Текст книги "Всего лишь мишени"

– Богдан.

– Будем знакомы. В журнал запишу тебя позже. А пока что поведай нам о книге, которую ты предпочтёшь обществу невежд.

– «Апокалипсис», – ответил тот, ни на секунду не задумавшись.

Илья Платонович вновь округлил глаза.

– Чтож, понятно… А что-нибудь из, скажем так, светской литературы?

– А зачем? Стоит ли тратить время на фантазии смертных?

– В самом деле… Время, увы, нельзя копить. Его можно только на что-нибудь тратить…

Но договорить он не успел. Звонок наконец-то разродился своей оглушительной трелью, и – о чудо! – в конце урока он звучит не так отвратительно, а даже как-то радостно.

– Ладно, ребята. Откройте дневники и запишите домашнее задание – написать сочинение на тему «Моя самая любимая книга». Если вам с лёгкостью удалось рассказать о ней устно, то изложить это письменно так же труда не составит. Минимальный объём – четыре страницы. А пока все свободны, жду вас на следующем уроке. По расписанию у нас русский язык.

И, не дав ему договорить, все вскочили и ломонулись к выходу.

К сожалению, на перемене в классе оставаться нельзя – окна предписано открывать для проветривания. Я бы потерпел и сквозняк – так уж не хочется торчать одному в коридоре, чувствуя на себе косые взгляды. Но учителя из класса точно уж выгонят. Потому приходится тащиться в ближайший сортир. Там, заперевшись в кабинке, можно пережить эти пятнадцать минут более-менее спокойно. Я пишу «более-менее», потому что Стас и его банда давно рассекретили моё убежище. Иногда они тоже не прочь там поторчать, чтобы втихаря покурить, закинуться насваем или посмотреть порно подальше от учительского «палева». Так что если мне не удаётся проскочить в кабинку раньше, чем они ввалятся в туалет – пиши пропало. Придётся тащиться на другие этажи, где все кабинки уже наверняка заняты.

В этот раз мне повезло – я успел защёлкнуть шпингалет как раз под рёв Стаса, будто бы бравшего туалет штурмом. Но они всё-таки догадались, где я. И тогда началось.

– Эй, Сева! – забарабанил он в перегородку. – Ты там надолго? Мне тоже нужно опорожниться! Щас не вытерплю! А-а-а!

Ага, это при том, что в остальных кабинках никого нет.

– Сева, открывай! – вторил Юрец. – Пусти нас к себе в гости.

Они повторяют это в сто пятидесятый раз. Иногда к ним присоединяются парни из других классов:

– Он там что, в толчок провалился?

– Да ну! За этой дверцей просто портал в параллельный мир.

– Ага, машина времени.

Но я делаю вид, что всего этого не слышу. Мало ли – вдруг там всё-таки не я? Стенки всё-таки не прозрачные. К тому же большинство их острот я действительно не слышу. Я затыкаю уши наушниками и врубаю на всю громкость какую-нибудь любимую песню. Например, сегодня хотелось переслушать этот момент:

 
Number me with rage —
Such a shame!
This eagerness to change —
It’s a shame!11
  Отплатить мне злобой – Какой позор! Эта готовность изменять – Это позор! (англ) – припев песни британской нью-вейв группы «Talk Talk» «Such a shame»


[Закрыть]
 

Одно плохо, что при этом можно не услышать звонок – пару раз так уже было. Хоть с опытом я уже знал, сколько песен можно прослушать за ту или иную перемену, потому успевал выйти вовремя даже и без звонка.

Но в этот раз я спохватился поздновато, а всё из-за того, что задумался о Богдане. Неужели с его приходом что-то изменится? Конечно, он явно себе на уме. Этот его ответ про «Апокалипсис» всех вогнал в ступор, и не только одного учителя. Но это лишь ещё раз доказывает – Богдан не такой, как все пацаны в нашем классе. Нет, с ними он тусоваться не будет. Они принимают только тех, кто любит шутки «за триста», матерится и считает всех девчонок шлюхами. Те, кто читает книжки, как учит новый учитель, или хотя бы не рыгает – те сразу же становятся в их глазах лузерами. Они к таким даже как к парням не относятся – так, типа, средний род, потому что парней именно это как бы и делает парнями. Так что Богдану в их компашке места нет – это как пить дать.

