Текст книги "Воспоминания. Из жизни Государственного совета 1907–1917 гг."

Государственный совет в то время еще не имел своего собственного помещения, так как перестройка Мариинского дворца еще не была закончена. Заседания Совета происходили в здании С[анкт]-П[етер] б[ургского] дворянского собрания[207]207
  Орган дворянского сословного самоуправления в Российской империи в 1785–1917 гг.


[Закрыть] на Михайловской площади, обыкновенно два раза в неделю.

В составе Совета к этому времени уже совершено определенно сложились три группы. Наиболее многочисленной из них была группа центра[208]208
  Группа центра образована в мае 1906 г. из умеренно-либеральных членов октябристского толка Государственного совета на базе следующих принципов: дальнейшее развитие конституционно-монархических начал, самоуправления, народного образования, нравственности и патриотизма, целостность и неделимость государства при условии признания равноправия и культурного своеобразия населявших Россию народов и народностей, проведение экономических реформ для подъема благосостояния населения, свобода совести и вероисповеданий. Насчитывала 93 члена в 1907 г. (33 члена по назначению и 60 – выборные от земства, съездов землевладельцев, дворянских обществ, торговли и т. д.), 83 члена в 1910 г., 63 члена в 1913 г., 51 член в 1917 г. Члены группы были весьма разнородны по своим политическим воззрениям. Внутри группы возникли несколько подгрупп, голосовавших отдельно от основной группы по ряду проблем: «нейдгартцы» или «правый центр», польское «коло» и немецкая «прибалтийская». Наиболее дисциплинированной и самостоятельной была подгруппа правого центра (15–20 членов) во главе с шурином П.А. Столыпина А. Б. Нейдгартом, занимавшая правые позиции по национальным и религиозным вопросам, в марте 1911 г. вышла из группы центра. Польское «коло» составили поляки, избранные преимущественно от польских, литовских, западных и юго-западных губерний (14–17 членов). Это крупные, консервативно настроенные землевладельцы, расходившиеся с правыми в национальной и вероисповедной политике. Немецкую «прибалтийскую» подгруппу составили четыре немца от землевладельцев и дворянства прибалтийских губерний. Основная группа допускала возможность изменений при условии их постепенности, но была чужда оппозиционности. Треть основной группы составили члены по назначению. В 1909–1912 гг. из основной подгруппы выделялась еще торгово-промышленная подгруппа, объединявшая промышленников и финансистов, голосовавших исходя из собственных и корпоративных интересов. В 1915–1917 гг. примкнула и возглавила в Госсовете Прогрессивный блок, тем самым превратившись в фактическую оппозицию. Именно их позиция определяла исход голосования в тот период. Главы группы: А. С. Ермолаев (1906–1907), князь П.Н. Трубецкой (1907–1911), А. А. Сабуров (1912–1913), В. В. Меллер-Закомельский (1913–1917). В 1910 г. численность группы центра сократилась до 83 чел., в 1913 г. – до 63, в 1917 г. – до 51.


[Закрыть], возглавлявшаяся кн[язем] П.Н. Трубецким. Следующей по численности была правая группа[209]209
  Правая группа была создана преимущественно из членов по назначению в мае 1906 г. с целью защиты неограниченной монархической власти. Правые выступали за авторитарные методы государственного управления, сохранение господствующего положения православной церкви, сословного и национального неравенства. Численность группы постоянно возрастала: 1906 г. – 56 членов, 1910-й – 77 членов, 1915-й – 70 членов, в феврале 1917 г. – 71 член. Участники делились на крайнее и умеренное течения. Крайне правые были в принципе против реформ. Умеренные допускали либерализацию власти в определенных рамках и требовали ограничения бюрократии, поддержали реформу крестьянского землевладения, проекты о расширении начального образования. Крайне правые выступили против расширения веротерпимости, против проектов об охране енаемного труда, против реформы местного суда, добились отклонения думских проектов об установлении министерского контроля над церковноприходскими школами. В большинстве случаев правые выступали против введения земского самоуправления на окраинах. В годы мировой войны правая группа оказалась единственной фракцией, поддержавшей правительство. Ее возглавляли: С. С. Гончаров (крайний; 1906–1908), П.Н. Дурново (крайний; 1908–1911 и 1911–1915), П.П. Кобылинский (крайний; 1911), А. А. Бобринский (умеренный; 1915–1916), И. Г. Щегловитов (умеренный; 1916), А. Ф. Трепов (умеренный; 1917).


