Текст книги "Чародей лжи. Как Бернард Мэдофф построил крупнейшую в истории финансовую пирамиду"

В 1981 году президент Рейган вывел Споркина из Комиссии и назначил новым председателем Комиссии Джона Шэда, ветерана Уолл-стрит. Шэд оказался не таким покладистым, как надеялись поборники дерегулирования, и противился резким сокращениям бюджета, которых потребовала новая администрация. Но хотя Шэд и знал, что на Уолл-стрит попадаются нечистые на руку игроки, все же твердо верил в то, что «по большому счету это честное место» и фондовый рынок вполне способен поддерживать порядок своими силами.

Это было, очевидно, не так. Финансируемые отраслью сторожевые псы Национальной ассоциации дилеров ценных бумаг NASD, то есть регуляторы низшего звена, осуществляющие контроль над такими брокерами, как Берни Мэдофф, звезд с неба не хватали. Принятие в 1975 году поправок к закону о ценных бумагах было вызвано отчасти и именно тем, что, по общему мнению Конгресса, NASD не справляется с регулированием. Однако укрепить кадры NASD или принудить ее заниматься надзором с удвоенным рвением Конгресс не мог, и Ассоциация дилеров так и осталась для Комиссии помощником скорее номинальным.

Итогом пребывания Шэда в должности стала «комиссия компетентная, но осмотрительная». А умные и честолюбивые сотрудники-юристы, которые стремились к чему-то большему чем просто компетентность и осмотрительность, либо мало-помалу умерили свои амбиции, либо уволились. Не пройдет и десяти лет, как Мэдофф запустит свою гигантскую финансовую пирамиду, и отсутствие подобных юристов будет ему только на руку.

В первые годы президентства Рейгана Берни Мэдоффу, по-видимому, сопутствовала удача. «Бычий» рынок, зародившийся в августе 1982 года, погнал биржевые индексы в гору, и вместе с ними пошли вверх прибыли его фирмы. Правда, хлопот тоже прибавилось. Уолл-стрит ничего не имела против растущей волатильности, в отличие от инвесторов, которые один за другим уходили с волатильного рынка к Мэдоффу, обещавшему им стабильный доход. Хотя документально подтвердить прибыль за те годы не представляется возможным, многие давние инвесторы Мэдоффа с ностальгической теплотой вспоминают отрадное постоянство своих тогдашних доходов. Пусть они зарабатывали на крутом «бычьем» тренде не столько, сколько иные инвесторы, зато и не катались на «американских горках».

Ближе к середине 1980-х брокерская фирма Мэдоффа отчиталась о чистом собственном капитале в более чем 18 млн долларов по сравнению с 5,4 млн долларов всего двумя годами ранее. Капитальные резервы за тот же период более чем удвоились и составили 7,5 млн долларов, благодаря чему в 1985 году фирма попала в список ста ведущих компаний Ассоциации индустрии ценных бумаг. В тот же год Мэдофф был избран на первый из четырех подряд сроков в Совет управляющих NASD, и это тоже было замечательным достижением. Кроме того, он вошел в международный комитет Совета, являясь одним из немногих представителей малого бизнеса, имеющих филиал за границей. Судя по всему, он ценил престиж. В международном комитете он прослужил в общей сложности пять сроков. К его мнению прислушивались, даже когда дело касалось вопросов, которые считаются исключительной прерогативой крупных брокерских домов.

К этому времени «бычий» рынок немного остыл, но, по мере того как в стране ширилась уверенность в долгосрочности вашингтонской программы снижения налогов и дерегулирования, рынок вновь пошел в рост. Объемы торгов на электронном рынке NASDAQ, где фирма Мэдоффа стала заметным маркетмейкером, готовым в любой момент продать или купить сотни наименований бумаг – тем самым поддерживая ликвидность рынка этих акций, – взлетели до небес. Электронная биржа NASDAQ, созданию которой многие на Уолл-стрит когда-то противились, за минувшее десятилетие прекрасно себя зарекомендовала, привлекая все больше и больше активных трейдеров, компаний и клиентских ордеров.