А главное, Богдан и сам не захочет в их кодлу, и даже к Лёве с Сеней. Он слишком какой-то самодостаточный. Не перед кем пресмыкаться не будет – это уж точно. Он сам себе лидер, даже если в его компании он один только и есть, и никто ему не подчиняется. И пусть никто не даст списывать, не поможет в какой-нибудь запаре или даже ручку не одолжит, когда у него вдруг чернила закончатся. Его это всё вообще не пугает. Ему с самим собой кайфово. Гораздо лучше, чем с кем-либо. И угарать над ним никто не будет, потому что в одиночестве он не такой жалкий, как я, а наоборот – какой-то величественный, как король, который никого к себе не подпускает.

Да, у него всё не как у меня, это точно. Потому, наверно, он и на меня не обратит никакого внимания. Я-то так всё-таки не могу. Я бы хотел, чтобы всё было иначе, чтобы меня приняли всерьёз. Ну, конечно, ничего не делая из того, что делают они. Сохранить своё лицо, но при этом чтобы меня уважали, относились как к равному. Мне не плевать на общество, я хочу занять в нём хоть какое-то место. Вот оттого всё и выходит ещё хуже. Все мои жалкие потуги так и остаются тщетными. А вот если бы мне было плевать, то оно само собой бы всё устроилось. Тупо грести против течения – никакого толку не будет. Утонешь. А спасение утопающих – известно чьё дело. Потому что утопающие – лузеры. Кто не лузер – тот не тонет, потому что течение держит их на плаву. А я не могу. Если грести по течению, то это очень красиво, и ты без особых усилий – раз! – и уплыл далеко-далеко. А всем кажется, что это потому, что ты такой крутой и сильный. Нет, я так не могу. Может быть потому, что мне это мерзко. А может и потому, что я просто не знаю, где оно, это течение. Для меня вся жизнь – болото со стоячей водой.

Потому я и стал думером. Быть думером – значит ни к чему не стремиться, не ставить грандиозных целей и не строить фантастических планов. Мы поняли, чего это всё стоит. Всё это показуха, пыль в глаза и набивание себе цены. А мы живём тихо, не обманываем ни себя, ни других. Лишь бы нас никто не трогал и не мешал нам барахтаться в своих болотах. Будущего у нас нет. Вот все нам твердят: набери много баллов на экзамене, поступи в престижный вуз и сделай головокружительную карьеру. А зачем? Чтобы стать как бы важной шишкой? Так ведь всё равно не станешь. Будешь винтиком в огромной машине, что выжимает из тебя пот с кровью на какой-нибудь тупой, никому не интересной работе. Ради чего? Чтобы не быть лузером, а все остальные лузеры перед тобой пресмыкались? В этом, что ли, счастье? Да и что вообще такое счастье? Тоже фикция. Взрослые вообще не бывают трезвыми и счастливыми одновременно. Мы вот, думеры, грустить не боимся. В меланхолии тоже есть свои плюсы, и она гораздо честнее. Нам не нужна бестолковая эйфория. Мы погружаемся в меланхолию, как киты в океан. И чувствуем себя в родной стихии…

Вот об этом всём я и думал, пока вдруг не сообразил: возни за стенкой больше нет, и вообще в туалете как-то неестественно тихо. Выглянув из кабинки, я убедился, что вокруг пусто, как в склепе. А это значит только то, что звонок уже прозвенел. Тогда я выскочил в вымерший коридор и погнал по нему в класс.

– А вот и Сева, – строго приветствовал меня учитель. – Проходи, проходи. В школе, вопреки поговорке, семеро одного ждут. И не только семеро.

– Он в туалете был, – сказал Лёва, и задние парты понимающе загоготали.

– Ладно, бывает. Открываем тетради и пишем: «Диктант»…

– Мог бы и не вылезать из своей норы, – буркнул мне Стас.

– Как ты мог бросить свою парашу? – добавил Юрец. – Она так по тебе скучает.