[Закрыть], во главе которой стоял бывший министр внутренних дел П. Н. Дурново. Совсем малочисленной была левая группа[210]210
  Академическая, или левая, группа возникла в Государственном совете в апреле-мае 1906 г. по инициативе членов кадетской партии, попавших в состав Государственного совета. Группа состояла из выборных членов, в основном от науки и земского самоуправления. Ее численность колебалась в пределах 10–20 членов. Группа выступала за либеральные реформы: расширение прав законодательных палат, равноправие национальностей и сословий, расширение веротерпимости и прав местного самоуправления, развитие народного образования, сохранение автономии Финляндии, реформу местного суда и т. п. В 1915 г. вошла в Прогрессивный блок.


[Закрыть], куда в это время входили, наряду с представителями ученой курии, некоторые представители земств[211]211
  Земство – обобщенное название выборных органов местного самоуправления, введенных земской реформой 1864 г. Земские учреждения делились на распорядительные органы – губернские или уездные земские собрания из земских гласных и исполнительные органы – губернские и уездные управы. Собрания состояли из земских гласных, избираемых на три года по трем куриям: уездных землевладельцев, владельцев городской недвижимости и представителей сельских обществ. Управы включали председателя и несколько членов, которые руководили земской практической деятельностью. Земства занимались народным образованием, здравоохранением, строительством дорог, ветеринарией и др., содействовали развитию крестьянского хозяйства, кустарных промыслов и т. д. Они строили и содержали земские школы, больницы, фельдшерские пункты, аптеки, развивали и агрономическую службу, продавали со скидкой сельскохозяйственные машины и т. д. Для осуществления деятельности нанимали служащих: учителей, врачей, фельдшеров, агрономов, статистиков и др. (т. н. «третий элемент»). Министерство внутренних дел и губернаторы имели право отменять решения земства. К 1914 г. были введены в 43 губерниях. Ликвидированы в 1918 г.


[Закрыть], один из представителей дворянства (кн[язь] И. Г. Чавчавадзе) и один представитель от торгово-промышленной курии (П. О. Гукасов). Всего нас было 18 человек, считая в том числе и М.А. Стаховича, примыкавшего к нашей группе, но формально не вступившего в нее. При общем числе членов Государственного совета в 196 человек мы составляли, таким образом, не более 9 %, или, если считать одних выборных членов, 18 % выборного состава Совета.

Нельзя не отметить в связи со сказанным одной характерной особенности нашей группы. За все время существования преобразованного Государственного совета ни разу ни один из членов Совета по назначению не рискнул не только открыто вступить в нашу группу, но даже принимать по личному приглашению участие в совещаниях ее. Это вовсе не означало, чтобы среди членов по назначению не было лиц, определенно сочувствовавших нам. Назову хотя бы покойного директора Публичной библиотеки Д. Ф. Кобеко, который как-то в частном разговоре с покойным профессором, бароном А. Э. Нольде пустил даже крылатое слово, что «единственные порядочные люди в Государственном совете – это 18 левых». Думается, он этим хотел подчеркнуть, что мы не грешили тем необузданным оппортунизмом, который был широко распространен в остальных группах. Но эта мысль была выражена достаточно неосторожно. Со временем она просочилась и сыграла свою роль при переводе его в роль неприсутствующих членов Совета[212]212
  Для неприсутствующих членов Совета участие в его деятельности было не обязательным.


[Закрыть]. Внутренне близко к нашей группе стоял и А. Ф. Кони. Бывали и другие «тайнобрачные», как мы их шутя называли, которые иногда оказывали нам существенную поддержку как при выборах в комиссии, так и при тайных голосованиях по поводу отдельных законопроектов и наших поправок к ним. Самым видным из них был никто иной, как гр[аф] С. Ю. Витте. Открыто он всегда весьма решительно отмежевывался от нас. Это не мешало ему под сурдинку довольно-таки часто подавать наш список кандидатов при выборах в разные постоянные и особые комиссии.

Со временем число групп, как официально назвались отдельные фракции Государственного совета, возросло. С самого начала в составе центра в качестве самостоятельной, по существу, подгруппы объединилось польское коло[213]213
  Польское коло (kolo польск. – круг) – название подгруппы польских депутатов в группе центра в Государственном совете. Насчитывала 17 членов консервативных взглядов, избранных от землевладельцев польских, литовских, западных и юго-западных губерний, а также от промышленности и торговли. От правых отличались всего лишь иными взглядами в национальной и вероисповедной политике.


[Закрыть]. Несколько позднее из группы центра формально выделился в качестве самостоятельной группы, к которой присоединились и несколько членов группы правых, т[ак] наз[ываемый] правый центр во главе с членом Государственного совета А. Б. Нейдгартом[214]214
  В мемуарах Д.Д. Гримм использует два распространенных написания этой фамилии – «Нейдгарт» и «Нейдгардт».


