Текст книги "Мистер Монстр"

Глава 6

В конечном счете жертву опознали как Викторию Чатам. К нам на бальзамирование ее не доставили, и я не видел ни тела, ни повреждений на нем. Я ничего не смог узнать об убийце по нанесенным им ранам, поэтому пришлось начать с другого места.

До каникул оставалось еще несколько недель, и я вынужденно торчал в школе, так что «другим местом» оказалась столовая, где я вел с Максом односторонний разговор.

– Главный вопрос при составлении психологического портрета преступника: что убийца делает такого, чего не должен делать? – провозгласил я.

– Бога ради, не начинай сначала, – сказал Макс, закатывая глаза.

– Но это работает, – не отступал я. – И работает лучше, если есть на ком проверить идеи. В прошлый раз ты мне здорово помог.

– Если я тебе помог, почему ты не поймал злодея?

«Вообще-то, поймал».

– Агент ФБР вызвал меня в участок и показал фотографии с места убийства еще до того, как они стали широко известны. Он просил помочь.

– Заткнись.

– Я серьезно.

– Джон, мы сидим в двух столах от потрясающих красоток в потрясающе коротких шортах, у меня нет времени на аналитические разговоры.

Я закрыл глаза. В двух столах от нас сидела Брук с двумя подружками, Марси и Рейчел, но я уже использовал один разрешенный разговор и два разрешенных за ленчем взгляда. Волосы Брук убрала в хвостик, перехватив розовой ленточкой или резинкой. На ней была розовая футболка в белую полоску и джинсовые шорты, почти не скрывавшие длинные стройные ноги. Я даже думать о ней больше не имел права, поэтому все, что мне оставалось, – рассуждать об убийце.

Пальцы зудели от желания спалить что-нибудь.

– Тело было покрыто ранами, – гнул я свое. – Об этом сообщили в новостях, а я видел фотографии. Убийца мучил ее, прежде чем убить. Пытал. Зачем?

– Не знаю, – сказал Макс, – ты такой чудик. А зачем бы ты это делал?

– Это оскорбительно, но да, поставить себя на его место – это то, что мы пытаемся сделать.

– Я серьезно. Если бы ты собирался кого-нибудь прикончить, предварительно замучив, – а я не исключаю такой вариант, – то зачем?

«Что ж, это лучше, чем ничего».

– Предположим, мне что-то нужно. А убивая ее таким способом, я это получаю.

– И что тебе нужно?

– Не знаю. Это мы и пытаемся вычислить. Мы должны восстановить ход событий.

– Хорошо, – согласился Макс, уставившись в потолок и медленно водя руками. – Что ты… получаешь, когда… убиваешь кого-нибудь таким способом, который… позволяет тебе получить то, что ты хочешь?

– Что я получаю, убивая людей таким способом? – переспросил я.

– Именно.

– Я получаю… удовлетворение.

– Отпад, – сказал Макс.

– Но я же не про себя. Удовлетворение получает убийца.

– Все равно отпад. Что еще?

– Убийца обретает отмщение. Обретает силу.

– Обретает мир и покой, – добавил Макс.

– Может, и нет, – заметил я. – Если тебе просто нужно заткнуть кому-то рот, есть более легкие способы, чем запытать до смерти.

– А если этот человек доставал тебя всю жизнь и ты уже не в силах терпеть и хочешь, чтобы он сперва помучился? Тогда твое вознаграждение – мир и покой.

– Вообще-то, твоим вознаграждением будет сила, месть и удовлетворение. Ты обретешь контроль над своей жизнью и отомстишь человеку, который лишил тебя этого контроля.

– А когда насытишься, – настаивал Макс, – получишь мир и покой. Я тебе говорю, к этому все и приходит.

– Ты так думаешь? – спросил я. – Если мне нужен мир и покой, то я в последнюю очередь буду подбрасывать покойника в разгар следствия по делу серийного убийцы. Этой смерти уделено больше времени, внимания и сил, чем любому другому мертвецу, обнаруженному в занюханном городке у черта на куличках.

– Ну все, – признался Макс. – Я сдаюсь. Я не получу мира и покоя. Я получу… войну и шум. Шумную войну. Я террорист.

И тут пазл сложился у меня в голове.

– А если ты и есть террорист? – проговорил я, в волнении подаваясь вперед. – Я имею в виду, не обычный террорист, но мысль примерно та же: ты прибегаешь к насилию, чтобы привлечь внимание.

– Мне что, четыре года?

– Ты делаешь это специально, – пояснил я, – ты хочешь, чтобы люди обратили на тебя внимание. Ты жестоко убиваешь человека и оставляешь труп в людном месте, таким образом отправляя миру послание.