Я прошмыгнул к своему месту, но сделал крюк, чтобы пройти мимо Богдана. Его моё появление, казалось, оставило совершенно равнодушным. Он даже не поднял на меня глаз. Всё его внимание было приковано к блокноту, где он рисовал всадника без лица в балахоне с капюшоном, восседавшего на лошадином скелете. Лишь теперь он с неохотой захлопнул блокнот и обратился к тетрадке. Его рисунок показался мне очень ярким и красивым. Хотел бы и я так уметь – сколько раз пытался научиться, а выходили одни какие-то нелепые уродцы. Чего тут поделать, нет у меня никаких, даже самых малюсеньких талантов…

И только тут я понял, что в этих размышлениях прослушал два первых предложения, а подсмотреть мне их не у кого. Да уж, невезение – это цепь, где одно неминуемо тянет за собой другое…

Ну да и ладно. Всё равно на диктантах я вечно не поспеваю за учителем, так что белое пятно в тексте отнюдь не будет единственным.

Короче, диктант я кое-как пережил. По звонку положил тетрадку на учительский стол и, измученный, поплёлся смотреть расписание на стенде – дневник у меня никогда не бывает заполнен. Если уж кто захочет влепить мне за что-нибудь «пару», то пусть уж сам потрудится вписать свой предмет. Мелочь, но хоть какая-то месть.

А из расписания я узнал, что за одной пыткой мне сразу же без передышки уготована другая. Следующим уроком у нас шла физ-ра. Потому хоть немного перевести дух в кабинке было нельзя – нужно спешить в раздевалку, чтобы успеть переодеться в спортивную форму.

А в раздевалке вся банда уже в сборе, и никуда я от них на это время не денусь. Не было только Лёвы и Сени – какой-то хитростью они легально прошатывают этот ненавистный им предмет, прикрываясь очередными олимпиадами или слётом юных натуралистов. Запашок уже успел настояться – эта непередаваемая смесь испарений не ведавших дезодоранта тел, грязных кроссовок, сигаретного дыма, перегара и приторного аромата Стасова парфюма, на который, как он говорит, «все тёлки западают».

Они уже успели натянуть свои мятые белые футболки и растянутые треники, так что все они теперь просто развалились на скамейках. Пришло время «настоящих мужских разговоров».

Богдан сидел в сторонке всё в том же чёрном облачении, завершая своего всадника, и делал вид, что он здесь совершенно один. Потому в разговоре, изредка косясь в сторону новичка, участвовали только Стас, Вован да Юрец.

– Ну чё, как вам новая классуха? – начал Юрец.

– Фуфел, – ответил Стас. – Сто пудов педофил.

– Ага, точняк, – подтвердил Вован.

– В натуре, век воли не видать. Только на кого он торчит? На нас или на девок?

– А чёрт его знает. Может, он это… унисекс. Выстроит всех нас в ряд – и давай!

Да уж, вот тебе и возвышенность в людях! Как он там сказал: «ты просто не видишь их благородства и героизма». А какой-нибудь Чарльз Диккенс видел. Ага, посмотрел бы я на этого Диккенса, если бы он учился в нашем классе. Нашёл бы он свой возвышенный героизм? Или всё-таки стал бы таким, как я? А то и вовсе примкнул бы к «джентльменскому клубу» мистера Стаса, кто его знает?

Может, в старину все и вправду были сплошь рыцари да прекрасные дамы. Не знаю, я в то время не жил. Но скорее всего всё это враки. Вырастет какой-нибудь Лёва и настрочит про нас книжонку типа «Школьная пора – беззаботное детство». Будут там ученическое братство, жажда знаний и бескорыстное товарищество. И какой-нибудь очередной Платоныч будет разглагольствовать про всё это на своих уроках. А про такие вот разговорчики там не будет ни слова. Они так и останутся на веки вечные в мужских раздевалках.

– Не. Базарю, он по лолям спец, – авторитетно предположил Юрец, и тотчас же принялся доказывать свою гипотезу: – Чего он этой Кире втирал? Про стержень какой-то там внутренний.

– Точняк! – согласился Вован. – На стержень её насадить хочет.

– В натуре. Запал он конкретно на эту шмару. Ну и ништяк. Пусть они там вдвоём мутят, а нас он дрючить не будет.

Этот вариант заставил Стаса призадуматься.

– Вот падла… не, не дам я ему её загарпунить.

– А чего так? Была бы нормальная девка – был бы базар. А то корчит из себя не пойми что. Типа вся из себя недотрога. Пацаны к ней подкатывали, так она всех отшивает. Типа вся из себя принцесса, а мы ей не ровня. Быдло тупое, книжек там не читаем и кинца унылого не смотрим. А она бишь только профессорам давать будет.