[Закрыть], свойственником премьер-министра П.А. Столыпина. Наименование группы правым центром как-то не привилось к ней. Членов этой группы просто называли нейдгартовцами[215]215
  Нейдгартовцы – кружок правых (15–20 членов) во главе с шурином П.А. Столыпина А.Б. Нейдгартом в группе центра Государственного совета. В 1911 г. вышли из группы центра, образовав группу правого центра. Костяк группы состоял из выборных членов Совета. Блокируясь попеременно с группой центра и с группой правых до 1915 г., правый центр оказывал влияние на исход голосования.


[Закрыть].

По идеологии своей эта группа, пожалуй, ближе всего подходила к фракции националистов Государственной думы[216]216
  Вероятно, речь идет о группе правых в Государственном совете.


[Закрыть]. Значительно позднее сформировалась еще одна группа – группа беспартийных[217]217
  В декабре 1910 г. беспартийные члены Государственного совета (в основном члены по назначению) создали кружок внепартийного объединения для прохождения в комиссии. В него вошли также некоторые правые и центристы. До войны был аморфным объединением. В годы войны произошло усиление умеренно-либеральных элементов, благодаря которым кружок фактически примкнул к Прогрессивному блоку. Председатели кружка – барон Ю. А. Икскуль фон Гильденбант (Гильденбандт) (1910–1911), князь Б. А. Васильчиков (1911–1917) и граф В. Н. Коковцов (1917).


[Закрыть]. Главную роль в ней играли А. Ф. Кони и бывший государственный секретарь барон Ю. А. Икскуль фон Гильденбант. Эта группа, будучи лишена какой-либо определенной политической окраски, объединяла самые разнообразные элементы и не имела никакого самостоятельного политического лица. Единственная реальная ее функция заключалась в том, чтобы обеспечить ее членам возможность попадать в комиссии.

Первой задачей нашей левой группы в ее обновленном составе являлось конституирование группы. На место председателя ее, по общему молчаливому уговору, естественно, выдвигалась фигура долголетнего, испытанного общественного деятеля, кристально чистого, обладавшего огромным опытом в ведении общественных дел и непререкаемым авторитетом Д. Н. Шипова, избранника Московского земства. Однако сам Дмитрий Николаевич самым решительным и бесповоротным образом снял свою кандидатуру, ссылаясь на свои годы и на необходимость постоянного пребывания в Москве; это лишало его возможности регулярно посещать заседания Государственного совета, на который он приезжал лишь изредка, в случаях особой необходимости, по специальному вызову. С сокрушением пришлось уступить ему. В результатах дальнейших переговоров председателем группы был избран я, занимавший в то время должность декана юридического факультета Петроградского университета.

Далее предстояла задача наметить кандидатов в члены трех постоянных комиссий Государственного совета, установленных его Наказом, – в комиссию законодательных предложений, финансовую, и личного состава, и внутреннего распорядка. Выборы в эти комиссии происходили на начале пропорционального представительства групп. Комиссия законодательных предложений подвергала предварительному рассмотрению все поступавшие из Государственной думы законопроекты, для которых не считалось необходимым избрание особой комиссии. В нее были избраны М.М. Ковалевский и, кажется, М.А. Стахович. Финансовая комиссия ведала бюджетные вопросы и все вообще финансовые законы. В нее же передавались на заключение и всякие другие законы, поскольку они имели отношение к финансовой части, по предварительном рассмотрении их комиссией законодательных предположений или подлежащей особой комиссией. В эту комиссию от нашей группы были избраны А. В. Васильев, П. О. Гукасов, Каменский и В. Н. Юмашев[218]218
  Правильно Л. В. Юмашев.


[Закрыть]. Ведению комиссии личного состава и внутреннего распорядка подлежали вопросы о проверке мандатов выборных членов Государственного совета, вопросы о временном устранении и о признании выбывшими выборных членов, равно как т[ак] называемые] вопросы внутреннего распорядка, в частности вопросы, связанные с Наказом, выработанным Государственным советом. В эту комиссию как юрист был избран я. Сверх того, довольно неожиданно для нас, не ожидавших, что в эту малочисленную комиссию (всего 10 человек) нам удастся провести двух членов, попал и представитель от Пермского земства Каменский.

Работы в комиссии законодательных предложений и финансовой комиссии в течение второй сессии Государственного совета, ввиду кратковременного существования и Второй Государственной думы, оказалось немного. Но зато комиссия личного состава, против ожидания, на первых же порах заработала полным ходом. При этом сразу обнаружилось, что участие в этой комиссии для нашей левой группы имеет очень важное практическое значение. Правда, проверка мандатов выборных членов произошла без всяких трений. Эта проверка и в последующие сессии редко вызывала споры, хотя совсем без них не обходилось. Так, помнится, в одной из последующих сессий имел место случай кассации мандата одного члена Государственного совета, избранного съездом землевладельцем Астраханской губернии. Землевладельцев, которые удовлетворяли высокому земельному цензу, установленному для выборов в неземских губерниях, в этой губернии всего было что-то около десяти. Но и они не все были оповещены о дне съезда. На съезд явились только 3 или 4 избирателя, по особому приглашению самого кандидата, который и был ими избран. Выборы комиссией единогласно были признаны недействительными, и общее собрание, согласно заключению комиссии, подавляющим большинством голосов кассировало их. Другой случай имел место несколько позднее. В Донской области съездом землевладельцев было избрано, вопреки закону (ст. 20, п. 4 Учреждения] Государственного] сов[ета]), лицо, занимавшее чисто полицейскую должность окружного[219]219
  Здесь текст обрывается. Следующие страницы рукописи, как было сказано во вступительной статье Т. К. Шор, потеряны.


