Текст книги "Чародей лжи. Как Бернард Мэдофф построил крупнейшую в истории финансовую пирамиду"

1. Катастрофа на Уолл-стрит

Понедельник, 8 декабря 2008 г

Он готов поставить точку, готов позволить своей гигантской афере рухнуть.

Несмотря на всю его показную уверенность и невозмутимость перед растущим смятением рынка, инвесторы покидают его. Руководители испанских банков, нагрянувшие с визитом на День благодарения, в конце ноября, по-прежнему хотят изъять деньги. Так же, как итальянцы, возглавляющие лондонские фонды Kingate, и управляющие гибралтарским фондом, и голландские начальники фонда на Кайманах, и даже Соня Кон из Вены, одна из тех, на кого он всегда мог положиться. В общей сложности более полутора миллиардов вынь да положь, а ведь это только ничтожная часть всех «донорских» фондов. Прибавьте сюда постоянный отток средств Fairfield Greenwich Group – 980 млн долларов за ноябрь, а теперь еще 580 млн за декабрь.

Если выписать чек на декабрьские возвраты, он будет возвращен как не имеющий покрытия, попросту говоря – фиктивный.

Ему негде занять денег, чтобы покрыть эти изъятия. Банки теперь никому не дают займов и уж точно ничего не дадут такому, как он, среднему оптовому игроку. Доверчивым инвесторам его брокерская фирма может по-прежнему казаться внушительной, но сегодня нервные банкиры и задерганные сотрудники регулирующих и надзорных структур определенно не считают Bernard L. Madoff Investment Securities фирмой «слишком крупной, чтобы потерпеть крах».

На прошлой неделе он звонил адвокату Айку Соркину. Пожалуй, даже такой классный юрист, как Соркин, мало чем сумеет помочь на этом этапе, но адвокат ему явно понадобится. Встречу он назначил на 11.30 пятницы, 12 декабря. Он пока не уверен, что предпринять в первую очередь и когда лучше начать действовать, но до пятницы еще есть время с этим разобраться.

Понедельник, ветреный, холодный день. В своем офисе на девятнадцатом этаже Берни Мэдофф механически начинает работу. Вокруг все до нелепого безмятежно. Черный лак мебели элегантно поблескивает на фоне серебристых ковров и сероватых, тоном темнее, стен, в центре помещения эффектно возвышается лестница. Его фирма занимает восемнадцатый и девятнадцатый этажи «Помады» – характерно закругленной, точь-в-точь как губная помада в тюбике, башни на углу Третьей авеню и Восточной Пятьдесят третьей улицы. Запертые двери семнадцатого этажа скрывают скопление скучных тесных контор (их тоже арендует Мэдофф), связанных с остальной фирмой только лифтами и пожарными лестницами. Именно здесь, вдалеке от залитого светом кабинета Мэдоффа, незримо, но неумолимо разваливается его обман.

Незадолго до ланча он говорит по телефону с Джеффри Такером из Fairfield Greenwich. Они знакомы почти двадцать лет.

В телефонном разговоре чувствуется: Мэдофф не только едва скрывает досаду, но и разъярен до предела. Что еще за фокусы – изъятия на миллиард двести, и это всего за месяц? Разве директора Fairfield Greenwich не кормили с июня обещаниями, что уладят вопрос с погашениями? Да они тянут деньги даже из собственных инсайдерских фондов! Так-то они улаживают вопрос?

Он угрожает: Fairfield Greenwich должна компенсировать утечку средств в том объеме, который будет зафиксирован к 31 декабря, или он закроет их счета. Он зарежет курицу, что несла золотые яйца для Такера и его жены, для его молодых партнеров и для многочисленного семейства сооснователя Fairfield Greenwich Уолтера Ноэла-младшего.

Он блефует. «Мои трейдеры сыты по горло всеми этими хедж-фондами», – говорит он. Мол, невелика потеря, на их место придут другие, к нему в очередь стоят годами. И пусть не забывают: он-то всегда «хранил верность» Fairfield Greenwich, напоминает Мэдофф Такеру.

Такер, спокойный, как адвокат, проигрывающий процесс, уверяет Мэдоффа, что они с Ноэлом работают над совершенно новым фондом Greenwich Emerald, который будет чуть рискованнее, зато куда прибыльнее. Как только рынки поуспокоятся, продажи акций пойдут влегкую.