– Вот в том и цимес, Юрец. Чё, я девок, что ли, не знаю? У всех у них в башке только одно. Только одни как Алка – перед всеми хвостом крутят и сами на пацанов прыгают. А другие хотят, чтобы за ними мужики бегали.

– Точняк. Цену набивают, сучки.

– Вот именно. Такие-то ещё большие шлюшки, чем Алки всякие. Но это у них типа к нам месть такая. Потом-то мы их всё равно чпокнем, и сделаем с ними всё, что захотим. Раз уже ноги раздвинула, то будь добра. Рыпнется – такого леща получит, что станет шёлковая. Им это даже нравится – я гарантирую. По-хорошему они не понимают. Кто с ними нежничает – тот сам как баба. А настоящие мужики с ними не церемонятся. Но это всё потом. А пока она тебе ещё не отдалась, будет выделываться, чтоб ты думал – это она тебе одолжение сделала, типа снизошла до тебя. Но я-то знаю, как их в кулаке держать. Со мной будет ласковая и покорная.

– Так ты что, сам эту Киру склеишь?

– Ну типа того. Пусть эта сучка знает своё место.

– Да как? Она же это самое… вдруг она тоже на учителя запала?

– Ни хрена. Чё, Юрец, сомневаешься? Так давай забьёмся. До конца года я её уломаю. Сама за мной бегать будет и умолять, чтоб я её чпокнул. И гордость свою засунет себе в…

– Ну, давай забьёмся. Ставлю бутылку «Джека Дениелса».

– Замётано. Разбивай, Вован!

Бычок ударил по их сплетённым ладоням, и Стас легонько двинул его в плечо.

– Ты чё, Стас? Я тоже ставлю на тебя бутылку.

– Красава! А ты чё вылупился, чепушило?

Это он повернулся ко мне. Видимо, всё презрение к их гнусному пари читалось на моём лице бегущей строкой. И Стас не на шутку разошёлся:

– Чё ты зыришь? Чё зыришь? Думаешь, не смогу? Или, может, эта шкура тебе достанется? Ну, отвечай! Чё, язык проглотил?

И, вскочив со скамейки, он двинулся на меня.

– Втащи ему, Стас! – мычал бычок. – Он думает, ты лошок. Типа ты сдрейфишь.

– Да я его по стенке размажу! Ты чё о себе возомнил, петушара?

– В натуре, берега попутал, рамсы с хамсой…

Ну вот. Я давно ждал, что он меня отоварит. Рано или поздно он просто не смог бы сдержаться, а сегодня он какой-то особенно агрессивный – уж не знаю, чем его так задели слова Юрца. Да уж, денёк сегодня как-то особенно не задался, да что поделаешь? Ничего, поболит и пройдёт. Унижение хуже, чем боль. Но к нему-то я как раз привык.

– Я щас табло тебе разобью! – рычал Стас, но внезапно я был избавлен от этой печальной участи.

– А ну-ка отвалите от него!

Произнёс это Богдан, медленно поднимаясь со скамейки и нависая над ним всей своей внушительной фигурой.

– Это кто тут вякает?

Спеси у Стаса заметно убавилось, но за ним торчали два его кореша.

– Тоже в бубен захотел, волосатик? Так вставай в очередь. Я сегодня исполнитель заветных желаний.

– Ну, попробуй.

И Богдан задрал штанину, до того заправленную в берцы. Под ней в прикреплённых ремнями к щиколотке ножнах блеснуло лезвие клинка.

Стас отшатнулся, как ужаленный.

– Ты чего? Пацаны, он псих! Поехавший!

– Да, ты прав. У меня даже справка есть. Я из тебя всю кровь выпущу, и ничего мне за это не будет. Хочешь проверить?

– Пошёл ты! Пацаны, пойдём физруку скажем, что у него нож. Он же всех нас тут перережет!

– Не, это не понятиям. – Юрец тоже заметно побледнел, но пытался хорохориться. – Мы же не актив. Пусть администрация сама с ним разбирается. Один хрен он скоро и без нас спалится.

– Лады… только пойдём на хрен отсюда.

И они покинули поле битвы, бочком проскочив к выходу мимо Богдана.

