Текст книги "Бритва Дарвина"

Дар не спеша подъехал к зданию клуба и отметил в своем желтом блокноте, что участок дороги перед ним обнесен желтой предупреждающей лентой и огорожен красно-белыми конусами. Судя по всему, здесь велись ремонтные работы – мостовая была взломана, вокруг лежали инструменты, а у обочины стоял асфальтовый каток.

Дарвин подъехал к небольшой стоянке, припарковал машину у клуба и вошел внутрь. Видимо, кондиционеров здесь никогда не водилось, потому что в здании было душно и жарко.

За столиком у окна группа стариков играла в карты. За окном виднелся неухоженный бассейн – его облицовочная плитка потрескалась и местами отвалилась, а вода покрылась зеленой ряской. Дар подошел к столику и остановился рядом, не спеша заводить разговор, хотя игроки больше внимания уделяли не игре, а вошедшему незнакомцу.

– Прошу прощения, что прерываю игру, – промолвил Дарвин, – но нет ли среди вас, джентльмены, человека по имени Генри?

Из-за стола поднялся пожилой мужчина, годков восьмидесяти. Он был низеньким, примерно метр шестьдесят, и худощавым. Костлявые тощие ноги торчали из широких, не по размеру, шортов, но рубашка и кроссовки были новыми и дорогими. Голову венчала бейсболка с рекламой казино Лас-Вегаса. На запястье поблескивал золотой «Ролекс».

– Генри – это я, – сказал он, протягивая Дарвину веснушчатую руку. – Генри Голдсмит. А вы, наверное, из страховой компании. Пришли узнать про несчастный случай с Братишкой?

Дар представился и спросил:

– Братишка – это мистер Вильям Дж. Трихорн?

– Братишка. Все называли его Братишкой. Никто не называл его Вильямом или Вилли. Братишка, и все, – промолвил один из стариков, не отрывая взгляда от карт.

– Это правда, – тихо и печально сказал Генри Голдсмит. – Я знал Братишку… Господи… уже тридцать лет. И он всегда был Братишкой.

– Вы видели, как с ним произошел этот несчастный случай, мистер Голдсмит?

– Генри, – поправил старик. – Зовите меня Генри. Да, видел… Только я и видел. Черт, да из-за меня все и случилось.

Голос Генри дрогнул, и последнюю фразу он промолвил едва слышно.

– Давайте перейдем за свободный столик, и я все вам расскажу.

Они сели за самый дальний стол. Дар снова представился и объяснил, кем он работает и для чего ему эти сведения. А затем спросил Генри, не возражает ли тот, чтобы их разговор записывался на магнитофон.

– Вы можете ничего мне не рассказывать, если не хотите, – закончил Дар. – Я просто собираю информацию для клиента нашей фирмы, адвоката владельца этого дома.

– Конечно, расскажу, – промолвил Генри, отмахиваясь от своих законных прав. – Расскажу, как это случилось.

Дарвин кивнул и включил магнитофон. У данного аппарата был направленный высокочувствительный микрофон. Первые десять минут Генри рассказывал о себе. Они с женой жили по соседству с Братишкой и его супругой с того самого дня, как этот парк стал домом для престарелых. Они дружили семьями много лет, еще с той поры, когда проживали в Чикаго. Но вот дети повзрослели и разлетелись кто куда, и они решили переехать в Калифорнию.

– Два года назад у Братишки случился удар, – сказал Генри. – Нет… нет, три года назад. Как раз когда «Смелые» из Атланты выиграли ежегодный чемпионат по бейсболу.

– Когда Дэвид Джастис пропустил мяч? – машинально добавил Дар.

Единственный вид спорта, который он признавал, был бейсбол. Если, конечно, не считать шахматы спортом. Дарвин вот не считал.

– Одним словом, – продолжил Генри, – у Братишки был удар. Как раз тогда.

– Поэтому мистер Трихорн приобрел коляску?

– Пардик.

– Прошу прощения?

– Ну, его коляску сделала фирма «Пард», потому Братишка прозвал ее пардиком. Ну, как свою зверушку.