Мэдофф высмеивает саму мысль о том, будто Такер и Ноэл способны собрать 500 млн, – что с того, что они уже вкладывают свои собственные миллионы! Лучше бы крепче держались за деньги, которые они теряют прямо сейчас, говорит Мэдофф, а не хотят, так он их просто выкинет.

Через несколько минут потрясенный Джеффри Такер строчит электронное письмо своим партнерам. «Только что говорил по телефону с Берни, он рвет и мечет, – докладывает Такер и повторяет угрозы Мэдоффа. – Думаю, он говорил искренне».

Искренним Берни не был. Фонд Fairfield Sentry еще до 31 декабря свернет свою работу, но не потому, что Такер с партнерами не «отбивались» от изъятий, а потому, что они двадцать лет подавляли свой скептицизм, раз и навсегда уверовав, будто с Мэдоффом их золотые копи не подвержены риску.

В тот же день внизу, на семнадцатом этаже, находящемся в ведении Фрэнка Дипаскали, правой руки Мэдоффа, Дипаскали подготовят документ, по которому Стенли Чейз, один из кредиторов Мэдоффа еще с 1970-х годов, сможет изъять с одного из своих счетов 35 млн долларов. Чейз был верен Мэдоффу куда дольше, чем парни из Fairfield Greenwich.

Около четырех часов дня друзья и клиенты начинают прибывать на заседание совета фонда Gift of Life Bone Marrow, который оказывает помощь в поисках донорского костного мозга для взрослых, больных лейкемией. Берни и его жена Рут поддерживают фонд, потому что от лейкемии умер их племянник Роджер, а их сын Эндрю страдает от сходного недуга – одной из разновидностей лимфомы. Члены совета появляются поодиночке и парами и поднимаются по закругленной лестнице из приемной на восемнадцатый, административный, этаж фирмы.

С лестничной площадки они сворачивают направо и следуют в большой конференц-зал со стеклянными стенами, расположенный между офисами Мэдоффа и его брата Питера. Там к ним присоединяется Рут Мэдофф. На низком столике возле одной из дверей Элинор Скиллари, секретарь Берни, сервировала безалкогольные напитки, воду в бутылках и закуски.

Исполнительный директор фонда Джей Фейнберг, сам выживший после лейкемии, вместе со своим состоящим в совете отцом и несколькими сотрудниками усаживается в конце длинного стола с каменной столешницей. В другом конце стола Берни, справа от него Рут. Здесь все те, кто тесно связан с каждым из десятилетий жизни Мэдоффа: его приятель Эд Блюменфелд, с которым они на пару купили новый самолет; владелец бейсбольной команды New York Mets и друг детства Фред Уилпон, с которым они ходили по одним улицам в Рослине на Лонг-Айленде; Морис (Сонни) Кон, партнер Мэдоффа по Cohmad Securities с середины 1980-х и друг, с которым они столько лет делились анекдотами и с которым теперь делят офис.

Приезжает Эзра Меркин, финансист и «канал связи» со многими еврейскими благотворительными учреждениями. Он втискивается в черное кожаное кресло рядом с Рут. Тут же сидит элегантный биржевой брокер из Cohmad Боб Джаффи, зять Карла Шапиро, долговременного вкладчика Мэдоффа из Палм-Бич. За стол усаживаются еще несколько членов совета и приглашенных участников совещания. Возникает небольшая заминка, никак не дозвониться до Нормана Бремена, бывшего владельца футбольной команды Philadelphia Eagles, но в конце концов они с ним связываются – по его словам, он во Флориде.

Сейчас за столом почти сплошь друзья Мэдоффа, его почитатели, его клиенты. Через несколько дней все они, как и тысячи других, превратятся в его жертв. Их богатство усохнет, а репутация пошатнется. Жизнь станет для них кошмарным круговоротом адвокатов, тяжб, показаний, заявлений о банкротстве и судебных баталий. Все они будут глубоко сожалеть о том, что доверились добродушному, убеленному сединами человеку, расположившемуся во главе стола.