– Спасибо, что вписался, – сказал я. – Ты спас моё лицо от синяков.

Богдан не ответил. Он как-будто бы уже позабыл и про меня, и про всё то, что тут только что творилось. Глянув на часы, он поднялся и буркнул под нос:

– Всё, пора.

И пошёл на улицу. Сегодня у нас сдача бега – кросс километр. Девчонки уже строились на старте для переклички и разминки. К ним трусила наша весёлая троица, докуривая последние сигаретки. По их светящимся от предвкушения лицам трудно было понять, что произошло в раздевалке.

Вышел и физрук. Богдан отдал ему какую-то бумажку, физрук кивнул и указал ему на скамейку.

– Пошевеливайся! – крикнул он мне. – Становись! По порядку номеров рассчитайсь!

После всех этих формальностей мы побежали. Я, естественно, плёлся в самом хвосте вместе с девчонками. Сделав круг, Стас и остальные нагоняли нас – девчонок они сзади тыркали под рёбра, те отчаянно визжали, но какого-то особого недовольства в их визге не слышалось. На меня же Стас разок замахнулся, чтобы влепить подзатыльник, но тут же скосил взгляд на сидевшего Богдана, внимательно наблюдавшего за нами со скамейки, и передумал.

– Ну, черепаха, шевели ластами! – подгонял меня физрук.

А это меня всегда бесило. Ещё одно проявление закона тотального невезения. Вот Стас или бычок – курят, бухают и балуются насваем. Но при этом здоровы как лоси и бегают быстрее всех. А я никакой отравой не травлюсь, и всё равно самый слабый и самый медленный. Это потому, что я такой уродился. Они – хозяева жизни и получают от неё всё самое лучшее. Биологи называют это естественным отбором – типа сильнейший более приспособлен к окружающей среде. У них качественные гены, потому они рожают таких же сильных, как они сами. А слабейшие вообще типа плодиться и недостойны. Вот если бы кто-то из них догадался сдохнуть раньше, чем наплодить таких же заморышей, то следующие поколения страдали бы меньше, и я бы всего этого не писал. Остались бы на планете одни силачи, и бодались бы друг с другом сколько влезет, никого из нас, лузеров, не трогая. Но они бы так не могли.

Казалось бы, раз вы такие крутые и жизнеспособные, то отстаньте все от нас, убогих. Если мы такие дегенераты, то мы и сами рано или поздно подохнем без всяких ваших напоминаний. Но нет, нас надо ткнуть лишний раз носом в дерьмо. Ради нашего же типа блага – мол, старайтесь, развивайтесь, догоняйте. А на деле все знают, что пусть мы из шкуры вылезем, да всё равно останемся лузерами. Просто они тащатся от того, что им повезло родиться силачами.

Короче, до финиша я не добежал. В боку закололо, как от удара ножа, и я упал в траву. Физрук махнул рукой и из жалости поставил мне трояк. Как только дыхание восстановилось, я добрёл до раздевалки, которая уже опустела – все давно переоделись и свалили на обед.

В столовку я тоже, разумеется, опоздал. Успел лишь купить сок в коробке да бутерброд с колбасой. Сунул их в портфель – придётся поесть на следующей перемене. И по звонку пошёл к стенду смотреть, что за следующую пытку нам уготовили.

Но на этот раз мне неожиданно повезло. Следующими и до конца дня шли история и обществознание, а на них дрючат только тех, кто будет сдавать по ним экзамены. Таковых немало. У нас пол класса хочет учиться на маркетологов или юристов. Даже Юрец хоть и говорит, что его академией станет только колония строгого режима, втихаря готовится поступать на адвоката.

Я же выбрал для экзамена английский, потому что это вроде как единственный предмет, который я вообще способен сдать. Хоть, ясен пень, я не сдам и его, и мне пофиг. Пойду продавать бургеры – работёнка не хуже всех прочих. Короче, на истории и общаге на меня всем плевать, и если не будет какого-нибудь итогового теста, то удастся посидеть спокойно.

Урок уже начался, но мне удалось прошмыгнуть на заднюю парту незамеченным. Сесть рядом с Богданом я всё-таки постеснялся, хоть мне этого очень хотелось. Судя по тому, что Богдан совершенно спокойно вернулся к своему всаднику, становиться юристом он тоже не собирался.