Дар вспомнил, как выглядит такая инвалидная коляска. Небольшая, трехколесная, похожая на увеличенный детский велосипед. Аккумулятор питает маломощный мотор, который приводит в движение задние колеса. Такие коляски оснащаются либо педалями газа и тормоза, как тележки для гольфа, либо ручными переключателями – для инвалидов, у которых отказали ноги.

– После удара у Братишки парализовало всю левую сторону, – продолжал Генри. – Левая нога не работала, просто волочилась по земле. Левая рука… ну, Братишка просто укладывал ее на колени. Левая половина лица вот так оплыла и не шевелилась, так что ему трудно было говорить.

– Он мог общаться с другими людьми? – осторожно спросил Дар. – Мог высказать свои желания?

– Ну конечно, – ответил Генри, улыбнувшись Дарвину так, словно рассказывал о своем любимом внуке. – С головой у него было все в порядке. А речь… ее понимали с трудом. Но Рози, Верна и я всегда разбирали, что он хочет сказать.

– Рози – это жена мистера Трихорна… гм… Братишки, так?

– Да, первая и единственная. Уже пятьдесят два года, – кивнул Генри. – А Верна – моя третья жена. В этом январе будет двадцать два года, как мы поженились.

– Вечером, когда произошел несчастный случай… – начал Дар, мягко пытаясь вернуть разговор в нужное русло.

Генри нахмурился, понимая, что его хотят подтолкнуть к основной теме.

– Вы, молодой человек, спросили, мог ли он высказывать свои пожелания. Так вот, он мог… но в основном только Рози, Верна и я понимали, чего он хочет, и… как бы это… переводили его речь остальным.

– Хорошо, сэр. – Дар терпеливо снес этот маленький взрыв протеста.

– А несчастный случай произошел вечером… четыре дня назад… Мы с Братишкой, как всегда, отправились в клуб перекинуться в картишки.

– Значит, в карты он мог играть, – отметил Дар.

Паралич всегда оставался для него непонятным и пугающим явлением.

– Ну да, еще как мог! – воскликнул Генри и снова улыбнулся. – И чаще всего выигрывал. Говорю же вам, паралич разбил левую половину его тела и… ну, затруднил речь. Но мозги у него остались прежние. Да уж, Братишка соображал получше некоторых!

– Случилось ли что-то необычное в тот вечер? – спросил Дар.

– С Братишкой? Ничего, – твердо ответил Генри. – Я зашел за ним без пятнадцати девять, как и каждую пятницу. Братишка проворчал что-то, но мы с Рози поняли, что к ночи он собирается вытряхнуть всех партнеров из штанов. Ну, выиграть. Так что с Братишкой в тот вечер все было в порядке.

– Нет, – покачал головой Дар. – Я имел в виду сам клуб, или дорожку перед ним, или…

– А-а, тогда да, – ответил Генри. – Потому все и случилось. Эти придурки, которые ремонтировали дорогу, оставили дорожный каток перед пандусом, по которому Братишка обычно заезжал на своем пардике.

– Возле центрального входа, так?

– Да, – согласился Генри. – Это единственный вход, который открыт после восьми вечера. А мы начинаем игру в девять и сидим до полуночи, а то и позже. Но Братишка всегда уезжал к одиннадцати, чтобы вернуться к Рози тогда, когда она будет укладываться спать. Она никогда не ложилась, если Братишки не было рядом и…

Генри запнулся. Его ясные голубые глаза затуманились, словно он с головой ушел в воспоминания.

– Но в ту пятницу единственный пандус загораживал асфальтовый каток, – заключил Дар.

Генри очнулся, и его взгляд снова сосредоточился на собеседнике.

– Что? А, да. Я об этом и толкую. Пойдемте, я все покажу.

Они вышли на раскаленную улицу. Мостовая у ближайшего пандуса щеголяла новыми асфальтовыми нашлепками.

– Этот проклятый каток, – начал Генри, – загородил подъем, так что Братишка не мог завести пардик на тротуар.

Он повел Дара вдоль бордюра. Дарвин отметил, что бортик тротуара поднимался не отвесно, а под углом примерно восемьдесят градусов, для удобного подъезда машин. Но маленькая инвалидная коляска Братишки не могла преодолеть такой подъем.

– Но с этим все было просто, – продолжил Генри. – Я кликнул Херба, Уолли, Дона и еще пару ребят, и мы подняли Братишку на пардике и перенесли на тротуар. И начали игру.