Рут ведет протокол, а Мэдофф обращается к повестке дня, в которой сегодня два основных пункта – дальнейшее привлечение средств и подготовка большого весеннего ежегодного обеда. Необходимо сформировать комитет по сбору средств. «Кто этим займется?» – спрашивает Мэдофф. Заняться соглашается Фред Уилпон. Далее обсуждаются обычные рабочие моменты, вот только некоторые участники встречи впоследствии припомнят, что в какой-то момент Фейнберг раздал членам совета листки с изложением позиции фонда относительно конфликта интересов; каждый поставил свою подпись, после чего листки были собраны и, вероятно, подшиты в дело.

К шести часам вечера все заканчивается. Мэдофф выводит жену и друзей через отдельный выход на девятнадцатом этаже. Они удаляются в зимнюю ночь.

Вторник, 9 декабря 2008 г

Земля начинает уходить из-под ног. Мэдофф планировал встретиться с сыном своего друга Дж. Айры Харриса – некогда одного из «львов» Уолл-стрит, ныне добродушного филантропа из Палм-Бич, – но встреча отменена.

Вместо этого Мэдофф сидит со своим старшим сыном Марком и объясняет, что у него, несмотря на падение рынка, был очень удачный год в бизнесе консультаций по частным инвестициям. Чистая прибыль составила несколько сотен миллионов долларов, и он хочет выплатить некоторым сотрудникам бонусы чуть раньше обычного. Не в феврале, а сейчас, на этой неделе. Он велит Марку набросать список сотрудников отдела трейдинговых операций, которые заслуживают поощрения.

Не на шутку встревоженный, Марк советуется со своим братом Эндрю. Они оба видят, что с каждым днем, по мере того как сжимаются тиски рыночного кризиса, отец все больше нервничает. «Ничего страшного, просто у хедж-фондов небольшая напряженка с ликвидностью», – сказал он им в прошлом месяце. Но теперь уже очевидно, что отец не просто обеспокоен: они никогда не видели его в таком состоянии. И с чего это он вознамерился швырять миллионы на досрочные бонусы? Бессмыслица какая-то! Разве не лучше было бы приберечь наличность, когда все так зашаталось? Ему бы подождать и посмотреть, как будут обстоять дела через два месяца, когда придет время выплачивать бонусы. Но Берни Мэдофф диктатор – он у руля и никаких возражений не терпит. И все же братья решают поговорить в среду с отцом о своих тревогах.

После того как рынки закрылись и фирма начинает пустеть, Мэдофф пересекает овальную приемную, где сидят секретари, и входит в кабинет Питера. За два года, минувших после смерти единственного сына, Питер постарел и замкнулся. Он всегда носит в бумажнике фотографию Роджера, сделанную в конце его короткой жизни, когда лейкемия уже оставила свою печать на его некогда красивом лице. До этой тяжкой утраты Питер десятилетиями был правой рукой Берни, его самым близким другом, «технологическим гуру» фирмы, «братишкой».

Если Питер прежде и не знал о преступлениях старшего брата (на чем позднее будут настаивать адвокаты), он узнает об этом сейчас. Берни делает глубокий вдох и спрашивает Питера, есть ли у него минутка для разговора. Питер кивает, и Берни притворяет дверь.

«Я должен рассказать тебе, что происходит», – говорит он.

О переломных моментах жизни часто говорят как бы между прочим. Но это не означает, что их нет. Вот ты делаешь предложение руки и сердца – и тебе отвечают «да». Слышишь: «Вы приняты на работу» или «Вы уволены» – и будущее мгновенно меняет очертания. Врач произносит слово «злокачественная» – и вся жизнь летит под откос. В тот миг, когда ты узнаешь, что все твои представления о любимом человеке, которые ты годами считал чистой правдой, на самом деле ложь, – ты испытываешь сильнейшее потрясение. Это подтвердит всякий, кто пережил подобное. Словно мир вдруг покачнулся и снова встал на место, но ты его уже не узнаешь – вроде бы все так же, как было секунду назад, и в то же время ничего общего.

Так что если Питер Мэдофф узнает о преступлении брата именно теперь, едва ли он окажется способен мгновенно оценить последствия – крах карьеры и семейного состояния и долгие, на годы вперед, гражданские иски и уголовные преследования. Конечно, эти мысли придут. Но если известие свалилось на него как гром среди ясного неба, куда вероятнее, что он просто оглушен и в его сознании за доли секунды прокручивается вся его жизнь – должно же быть там что-то настоящее, истинное, за что еще можно ухватиться.