Тестов не было, и до конца уроков никаких испытаний на мою долю не выпадало – своего рода компенсация за их переизбыток в первой половине дня. Как говорится, свою норму унижений я на сегодня отхватил с лихвой.

А после финального звонка меня ждал ещё один сюрприз. Уложив рисунки в свой чёрный рюкзак, Богдан вдруг повернулся ко мне.

– Пошли, – приказал он не терпящим возражений тоном.

И я пошёл за ним. Он, казалось, точно знал, что я пойду, потому не спрашивал: что я делаю после школы, спешу ли куда-нибудь и всё такое. Он и мысли не допускал, что у меня могут быть какие-то свои планы. А если и есть, то я, не задумываясь, их отменю.

Из школы мы вышли молча. Проследовали мимо столпившегося у ворот сборища, курившего, ржавшего и толкавшего друг друга. Тут уж все классы, как реки, слились в единое море, и не важно, кто сколько «отмотал» и кому сколько осталось до экзаменов – все как бы равны и похожи друг на друга. Тут-то из личинок – то есть мелюзги – и вылупляются будущие герои школы, проходя обучение у старших товарищей. Вслед нам что-то кричали, но ни я, ни Богдан не обратили на это никакого внимания. Я вновь пережил это давно позабытое ощущение – ты идёшь вместе с другом, не важно куда, главное рядом, в ногу, и даже походка становится бодрой. Не то, что уныло тащишься в одиночку.

Ведь мне всё ещё не верилось, что Богдан решил-таки со мной общаться. Общаться – это от слова «общее». Общие темы, приколы, фишки, песни, воспоминания. Желания, мечты – всё, короче, общее, а не только твоё. А что твоё, ты не боишься рассказать другому. Например, дашь послушать любимую песню, и никто не скажет, мол, «фу, чё за фуфло!» А другой тоже поделится чем-то, и тогда всё станет общим. Пусть иногда и хочется иметь какой-то лишь свой секрет, чтобы не было скучно. Но самое весёлое, когда придумаешь что-то такое, а другой это подхватит, и это станет уже общее. Так вот, у меня ни с кем ничего такого общего давно уже не было, и я потерял всякую надежду, что будет. И вот я вновь обретаю её…

Богдан вёл меня в дикий парк, что находится рядом со школой. Мы прошли к нему мимо гаражей и вышли к тропинке вдоль берега речки. Только здесь он обернулся ко мне:

– Знаешь, я подумал, ты мне подходишь.

Тут уж моё сердце и вовсе чуть не выскочило из груди. Но я всё-таки спросил:

– Подхожу? Для чего?

Хоть какая, по сути-то, разница? Такого я ни от кого ещё не слышал.

– Скоро узнаешь. Мне необходим помощник, напарник. А ты единственный в этом зоопарке, кто хоть на что-нибудь годен. Только ты сможешь понять меня и оценить по достоинству.

– Спасибо, Богдан. Я тоже рад с тобой дружить.

– Дружить? – От этого слова он почему-то поморщился. – Ну, можно и так сказать… Тебя, конечно, тоже ещё нужно понатаскать. В нашем деле нельзя быть таким рохлей. Ты спокойно позволил бы этому ублюдку расквасить тебе лицо. Ты даже не пробовал сопротивляться.

– Это же бесполезно. Он сильнее меня.

– Так-то да. Но для чего тогда существует оружие? Заметь, мне даже не пришлось пускать его в ход.

– А ты бы пустил? Ну, если бы Стас не угомонился?

– Он по-любому бы угомонился. Но если всё-таки нет… конечно, не хотелось бы убивать его сейчас. Такие вещи не любят спонтанность и спешку. Их нужно готовить, тщательно планировать, а потом исполнять этап за этапом. Только тогда от этого можно получить удовольствие.

– Ну да, само собой… То есть, его обязательно убивать? Я тоже много раз думал, как хорошо бы их как следует проучить – подвесить за одно место, и пусть бьются, как мухи в паутине. А ещё бы плёткой их отходить. После такого, небось, мигом мозги на место встанут. Но убивать…

– Нет, ты не прав. Они неисправимы, и никакие наказания их не переделают. Даже если ты сможешь их наказать, они потом просто выместят злобу на ком-то ещё. Нельзя изменить их гнилую природу. Она в их генах, в их крови. Единственное, что возможно – это выпустить её до последней капли!