В ознаменование успеха Мэдофф вознаградил себя освященным традицией манхэттенским трофеем – роскошной недвижимостью. В 1984 году Мэдоффы купили двухэтажный пентхаус в классическом довоенном многоквартирном доме на углу Восточной Шестьдесят четвертой улицы и Лексингтон-авеню. Дом в неоклассическом стиле, хоть и расположенный не в исторически элитном анклаве вроде Пятой авеню или Саттон-Плейс, построен в конце 1920-х годов и обладает неброской солидностью. По слухам, пентхаус декорировал Анджело Донгиа, известный манхэттенский дизайнер интерьеров; среди его клиентов числились такие известные личности, как Дональд Трамп, Барбара Уолтерс и Ральф Лорен. Рут Мэдофф обновила кое-что по мелочи – переделала по своему вкусу гардеробные и пристроила оранжерею, соединившую просторную кухню с широкой опоясывающей террасой. Это была шикарная, со вкусом обставленная, удобная квартира, и для Мэдоффов, бывших жителей Лорелтона (Квинс) и Рослина (Лонг-Айленд), она означала большой шаг наверх.

Еще через пару лет фирма Мэдоффа обрела собственный престижный адрес, переехав в 1987 году в «Помаду». Это переселение было отчасти организовано молодым сотрудником по имени Фрэнк Дипаскали и стало первым из многочисленных (и, как покажет история, пагубных) заданий, которые он выполнял для своего босса в последующие два десятилетия.

Дипаскали крутился в фирме Мэдоффа уже лет десять. Он поступил на работу в 1975 году прямо со школьной скамьи по рекомендации Аннет Бонджорно, проделавшей путь от секретаря приемной до одной из ключевых фигур отдела расчетов – она занималась счетами некоторых важнейших его клиентов. В свое время она тоже устроилась на работу к Мэдоффу сразу после окончания школы. Бонджорно, знавшая Дипаскали по-соседски, замолвила за него словечко начальнику операционного отдела Дэниелу Бонавентре.

Для начала Дипаскали определили в референты Питера Мэдоффа. Потом он, по его словам, работал опционным трейдером, но до 1986 года соответствующей лицензии у него не было. В основном он был на подхвате у Берни Мэдоффа, которого чем дальше, тем больше уважал как мудрого учителя и наставника. В частности, Мэдофф поручил Дипаскали контроль за установкой технологической платформы в новых офисах «Помады», и тот, похоже, справился как нельзя лучше.

Чтобы доподлинно знать, какие еще поручения Мэдоффа выполнял Дипаскали в этот переходный период, нам нужно было бы знать, когда именно началась афера. Реально возможным представляется интервал с середины до конца 1980-х. Так или иначе, ясно одно: Дипаскали был прикован к Мэдоффу узами безоговорочной преданности и, по его собственному признанию, такому отношению немало способствовало то, что ему доверили возглавить переезд в новый офис.

В те же годы Мэдофф развивал связи со многими крупными фирмами Уолл-стрит, с открытыми взаимными фондами и другими финансовыми структурами. Неуклонно росла доля обрабатываемых им ордеров профессиональных инвесторов, особенно ордеров на бумаги, торговавшиеся на Нью-Йоркской фондовой бирже, то есть внебиржевая торговля на так называемом «третьем рынке», развивать которую так прозорливо предложил ему Питер. Чистый капитал фирмы Мэдоффа вырос с 18 млн долларов в 1985 году до почти 60 млн долларов к концу десятилетия, а ее капитальные резервы за тот же период увеличились с менее чем 8 млн долларов до 43 с лишним миллионов долларов. Выход Мэдоффа на финансовый рынок Лондона тоже приносил свои плоды. Многие заграничные биржевые котировки росли так, что по сравнению с ними отечественные голубые фишки выглядели вяло, и для финансовой прессы Берни Мэдофф стал самым компетентным комментатором по международным вопросам.