Питер – юрист и начальник отдела корпоративного регулирования: впрочем, они в своей фирме всегда легкомысленно относились к наименованию должностей, а теперь это вдруг стало иметь значение. Он слушает, как Берни толкует о том, что собирается выплатить бонусы и выслать чеки на возврат вложенных средств самым близким людям, чтобы исправить хоть что-нибудь, прежде чем пойти с повинной. Ему нужно всего несколько дней, говорит он. На пятницу он уже назначил встречу с Айком Соркином.

Возможно, все еще ожидая, что мир придет в равновесие, Питер выпаливает: «Ты должен сказать сыновьям».

Марк и Эндрю говорили дяде Питеру, что беспокоятся за отца, которого в последние недели все больше гложут заботы. Братья то и дело спрашивали: «С отцом все в порядке?» Питер видел, что они напуганы. «Ты должен им сказать!» – повторяет он.

Берни кивает. Он скажет, скажет. Просто все никак не решит когда.

Среда, 10 декабря 2008 г

Утром Элинор Скиллари видит, как Рут Мэдофф ненадолго заходит в офис. По распоряжению Берни она снимает 10 миллионов со своего брокерского счета в Cohmad и кладет наличные на свой счет в банке Wachovia, чтобы в случае чего у нее была возможность выписать мужу чек. Ничего удивительного, если она думает, будто мужу деньги нужны для покрытия изъятий из своего хедж-фонда – вероятно, она вспоминает февральский набег на Bear Stearns и опасается, что у Берни вот-вот возникнут те же проблемы – паническое изъятие вкладов. Всем известно, что рынок лихорадит.

Мэдофф сидит за столом с девяти часов утра и невозмутимо работает с бумагами, вернее с цифрами. На самом деле он, вероятно, подписывает три-четыре десятка из сотни чеков, которые на прошлой неделе подготовил Дипаскали, – на общую сумму 173 млн долларов, – чеков для друзей, сотрудников и родственников, чтобы обналичить их инвестиционные счета.

С утра пораньше к нему заходит Питер Мэдофф, требуя немедленно поделиться страшными новостями с сыновьями. Берни соглашается, вот только он по-прежнему не знает когда. Вечером у них корпоративная вечеринка. Пожалуй, это не самый подходящий момент. Когда он все расскажет сыновьям, им понадобится время, чтобы с этим свыкнуться. Может быть, стоит подождать уик-энда.

Он звонит Соркину и просит перенести время их встречи на десять утра следующего понедельника, 15 декабря. «Ладно», – говорит Соркин и вносит изменение в деловой график.

Но ход событий от Мэдоффа больше не зависит.

Тем же утром Марк и Эндрю Мэдоффы, стремительно минуя стол Скиллари, проходят в кабинет отца. К ним (по ее словам) присоединяется Питер, он устраивается на диване рядом с письменным столом, сидит нога на ногу, сложив на груди руки, весь поникший, «будто из него выпустили воздух». Марк и Эндрю занимают места перед столом, спиной к двери.

Сыновья Мэдоффа не привыкли оспаривать управленческие решения отца. В конце концов, бизнес целиком принадлежит ему, до последней акции. Если отец хочет уволить их сегодня же, пусть увольняет. Но они должны кое-что сказать ему. Марк поднимает тему бонусов – мол, они с Эндрю единодушно считают, что это было бы преждевременно и необдуманно.

Вначале Мэдофф пытается их переубедить. Все как он им говорил: удачный был год, он получил прибыль благодаря грамотному управлению капиталом и полагает, что сейчас самое время распределить деньги.

Сыновья стоят на своем. Доводы отца их не убеждают. Разве не разумнее было бы придержать деньги на случай, если понадобится пополнить капитал фирмы? Они упорствуют, их отец начинает заметно нервничать. Он встает с места, смотрит поверх их голов в сторону овальной приемной. Его кабинет – стеклянный аквариум. Как мог человек, которому есть что скрывать, оказаться в ситуации, когда ему негде поговорить с сыновьями с глазу на глаз?