– Вы играли до одиннадцати вечера, – уточнил Дар.

Магнитофон он держал у пояса, но направлял микрофон в сторону рассказчика.

– Так и было, – медленно произнес Генри, припоминая тот ужасный вечер. – Братишка заворчал. Остальные его не поняли, но я знал, что он хочет вернуться домой, потому что Рози не любит засыпать одна, без мужа. Поэтому он забрал выигрыш, и мы отправились на улицу.

– Только вы вдвоем?

– Да. Уолли, Херб и Дон остались играть дальше – в пятницу они засиживались допоздна, – а ребята постарше уже ушли домой. Потому мы с Братишкой были одни.

– И каток все еще стоял у пандуса, – заметил Дар.

– Стоял, куда же он мог деться? – запальчиво произнес Генри, раздраженный тупостью Дарвина. – Разве эти недоумки вернулись туда к одиннадцати вечера и отогнали его в сторону? Дудки! Потому Братишка подвел пардик к тому месту, где мы поднимали его на тротуар, но спуск оказался… ну, слишком крутым.

– И что вы предприняли? – спросил Дар, уже понимая, что случилось потом.

Генри потер подбородок.

– Ну, я сказал ему: «Давай попробуем съехать на углу», – мне показалось, что бордюр там не такой высокий. И Братишка согласился. Он повел пардик мимо этого пандуса вон туда, футов тридцать в сторону… Идемте, я покажу.

Они подошли к тому месту, где тротуар поворачивал под прямым углом.

Дар отметил, что одна из натриевых ламп слабого накала стояла прямо у поворота. Генри сошел на мостовую и встал лицом к Дару. Звенящим от слез голосом он начал описывать события того вечера, неустанно размахивая пятнистыми руками.

– Мы добрались вот сюда, но бордюр оказался не таким уж и низким. Ну, он был как и везде. Но в темноте мы решили, что он пониже. И я предложил Братишке съехать передним колесом на дорогу и дать газу. Нам казалось, что здесь не так высоко. Проклятая темнота!

Генри замолчал.

– Значит, Братишка съехал вниз передним колесом? – мягко уточнил Дар.

Генри поглядел на бордюр мутным взглядом, словно впервые увидел это место.

– Ах да. Сперва все было хорошо. Я взялся за коляску справа, и Братишка тронул пардик вперед, так что переднее колесо нависло над дорогой. Все шло так хорошо… Я придерживал коляску, чтобы она не сильно ударилась, когда задние колеса съедут с бордюра. Когда переднее колесо нависло над дорогой, Братишка посмотрел на меня, и я сказал: «Все в порядке, Братишка. Я держу. Я тебя держу».

Генри показал, где он стоял и как держался за пардик обеими руками.

– Братишка включил двигатель правой рукой, но газ не выжал. И я снова сказал: «Все в порядке, Братишка, сейчас мы спустимся на мостовую левым задним колесом, а я тебя придержу. Ты дашь газу, и правое колесо съедет само собой. И мы будем на дороге и поедем домой».

Генри снова умолк. Дарвин стоял и ждал, когда старик вынырнет из воспоминаний.

– И коляска поехала. Я держал ее обеими руками… Я всегда был очень сильным, мистер Минор, двадцать шесть лет работал грузчиком в чикагской транспортной фирме, пока два года назад эта проклятая лейкемия меня не подкосила… И вот левое колесо соскочило с бордюра, и коляска начала клониться влево. Братишка посмотрел на меня, он не мог ведь шевелить левой рукой или ногой, и я сказал: «Все хорошо, Братишка, я держу ее обеими руками». Но коляска продолжала крениться. Она ведь тяжелая. Очень тяжелая. Я думал сперва подхватить Братишку, но он был пристегнут ремнем, он всегда пристегивался. Я выбивался из сил, но держал коляску. Держал обеими руками, но она все равно заваливалась все сильнее… Это тяжелая штука, с аккумулятором, мотором и всяким таким прочим… у меня руки стали скользкими от пота. Потом уже я сообразил, что можно было позвать ребят, которые остались в клубе, но в тот момент… Мне это не пришло в голову. Вы знаете, как оно бывает.