[Закрыть].

Состав нашей прогрессивной группы менялся каждые три года, в связи с выбытием всех членов от земства и выбытием по жребию одной трети остальных двух курий, академической и торгово-промышленной. Выбывающие по жребию члены Совета переизбирались или заменялись новыми. Те и другие уже не подлежали жеребьевке, предусмотренной законом лишь на время первого девятилетия существования преобразованного Государственного совета, а избирались в общем порядке на 9 лет. Колебания в общем численном составе группы происходили главным образом за счет земского представительства: число членов от земства, вступавших в нашу группу, то уменьшалось, то опять увеличивалось, не превышая, в общем, скромной нормы в 7–8 человек. Академическая курия, за одним, весьма кратковременным (всего несколько месяцев) исключением, оставалась стационарный, сохраняя до самого конца свой определенно прогрессивный состав. Ко времени февральского переворота 1917 г. она состояла из трех академиков: В. И. Вернадского, М. А. Дьяконова и С.Ф. Ольденбурга и трех профессоров: А. В. Васильева, Д.Д. Гримма и кн[язя] Е. Н. Трубецкого. Число членов от торгово-промышленной группы даже несколько увеличилось, дойдя до четырех (П. О. Гукасов, Е.Л. Зубашев, Лаптев и Вейнштейн). Общее число членов группы к этому времени составляло опять 18 человек. Сверх вышеназванных шести членов академической группы и четырех членов торгово-промышленной курии в нее входили восемь представителей от земства: Н. Н. Глебов, И. Г. Каменский, С. С. Крым, Н. Н. Марин, гр[аф] А. П. Толстой, В.П. Энгельгардт, Л. В. Юмашев и примыкающий к группе М. А.Стахович.

Наиболее бурной за все время существования преобразованного Государственного совета была история академического представительства. Оно представляло собою наиболее активную часть всей нашей группы и в значительной мере определяло общий дух и тактику ее. Естественно, что мы не могли пользоваться особым расположением Министерства народного просвещения, в ведении которого находились Академия наук и университеты. Мало того, министерство как бы ощущало некоторую долю собственной вины в том, что представительство названых ученых коллегий сплошь оказалось в столь неблагонадежных с точки зрения высшего правительства руках.

Попытка создать противовес против академической группы путем назначения членами Государственного совета ряда лиц из среды т[ак] называемой] правой профессуры не дала ожидаемых результатов. Правда, большинство из них держалось строго в стороне от нас. Но никакой контргруппы под определенным «правым» знаменем этим путем все же не удалось создать. Мало того, даже такой определенно правый член, как Д. И. Пихно, временами, как, напр[имер], в вопросе о сооружении Амурской железной дороги[220]220
  Амурская железная дорога – казенная железная дорога, участок Транссибирской магистрали от Куэнги до Хабаровска, построенный в 1906–1916 гг. Проходила по территории Забайкальской и Амурской областей. Общая протяженность железной дороги составила более 2 тыс. км.


[Закрыть], проявлял несвойственную членам Совета по назначению самостоятельность и явную оппозиционность. А В. И. Сергеевич даже в таком боевом вопросе, каким стал финляндский вопрос, во время прохождения закона об общегосударственном законодательстве для Финляндии выступил, хотя и в очень осторожной и завуалированной форме, против этого злосчастного закона.

Не повлияло в желательном смысле и то, что Министерство народного просвещения, которое в первое время 1905–1906 гг. совершенно растерялось и предоставило университетам самим справляться, как могли, с разбушевавшейся студенческой стихией, – начиная с 1907 г. изменило курс и вновь стало прибирать университеты к своим рукам.