В 1986 году Мэдоффа включили в список ста самых высокооплачиваемых руководителей Уолл-стрит журнала Financial World. По сведениям этого издания, в предшествующий год он заработал 6 млн долларов. «Основанная 26 лет назад и находящаяся в единоличной собственности Мэдоффа компания занимается брокерскими услугами, венчурным капиталом и арбитражем, – сообщал журнал. – Мало известный за пределами инвестиционных банковских кругов, 48-летний Мэдофф не ищет внимания общества».

Если широкая публика все еще считала Мэдоффа малоизвестным, его влияние в финансовых кругах выросло несоразмерно относительно скромных масштабов семейной фирмы, пусть и стремительно набирающей обороты. Статус семейной фирмы был дополнительно упрочен, когда в фирму к отцу пришел старший сын Берни, Марк Мэдофф, получивший в 1986 году диплом по экономике Мичиганского университета. К июню 1987 года Марк был уже лицензированным брокером Bernard L. Madoff Investment Securities – фирмы, которую он не без оснований мог надеяться однажды унаследовать. Через два года его брат Эндрю, только что закончивший Уортонскую бизнес-школу Университета Пенсильвании, тоже получил лицензию и включился в семейный бизнес.

Вскоре Марк Мэдофф пришел к мысли, что 1987 год – самое время начать карьеру в индустрии ценных бумаг. Когда летом он получил лицензию, маркетмейкеры фирмы пытались приспособиться к новым реалиям. Акции Большого табло – те самые, которыми торговали трейдеры «третьего рынка» в фирме Мэдоффа, – внезапно подхватило волной корпоративных покупок и продаж. Заказы-ордера автоматически генерировались компьютерными программами, применяющими сложные стратегии хеджирования, – еще более сложные, чем его знаменитая стратегия «конверсии с разделением страйка». Между январем и июлем 1987 года рынок пошел вверх чуть ли не вертикально: доход от бумаг S&P 500 всего за семь месяцев достиг 30 %. В оставшиеся летние месяцы произошел отскок (запоздалая коррекция, говорили аналитики), но начальный рывок все же позволил свести первые девять месяцев года с прибылью.

А потом пришел «черный понедельник», 19 октября 1987 года, когда дно рынка просто провалилось. Запредельное число – 600 млн акций! – торговалось в тот день на Большом табло, и в это самое время промышленный индекс Доу-Джонса съехал на 508 пунктов, или на целых 22,6 %, причинив ущерб вдвое больший, чем худший день исторического краха 1929 года. Акции S&P 500 нырнули почти так же глубоко и так же молниеносно.

Индекс NASDAQ снизился лишь на половину этого максимума только потому, что текущий рынок NASDAQ рассыпался в прах. Отовсюду слышались жалобы, что телефоны брокеров внебиржевого рынка не отвечают. Внебиржевой рынок «лежал в руинах», в то время как бесчисленные клиентские ордера на продажу попросту не исполнялись. «Это усугубило смятение и панику на рынках», – заключила впоследствии Счетная палата США.

«Черный понедельник» стал днем, когда инвесторы узнали, что Национальная ассоциация дилеров ценных бумаг (NASD), в отличие от традиционных бирж, не требует от дилеров-маркетмейкеров фактически поддерживать непрерывный рынок внебиржевыми ценными бумагами, которыми они торгуют. Небольшие маркетмейкеры теряли огромные суммы и не могли продолжать покупать акции, которые они сумели бы продать не иначе как в убыток, если бы вообще сумели. И они побрели на скамейки запасных. Правила NASD позволяли им прекратить трейдинг, альтернативой для многих было банкротство.