Дар кивнул.

Глаза Генри налились слезами, он заново переживал горестные события того вечера.

– Я чувствовал, что коляска падает, что мои руки соскальзывают, и ничего не мог поделать. Понимаете, она оказалась слишком тяжелой для меня. Тогда Братишка посмотрел на меня своим хорошим глазом и, мне кажется, понял, что происходит. Но я сказал: «Братишка, все хорошо, я держу. Крепко держу. Я удержу тебя».

С минуту Генри молча глядел на угол тротуара. По щекам его катились слезы. Когда он снова заговорил, голос его звучал тускло и безжизненно:

– Потом коляска наклонилась еще сильнее и упала, а Братишка ничего не мог сделать. У него же была парализована левая часть тела… Она упала, и… этот треск и хруст… это было так страшно…

Генри поднял глаза на Дарвина.

– А потом Братишка умер.

Старик умолк. Он остался стоять в той же позе, в какой его застала смерть друга, – руки вытянуты и напряжены, словно пардик только что выскользнул у него из пальцев.

– Я хотел помочь ему вовремя вернуться домой, чтобы он пожелал Рози спокойной ночи, – прошептал Генри.

Позже, когда он ушел, Дар просчитал расстояние от головы Братишки, сидящего на пардике, до асфальта мостовой. Четыре фута шесть дюймов.

Но в ту минуту он молча стоял рядом с несчастным стариком, который медленно разжал сведенные судорогой пальцы и выпрямился. Его руки дрожали.

Генри снова посмотрел на мостовую.

– А потом Братишка умер, – повторил он.

Дар свернул с 91-го шоссе на 15-е, направляясь к себе домой, в Сан-Диего.

«Твою мать, – думал он. – Рабочий день начался в четыре утра. Пропади оно все пропадом!» Конечно, он распечатает записанный на магнитофон разговор и передаст его Лоуренсу и Труди, но черта с два согласится вести это дело. Сердце саднило, словно в нем сидела заноза. Компанию по производству инвалидных колясок привлекут к суду, в этом он не сомневался. Владельца дома для престарелых тоже привлекут к ответственности, это уж точно. Строительную компанию, рабочие которой оставили асфальтовый каток у пандуса, привлекут в любом случае.

Но подаст ли Рози в суд на Генри? Наверняка. В этом Дар почти не сомневался. Тридцатилетняя дружба… Он хотел помочь своему другу Братишке вернуться домой вовремя, чтобы поцеловать жену перед сном. Но через пару месяцев… может быть, другой судья…

«Твою мать! – подумал Дар. – Я не буду в это влезать. И пальцем не коснусь этого дела!»

На 15-м шоссе в это время суток машин почти не было, потому Дар сразу же заметил «Мерседес Е-340», который летел по ближайшей полосе слева от «Акуры». Переднее и боковые стекла «Мерседеса» были тонированы, что в Калифорнии запрещено. Копам удалось пропихнуть это постановление – никому не хотелось и близко подходить к машине с непрозрачными стеклами. Кто его знает, что там внутри? Увязавшийся за Даром «Мерседес» был новым и скоростным, с восемнадцатидюймовыми шинами, приподнятым багажником и маленьким спойлером. Дарвин считал, что те, кто покупает шикарные автомобили – например, «Мерседесы» класса «люкс», – а потом переделывают их в скоростные спортивные машины, чтобы хвалиться ими перед другими водителями, – худшие из всех возможных идиотов. Идиоты с амбициями.

Потому он поглядывал в зеркальце заднего вида на «Мерседес», который пошел на обгон по левой полосе. Этот участок магистрали был пятиполосным, три полосы пустовали, но «Мерседес» решил пройти впритирку с машиной Дарвина, словно они были на финишной прямой Дэйтоны-500. Дар только вздохнул. Это неизбежное зло, с которым приходится мириться, если ты водишь серьезную спортивную машину вроде «Акуры NSX».

«Мерседес» начал обгон и, поравнявшись с «Акурой», внезапно сбросил скорость. Дар бросил взгляд налево и увидел собственную физиономию в солнцезащитных очках на носу, отраженную в тонированном окне большого немецкого автомобиля.