– И тебе их не жалко?

– Жалко? Пф-ф! Больше не задавай мне идиотских вопросов. А то я, чего доброго, решу, что и ты недостоин познать мою философию.

– Ладно, Богдан, прости. Это всё потому, что я пока ничего не понимаю. Если ты объяснишь, то я разберусь – какие вопросы идиотские, а какие нет.

– Чтож, объясню. Жалость – удел слабаков. Разве эти отморозки кого-нибудь жалеют? Да они и слова такого не знают. А я ещё сильнее, чем они. И ты тоже должен стать сильным, раз ты со мной. Все эти сопли про жалость и сострадание придумали трусы и жертвы. Они тешат себя иллюзией, что их кто-нибудь пожалеет, потому и талдычат: «Относись к другим как к самому себе!» Вот только сами они первыми забудут про это, когда отыщется кто-нибудь более слабый. Запомни: мы – охотники! И если мы начнём жалеть свою добычу, то они станут охотниками, а мы – добычей. А этого допускать нельзя, ибо это противоречит Порядку Вселенной. Он заключён в том, что весь род людской делится на девяносто девять процентов грязных животных, место которым в Преисподней, и один процент достойных – избранников Небес. И избраны они для того, чтоб отправить грешников туда, где им самое место, очистив планету от скверны. Так может ли чистильщик жалеть мусор, которому место в помойке? Грош цена такому чистильщику, он не справился с возложенной миссией. Пусть и сам он сравняется с отбросами, которых он ещё хуже. Разве ты этого хочешь?

– Нет! Ясен пень…

– Кстати, ты неплохо спорил с этим слезливым учителишкой. Знаю я таких пустобрёхов. Это они всё втирают про гуманизм, всеобщую дружбу и мир во всём мире. Поборники всеобщего блага ради светлого будущего, жрецы прогресса и общечеловеческих ценностей. Всех этих фуфлогонов нужно сбросить со скал в море! Чтобы не загаживали мозги тем немногим избранным. Это из-за них развелось столько идиотов. А ты не сдрейфил ему возразить. Я думал, таких, как ты, уже и вовсе не осталось.

Эти слова звучали самой мелодичной симфонией. Ради такого момента стоило терпеть унижения все эти годы.

– Спасибо, Богдан… но это просто потому, что я думер.

– Думер? – Впервые за всё время нашего знакомства он как-то оживился, и глаза его заблестели неподдельным интересом. – Ты что, тоже ждёшь Судного дня?

– Нет. Думер – это от слова doomed, то есть «обречённые22
  Англ. слово Doomsday (Судный день) родственно слову doomed (обречённые).


[Закрыть]».

Глаза его сразу потухли.

– А-а-а, понятно…

Я стал вкратце объяснять ему суть мировоззрения думеров, но вскоре Богдан меня перебил:

– Ладно, я понял. Может, это и лучше, чем тупые сказочки таких вот фарисейских учителей. Но далеко на этом не уедешь.

– А на чём тогда уедешь?

Мы уже приближались к выходу из парка, и Богдан сказал:

– Долго объяснять. Вот что, пошли ко мне домой. Мать всё равно уже ушла на своё вечернее богослужение.

– В церковь что ли?

– Да. Только не в обычную. У них это называется Церковь Второго Пришествия. Ну, они типа ждут, что скоро явится Мессия и начнётся Светопреставление. Человечество погрязло в грехах, и искупление уже невозможно…

– А ты в это веришь?

– Частично. Глупо сидеть и ждать Судный день. Его нужно приблизить. Всё время молиться, чтоб пришёл Некто и покарал всех грешников – это тоже удел слабаков. Типа пусть самый могущественный сделает всё за тебя, а ты спасёшься только лишь потому, что ему молишься. Не, это как-то не по мне. Я ведь и сам довольно могущественный. Так-то!

– Это да, – согласился я.

– А знаешь, почему? Я много об этом думал. Вот, например, своего отца я не видел ни разу в жизни. Даже на фотках. И мать про него вообще даже не заикается. Я спрашивал, она говорит: мол, нет у тебя отца, и никогда не было. И тогда я понял – а ведь его и в самом деле не было. В смысле, земного, смертного отца. Смекаешь?