Новый курс проявился в трех главных направлениях. Еще при благожелательном по существу, но совершенно чуждом университетской жизни министре П. М. ф[он] Кауфман-Туркестанском начали бороться со студенческими представительством в университетах. Университеты тщетно указывали, что профессура, которая весьма неосновательно считалась виновницей всех студенческих беспорядков, сможет бороться с ними с определенными шансами на успех только благодаря наличию организованного, легального студенческого представительства, в составе которого отражаются не одни только крайне радикальные и революционные, но и более уравновешенные течения; что немыслимо сколько-нибудь плодотворное влияние и воздействие на неорганизованную и в силу этого одного совершенно безответственную общую массу студенчества как таковую; что упразднение легального студенческого представительства непременно должно повлечь за собою крайнюю радикализацию и переход студенческих организаций в подполье; что бороться с эти подпольем окажется не под силу ни профессуре, ни более уравновешенным элементам в среде самого студенчества. Всем этим указаниям не верили, и все легальные студенческие организации, кроме научных кружков, были упразднены при министре А. Н. Шварце, человеке лично честном, но бездушном формалисте, лишенном всякого общественного кругозора.

Параллельно с этим министерство, вопреки духу высочайшего указа об автономии 27 августа 1905 г.[221]221
  27 августа 1905 г. был издан указ «О введении в действие временных правил об управлении высшими учебными заведениями Министерства народного просвещения». Указом вводилась выборность ректора и деканов с последующим их утверждением «в установленном порядке». Советам университетов поручались «заботы о поддержании правильного хода учебной жизни». Был восстановлен университетский суд (ПСЗРИ. Собрание третье. Т. XXV. 1905. Отделение I. № 26692. СПб, 1908. С. 658–659).


[Закрыть], изданного в бытность министром народного просвещения бывшего начальника академии Генерального штаба ген[ерал]-лейт[енанта] Глазова, – с 1907 г. стало прибегать к ограниченному толкованию прав университетских советов в деле избрания профессоров и к замещению профессорских вакансий в возрастающем числе случаев в порядке непосредственного назначения профессоров правого направления.

Не довольствуясь этим, Министерство народного просвещения при министрах П.М. ф[он] Кауфман-Туркестанском и А. Н. Шварце открыло поход против выборных ректоров, занимавших эту должность в 1905–1906 гг.; их стали обвинять в бездействии власти, проявленном ими в бурное время. При министре ф[он] Кауфмане начато было дело против ректора Новороссийского университета Занчевского; он был предан суду особого присутствия при Правительствующем] сенате по делам о должностных преступлениях и отрешен от должности. При министре Шварце та же участь постигла ректора Юрьевского университета Е. В. Пассека. С таким же основанием можно было бы предать суду всех выборных ректоров и директоров высших учебных заведений, занимавших эту должность в течение указанного времени, независимо от их левизны или правизны. И не только их, но и глав всех ведомств, в ведении которых находились в то время те или иные высшие учебные заведения: все министры тогда умывали руки и проснулись только после того, как революционная волна схлынула.

Все это ухудшало и затрудняло положение дел в университетах, вызывало протест и раздражение, но не меняло в сколько-нибудь существенных чертах течения жизни в высших учебных заведениях: последнее обусловливалось причинами общего характера, с последствиями которых профессура была бессильна бороться. С другой стороны, все эти меры не оказывали влияния на состав академического представительства в Государственном совете: он неизменно оставался прогрессивным.

Тогда было решено прибегнуть к более решительным мерам и отказаться от флера формальной законности, которым прикрывались при министрах ф[он] Кауфмане и Шварце. Эта задача выпала на долю недоброй памяти министра Л. А. Кассо и товарища его, барона М. А. Таубе. Наступила эра бессмысленного, преступного разрушения русских университетов. Она отозвалась и на нашем академическом представительстве в Государственном совете.

Первый удар был нанесен ему в 1911 г. В составе академической курии числились в то время два члена, избранных из числа выборщиков по Московскому университету, – ректор университета А. А. Мануйлов и ординарный профессор, академик В. И. Вернадский.