Когда стекло начало опускаться, интуиция заставила Дара немедленно пригнуть голову. Из окна высунулось черное металлическое рыло то ли «узи», то ли «Мак-10» и изрыгнуло огонь. Левое боковое окно «Акуры» разлетелось брызгами осколков, осыпав голову Дарвина стеклянным дождем, и алюминиевый корпус «Акуры» прошила автоматная очередь.

ГЛАВА 3
В – ВЫДЕРЖКА

Пальба продолжалась не более пяти секунд, но Дарвину они показались вечностью.

Дар распластался под приборной доской, уткнувшись носом в кожаную обивку пассажирского сиденья. Словно карнавальное конфетти, сверху на него сыпалось битое стекло. Левой рукой Дар до сих пор цеплялся за нижний полукруг рулевого колеса, а правым каблуком изо всех сил давил на тормоз. На дороге было пусто, не считая «Акуры» и этого чертова «Мерседеса». Левой ногой он выжал сцепление, а левой рукой, которая оказалась выше вжатой в сиденье головы, перевел рычаг переключения передач с четвертой скорости на третью. Пули грохотали о дверцу и капот машины, и Дарвину показалось, что теряющая скорость «Акура» – это огромная железная бочка, по которой кто-то изо всех сил лупит палкой.

Машина остановилась, как Дар искренне надеялся, у обочины магистрали. Он не спешил поднимать голову и проверять, так ли это. Когда стрельба утихла, он еще некоторое время лежал на сиденье, не шевелясь. Затем Дар ужом переполз через пассажирское сиденье – осколки стекла посыпались с его спины и головы, – перевел рычаг коробки передач на нейтральную, потянул на себя стояночный тормоз и выпал на мостовую через пассажирскую дверцу.

Прижавшись всем телом к асфальту, Дарвин оглядел дорогу из-под низкого брюха своей спортивной машины. Более всего он хотел знать, не остановился ли «Мерседес» рядом с ним. Если да, то пиши пропало, потому что до отгораживающего магистраль заборчика его отделяло добрых тридцать ярдов, а укрытия никакого.

Но колес чужой машины не было видно. Затем Дар услышал рев двигателя и, приподнявшись на локте за передним колесом «Акуры», разглядел быстро удаляющийся серый «Мерседес».

Пошатываясь, Дар поднялся. Адреналин еще бурлил в крови, желудок сводило. Только тут он сообразил поглядеть, не ранило ли его. Ощупав левое ухо, Дарвин испачкал пальцы кровью, но было ясно, что это не серьезное ранение, а простая царапина. Если не считать еще парочки порезов от разлетевшихся осколков стекла, Дар остался невредим. Мимо прокатила «Хонда Сивик» с круглолицым водителем, который уставился на Дара и изрешеченную пулями «Акуру» не менее круглыми глазами.

Дарвин оглядел свою машину. Нападающие патронов не жалели, и дырок в корпусе было преизрядно. Все стекла – вдребезги. В основании рулевой колонки зияла дырка, в глубине пулевого отверстия поблескивал алюминий. В дверце со стороны водителя оказалось три дыры. Дарвин получил бы пулю в задницу, если бы не стальная противоударная распорка, от которой и срикошетила пуля, а еще две пули влепились возле самой дверной ручки.

Когда «Акура» сбросила скорость, несколько пуль попали в переднюю часть машины, зато колеса не пострадали. Все выстрелы пришлись либо на покатый капот, либо на салон автомобиля, либо на бампер. Если бы в «Акуре» двигатель находился впереди, то все закончилось бы гораздо плачевней. Но в спортивных моделях его размещали сразу позади водительского кресла. Судя по ровному урчанию, мотор уцелел и работал исправно. К тому же колеса и все основные детали машины остались неповрежденными, и это решило дело.

Дарвин стянул рубашку, вымел ею осколки с водительского сиденья, сел за руль и тронулся с места. Серый «Мерседес» только что скрылся из виду за пригорком в двух милях впереди. Когда он проезжал мимо других машин, то двигался со скоростью явно не семьдесят миль в час, как положено на автомагистрали между штатами, а на двадцать с хвостиком миль быстрее.

