Текст книги "Код да Винчи 10+"

Глава 15

– Где Лэнгдон? – рявкнул Фаш.

– Все еще в туалете, – ответил лейтенант Колле.

– Парень не спешит. – Капитан посмотрел поверх плеча подчиненного на красную точку навигатора на экране ноутбука.

В идеальной ситуации объект наблюдения не ограничивали во времени и предоставляли ему максимальную свободу действий, чтобы у него появилось ложное ощущение безопасности. Лэнгдон должен вернуться по своей собственной воле. Но прошло уже почти десять минут. Что-то слишком долго засиделся.

– Капитан, – позвал его с другого конца кабинета один из сотрудников. – Думаю, вам стоит ответить на этот звонок.

– Кому я понадобился? – спросил Фаш.

Подчиненный нахмурился.

– Это начальник криптологического отдела.

– Что ему нужно?

– Он по поводу Софи Невё, месье. Что-то не складывается…

Через несколько минут капитан завершил разговор и, подойдя к лейтенанту Колле, приказал позвонить Софи. И когда та не ответила, принялся нервно расхаживать по кабинету.

– Почему она не отвечает? Ты ведь звонил на ее мобильный? Я же видел, что телефон при ней.

– Может, сел аккумулятор. Или выключен звонок, – предположил Колле и, в свою очередь, спросил: – Зачем звонил криптолог?

Капитан резко повернулся к нему.

– Сообщить, что они не нашли никакого смысла в орденских личинах и какой-то золе. Что определили последовательность цифр как числа Фабиаччи, но не видели в ней никакого смысла.

Колле оторопел.

– Но они же прислали агента Невё специально для того, чтобы она нам все это доложила!

– Они не направляли к нам агента Невё, – покачал головой Фаш.

– Как так?

– По словам начальника криптографов, он вызвал свою команду и приказал разобраться со снимками, которые я ему прислал. Затем появилась Невё, взглянула на фото Соньера и код на полу и, не сказав ни слова, ушла. Начальник не осудил ее поведение. Понял, насколько ее расстроило то, что она увидела.

– Расстроило? Почему?

Фаш ответил не сразу.

– Я этого не знал, и, судя по всему, ее начальник тоже. Ему сообщил один из ее коллег. Получается, что Софи Невё внучка Жака Соньера.

Не успели они как следует осознать эту новость, как тишину музея нарушил сигнал тревоги.

– Большая галерея! Мужской туалет! – объявил техник.

– Где Лэнгдон? – набросился Фаш на лейтенанта.

– Все еще там. – Колле показал на мигающую красную точку на плане этажа на экране ноутбука. – Господи! Разбито стекло в мужском туалете! Он перемещается к подоконнику!

Фаш не терял времени. Выхватив револьвер из наплечной кобуры, он бросился вон из кабинета.

Колле наблюдал, как мигающий маячок приблизился к оконной раме. А затем произошло нечто совершенно неожиданное. Красная точка вышла за пределы периметра здания.

– Боже праведный! – Лейтенант вскочил на ноги и, поспешно изменив настройки навигатора, увеличил масштаб, чтобы определить точное местонахождение сигнала.

Маячок лежал посреди площади Карузель и больше не двигался. Лэнгдон выпрыгнул из окна!

– Он бросился вниз! – гаркнул Колле в рацию, перекрывая далекий рев сирены. – Сигнал показывает, что он на площади Карузель!

Фаш услышал слова лейтенанта, но их смысл не дошел до него. Он продолжал бежать. Коридор казался бесконечным. Когда он пронесся мимо тела Соньера, его взгляду открылось крыло «Денон».

– Постойте! – В рации снова раздался голос лейтенанта Колле. – Боже, сигнал перемещается! Лэнгдон не разбился. Он двигается. Набирает скорость. Перемещается слишком быстро.

Лавируя по коридору, Фаш бросился к двери туалета. Сирена ревела так, что голос в рации был едва различим.

– Он, должно быть, в машине! Думаю, что он в машине! Не могу… – Слова лейтенанта утонули в реве сирены.

Фаш с револьвером в руке ворвался в туалет и, морщась от нестерпимого звука, огляделся.