Как известно, в конце 1910-го и в начале 1911 г. в ряде русских университетов, в особенности же в Московском и Петроградском, происходили очень крупные студенческие беспорядки. Студенческие сходки объявляли учебные забастовки, которые проводились насильственным образом при помощи использования забастовщиками самых отвратительных форм химической обструкции на лекциях и в коридорах университетских зданий. Ходатайства университетских советов о закрытии университетов на целый семестр – мера, которая была применена в весеннем семестре 1906 г. и в то время вполне себя оправдала, – были решительно отклонены. Реальное значение этой меры состояло не только в том, что она давала учащейся молодежи время опомниться; она вместе с тем влекла за собою потерю учебного года со всеми связанными с этим последствиями: срок окончания университета отодвигался на целый год, выдача стипендий приостанавливалась, льготы по отбыванию воинской повинности утрачивались; огромное большинство студенчества, не сочувствовавшее студенческим беспорядкам, но вместе с тем лишенное всякой организации, чисто пассивно воспринимавшее их как какое-то стихийное зло, пробуждалось от своей спячки; революционные элементы в студенчестве утрачивали почву для агитации, и неопределенные симпатии к ним в инертной общей массе, падкой до громких слов, пока это не грозило никакими личными неприятностями, быстро улетучивались; крайние элементы теряли кредит не только в глазах массы студенчества, но и в собственной среде, и поневоле угомонялись, дабы не обнаружить воочию собственное численное ничтожество: сознательный идеализм и жертвенность всегда и везде удел немногих, у массы в таких случаях преобладает инстинкт самосохранения и расчет на безнаказанность. Недаром вожаки во время студенческих беспорядков обычно умели осторожно прятаться за спины своих жертв, в минуты эмоционального экстаза ставивших на карту все свое будущее. Предлагавшаяся университетами мера имела за себя и то еще, что таким путем открывалась возможность ликвидировать студенческие беспорядки не только без массовых случайных жертв, но и без внесения новой тревоги в широкие общественные круги, плохо разбиравшиеся в истинном положении дел в университетах. Нормальная учебная жизнь в университетах, конечно, прервалась. Но университетам в этом отношении нечего было терять: нормального течения занятий при создавшейся атмосфере все равно нельзя было ожидать: огромная масса студенчества, как только начинались серьезные беспорядки, бесследно исчезала из университета из опасения попасть по недоразумению в руки полиции, призываемой для прекращения беспорядков; читать в пустующих аудиториях минимальному числу студентов, подвергавшихся к тому же нападкам и опасности отравления вредными для здоровья газами со стороны забастовщиков-обструкционистов и одновременно опасности случайного ареста со стороны полиции, даже в лучшем случае сводило преподавание к фикции и не имело внутреннего смысла. Кстати сказать, для профессуры, которая в глазах правительства являлась чуть ли не единственной виновницей беспорядков, перерыв занятий отнюдь не являлся удобным или тем более желанным выходом: не говоря уже об идеалистических мотивах, такой перерыв занятий на целый семестр при существовавшей в то время гонорарной системе для нее был связан с серьезными материальными жертвами. Профессура, однако, не колеблясь, шла на них; она не желала propter vitam vivendi perdere causas[222]222
  «Propter vitam vivendi perdere causas» (лат.) – «Ради жизни утратить смысл жизни»; строчка из стихотворения Ювенала (Сатиры, VIII, 83–84).


[Закрыть], не хотела из-за материальных соображений пожертвовать внутренним смыслом университетского преподавания.

Я пишу это в полном сознании ответственности за каждое сказанное мною слово. Мне, как тогдашнему ректору Петроградского университета, истинное положение в университете и общее настроение профессуры было совершенно ясно. Я не стану утверждать, что среди профессоров и, в частности, среди т[ак] называемых] младших университетских преподавателей, не было вовсе безответственных элементов, горячих голов, не отдающих себе отчета в серьезности положения. Мне самому приходилось некоторых из них удерживать от необдуманных шагов. Но я определенно утверждаю, что подавляющее большинство профессуры и младших преподавателей, независимо от политической окраски, было абсолютно лояльно и ставило жизненные интересы университета вне всяких политических симпатий и антипатий. Этого, между прочим, не мог не знать барон М. А. Таубе, который в то время состоял еще профессором Петроградского университета. (Он был назначен товарищем министра лишь в марте или апреле, точно не помню, того же 1911 г.)

Правительство, которое в то время возглавлялось П. А. Столыпиным, до крайности обострило положение изданием Правил от 11 января 1911 г.[223]223
  Постановлением Совета министров от 11 января 1911 г. было введено совместное управление университетами ректором и градоначальником, что было воспринято либерально настроенной общественностью как фактическую ликвидацию автономии высших учебных заведений. Тогда же был издан циркуляр Министерства народного просвещения «О временном недопущении публичных и частных студенческих собраний в стенах высших учебных заведений».


[Закрыть] Вся борьба со студенческими беспорядками возлагалась им на местные органы Министерства внутренних дел в лице губернаторов, градоначальников[224]224
  Градоначальник – в дореволюционной России должностное лицо, управлявшее градоначальством (городом с прилегающими землями), выделенным из губернского подчинения в отдельную административную единицу вследствие его особого значения или географического положения (Петербург, Москва, Одесса и др.). Градоначальник назначался императором лично или по представлению Министерства внутренних дел и непосредственно подчинялся министру внутренних дел. Он имел права губернатора по надзору за городским самоуправлением (руководство городской полицией, обеспечение надзора за торговлей, почтой, судоходством, состоянием публичных, крепостных и портовых зданий). В просторечии – глава дореволюционного города вообще.


[Закрыть] и подчиненной им полиции; они уполномочивались принимать все признаваемые ими необходимыми меры, не сносясь с университетским начальством; мнения ректоров и университетских советов никто не спрашивал, и с ними совершенно не считались; вместе с тем, однако, ректоры и университетские советы продолжали считаться ответственными за тишину и спокойствие в университетах.