Но главную тревогу внушало то, что технологии компьютерного трейдинга, которые преподносились как облик будущего, оказались совершенно несостоятельными перед лицом чрезвычайных задач этого необычного дня. Трейдеры опасались, что котировки ценных бумаг, отображаемые на компьютерных экранах, недостоверны и устарели, и опасались они не напрасно. Торговать вслепую отказывались даже крупные фирмы, и к следующему дню внебиржевой рынок был сметен той же бурей, которая в «черный понедельник» ударила и по традиционным биржам. Ошеломленный ущербом, один из руководителей NASDAQ в интервью изданию The Wall Street Journal признался: «Мы напуганы. Разумеется, мы напуганы! Ситуация на рынке просто неописуемая, потери громадные, сущий кошмар». Казалось, что широко разрекламированный рынок будущего – тот самый, на котором создал репутацию Берни Мэдофф, – вопреки ожиданиям с треском провалился.

Фирма Мэдоффа, торгуя как оптовик для крупных институциональных клиентов, была защищена от цунами панических ордеров индивидуальных инвесторов на экстренную продажу. Она пережила бурю благодаря компьютерным сетям, с немыслимой скоростью обрабатывавшим огромные объемы информации. Друг и партнер Мэдоффа в Миннеаполисе Майк Энглер скажет потом своему сыну, что фирма Мэдоффа в те черные дни фактически деньги заработала для себя и своих клиентов, умело используя возможности опционного трейдинга. И регуляторы похвалили фирму Мэдоффа за четкую работу во время «черного понедельника», когда столько маркетмейкеров выбыло из игры.

В действительности все выглядело иначе. Крах рынка сильно пошатнул уверенность нескольких крупнейших клиентов Мэдоффа. Те, кто, по его мнению, должны были оставить свои портфели в неприкосновенности, а свое богатство – в его руках, такие, как Карл Шапиро и Джеффри Пикауэр, вдруг кинулись обналичивать свои бумажные прибыли и изымать деньги. «Они переполошились, что сразу после 1987 года все их доходы улетучатся», – объяснил Мэдофф в своем первом тюремном интервью.

Объем инвестиционных счетов в фирме, по оценке Мэдоффа, в период краха достигал 5 млрд долларов. Но бóльшая часть этого богатства была связана сложными стратегиями хеджирования, так что он не мог полностью выплатить наличные крупным американским клиентам без вывода средств своих французских партнеров, которые рассчитывали сохранить инвестиции в долларах США. Удовлетворив требования на изъятие, он рисковал бы потерять французские связи; не удовлетворив их, он потерял бы своих давних американских клиентов.

Эти самые давние инвесторы окончательно разнервничались после «мини-краха», случившегося ровно через два года после краха 1987-го. Их требования на изъятие росли, и, хотя Мэдофф признавал, что «формально они имели на это право», он был взбешен. «Одним из условий моего соглашения с ними было то, что прибыли будут реинвестироваться, а не изыматься. И из всех клиентов только они одни не выполнили уговор. Они меня подставили, – сказал он в первом тюремном интервью, – бросили на произвол судьбы».

Гнев Мэдоффа несомненно указывает на то, что затянувшийся кризис наличности, который начался после краха 1987 года, был вполне реальным, даже если его объяснение скорее вызывает вопросы, чем дает ответы. Его стратегия охватывала и голубые фишки; даже на шатких после краха рынках он смог бы ликвидировать портфель голубых фишек, пусть с потерями относительно стоимости бумаг до краха. Фонд Gateway в результате краха 1987 года тоже понес потери, но между октябрем 1988 года и концом 1992-го его отчеты показали всего семь убыточных месяцев. Отчего Мэдофф не смог достичь тех же результатов при помощи той же стратегии? Уж не лгал ли он своим клиентам о хеджировании их счетов против потерь? Или, как он намекал в последующем письме, он вел со своими крупными клиентами переговоры о другом инвестиционном «договоре», не имеющем ничего общего со стратегией «разделения страйка», которую он якобы использовал?