В помещении было пусто. Взгляд Фаша моментально скользнул к разбитому стеклу. Он подбежал к окну, распахнул раму и перегнулся через подоконник. Лэнгдона внизу не оказалось.

Сигнализация наконец умолкла, и снова послышался голос Колле:

– Движется на юг… все быстрее… пересекает Сену по мосту Карузель.

Фаш повернулся налево. Единственным автомобилем на мосту Карузель был длинный трейлер с отдаленно напоминающим огромный гамак виниловым тентом. От неприятной догадки капитан поежился. Несколько секунд назад грузовик, должно быть, стоял на светофоре прямо под окном туалета.

Безумный риск, сказал себе Фаш. Откуда Лэнгдон мог знать, что везет под тентом машина? Прыжок с сорока футов! Сумасшествие.

– Поворачивает направо на набережную Сен-Пере! – крикнул Колле.

Точно. Грузовик, съезжая с моста, притормозил и поехал вдоль Сены. Фаш с изумлением наблюдал, как тяжелая машина скрылась за углом.

Вот и все, подумал он. Через несколько минут грузовик блокируют. Он передал приказ по рации лейтенанту.

– Скажите, чтобы подали мою машину. Я хочу присутствовать при аресте.

Несясь сломя голову по Большой галерее, Фаш хотел быстрее узнать, уцелел ли Лэнгдон при падении.

Хотя это не имело значения.

Он пытался совершить побег.

Следовательно, выдал сам себя и виновен по всем пунктам обвинения.

Лэнгдон и Софи стояли в тени Большой галереи всего в пятнадцати ярдах от Фаша, прижимаясь спинами к перегородке, отделявшей выставочное пространство от туалетов. Они едва успели спрятаться, когда он пронесся мимо с револьвером в руке и скрылся за дверью туалета.

Последние шестьдесят секунд пролетели, как в тумане.

Лэнгдон отказывался бежать с места преступления, которого не совершал, когда Софи сквозь толстое оконное стекло заметила, как засуетились внизу полицейские.

– Стоит немного постараться, и вы отсюда выберетесь, – сказала она, не обращая внимания на звонок мобильного телефона.

Постараться? Лэнгдон с тревогой посмотрел в окно. К светофору внизу подъезжал длинный восемнадцатиколесный трейлер. Нет, Софи не могла такое задумать.

– Исключено! Я не стану туда прыгать!

– Доставайте маячок.

Лэнгдон порылся в кармане и нащупал маленький металлический диск. Софи отобрала его и подошла к раковине. Затем взяла толстый кусок мыла и большим пальцем с силой вдавила в него маячок. Когда диск исчез в мягкой субстанции, она замазала дырку, скрыв маячок внутри. Протянула мыло Лэнгдону, а сама взяла из-под раковины тяжелую металлическую урну. И прежде чем Лэнгдон успел ее остановить, бросилась к окну, держа урну перед собой, как таран. Основание урны угодило в середину окна, и стекло разлетелось на осколки.

Тут же оглушительный вой сигнализации резанул уши.

– Дайте мне мыло! – крикнула Софи, но ее голос едва можно было услышать.

Лэнгдон вложил мыло с маячком ей в ладонь. Сжав его в руке, она высунулась из разбитого окна и посмотрела на застывший внизу грузовик. И как только сигнал светофора готов был смениться, швырнула мыло вниз.

Мыло упало сбоку на прикрывающий груз тент и в тот момент, когда зажегся зеленый, соскользнуло в кузов.

– Примите мои поздравления. – Софи потащила Лэнгдона за руку к двери. – Вы только что сбежали из Лувра.

Выскользнув из мужского туалета, они скрылись в тени как раз вовремя, чтобы не столкнуться с Фашем.

Глава 16

– Метрах в пятидесяти отсюда в Большой галерее есть запасная лестница, – бросила Софи. – Полицейские больше не охраняют периметр здания, и мы можем попытаться выбраться из Лувра.

Они вышли из тени и стали крадучись пробираться по коридору Большой галереи. У Лэнгдона возникло ощущение, будто он в темноте пытается составить из кусочков пазл.

– Как вы считаете, не мог сам Фаш написать послание на полу? – прошептал он.

Софи даже не обернулась.

– Исключено.

Лэнгдон не разделял ее уверенности.

