудом понимала, о чем они все говорят, но одно поняла точно: я нравилась Джереми.

Бар назывался «Boom Boom Room». Если будешь в Сан-Фране, советую – там плохой музыки не бывает. В дверях меня остановил охранник и отказался пускать в бар без паспорта, как бы я ни молила. Американцы неприступны, когда речь идет о предъявлении ID. Возвращаться домой по холмам Сан-Франциско – так себе удовольствие. Карта на телефоне может показать, что идти 10 минут, а на самом деле путь займет полчаса. Я злобно ответила, что вернусь и ткну ему в лицо датой своего рождения, чтоб ему, мол, было стыдно. В качестве извинения он пообещал мне коктейль за свой счет. Спустя час с «Малибу Санрайз» в руке я нашла единственный свободный стульчик у барной стойки и уставилась на Джереми. Под громкие аплодисменты и посвистывания он сказал в микрофон:

«Следующая песня посвящается одной особенной русской девушке!»

И они заиграли песню «Битлз», начало которой ни с чем не перепутаешь…

 
I’ve just seen a face,
I can’t forget the time or place
That we’d just met.
She’s just the girl for me
And I want all the world to see
We’ve met.
 

Никогда раньше красивые мальчики не посвящали мне песен со сцены. Ребята были фееричны! В час ночи они сделали перерыв, и мы все вместе ушли за угол бара. Парни пустили трубку с травой по кругу. Я с трудом понимала, о чем они все говорят, но одно поняла точно: я нравилась Джереми. Он не спускал с меня глаз. История о том, что я только что пересекла в одиночку Штаты, привела его в дикий восторг. Музыканты всегда влюбляются в мой образ жизни. Какими бы свободными они ни были, их путешествия ограничиваются турне по самым крупным городам. Да и в тех городах у них не бывает возможности действительно узнать место и раствориться в нем. Они привязаны к плотному графику и остальным музыкантам. Моя свобода манила их как что-то, о чем они всегда мечтали, к чему всегда стремились, но чего почему-то не получили.

Всю молодость я буду крутиться вокруг музыкантов. При этом я никогда не буду помышлять всерьез с ними встречаться. Не нужно было даже пробовать, чтобы понять, что жизнь девушки музыканта (не дай бог еще и солиста, а только с солистами я всегда и крутилась) – сущий ад, состоящий из самопожертвования, ревности и бедности. У первой хипарки на Руси, певицы и переводчицы Керуака, есть отличная песня на этот счет под названием «Кто дружит с музыкантами – знает толк». И действительно, когда с ними дружишь, это всегда бесплатный вход, секс, наркотики и рок-н-ролл. А вот для тех, кто хотел с ними встречаться, в той же песне есть отличные слова:

 
«Люби гитариста – триста слез.
Люби гармониста – объешься колес.
Люби барабанщика – жизнь-борьба.
Люби трубача, и тебе труба».
 

Не знаю, как ребята играли после такого количества травы, потому что меня убило напрочь. После шоу мы с Джереми пошли ко мне. Поймите меня правильно, спать одной в этом пентхаусе очень холодно.

– Так куда нам идти?

– Вперед, навстречу звездам! – выкрикнула я, заплетаясь в собственных ногах.

– Навстречу звездам?

– Навстречу звездам! Увидишь звезды, значит, мы пришли.

Как можно догадаться, если в одну сторону ты поднимаешься по крутым холмам, на обратном пути должен быть шикарный вид сверху. На улице был час ночи, и все дороги были пусты. Мы шли змейкой, накуренные в хлам, постоянно натыкаясь друг на друга. Выйдя на пустой перекресток с наилучшим видом на весь ночной Сан-Франциско, мы стали танцевать вальс с закрытыми глазами. Джереми был в пиджаке, а я в платье, и мне казалось, что в тот момент луна замерла над нами, просто чтобы порадоваться вместе с нами всей этой красоте.