Он объявляет сыновьям, что больше не может «держать все в руках». Им нужно поговорить наедине, и он просит их перенести разговор в его квартиру на Восточной Шестьдесят четвертой. Он звонит Рут и говорит, что вместе с сыновьями направляется туда.

Воспоминания об их уходе нелогичны, путаны и обрывочны, – вероятно, в свете последующих бурных событий. Элинор Скиллари вспоминает, что спросила Берни, куда они идут, и в ответ услышала: «На улицу». Она помнит, как Марк пробормотал что-то о рождественских покупках. Один из сыновей Мэдоффа достает его пальто из стенного шкафа и помогает отцу одеться. Тот поднимает воротник, как если бы уходил навстречу буре. Скиллари помнится, что, когда она звонила на семнадцатый этаж, чтобы один из водителей подал машину, была еще только половина десятого утра. Но, по словам водителя, на то, чтобы подогнать к выходу седан, у него ушло часа полтора. Вряд ли все трое стояли в зимних пальто и полтора часа ждали автомобиль, если можно было остановить такси или минут за пятнадцать – двадцать дойти до квартиры пешком. На этот счет никто не дает вразумительного объяснения.

Наконец они садятся в большой черный седан. Марк впереди, Эндрю с отцом сзади. Разговор ведется на нейтральную тему, которую можно спокойно обсуждать в присутствии водителя, – о внуках Берни. Они подъезжают к дому и поднимаются на лифте в пентхаус.

Их встречает Рут, и все следуют в кабинет, сумрачное убежище, которое так любит Мэдофф, – винного цвета кожа, гобелены, старинные морские пейзажи на стенах, забранных деревянными панелями, и битком забитые книжные шкафы в простенках между окон.

В ходе разговора с женой и сыновьями Мэдофф не выдерживает; он не может сдержать слез, они тоже. Он уверяет, что весь его инвестиционно-консалтинговый бизнес – афера, грандиозная ложь, «по сути, гигантская финансовая пирамида». С ним покончено. У него не осталось «абсолютно ничего». Бизнес – семейное дело, в котором его сыновья работали всю жизнь и надеялись работать до конца своей карьеры, – неликвиден, рухнул, его больше нет. Он говорит, что потери от аферы достигают, возможно, 50 млрд долларов. Это непостижимая для Рут и сыновей сумма, но они знают, что Мэдоффу было доверено состояние их семьи и поколениями скопленное богатство родни Рут, деньги сотрудников, большинства ближайших друзей, миллионы и миллионы долларов.

Мэдофф заверяет их, что уже рассказал об афере Питеру и собирается до конца недели пойти с повинной. Да, и у него все-таки осталось несколько сот миллионов долларов, говорит он, уж это-то чистая правда! И прежде чем пойти с повинной, он планирует выплатить эти деньги самым верным своим соратникам, членам семьи и друзьям.

Рут с сыновьями так потрясены, что почти не способны осознать это известие. Марк в ярости, Эндрю в прострации. В какой-то момент он с рыданиями падает на пол. В какой-то – обнимает отца с нежностью, которая навсегда врезалась в память Мэдоффа. Когда мир вокруг Эндрю наконец придет в равновесие, он скажет, что поступок отца – это «предательство библейских масштабов».

Братья уходят и велят водителю ждать отца, бормоча, что сами они, дескать, пойдут куда-нибудь вместе пообедать. И направляются на юг по Лексингтон-авеню, в сторону офиса Мэдоффа, но идут они не в офис, а к Мартину Лондону, бывшему партнеру нью-йоркской юридической фирмы Paul, Weiss, Rifkind, Wharton & Garrison и отчиму жены Марка. Лондон собаку съел на судебных тяжбах, знает все лазейки в законодательстве по ценным бумагам и пользуется большим весом в юридических кругах. А еще он один из тех, кто доверился Берни Мэдоффу. По совету Марка он вложил свой капитал в руки семейного гения.

Братья честно рассказывают ему о том, в чем семейный гений только что им признался. Лондон тоже ошарашен, но он юрист, и у него моментально срабатывают профессиональные инстинкты. Не теряя ни минуты, он пытается связаться с младшим коллегой по имени Мартин Флюменбаум, одним из лучших на Манхэттене судебных адвокатов.