– Уж очень ему хочется, чтобы я выглядел виновным. Может, он считает, что это пойдет на пользу делу?

– А числа Фибоначчи? А постскриптум? А символика, связанная с да Винчи и богиней? Нет, это рука моего деда.

Лэнгдон понимал, что она права. Символика ключей слишком хорошо подогнана: пентакль, «Витрувианский человек», да Винчи, богиня и даже числа Фибоначчи. Ясно, что это не случайный набор символов.

– И не забывайте, дед мне звонил днем, – напомнила Софи. – Он говорил о необходимости сообщить мне что-то важное. Не сомневаюсь, надпись на полу – его последняя попытка донести до меня нечто такое, что вы должны помочь мне понять.

Лэнгдон нахмурился. Ордена вод личина! И нам – зола! Ему бы очень хотелось истолковать смысл этих слов ради Софи и ради самого себя. С тех пор как он впервые увидел этот шифр, положение сильно ухудшилось. Его предполагаемый прыжок из окна отнюдь не укрепил доверия к нему Фаша. Лэнгдон сильно сомневался, что капитан французской полиции оценит юмор ситуации; ведь ему пришлось организовать погоню, чтобы арестовать кусок мыла.

– Выход близко, – продолжала Софи.

– Как вы считаете, могут ли цифры в послании вашего деда нести в себе ключ к пониманию других строк? – Лэнгдону уже приходилось работать с рукописями семнадцатого века, содержащими шифры, в которых определенные строки являлись кодами к расшифровке остальных строк.

– Я все время думаю над этим, но ни к чему не пришла. Математически они представляют собой случайную последовательность. С точки зрения дешифровщика – полная бессмыслица.

– Но тем не менее это часть последовательности Фибоначчи. И вряд ли простое совпадение.

– Ни в коем случае. Намекнув на Фибоначчи, дед лишний раз дал понять, что обращается ко мне. Мало того, что написал по-английски, еще и лег, как человек в моем любимом произведении искусства, и нарисовал на себе пятиконечную звезду. Сделал все, чтобы привлечь мое внимание.

– Пентакль для вас что-то означает?

– Да. Не успела сказать: пятиконечная звезда была особенным символом общения между мною и дедом, когда я росла. Ради забавы мы играли с ним на картах таро, и моей мастью всегда оказывались пентакли. Уверена, он подтасовывал колоду. Но пятиконечная звезда превратилась в наш маленький секрет.

У Лэнгдона по коже побежали мурашки. Они играли в карты таро! Средневековая итальянская карточная игра, первоначально изобретенная для того, чтобы передавать запрещенную Церковью систему верований, была полна скрытой символики. Игры в двадцать две карты носили такие названия, как «Женщина-папа», «Императрица», «Звезда».

Масть таро, обозначающая женскую божественность, – это пентакли, подумал Лэнгдон.

Они добрались до лестницы запасного выхода. Софи осторожно открыла дверь и, поторапливая, повела Лэнгдона вниз по тесному крутому пролету.

– Когда ваш дед упоминал пятиконечную звезду, – спросил, следуя за ней Лэнгдон, – он имел в виду поклонение богине или неповиновение Католической церкви?

Софи покачала головой.

– Меня больше интересовала математическая сторона вопроса: золотое сечение, число фи, последовательность Фибоначчи…

– Ваш дед объяснял вам, что такое число фи? – удивился Лэнгдон.

– Конечно. Божественная пропорция. – Она застенчиво улыбнулась. – Даже шутил, что я наполовину богиня. Из-за слога в моем имени.

Задумавшись на мгновение, Лэнгдон осознал услышанное и даже тихо застонал. Конечно же – Со-фи!

Продолжая спускаться, он решил, что символика Соньера более последовательна, чем он подумал вначале.

Да Винчи… числа Фибоначчи… пентаграмма.

Как ни странно, эти понятия объединяет настолько основополагающий для искусства принцип, что он посвящал этой теме целые серии лекций.

Число фи. 1,618.

Лэнгдон вспомнил свои рассуждения об этом на занятиях со студентами в Гарварде.

– Кто может ответить, что за число написано на доске? – спрашивал он у аудитории.

Руку поднял студент математического отделения, сидевший на последнем ряду.

– Это число фи.