Начавшиеся в декабре 1910 г. беспорядки, как это нужно было предвидеть, возобновлялись с удвоенной силой в январе 1911 г. и скоро приняли самые острые формы. Нормальная жизнь в университетах замерла, аудитории опустели. Мысль о временном закрытии университетов была решительно отклонена министерством как проявление слабости и неумения или, вернее, нежелания университетов бороться с беспорядками. Вместо этого для подавления беспорядков в университетские здания была введена полиция. Произошли массовые аресты. Общество заволновалось.

Вот та почва, на которой весь президиум Московского университета в составе ректора Мануйлова, помощника ректора Мензбира и проректора Минакова, с одобрения Совета университета, подал в отставку. Министерство реагировало на это увольнением от службы всех трех названных профессоров в дисциплинарном порядке, без прошения, как будто прошений об отставке и не было подано. В ответ на такой образ действия министерства целый ряд профессоров и преподавателей университета, в том числе и В. И. Вернадский, ушел из университета[225]225
  Правительство потребовало от администрации университетов принятия строгих мер к участникам демонстраций, а от профессоров – помощи в их подавлении. В ответ прокатилась новая волна забастовок, в Петербурге городской коалиционный комитет призвал студентов бастовать весь семестр. В здания университетов была введена полиция, были арестованы и высланы сотни студентов. В связи с этими мерами ректор и оба проректора Московского университета подали в отставку, а Л. А. Кассо уволил их из университета. В знак солидарности с ректором покинули университет 130 профессоров и преподавателей. Министр лично увольнял неблагонадежных профессоров в различных университетах, назначая на их место своих ставленников, но их не хватало. В результате к концу 1911 г. из 443 университетских кафедр 146 были вакантны, для 60 из них не было кандидатур и среди приват-доцентов.


[Закрыть]. Ряды ушедших были заменены непосредственным назначением со стороны министерства новых профессоров, получивших в обществе малопочетное наименование «кассовцев».

Здесь не место разбирать, насколько целесообразным был шаг президиума Московского университета. Им, между прочим, был нарушен сговор начальников столичных высших учебных заведений, встретившихся недели за две до этого, еще перед началом нового семестра, в Петрограде. Согласно нашему сговору, мы, ввиду крайне напряженного общего положения и великой ответственности, лежавшей на нас, условились во всех серьезных случаях действовать сообща и воздерживаться от всяких индивидуальных выступлений и ответственных решений, без предварительного совместного обсуждения их.

Как бы там ни было, дело было сделано. Оставалось ждать последствий. Одним из них явилось возбуждение в Государственном совете вопроса о признании бывших профессоров Московского университета Мануйлова и Вернадского выбывшими из состава членов Совета за утратою ими профессорского ценза. Соответствующее предложение министерства было передано в комиссию личного состава. Вопрос с формальной стороны представлялся весьма запутанным. В Учреждении Государственной думы, в ст. 18-й, на которую содержалась ссылка в ст. 27-й Учреждения] Государственного] сов[ета], пункт 2-й гласил, что «член Государственной думы выбывает из ее состава в случае… 2) утраты ценза, дающего право на участие в выборах». Буквальный смысл статьи был совершенно ясен. Однако буквальный смысл данного закона, как это известно всякому образованному юристу, сам по себе, вне связи с другими постановлениями закона, является только возможным смыслом его. Весь вопрос состоял в том, являлся ли буквальный смысл статьи в данном случае истинным смыслом ее. Какой ценз имелся в виду в ст. 27 Учреждения] Государственной] думы, которая сама по себе ведь не была рассчитана на выборных членов Государственного совета, а имела в виду одних членов Государственной думы? Один ли имущественный ценз или также ценз служебный? Чтобы дать ответ на этот вопрос, достаточно было вспомнить одно: лица, состоявшие на государственной службе, в случае избрания их членами Государственной думы, по закону (ст. 351 Положения] о выб[орах] в Государственную] думу) обязаны были либо отказаться от депутатского мандата, либо уйти со службы. С другой стороны, если данное лицо, в бытность свою членом Государственной думы, получало назначение по государственной службе на должность, соединенную с определенным окладом жалованья (за исключением случая назначения такого лица министром), оно, по силе ст. 18, п. 5 Учреждения] Государственной] думы, тем самым выбывало из состава Думы. Было ясно, что ст. 18 п. 2 Учреждения] Государственной] думы ни с какой точки зрения не могла иметь в виду служебного ценза.