Флюменбаум, пухлый коротышка с лучезарной улыбкой, находится на расстоянии нескольких часов езды, в федеральном суде Хартфорда (Коннектикут). По правилам суда он, проходя утром через систему безопасности, сдал мобильный телефон. Получив телефон обратно, он видит срочные сообщения из Нью-Йорка.

Он звонит Марку Мэдоффу, который к тому времени вернулся в свою квартиру-лофт в Нижнем Манхэттене, и узнает о состоявшемся ранее невероятном разговоре Эндрю и Марка с отцом. Флюменбаум обещает встретиться с ними этим же вечером в своем манхэттенском офисе, в элегантном небоскребе к северу от концертного зала Radio City.

В мороси зимних сумерек сияют рождественские огни. Водитель Марка останавливает машину перед входом в здание. Эндрю уже дожидается его на тротуаре, и они входят вместе. Водитель ждет, но проходит полтора часа и Марк по телефону приказывает ему ехать в офис, где уже началась вечеринка.

В кабинете Флюменбаума Марк с Эндрю повторяют рассказ о недавнем потрясении, дополняя его некоторыми пояснениями. В фирме Мэдоффа управлением инвестициями занимается небольшой офис на отдельном этаже, говорят они. Занимается, как им всегда казалось, очень успешно – они в курсе, что отец работал со многими крупными хедж-фондами и даже отказывал богатым потенциальным клиентам, – но все это отец держал в строжайшей тайне, в буквальном смысле за семью замками. Десятки родственников доверили Берни управление своими накоплениями, доверительными фондами и пенсионными счетами. Марк и Эндрю доподлинно знают, что покупка и продажа инвестиций его частных клиентов не проводились через отдел трейдинга: отец всегда говорил, что использует для этого «европейских контрагентов». У него офис в Лондоне, где он регулярно бывает, так что все выглядело вполне правдоподобно.

Теперь-то все выглядит неправдоподобно. Их отец, на которого они всю жизнь смотрели снизу вверх, в один миг довел их до разорения. Он вовсе не финансовый гений и не столп Уолл-стрит, каким они его всегда считали. Он жулик, мошенник, аферист-виртуоз невероятного масштаба. Как они могли так обманываться в своем отце?

Вся эта лирика интересует сейчас Мартина Флюменбаума в последнюю очередь. Мэдофф ясно дал понять сыновьям, что еще целую неделю намерен продолжать преступные деяния, выплачивая своим родственникам, сотрудникам и друзьям деньги, которые обвинители вскоре назовут доходами, полученными нечестным путем. И значит, его грандиозная афера продолжается. У сыновей Мэдоффа нет выбора, внушает Флюменбаум своим новым клиентам. Об этом разговоре – об этом признании – они обязаны незамедлительно сообщить федеральным властям.

Флюменбаум знаком с людьми на самом верху манхэттенского отделения генеральной прокуратуры и нью-йоркского отделения Комиссии по ценным бумагам и биржам. Он делает несколько звонков. Дозвонившись до своего человека в Комиссии, он в общих чертах излагает события этого дня и заявляет о финансовой пирамиде, потери от которой, по оценке самого Берни, могут достигать 50 млрд долларов.

На том конце провода молчат. Затем следует вопрос: речь действительно идет о миллиардах? Не о миллионах? Все верно?

Да, все верно – о миллиардах.

И машина следствия, скрежеща, приходит в движение. ФБР созывает группу по финансовым преступлениям. А Комиссия открывает досье с ярлыком «Мэдофф Бернард Л.» – и не впервые.

Как сам Мэдофф проводит остаток этого дня – последнего дня, когда он еще может где-либо появляться на людях неузнанным, – в точности неизвестно. Он припоминает, что вернулся из дома в офис, что застал там Эндрю, который якобы сообщил ему о своем (и Марка) намерении обратиться к адвокату. Однако, по воспоминаниям Элинор Скиллари, Мэдофф не возвращается в офис на девятнадцатом этаже. Она неоднократно пытается связаться с ним по мобильному телефону и всякий раз попадает на голосовую почту.

Несовпадающие воспоминания искажают и общую картину того достопамятного дня – дня, который с первых утренних часов навеки отпечатался в душе и сознании Берни Мэдоффа и членов его семьи. Но для водителей и прочего младшего персонала фирмы это всего-навсего день ежегодного рождественского корпоратива. Все сокрушающее значение этого дня откроется им только через сутки. Поэтому ничего удивительного нет в том, что некоторые кусочки мозаики не встают на место.