Мэдофф признал, что в 1980-е годы он активно готовился наращивать объемы сложных «синтетических» сделок, чтобы помочь своим самым крупным клиентам (в том числе Норману Леви и Джеффри Пикауэру) уклониться от налога на прибыли от краткосрочных ценных бумаг. Он не вдавался в подробности этих транзакций, только упомянул, что они совершались в надежде на ежегодное продление с реинвестированием. До 1997 года такие сделки для минимизации налогов не были запрещены, но, как позднее нехотя признал Мэдофф, они балансировали на грани закона. «Нет, никакого мошенничества… но схемы становились все сложнее. В худшем случае, сделки были в серой зоне», – говорил он.

Было ли труднее вернуть эти сложные, уводящие от налогов сделки в исходное состояние без колоссальных потерь? Или Мэдофф просто гарантировал старым друзьям, что они не понесут потерь, если останутся с ним, – гарантировал в расчете, что в конце концов сумеет вывернуться, если они сохранят свои инвестиционные позиции и не станут изымать прибыли? Мэдофф никогда не давал прямого ответа на эти вопросы, но о последствиях этого кризиса он говорил не таясь.

«Я и сам не заметил, как образовалась задолженность в несколько миллиардов долларов», – признал он в своем первом тюремном интервью. Это случилось не вдруг. Все началось, по крайней мере, в 1988 году, и, чтобы к 1992 году достичь такого уровня задолженности, он должен был оперировать гигантскими суммами.

Понятно, что сложные портфели и затруднения с наличностью должны означать, что схема начинает принимать очертания пирамиды, даром что Мэдофф настаивал, будто его афера тогда еще не родилась и что в те годы на счетах некоторых его самых привилегированных старых клиентов зафиксировано по меньшей мере несколько сделок.

Это, конечно, рассказ «по версии Мэдоффа» – по версии, возможно, наименее достоверного в истории источника. Как знать, может быть, он и правда задолго до 1987 года уже «крал у Петра, чтобы заплатить Павлу»: обворовывал счета Avellino & Bienes, например, чтобы заплатить Чейзу и Пикауэру, Леви и Шапиро. Он упорно отрицал это, и в открытой отчетности до сих пор не нашлось свидетельств противоположного. Однако он не отрицал, что ростки пирамиды проросли из острой потребности в наличности, с которой он столкнулся после краха 1987 года, и, даже если афера была уже запущена, нежданные изъятия после краха приперли бы его к стене.

Возможно, за закрытыми дверями Берни Мэдофф и бился в отчаянии, но для внешнего мира он возник из краха как яркая звезда внебиржевого рынка. До сих пор он был членом Совета управляющих NASD, а теперь стал влиятельным лидером восстановления в последующие три года рынка NASDAQ.

Помимо убытков от биржевого краха, рынок NASDAQ боролся еще и с нарушениями дисциплины в NASD – нерешительная Комиссия под водительством Джона Шэда так и не сумела положить этому конец. К огорчению регуляторов и гневу клиентов, наказания за нарушения были мягкими и запоздалыми. Молодой рынок при всем своем технологическом блеске был еще подростком, строптивым и принимающим в штыки любое усиление надзора. Тут впору задаться вопросом: если Мэдофф не понаслышке знал о всех слабостях NASD в качестве внебиржевого регулятора, ему могло прийти в голову, что афера будет сходить ему с рук достаточно долго, чтобы придумать выход из понесенных убытков.

Примерно в это же время Мэдофф вкладывался в оборудование и программное обеспечение фирмы, с тем чтобы быстрее обрабатывать автоматические заказы и опережать конкурентов. В 1983 году Питер провел внедрение нового специального программного обеспечения для внутренней автоматизированной системы заказов. Завершенная после краха 1987 года, эта система установила новый стандарт скорости обработки клиентских заказов.

После краха Мэдофф продолжил инвестиции в фондовую биржу Цинциннати (опять-таки удивительно высокие для его фирмы издержки!), которые помогли почтенной региональной бирже перейти на электронный способ ведения бизнеса.