– Прекрасно, Стетнер, – похвалил его Лэнгдон. – Знакомимся с числом фи.

– Только не стоит путать его с числом пи, – добавил Стетнер. – Фи – очень важное число для искусства. Его считают самым красивым числом во вселенной.

Продолжая объяснение, Лэнгдон говорил, что число фи – производное от последовательности Фибоначчи и что пропорции растений, животных и даже человека с потрясающей точностью соответствуют отношению фи к единице.

– Фи присутствует повсюду в природе, – продолжал он, выключая свет. – Поэтому древние решили, что оно предопределено Создателем, и назвали его божественной пропорцией.

– Постойте, – прервала его студентка с передней парты. – Мне не приходилось встречать в биологии ничего подобного божественной пропорции.

– Разве? – улыбнулся Лэнгдон. – А как насчет соотношения женских и мужских особей в пчелином улье?

– Женских особей всегда больше, чем мужских.

– Правильно. Но известно ли вам, что, если разделить число женских особей на число мужских в любом улье мира, получится одинаковый результат? И что он будет равняться числу фи?

Лэнгдон показал на экране спиральную раковину.

– Узнаете?

– Какой-то вид моллюска, – ответил студент справа.

– Верно. А теперь попробуйте догадаться, каково отношение диаметра витка спирали к каждому последующему. Конечно. Оно равно числу фи. Золотое сечение или божественная пропорция. Одна целая шестьсот восемнадцать тысячных к одному.

Лэнгдон показывал фотографии одну за другой. Головка подсолнуха, чешуйки сосновых шишек, расположение листьев на ветках, анатомия насекомых – все с потрясающей точностью подчинялось божественной пропорции.

– Поразительно! – выкрикнул кто-то.

– Несомненно, – согласился другой. – Но какое это имеет отношение к искусству?

– Ага! – обрадовался Лэнгдон. – Рад, что вы спросили. – На экране появился знаменитый рисунок Леонардо да Винчи. Обнаженный мужчина, или «Витрувианский человек», был назван в честь блестящего римского архитектора Марка Витрувия, который писал о золотом сечении в архитектуре. – Во времена да Винчи никто лучше его не разбирался в строении человеческого тела. Он эксгумировал и вскрывал трупы, чтобы определить точные пропорции человеческого скелета. Первым продемонстрировал, что тело человека в буквальном смысле слова состоит из строительных блоков, отношение которых друг к другу всегда равняется числу фи. – Лэнгдон снова улыбнулся. – В нашем курсе мы еще много раз вернемся к да Винчи. И вы откроете для себя скрытые символы там, где ничего подобного не ожидали.

– Быстрее, – прошептала Софи. – В чем дело? Мы почти у цели. Не копайтесь!

Лэнгдон, пораженный открытием, поднял взгляд.

Ордена вод личина! И нам – зола!

Софи посмотрела на него.

Неужели все так просто? – подумал он. Но уже понял: так и есть.

В лабиринтах Лувра, обуреваемый мыслями о числе фи и да Винчи, Роберт Лэнгдон внезапно и неожиданно расшифровал код Соньера.

– Ордена вод личина! И нам – зола! – сказал он. – Нет ничего проще этого шифра.

Софи замерла на следующей ступеньке и недоуменно уставилась на своего спутника.

– Вы все сами сказали. – Его голос дрожал от волнения. – Числа Фибоначчи имеют смысл, если только выстроены в определенной последовательности. Иначе они всего лишь математическая бессмыслица. – Софи понятия не имела, куда он клонит. – Спутанная последовательность чисел Фибоначчи – ключ к расшифровке кода. – Лэнгдон показал распечатку. – Строка цифр указывает, как следует обращаться с другой частью послания. Ваш дед перемешал числа Фибоначчи, давая нам понять, что таким же образом обошелся с буквенным текстом. Ордена вод личина! И нам – зола! В таком виде эти строки ничего не значат. Это просто буквы, написанные без всякого порядка.

– Вы полагаете, что сообщение – не что иное, как анаграмма? – Софи, не отрываясь, смотрела на него.

Не ответив, Лэнгдон достал из кармана ручку и переписал строки.

Из:

Ордена вод личина!

И нам – зола!

Получилось:

Леонардо да Винчи!