Дар переключил на третью передачу и выжал сто миль в час. Вскоре он обогнал «Хонду», мимоходом отметив, что круглолицый водитель снова вытаращился на пробитую пулями «Акуру».

«Я свихнулся», – подумал Дар и врубил четвертую передачу.

Шестицилиндровый мотор бодро взревел на 7 800 оборотах в минуту, заключенные в железных тисках лошадиные силы вырвались на свободу, и спортивная машина ринулась вперед.

Дара захлестнула злость. Холодная, всепоглощающая злость. Он давно уже не чувствовал себя таким разъяренным. Дарвин передвинул рычаг коробки передач на пятую скорость и вжал в пол педаль газа.

Он обошел слева две машины и небольшой трейлер. Из-за доплеровского эффекта обгоняемые машины отзывались низким утробным гулом. Взлетев на пригорок, он увидел серый «Мерседес», поднимающийся на следующий холм в трех милях впереди. Он мчался по крайней левой полосе и удерживал скорость сто миль в час. Дарвин потянулся к карману рубашки за своим телефоном… и сообразил, что рубашку-то он снял, чтобы смести ею осколки с кресла, а потом швырнул на пассажирское сиденье. Он похлопал по рубашке, но мобильника не нащупал. Видимо, телефон вывалился на землю, когда он вылезал наружу, прятался за машиной или выметал осколки стекла.

«Черт!» Дар убедил себя, что это уже неважно – рев ветра, задувающего в разбитые боковые окна, неизбежно заглушит любой разговор. Так что в полицию все равно не сообщишь. Хорошо хоть ветровое стекло цело, не считая двух трещинок-паутинок в верхнем левом углу.

Не отрывая взгляда от дороги и «Мерседеса», Дарвин улучил минуту и скосил глаза на спидометр: 158. Поддал газу и одновременно подхватил сумку со съемочным оборудованием, которая лежала на полу перед пассажирским креслом. «Боже, – мысленно взмолился Дар, – хоть бы эти ублюдки не испортили мои камеры!» Быстро орудуя свободной рукой и время от времени отрывая взгляд от дороги, Дарвин открыл сумку и бесцеремонно вывалил ее содержимое на пассажирское сиденье. На этот раз он потянулся не за цифровой видеокамерой, а за «Никоном» и длиннофокусным объективом.

Дар пристроил «Никон» между колен, поставил переключатель на длинный фокус и начал менять объектив, пока машина летела по склону холма на скорости 165 миль в час.

Обычно для этой процедуры требовалось обе руки: одной нажимать кнопку, которая управляет зажимами, а второй снимать ненужный объектив и прикручивать другой. Но ему уже приходилось проводить эту операцию одной рукой. Правда, не на такой скорости.

Краем глаза Дарвин заметил, как по боковой дороге на магистраль вырулила патрульная машина. Бросив взгляд в зеркальце заднего вида, он увидел, что черно-белый полицейский автомобиль ринулся за ним в погоню, сверкая разноцветной мигалкой. Возможно, патрульные запустили и сирену, но за гулом ветра в салоне Дар ничего не слышал.

Ему повезло, что полицейская машина оказалась «Мустангом» – судя по виду, модели 94-года, – оснащенным типичным для них триста вторым восьмицилиндровым двигателем. Приглядевшись, Дар отметил, что водитель и его напарник молоды и, судя по скорости «Мустанга», они вошли в азарт и не собираются прекращать погоню. «Вот уж везет», – подумал Дар, снова переключая все внимание на серый «Мерседес». Каким-то чудом его солнцезащитные очки «Серенгети» не свалились с носа во время ползаний, прыжков и всей предыдущей катавасии. Они частично защищали глаза от неистового ветра, бушующего в салоне, так что без них нечего было и думать догнать проклятый «Мерседес». Снова повезло.

Теперь его отделяло от «Мерседеса», который сбросил скорость до восьмидесяти пяти, примерно двадцать корпусов. Но в эту минуту водитель «мерса» заметил в зеркальце «Акуру» или сверкающую огнями патрульную машину, либо и то и другое вместе, потому что «Мерседес» резко увеличил скорость и начал петлять между машинами, перестраиваясь из ряда в ряд. Он выгадывал минуту, втискивался в свободное пространство, обгонял и срезал углы на поворотах, маневрируя по всем пяти полосам автомагистрали.