– Почему на месте убийцы вдруг оказался я, а не ты?

– Пусть буду я. Все равно. Убийца. Он пытается что-то сказать. «Я ненавижу женщин». Или: «Я лучше вас». Или еще что-нибудь в том же духе.

– Я могу делать что захочу.

– Именно.

Макс впился зубами в сэндвич.

– И кому он это говорит?

– Я не знаю. Наверное, всем. Полиции. ФБР. К нам прислали агента, который зарабатывает на жизнь такими расследованиями. Может, убийца обращается к нему.

– А если это Клейтонский убийца?

– Нет, почерк другой.

– Я имел в виду: что, если он обращается к Клейтонскому убийце?

Я уставился на него. Клейтонский убийца умер, но Макс этого не знал. Никто не знал. Включая нового убийцу.

– Что, если один убийца говорит другому: «Эй, теперь я хозяйничаю в этом городке»?

– Мама дорогая, она идет к нам, – сказал Макс.

– Кто?

Я вскинул голову и увидел, что в нашу сторону направляется Брук. Это был уже третий взгляд за ленч – больше, чем я мог себе позволить. Я должен строго следовать правилам, даже если Брук сама толкает меня нарушать их. Это моя первая и последняя защита против мистера Монстра, ведь если я позволю себе делать все, что душе угодно, то позволит и он. Нельзя этого допустить.

– Если она спросит, о чем мы говорим, пожалуйста, скажи, что о машинах, – взмолился Макс.

Брук подошла к столику:

– Привет, Джон.

– Привет.

Мне не разрешалось говорить с ней за ленчем после обмена приветствиями на пути в столовую.

– У тебя следующий английский? – спросила она.

– Да.

Я старался отвечать как можно вежливее, глядя на стену за ней, чуть правее ее лица.

– Миссис Барлоу сказала, мы начинаем тот же раздел, что и ваш класс. Беовульф и Грендель[5]5
  Беовульф и Грендель – персонажи англосаксонской эпической поэмы XVIII в. «Беовульф».


[Закрыть].

– Да, – повторил я, надеясь, что на этом разговор закончится.

И все-таки мне ужасно не хотелось выглядеть грубым.

– Должно быть, интересно, – вымученно добавил я и заскрежетал зубами.

«Не стоило это говорить».

– Да, интересно, – согласилась Брук.

Краем глаза я видел, что она улыбается. Я перевел взгляд на стол, потом в пространство за другим ее плечом.

– Думаю, будет здорово обсудить это, – предложила она, – ну, по дороге в школу. Раз мы все равно каждый день ездим вместе.

– Конечно, – сказал я.

Не надо было поддерживать разговор, но… что еще мне оставалось?

– Пригодится, мы ведь в разных классах.

– Вот именно, – подхватила Брук. – Мы сможем делиться друг с другом тем, что звучало на уроках, и будем казаться настоящими гениями.

Я снова уставился в стол:

– Да.

«Пожалуйста, уходи».

– Отлично! Так что, увидимся в машине?

– Да.

– Тогда до встречи.

Она ушла.

«Наконец-то».

Макс посмотрел ей вслед:

– До свидания, хорошенькая попка. Мне будет тебя не хватать. – Он повернулся ко мне и тихо захлопал в ладоши. – Офигенная, кстати, мысль. Никогда бы не подумал, что ты такой дока в сердечных делах.

– Ты о чем? – спросил я, тряхнув головой.

Меня окутывало противное липкое чувство, словно я попал в паутину.

– Ты ее классно отбрил. Если бы ко мне подошла вторая горячая штучка школы в таких шортиках и попросила позаниматься с ней, я бы не вел себя как бревно. Думаю, никто бы не вел.

– Вторая?

– Ну, она не чета Марси. Нет, кроме шуток, ты меня поразил. Ты ее здорово провел.

– Вообще не понимаю, о чем ты.

– Не скромничай, чувак. Классный план.

Макс откинулся на спинку стула и развел руками:

– Ты уделяешь ей ровно столько внимания, чтобы она поняла, какой ты милый парень, а после отстраняешься и предлагаешь самой проявлять инициативу. Похоже, начинает работать. Ты делаешь вид, что такой недоступный, и это приносит свои плоды.

– Ничего подобного у меня и в мыслях не было.

– Да брось, – сказал Макс. – Думаешь, никто не видит? Ты каждое утро привозишь ее в школу, тоскливым взглядом смотришь вслед, а потом избегаешь в течение дня. Вчера во время ленча ты поболтал с ней – это надо же! – о ее туфельках, а на следующей перемене прошел мимо, сделав вид, будто не заметил, как она тебе улыбнулась.