Когда NASD в конце десятилетия ввел «предрассветный трейдинг», то есть перенес начало торгов на внебиржевом рынке на 4 часа утра по времени Восточного побережья, фирма Мэдоффа (и некоторые другие) как будто только того и ждала: у них уже был набран персонал, необходимый для торговых операций после завершения рабочего дня – в вечерние и ночные часы.

В 1990 году Берни Мэдофф, еще больше повысив свою и без того высокую репутацию в отрасли и у регуляторов, стал председателем NASDAQ. Работа в комитетах и инициативы его собственной фирмы на технологическом передовом рубеже имели больше практического значения для формирования NASDAQ, чем три срока председательства – каждый длиной в год, – зато высокая должность была замечательной трибуной. Трибуна понадобится ему в битве, с которой у многих ветеранов биржевого сообщества всегда будет связано имя Берни Мэдоффа, – в битве за внедренную им в 1988 году практику платить несколько центов за акцию розничным брокерским фирмам, чтобы те направляли ему заказы своих клиентов.

Эти центы он называл «отчислениями за поток заказов» и «комиссионными». Биржи, которые традиционно принимали такие заказы, в основном Нью-Йоркская фондовая биржа, назвали эти выплаты «чистой воды взяточничеством» и «откатами». Они отчаянно боролись за объявление такой практики незаконной, но в конце концов проиграли битву с регуляторами после того, как было установлено, что ордера фирм, получавших от Берни свои «центы», исполнялись быстрее и дешевле, чем на Большом табло. К началу 1990-х годов более 5 % всех сделок с акциями, котирующимися на Большом табло, будут фактически осуществляться в компьютерах Берни Мэдоффа. В одном научном исследовании рынка отмечалось, что «хотя, строго говоря, фирма Мэдоффа не является фондовой биржей, она де-факто функционирует как суррогат Нью-Йоркской фондовой биржи».

Деятельность Мэдоффа по оплате потока заказов создала ему много врагов среди могущественных людей Уолл-стрит, у которых имелся доступ к внутренним источникам информации о нем и его фирме. Похоже, никто из этих недружественных и высокопоставленных противников не нашел никакого следа скрытой пирамиды, – найдя таковые, они бы, разумеется, воспользовались этим, чтобы дискредитировать и уничтожить его в ожесточенной битве вокруг его практики «комиссионных».

Однако то, что они ничего не нашли, еще не значит, что афера тогда не началась. Это может просто-напросто означать, что Мэдофф заложил первые камни своей пирамиды на менее всего заметном и менее всего регулируемом поле финансового ландшафта – в офшорных хедж-фондах.

К концу 1980-х годов Мэдофф играл заметную роль в обществе, что укрепляло его репутацию в среде щедрых филантропов и благотворительных учреждений, многие из которых станут его клиентами и в конечном счете жертвами.

На бумаге все его крупные клиенты, казалось, неуклонно богатели, и только Мэдофф знал, насколько шатко его финансовое положение. Согласно одному из распространенных индикаторов, между рождением «бычьего» рынка в августе 1982 года и концом 1989 года фондовый рынок шел вверх на семнадцать и более процентов в год. А в кругах, в которых он теперь вращался, богачам полагалось быть щедрыми. Поэтому и Мэдофф тоже стал активно заниматься благотворительностью, жертвуя любимым либо желаемым клиентам на приюты для животных, покупая билеты на «правильные» благотворительные обеды и встречаясь с «правильными» людьми.

На Манхэттене 1980-х годах в число «правильных» людей входил Говард Сквадрон, видный нью-йоркский адвокат, участвовавший в бесчисленных политических и культурных событиях, и именно он нечаянно стал одним из первых, кто направил влиятельные еврейские благотворительные учреждения под крыло Мэдоффа. Его отношения с Мэдоффом пойдут по образцу, с которым чем дальше, тем больше будут знакомиться юридические и бухгалтерские круги Нью-Йорка.