Независимо от этого, в отношении бывшего ректора и профессора Московского университета Мануйлова возникал еще и второй вариант: он был уволен от службы не по прошению, а в дисциплинарном порядке. Можно ли было даже при самом широком толковании понятия ценза подводить под понятие утраты ценза случай лишения профессора его служебного ценза в порядке простого начальственного усмотрения? Мог ли, в частности, закон иметь в виду предоставить одному министру народного просвещения, в отличие от всех остальных министров, подобную власть, сводившуюся к праву его устранять из состава Государственного совета любого неугодного ему выборного члена Совета из числа профессоров университета? Было опять-таки ясно, что ст. 18 п. 2 Учреждения] Государственной] думы, касавшаяся одних только членов Государственной думы, просто не могла даже предвидеть таких случаев, так как их в Думе не могло и быть.

Иначе говоря, ст. 18 п. 2 Учреждения] Государственной] думы по прямому смыслу своему никоим образом не могла служить законным основанием для признания А. А. Мануйлова выбывшим из состава Государственного совета до истечения срока его полномочий.

Мог бы еще возникнуть вопрос о допустимости распространительного толкования означенной статьи, во внимание к тому, что понятие ценза в отношении членов Государственной думы и выборных членов Государственного совета было неодинаковое. Фактически он не был выдвинут, так как большинство комиссии никакого другого, кроме буквального, толкования статьи не признавало.

Надо сказать, что и с указанной такой точки зрения распространительное толкование статьи на основании бесспорных правил юридического толкования представлялось недопустимым. Нормальными способами прекращения депутатских полномочий могли считаться, сверх истечения срока, на который избирались члены верхней и нижней палат, только два способа: добровольное сложение данным членом Думы или Совета его полномочий или смерть его. Выбытие членов из состава Думы или Совета по каким-либо иным основаниям являлось изъятием из этого общего порядка. Изъятия же из общего закона не подлежат распространительному толкованию: они требуют специальной опоры в законе.

Комиссия личного состава посмотрела на дело иначе. Она, в данном случаем, как и в вопросе о временном устранении выборных членов Государственного совета, убоялась «обманчивого непостоянства самопроизвольных толкований», о котором упоминали наши старые Основные законы времен неограниченного самодержавия. Основываясь на буквальном смысле п. 2-го ст. 18 Учреждения] Государственной] думы, комиссия большинством голосов предложила общему собранию признать члена Государственного совета А. А. Мануйлова выбывшим из состава Совета. Приложенное мною к докладу комиссии подробно мотивированное особое мнение, разумеется, никакого эффекта не произвело, и предложение Комиссии было одобрено огромным большинством общего собрания. Аналогичное постановление было вынесено и по отношению к профессору В. И. Вернадскому, положение которого, впрочем, существенно отличалось от положения А. А. Мануйлова: он был уволен от должности профессора согласно поданному им о том прошению, а не в дисциплинарном порядке, как А. А. Мануйлов.

Министр Кассо одержал полную победу. С одной стороны, он отделался от целого ряда строптивых профессоров Московского университета. С другой стороны, так сказать попутно, был установлен важный прецедент по вопросу об удалении неугодных представителей академической курии в Государственном совете путем простого увольнения их без прошения в отставку от занимаемой ими должности ординарного профессора.

Покончив с Москвой, министр принялся за чистку Петроградского университета, в первую голову юридического факультета его, состав которого был признан особенно зловредным. Более осторожная тактика названного университета, встретившая поддержку и одобрение со стороны всех без исключения начальников и профессуры многочисленным остальных высших учебных заведений, сосредоточенных в Петрограде, побудила министра избрать иные меры, нежели те, которые оказались возможными в Москве.

Наскок на Петроградский университет проявился в двух формах. С одной стороны, началась вакханалия переводов отдельных неугодных профессоров Петроградского университета в провинциальные университеты, с заменою их в порядке непосредственного назначения «кассовцами». С другой стороны, порядок замещения вакантных кафедр путем объявления конкурсов на освободившиеся кафедры и избрания профессоров факультетами и Советом университета фактически был совершенно упразднен: все вакантные кафедры стали замещаться исключительно в порядке непосредственного назначения профессоров министром.

Если вторая из указанных мер шла вразрез с духом высочайшего указа об автономии от 27 августа 1905 г., то первая, сверх того, не находила почвы даже в университетском Уставе 1884 г.; и этот чисто реакционный Устав не знал института перевода профессора из одного университета в другой помимо собственного желания и согласия переводимого профессора. К тому же эта неслыханная по дикости и безобразию мера, даже с точки зрения на нее как на меру дисциплинарного взыскания, в применении к университетским преподавателям являла собою полную бессмыслицу: если профессор не годился в качестве университетского преподавателя в одном университете, то почему он мог годиться в качестве такового в другом? С другой стороны, провинциальные университеты при такой системе переводов превращались в своего рода дисциплинарные батальоны по отношения к столичным университетам. Воистину, нужен был совершенно исключительный цинизм и чисто большевистское презрение к науке и к русским университетам, чтобы додуматься до такой меры, и чтобы решиться провести ее в жизнь.