– Ну, так… – соврал я. На самом деле я так пока и не уловил, к чему он клонит.

– Вот. И зовут меня Богдан. Б о г Д а н. Понял?

Теперь-то я и вправду начал догонять.

– А, ты как Тор – сын Одина?

– Типа того. Короче, когда я это всё осознал, то сразу же понял, в чём моя миссия. Кому, как не мне установить в мире порядок? Грешники совсем потеряли страх и трепет. Их не пугают ни муки Ада, ни его владыка. Они поглощены плотскими утехами и думают, что это и есть их земное предназначение. Но я напомню, что им предназначено трепетать перед избранными всемогущими. За их грех непослушания место им в Преисподней во веки вечные!

– Неужели ты хочешь уничтожить их всех? – изумился я. – Их же так много. Вот всех подонков нашего класса прикончить ещё можно. Ну, может быть, со всей школы. Но не всех же в одиночку…

– А кто сказал, что я буду один? Избранные по всему миру подчинятся мне и продолжат то, что я начну. Я уже написал манифест и подробно разъяснил в нём, что и как делать. Тебе я тоже его пришлю. Он уже висит в интернете.

– И ты не боишься, что тебя арестуют?

– Пф-ф! Вот ещё. Все, кто замышлял Судный день, оставляли манифесты. Но грешники не воспринимали их всерьёз. Вся жизнь для них – весёлая игра, шоу и развлечение. Они думают, что мы шутим. А если и допускают, что это правда, то всё равно не боятся. Им кажется, что убьют кого-то другого, но никак уж не их – таких то счастливчиков и баловней судьбы.

– Но иногда ведь планы всё-таки срывают, и можно оказаться в тюрьме.

– А тебя это так пугает? Вот уж чему стоит поучиться у этого вашего Юрца.

– Нет, конечно. Но всё-таки не хочется потерпеть фиаско. Тем более, что мне ещё ни одно дело не удавалось так, как планировалось. Я ведь хронический неудачник.

– Но я-то нет. Разве забыл, кто я? Значит, всё будет так, как надо мне. Проколы бывают только у идиотов, которые мнят о себе невесть что. Им-то кажется, что они, как я, обладают сверхъестественной силой. И что мозгов у них чёрт-де сколько. Всё, мол, рассчитали, всё предусмотрели, прямо как Архитектор Мироздания. Думают, раз взяли в руки оружие, то оно всё сделает за них. Жми себе только на курок – и всё, дело типа нехитрое. А вот чёрта с два! Только опозорились сами и опозорили дело. Но я так не обложаюсь. Я давно уже постигаю все премудрости сложной науки геноцида.

– И у тебя уже есть план?

– Конечно. И не один. Только не здесь. Впрочем, мы уже пришли.

Мы давно уже пересекли проезд, отделявший парк от жилого квартала, и теперь оказались перед одной из высоток грязно-серого цвета. Богдан впустил меня в подъезд и вызвал лифт, полный пустых пивных бутылок. На расколотом зеркале кто-то написал маркером телефон девушки лёгкого поведения, а напротив красовалась корявая свастика. Впрочем, в моём подъезде почти всё то же самое. Несмотря на свой загаженный вид и чудовищный скрип будто бы ржавых цепей, лифт исполнил свои обязанности и поднял нас на один из самых верхних этажей. Там Богдан отпер дверь, обитую ободранным дерматином, и возвестил:

– Ну, добро пожаловать в мои владения!

Внутри было очень темно, пахло плесенью и истлевшими обоями. Едкая пыль забивалась в ноздри. В прихожей я то и дело спотыкался о какие-то тюки, коробки и ящики.

– Мы ещё недавно сюда переехали, – объяснил Богдан. – Так и не успели пока всё распаковать.

– Ясно… А где ты жил раньше? И чего решил к нам переехать?

– Это долгая история. Да и не важно. Вот сюда.

Он пнул рассохшуюся дверь, и мы оказались в крохотной комнатушке, где мы едва смогли уместиться вдвоём. Здесь тоже царил полумрак из-за плотных выцветших штор, за годы покрывшихся катышками. В углу стоял столик с компьютером, возле него кровать и фанерная тумбочка. Больше из мебели здесь не было ничего. Зато в другом углу стоял скелет – прямо как в кабинете биологии.