Дальше я использую прием стандартной книги о любви, где, как только у главных героев что-то наметилось и они легли в постель, следующая глава начинается с «Белла проснулась от того, что солнце светило ей в лицо», и ты думаешь, что с твоей книгой что-то не так, листая туда-обратно в надежде, что эти странички склеились… Итак, я проснулась от того, что солнце светило мне в глаза. Ну и это неудивительно, собственно, когда все стены из стекла.

Это был самый чудный и романтичный день, какой просто мог быть. В лучах утреннего солнца Джереми сыграл мне еще пару песенок, мы вышли из дома, купили кофе и бублики и пошли завтракать на лавочку рядом с мостом. Я кормила птичек хлебом и грелась под солнцем, делая вид, что все пучком и что никуда я не улетаю завтра утром.

– Ты мне нравишься.

– А?

– Тебе нет дела до денег. И делаешь, и говоришь, что хочешь. Взяла, села в самолет и прилетела. Бросила дом.

– Для меня дом – это друзья. Я давно перестала привязываться к местам. Люди – вот пункт назначения. К ним я вернусь. До страны мне нет дела. На страну мне насрать.

– Как в моей любимой песенке. Home is whenever I’m with you.

Мы несколько часов гуляли вдоль набережной по Марин-стрит, держась за руки. Я испытывала чувство подлинной свободы вперемешку с простым девчачьим счастьем – идти за руку с мальчиком, от которого по коже мурашки.

– Знаешь, мне иногда кажется, что я потеряла способность любить. Когда две мои истории не закончились хеппи-эндом, мне пришлось оба раза забыть про чувства и научиться вместо этого любить себя.

– Same shit. Я начал забывать, как это – с кем-то встречаться. И теперь уже не знаю, скучаю ли я по этому или нет. Так у меня остается все свободное время на музыку, всю энергию я вкладываю в дело. А это ведь тоже любовь?

– Однозначно! Думаю, я уже не смогу так самозабвенно за кем-то гоняться. Я боюсь, что буду плохой девушкой. Что буду изменять, пренебрегать человеком и тогда сама себя начну презирать. Ты когда-нибудь изменял?

– Нет. Для меня не существует измены. Если я с кем-то, значит, с кем-то. Когда у меня была девушка, меня не интересовал никто другой. А потом она уехала учиться в другой штат, и все кончилось. Я накопил денег, приехал к ней через месяц, и буквально через несколько дней мы расстались.

– Кто-то сказал мне, что, если любишь, не уедешь.

– Думаешь, это так?

– Понятия не имею…

– Зная тебя, мне кажется, все, что тебе нужно, – это просто слушать своё чутье. In my eyes you can do no wrong.

– Какая красивая фраза…

Через пару месяцев Джереми запишет песню, начинающуюся со слов «I’ve got so much love to give you. In my eyes you can do no wrong», которая станет моей любимой. Я постеснялась спросить, посвящалась ли она мне.

Пришло время опять прощаться. Мы сидели у воды, почти рядом с Голден Гейт, на больших камнях.

– Ты, пожалуй, одна из самых интересных моих историй, – сказал он в заключение.

Мы выкурили по сигарете на прощанье, и я отдала ему целую пачку «Данхилл» для их единственного заядлого куряги: барабанщика.

Из Сан-Франциско я улетела в Нью-Йорк. Я не успела узнать Сан-Фран как следует, но у меня было четкое ощущение, что я здесь уже жила и что еще сюда вернусь. Ритм Нью-Йорка вновь захватил меня. Каждый раз, когда возвращаешься в Нью-Йорк, моментально задаешься вопросом, почему ты вообще уезжал. Нью-Йорк – мой самый состоятельный любовник. Самостоятельный, с прекрасным чувством вкуса, галантный и вечно занятой. Я пыталась запомнить каждый его звук, каждый отблеск на асфальте от проезжающей машины. Это был мой самый страстный роман. Роман с городом, в котором я никогда не задерживалась больше десяти дней. Наверное, поэтому мы так сильно друг друга любили.