Дарвин гнал за ним по пятам. Он знал, что в обычные «Мерседесы» встроен ограничитель скоростей, который не позволит превысить отметку 130 миль в час. Но этот вылезший из тюнинга серый сукин сын с тонированными стеклами уже перевалил за 155, легко шныряя туда-сюда в плотном потоке автомобилей.

«Черт бы его побрал», – подумал Дар. В левой руке он сжимал «Никон» с двухсотмиллиметровым объективом, а правой выворачивал руль, бросая машину то вправо, то влево. Но «Мерседес» упорно держался в четверти мили впереди, так что четко снять его номер было невозможно. Притом Дарвин понятия не имел, сможет ли он удержать камеру ровно, даже если и сумеет подобраться к «Мерседесу» поближе.

Плевать! Он выронил «Никон» на колени, вцепился в рулевое колесо обеими руками и бросил «Акуру» из крайнего правого ряда в крайний левый, чтобы не отстать от противника. На спидометре было уже 170, и стрелка приближалась к запретной красной черте. Дару отчаянно не хотелось сжечь двигатель своей «Акуры» – она была настоящим произведением искусства, собранным на японском заводе одним выдающимся мастером. Где-то на алюминиевой коробке двигателя иероглифами было выгравировано его имя. В эпоху суперсовременных двигателей с наддувом, с турбонаддувом и прочим «дувом» в его «Акуре» был обычный шестицилиндровый мотор, который развивал высокие обороты только благодаря высокому качеству сборки. Погубить такой двигатель было бы настоящим кощунством. Тем не менее Дарвин продолжал вжимать педаль газа в пол – или, если хотите, в шикарный коврик из черной резины, под которым было шикарное черное ковровое покрытие. Стрелка спидометра уползла за красную отметку. Двигатель «Акуры» пронзительно взвыл, и расстояние между преследователем и преследуемым начало сокращаться.

Здравая часть дарвиновского рассудка задалась вопросом: «А что, если они притормозят и снова выстрелят в меня?» У него не было оружия в машине. Дома тоже не было. Дар в принципе ненавидел оружие. «А что, если я заторможу и меня пристрелят патрульные? – предположила часть его сознания, отравленная адреналином. – Нет, лучше я первым достану этих сволочей!»

«Мерседес» перестроился из крайней левой полосы в крайнюю правую, оттирая по пути две автомашины. Одна из них, фургон «Форд Виндстар», затормозила слишком резко, так что четырежды повернулась вокруг своей оси, прежде чем остановилась носом в ту сторону, откуда ехала. Когда Дар проносился мимо нее на скорости 168 миль в час, то заметил белые как мел лица водителя и женщины-пассажира.

«Вот так все и закончится, придурок! – надрывалась здравая часть его рассудка, обращаясь к затуманенному адреналином и яростью сознанию Дарвина. – В кино автомобильные погони всегда выглядят эффектно и волнующе. Смотришь – и визжишь от восторга. А на самом деле это погибшие семьи, невинные жертвы, а ты ведь даже не коп! У тебя нет никаких прав устраивать смертельную гонку».

Обезумевший Дар в чем-то был согласен с Даром трезвомыслящим – теоретически. Глянув в зеркальце, он заметил, что полицейский «Мустанг» развил такую скорость, что слегка подлетел над верхушкой холма примерно в миле позади «Акуры». Но Дарвин был так зол, как никогда за много-много лет. А «Мерседес» находился всего в ста ярдах впереди, снова перестроившись в крайний левый ряд, да и движения на этом участке почти не было…

Дар снял ногу с газа и пристроил «Никон» на край выбитого бокового окошка, объективом внутрь. Больше всего Дарвин боялся, что ветер может вырвать дорогую камеру из рук. «А что, даже забавно», – подумал он, прикидывая, что ему придется снимать через ветровое стекло, придерживая руль локтями, потому что для равновесия нужно держать «Никон» обеими руками. Рулить придется левым коленом. Остается переставить переключатель камеры на «авто» и молить бога, чтобы удался хотя бы один снимок.

«Мерседес» затормозил и так быстро переметнулся через пять полос, что едва избежал столкновения с грузовиком. Чиркнув крылом по дорожному указателю, он едва вписался в поворот, свернул на боковую дорогу и пулей понесся в сторону города.