И все же Скиллари уверена, что не могла не заметить босса, появись тот в офисе. Помимо всего прочего, у нее на столе лежит для него доставленное курьером письмо от Джеффри Такера из Fairfield Greenwich. В письме Такер извиняется за то, что не должным образом информировал Мэдоффа об изъятиях, и обещает в будущем таких оплошностей не допускать. «Для нас вы наиважнейший деловой партнер и бесконечно уважаемый друг… Наша задача – продолжать деловое сотрудничество с вами и сохранить ваше доверие».

Возможно, Мэдофф просто поднимается из вестибюля на семнадцатый этаж, где Фрэнк Дипаскали со своей немногочисленной командой трудится над чеками, которые планирует раздать Мэдофф.

После изнурительной встречи с Флюменбаумом Эндрю Мэдофф возвращается в свою элегантную, просторную квартиру в Верхнем Истсайде. Даже не сняв пальто, он валится на кровать и несколько часов лежит без движения, – может быть, ждет, когда его мир перестанет вертеться как заведенный.

Ни Марку, ни Эндрю и в голову не приходит отправиться на вечеринку, устроенную в приветливом ресторанчике Rosa Mexicano, там же, где и год назад. Сегодняшний праздник принадлежит тому миру, где они жили до сих пор. Из мира, где они живут теперь, туда дороги нет. А вот их родителям, Рут и Берни, наоборот, и в голову не приходит не пойти на праздник. Они, словно на автопилоте, механически продолжают делать что положено. Да и как бы они объяснили свое отсутствие? Ни один из них не в состоянии позвонить и извиниться – непременно расплачется. Не исключено, что участие в корпоративной вечеринке для них просто путь наименьшего сопротивления, единственный способ удержать реальность на расстоянии, пусть всего только несколько часов, несколько дней.

В воспоминаниях о вечернем празднестве, как и в целом об этом дне, сплошные нестыковки и противоречия.

Один из опрошенных утверждает, будто Мэдофф удивил сотрудников, внезапно передвинув празднество на неделю раньше обычного. Но рождественская вечеринка состоялась в ту же неделю и едва ли не в тот же день, что и год назад, и даже сам Берни не смог бы в праздники снять популярный ресторан по первому требованию.

Одни говорят, будто за весь вечер Берни не произнес ни слова, забился вместе с Рут в угол бара, подальше от толпы, да так там и просидел. Других поразила «печать смерти на его лице», его «невидящий взгляд» – словом, Берни выглядел потрясенным, зажатым, «отрешенным». Но Скиллари помнит, что Мэдоффы вели себя как обычно, «будто им не о чем волноваться». С ней согласны двое других гостей из числа давних друзей – за исключением того, что Мэдофф вел себя, на их взгляд, пожалуй, чуть более эмоционально, чем обычно, охотнее обнимал и целовал родных и друзей. Рут тоже беседует с некоторыми сотрудниками, поневоле следуя заведенным ритуалам корпоративной вечеринки. Но ей, должно быть, нелегко держать себя в руках: примерно через час она уже хочет уйти. Мэдофф скажет потом, что они провели там «пару часов».

Все без исключения вспоминают «шведский стол с тако и гуакамоле, барную стойку и курсирующих по залу официантов с подносами холодной гранатовой “Маргариты”, две порции которой могут вырубить человека на весь вечер», – а одной порции явно достаточно для того, чтобы навсегда изгнать из памяти ясные, упорядоченные воспоминания об этом ирреальном вечере.

Помимо еды и напитков есть еще кое-что, одинаково запомнившееся всем гостям: ожидалось, что на празднике будут Марк и Эндрю Мэдоффы, но они так и не появились.

Возвращаясь вместе с женой к себе домой, Берни Мэдофф никак не ожидает, что ситуация уже выходит из-под контроля. Конечно, у сыновей было достаточно времени, чтобы выдать его, но пока ведь никто не явился с ордером на арест ни в офис, ни в его квартиру. Никто не позвонил с требованием явиться на допрос. Мэдофф уверен, что у него есть еще несколько дней и он успеет уладить кое-какие дела, прежде чем пойдет сдаваться.