Сквадрон некогда считался вундеркиндом нью-йоркского юридического мира. В 1947 году, когда ему едва исполнилось 20 лет, он получил в Колумбийском университете сразу два диплома – по истории и праву. К его весьма острому уму добавилось множество полезных связей во влиятельных кругах. Два года он провел в качестве штатного юрисконсульта Американского еврейского конгресса, а позднее стал президентом этой организации. Американский еврейский конгресс был котлом, где варились богатые жертвователи еврейских благотворительных инициатив и учреждений, и именно там Сквадрон впервые повстречал Берни Мэдоффа.

Сквадрон, неутомимый участник множества советов по образованию и культуре, играл важную роль в спасении известного культурного учреждения New York City Center. Он почти четверть века был председателем совета этой организации и в какой-то момент заручился поддержкой Мэдоффа. Со временем клиентами Мэдоффа, доброго друга Сквадрона, станут влиятельные персоны Американского еврейского конгресса и New York City Center, а сам Мэдофф войдет в правление последнего, где его коллегами будут жена Сквадрона и член семьи Уилпонов, которому принадлежала бейсбольная команда New York Mets.

Когда в фирму Сквадрона пришла в качестве клиента медийная корпорация Руперта Мэрдока News Corporation, Говард Сквадрон стал очень богат. Значительную долю своего богатства он проинвестирует через Берни Мэдоффа и познакомит с Берни своих клиентов и друзей.

Юристы нескольких нью-йоркских фирм начали учреждать формальные партнерства, чтобы их клиенты могли инвестировать средства с помощью Мэдоффа. По той же схеме действовали такие видные бухгалтерские фирмы, как Konigsberg, Wolf & Co. и бухгалтерская фирма, обслуживавшая Стенли Чейза, – Halpern & Mantovani из Лос-Анджелеса. Обе фирмы открыли «перевалочные» счета, через которые их клиенты инвестировали в Мэдоффа опосредованно. Порталом для желающих инвестировать через Мэдоффа стала даже небольшая фирма Friehling & Horowitz, которая проводила аудиты в брокерской фирме Мэдоффа.

В дни «бычьего» рынка 1980-х бывший юрист Комиссии по ценным бумагам и биржам по имени Джеффри Такер решил уйти из юридической фирмы, которую он сам же и основал, и учредить с одним из своих клиентов фонд по торговле опционами. Этот клиент делил офис на Манхэттене, в Мидтауне, с представительным бывшим банкиром по имени Уолтер Ноэл-младший, который пытался построить собственный бизнес по управлению капиталом, полагаясь на обширные связи – свои собственные и жены-бразильянки. Ноэл рассудил, что новоявленный фонд Такера может оказаться перспективным для его собственных иностранных инвесторов. «Уолтер был весьма впечатлен их трейдингом, не только стратегиями, но и результатами», – вспоминал современник.

В 1989 году Такер расстался со своим прежним клиентом и стал работать исключительно с Ноэлом, чтобы окончательно сформировать новый фонд, названный Fairfield Greenwich. Примерно в то же время тесть Такера, удалившийся на покой текстильщик, посоветовал Такеру с Ноэлом приглядеться к его знакомому, блестящему инвестиционному менеджеру Берни Мэдоффу.

Что же было в Мэдоффе такого, что заставляло всех этих умных и расчетливых людей доверять ему так много, так легко и так надолго? Несколько ключей к разгадке дают впечатления из личного опыта общения с Мэдоффом и из интервью с десятками людей, знавших его. Мэдофф, в отличие от других удачливых мошенников, не бил на эффект, не зарывался, не был утрированно «харизматичным». Он брал другим: еще не сказав ни слова, он, казалось, создавал незаметное, но мощное магнитное поле, которое притягивало к нему людей, как если бы он и точно был северным полюсом или тем, что в природе называется оком тайфуна, тихим прибежищем посреди бушующей стихии. Один его партнер назвал это «аурой». Подобно талантливому актеру, он притягивал внимание, просто ступая на сцену, просто входя в дверь.