Мона Лиза!

Глава 17

Мона Лиза.

Софи стояла на ступенях запасного выхода, позабыв, что они собирались бежать из Лувра. Потрясение от того, что удалось прочитать анаграмму, смешивалось с обидой, что шифр поддался не ей.

– Удивляюсь, как ваш дед сумел составить такую сложную анаграмму, когда ему оставалось жить всего несколько минут.

Софи знала ответ, и от этого ей было только больнее. Как я не поняла? Она вспомнила, что в юности дед развлекался анаграммами, превращая в шарады знаменитые произведения искусства. Когда Софи была еще маленькой, одна из таких анаграмм стоила ему неприятностей. Дед давал интервью американскому искусствоведческому журналу и выразил свое неприятие кубизма начала двадцатых годов прошлого столетия, заметив, что шедевр Пикассо «Авиньонские девицы» полностью соответствует анаграмме названия картины: «мерзкая бессмысленная пачкотня». Это совсем не понравилось ценителям Пикассо.

– Я думаю, что дед давным-давно придумал эту анаграмму Моны Лизы. – Софи посмотрела на Лэнгдона. А сегодняшние обстоятельства заставили его воспользоваться былой заготовкой в качестве импровизированного шифра.

Голос Соньера ясно прозвучал в ее ушах:

Леонардо да Винчи!

Мона Лиза!

Почему, прощаясь, он упомянул знаменитое полотно? Софи не могла ответить, но догадка ее пугала.

Эти его слова были не последними…

Неужели он просил ее подойти к картине? Не там ли дед оставил ей еще одно сообщение? Что ж, вполне вероятно. «Мона Лиза» висит в отдельном зале, доступ туда есть только из Большой галереи. Софи вдруг сообразила, что вход в этот зал находится всего в двадцати метрах от места, где нашли мертвого Соньера.

Оглянувшись на запасную лестницу, она почувствовала, что разрывается на части. Софи понимала, что нужно немедленно выводить Лэнгдона из музея, но инстинкт гнал ее к «Моне Лизе». Если деду требовалось сообщить ей какой-либо секрет, в мире не было более подходящего места, чем это.

– Она тут совсем рядом, – шептал ей дед, когда в первый раз привел Софи в крыло «Денон» и, сжав ее хрупкую детскую ручку, показывал ей музей уже после закрытия.

Ей тогда исполнилось шесть лет, и она, глядя на высокие потолки и вызывающий головокружение орнамент пола, чувствовала себя маленькой и ничтожной. Пустой музей ее пугал, хотя она не подавала вида, не хотела, чтобы дед об этом знал. Сжала зубы и выдернула руку.

Софи видела изображение Моны Лизы в книгах, и оно ей совершенно не нравилось. Она не понимала, почему люди так восхищаются этой картиной.

Она осмотрела узкое пространство «Зала государств», и ее взгляд остановился в центре правой стены, где за защитным стеклом висел одинокий портрет.

– Подойди, Софи, – пригласил дед. – Немногим выпадает удача побыть с ней наедине.

Поборов страх, девочка двинулась к картине. После всего, что она слышала о «Моне Лизе», у нее возникло чувство, что она находится в обществе особы королевской крови. Софи затаила дыхание и подняла взгляд. Она не знала, какое впечатление произведет на нее портрет, но ничего особенного и не ожидала. Ни изумления, ни восторга. Знаменитое лицо выглядело точно так, как и на страницах книг. Казалось, целую вечность Софи стояла в ожидании, что вот-вот что-то случится.

– Ну как? – шепотом спросил дед, подходя сзади. – Правда, красиво?

– Она слишком маленькая.

Соньер улыбнулся.

– Ты тоже маленькая, но красивая.

Я не красивая, подумала Софи, проклиная в душе свои рыжие волосы и веснушки. Она была крупнее всех мальчишек в классе. Девочка снова взглянула на «Мону Лизу» и покачала головой.

– Она смотрит так, словно что-то знает. Как ребята в школе, если скрывают какой-то секрет.

Дед рассмеялся.

– Отчасти поэтому она так знаменита. Люди пытаются понять, чему она улыбается.

– А ты знаешь?

– Может быть, – подмигнул дед. – Когда-нибудь я тебе расскажу.