«Твою мать!» – мысленно взвыл Дар и резко затормозил, чтобы не врезаться в автобус «Грейхаунд», нажал на тормоз и быстро преодолел три полосы, оставшиеся до выезда с магистрали. Задние колеса «Акуры» подпрыгнули на бордюре, и машина помчалась по боковому шоссе. Краем глаза Дар успел уловить надпись на указателе – «Улица Озерная».

Отлично, он понял, где находится. Дорога, по которой он преследовал серый «Мерседес», тянулась до самого озера Эльсинор и не вела никуда, кроме спальных кварталов «Эльсинор». Когда-то она считалась старой альберхиллской трассой, но сам поселок они уже успели проскочить.

Дар оглянулся и увидел, что следом увязались еще две машины шерифа этого округа – два «Шевроле», «Монте-Карло» и «Импала», которые выехали из города на перехват. И «Мерседес» и «Акура» пронеслись мимо развилки прежде, чем «Шевроле» выкатили на трассу, но Дарвин услышал пронзительный вой сирен за спиной. «Шеви» мчались всего в ста ярдах от «Акуры», «Мустанг» тоже не отставал, все норовя их обойти и встать во главе погони.

«Как только я поравняюсь с „Мерседесом“, – отстраненно, словно мысленно проигрывая партию в шахматы, думал Дарвин, – эти ребята меня пристрелят». Он глянул в зеркальце заднего вида. «Если я остановлюсь, копы скорее всего стрелять в меня не станут. Но они так увлекутся арестом, что и не подумают преследовать „Мерседес“. В это время впереди вспыхнули тормозные огни „Мерседеса“. Дару ничего не оставалось, как тоже затормозить. Большие, семнадцатидюймовые тормозные колодки мгновенно снизили скорость маленькой спортивной машины, из-за чего Дарвина сплющило ускорением, но прочный ремень безопасности надежно удержал его в кресле. „Мерседес“ потерял управление, его мотнуло вправо-влево, он перемахнул через бордюр пустой автостоянки, подскочив так высоко, что Дар увидел трехфутовый просвет под его днищем. Затем серый автомобиль приземлился на дорогу, выровнялся без особого труда и, поддав газу, пронесся по боковой улице.

Таблички с названием улицы видно не было, но, сворачивая в ту же сторону, Дарвин не беспокоился. Он бывал здесь не раз и прекрасно знал, как она называется – Риверсайд-роуд. Собственно, отсюда начиналось 74-е шоссе, узкая двухполосная дорога, которая шла через горы и Кливлендский национальный парк и примерно в тридцати двух милях западнее вливалась в магистраль номер I-5 возле Сан-Хуана. Дар постоянно срезал здесь угол, если хотел добраться до магистрали кратчайшим путем.

«Шеви Импала» сворачивать не стала. Краем глаза Дар заметил, как она прошла юзом по заправочной станции, едва не зацепив «Ягуар», который заправлялся у крайней в ряду бензоколонки, и, вылетев на дорогу, скрылась в клубах пыли позади вереницы выставленных на продажу подержанных автомобилей. «Мустанг» и вторая машина шерифа свернули на Риверсайд-роуд следом за «Акурой». Они немного поотстали и теперь оказались примерно в четверти мили позади.

«Сейчас самое время остановиться и сдаться властям», – думал Дар, понимая, что никакие протесты не спасут его от тюрьмы. Неожиданно прямо над крышей его машины протарахтел вертолет. Он пронесся над «Мерседесом» и начал описывать круг, чтобы сделать новый заход.

«Полицейский», – решил Дар. Он знал, что у полиции округа Лос-Анджелес есть шестнадцать машин, в то время как в Нью-Йорке их всего шесть.

А потом Дар заметил надпись на боку вертолета. Чудесно! Как раз успеют показать его в «Новостях» в шесть часов, по пятому каналу местного кабельного телевидения. А потом Дарвин сообразил, что скорее всего он уже в прямом эфире. В Южной Калифорнии так часто снимают дорожно-транспортные происшествия, что начали поговаривать об открытии отдельного канала, который только это и будет показывать.