Он не бравировал своей профессиональной компетентностью («у него словно было при себе кольцо-декодер», как выразился один бывший регулятор) и во времена, когда остальные дергались, метались и тряслись от страха, казался чарующе хладнокровным. Он внушал доверие и чувство безопасности. Еще один близкий сотрудник вспоминал улыбку Мэдоффа в течение первой недели после теракта 2001 года, когда что ни день в «Помаде» объявляли бомбовую тревогу: он всегда последним выходил из офиса, пропуская вперед на лестницу своих всполошенных подопечных. Подобно невозмутимому голосу пилота из кокпита или отцу, умеющему успокоить проснувшегося от кошмара ребенка, он каким-то образом давал понять, что все под контролем, что все будет хорошо. Его близкие знали, что он может быть сердитым, неуступчивым, придирчивым, резким и грубым, но даже тогда он держался с твердостью строгого, но справедливого сержанта, который никогда не паникует и не сдает позиций, который не дает спуску своим подчиненным, зато приводит всех живыми назад.

Какова бы ни была формула роковых чар Мэдоффа, его встреча с Такером и Ноэлом, должно быть, воодушевила их. В середине лета 1989 года они вложили в Мэдоффа 1,5 млн долларов, которые мобилизовали через структуру, позднее названную Fairfield International. Через полгода они вручили Мэдоффу еще миллион долларов. К ноябрю 1990 года они были готовы выводить на фондовый рынок свой новый четырехмиллионный фонд Fairfield Sentry и поделиться своим успехом со всем миром – как выяснилось, почти буквально «со всем миром».

Этот период вызывает самые острые вопросы об истоках аферы Мэдоффа. Понятно, что после краха 1987 года его финансовое положение резко изменилось и давление обстоятельств могло вытолкнуть его из серых зон налоговых уверток и валютных утечек к полномасштабной финансовой пирамиде. Здесь не может быть абсолютной уверенности – не раньше чем его сообщники сами все расскажут или из-под завалов учета не извлекут новые документальные свидетельства его деловых операций. Но возможны разумные догадки, и они в конечном счете фокусируются на этих поворотных годах последней половины позолоченных восьмидесятых.

Для финансовой пирамиды имелись все условия. Помимо своей новой связи с Ноэлом и Такером, Мэдофф привлек внимание нескольких свежеиспеченных офшорных хедж-фондов. Все эти фонды, оседлавшие первую волну интереса к хедж-фондам, начали с того, что стали переводить ему большие и все разбухавшие суммы денег. Бизнес, перенятый Авеллино и Бинсом (у которых в 1960-х было, возможно, лишь несколько десятков клиентов и дела, по словам Мэдоффа, и к концу семидесятых шли «ни шатко ни валко»), после 1983 года сделал громадный рывок, принося в его руки еще больше денег. В то же время требования выплаты наличных от некоторых крупнейших клиентов после краха рынка 1987 года поставили Мэдоффа в очень напряженное положение с ликвидностью.

Этим крупным клиентам «принадлежит решающая роль в возникновении моих неприятностей», потому что они «не исполнили свою часть соглашения», писал он в электронном письме из тюрьмы. И продолжал: «Уверен, что вы спрашиваете: как я мог быть так доверчив? Наверное, я не хотел признаваться себе в том, что им нельзя доверять как близким друзьям».

Жалуясь на предательство близких друзей, он сам прекрасно понимает иронию ситуации. «Я не сомневаюсь, что некоторые из моих друзей задаются аналогичным вопросом: как я мог поступить с ними так, как поступил, – продолжает он. – Этому нет оправдания. Разница, наверное, в том, что я рассчитывал разобраться со своими проблемами, и в прошлом я столько заработал для них законным трейдингом. – И добавляет: – В любом случае это не меняет времени начала фиктивного трейдинга, которое я назвал».