Софи топнула ножкой.

– Я тебе говорила, что не люблю секретов.

Соньер потрепал ее по плечу.

– Жизнь полна секретов, принцесса. Невозможно узнать все сразу.

– Я возвращаюсь наверх. – Голос Софи глухо раздался в пролете лестницы.

– К «Моне Лизе»? – отпрянул Лэнгдон. – Сейчас?

Софи попыталась оценить возможный риск.

– Меня в убийстве не подозревают. Попробую. Мне надо понять, что хотел сообщить мне дед.

– А как насчет того, чтобы добраться до посольства США?

Софи кольнуло чувство вины: она подбила Лэнгдона на побег, а теперь бросает одного. Но выбора не было. Она показала на металлическую дверь у подножия лестницы.

– Пройдете сквозь нее и дальше следуйте световым указателям выхода. Они приведут вас к турникету, где вы сможете выйти. – Она протянула ему ключи от машины. – У меня красный «смарткар», стоит на площадке для сотрудников музея. Представляете, как доехать отсюда до посольства?

Зажав в руке ключи, Лэнгдон кивнул.

– Послушайте! – Голос Софи стал мягче. – Мне кажется, дед оставил мне на «Моне Лизе» сообщение – что-то вроде ключа к загадке, кто его убийца. Или почему мне грозит опасность. – Или что на самом деле случилось с моими родными. – Мне нужно сходить посмотреть.

– Но если он хотел предупредить вас об опасности, почему просто не написал это на полу там, где умирал? К чему эти хитроумные игры в слова?

– То, о чем намеревался сообщить мне дед, не предназначалось для чужих глаз. Даже для глаз полицейских. Как бы странно это ни звучало, думаю, он хотел, чтобы я оказалась у «Моны Лизы» раньше других.

– Я пойду с вами.

– Нет! Мы ведь не знаем, когда в Большую галерею нагрянут полицейские. Вам надо спешить. Увидимся в посольстве, мистер Лэнгдон.

Он поморщился и твердо заявил:

– Только при одном условии.

Софи удивленно подняла на него взгляд.

– При каком?

– Вы перестанете называть меня мистером Лэнгдоном.

Она заметила, как слегка искривились в улыбке уголки его губ, и улыбнулась в ответ.

– Удачи, Роберт!

Когда он оказался на нижней ступеньке лестницы, в нос ему ударил характерный запах льняного масла и гипса. Впереди светящаяся стрела с надписью «SORTIE/ВЫХОД» указывала в конец длинного коридора. Виртуозные анаграммы Соньера не выходили у Лэнгдона из головы, и его мучило любопытство: что же найдет Софи на «Моне Лизе»… если там вообще что-то есть. Она, казалось, не сомневалась в последнем желании деда – он хотел, чтобы внучка снова подошла к знаменитому полотну. Похоже на правду. Но Лэнгдону не давал покоя еще один вопрос.

P. S. Найди Роберта Лэнгдона.

Соньер написал на полу его имя и велел внучке его отыскать. Зачем? Только для того, чтобы помочь расшифровать анаграмму? Не похоже. У Соньера не было оснований считать, что он знаток анаграмм.

Софи разобралась бы с анаграммой сама.

Лэнгдон в этом больше не сомневался, но не мог не удивляться пробелу в логике действий Соньера.

Почему я? – спрашивал он себя, шагая по коридору. Что такого, по его мнению, я знаю, из-за чего он указал на меня?

Вдруг он остановился от удивления как вкопанный и, поспешно выхватив из кармана лист с компьютерной распечаткой, уставился на последнюю строку послания.

P. S. Найди Роберта Лэнгдона.

Он не сводил взгляда с первых двух букв.

P.S.

В этот миг смысл символики Соньера стал ему ясен, словно кто-то навел резкость. Ударом грома обрушились собственные приобретенные за долгую карьеру познания в истории и символике. И все, что совершил Соньер в этот вечер, сделалось совершенно понятным.

Мысли роились у него в голове, пока он пытался вникнуть в смысл того, что только что ему открылось. Лэнгдон повернулся и понесся обратно – туда, откуда только что пришел.

Хватит ли времени?

Он понимал, что это больше не имеет значения, и без колебаний бежал вверх по лестнице.