Это была перемена между пятым и шестым уроком, английским и математикой. Ее класс находился как раз на моем пути из одного кабинета в другой, и обычно я делал круг по другому коридору, чтобы не столкнуться с Брук. В тот день я задержался, разговаривая с учителем, у меня не оставалось времени, и я пошел напрямик, уставившись в пол, чтобы не видеть ее.

И ей это нравилось? Нет, я никогда не научусь понимать людей.

Пора остановиться. Я не мог подпустить ее ближе, чем теперь. Ее слишком хотел мистер Монстр.

– Это ничего не значит, – сказал я. – Я просто отвожу ее в школу.

– Зачем ты морочишь мне голову? Я думаю, с другой планеты видно, что ты в нее втрескался.

– Я и без того провожу с ней слишком много времени.

– В смысле? – не понял Макс. – Она тоже хитрая, имей в виду. Когда я говорю, что она вторая горячая штучка в школе, можешь поверить, я провел подробнейшее сравнение. Нет, ты должен преодолеть себя и пригласить ее на свидание.

Я уставился на него:

– Ты спятил?

– Нет, – ответил Макс. – Это ты спятил. Я думаю, ты перебарщиваешь со своей игрой. Смотри отпугнешь ее. Она, может, уже бы тебя пригласила, если бы ты не изображал саму неприступность.

– Ты это к чему?

– К тому, что я не слепой. Я уже говорил, она очень горячая. Пока ты игнорируешь ее, она постоянно стреляет в тебя глазками. Кажется, она считает тебя загадочным, а я вот начинаю думать, что ты просто идиот.

Это было нужно мне меньше всего. Я и так с трудом контролировал мистера Монстра: ночами жил его фантазиями, днями сооружал клетку из правил и запретов, чтобы не дать фантазиям стать реальностью. Мистер Монстр хотел калечить людей, иногда сильно, а то, что он собирался сделать с Брук, вообще не укладывалось ни в какие рамки. Он мечтал завладеть ею целиком и полностью, а значит, только после ее смерти. Внутри меня клокотали черные желания, и я только и мог себе позволить, что изредка поглядывать на Брук и улыбаться. А тут передо мной сидел мой друг, единственный друг, и говорил, что я должен уделять ей больше внимания: проводить с ней время, чаще думать о ней и всячески ее завлекать.

Что-то должно было измениться, и очень скоро. Иначе никто вокруг меня не будет в безопасности.

Глава 7

На свое шестнадцатилетие я получил покойника: наконец-то умерла миссис Содер, старейшая жительница Клейтона. Тело уже извлекли из пластикового мешка, и оно неподвижно лежало на стальном столе для бальзамирования. Она умерла в больнице, и тело нам доставили в больничном халате, что облегчало задачу: не требовалось ломать голову по поводу одежды и добиваться у родственников разрешения разрезать ее. Следовало только поддеть две-три завязки и в несколько секунд освободить труп от халата. Бальзамирование тоже обещало быть слишком легким, и я хотел уделить ему как можно больше времени, чтобы получить от процесса настоящее удовольствие.

Мама в канцелярии подписывала какие-то бумаги с Роном, коронером, а Маргарет еще не появлялась. Формально канцелярией у нас заведовала Лорен, но она до сих пор не разговаривала с мамой и, естественно, не приходила.

Тем больше времени у меня оставалось.

Я прикоснулся к волосам трупа – длинным, шелковистым, молочно-белым. Миссис Содер было почти сто лет, когда она умерла, и из-за старческого горба тело странным образом искривлялось на столе. Первое, что ты делаешь с телом, – это, естественно, убеждаешься, что оно мертво. Когда закончишь работу, оно будет мертво однозначно, так что лучше выяснить это до начала.

В одном из ящиков у нас лежало маленькое зеркальце, и я поднес его к носу тела. Если оно живое, даже в коме, зеркало затуманится от дыхания. Держа зеркало, я досчитал до двадцати, но ничего не заметил. Оно не дышало. Я убрал зеркало и вытащил швейную иглу, тонкую и острую, но достаточно большую, чтобы удобно держать в руке. Я принялся колоть кончики пальцев трупа – неглубоко, чтобы не порвать кожу, но достаточно сильно, чтобы вызвать у живого человека непроизвольную реакцию. Безуспешно. Тело было мертво.

Я подтащил передвижную раковину, ведро на стойке с колесами, и поставил под головой тела. Второй шаг при бальзамировании – омывание, и волосы тут важнее всего остального, потому что заметнее. Такое впечатление, что этому телу никто давно не мыл и не расчесывал волосы, но меня это ничуть не тяготило. Просто придется потратить больше времени. У нас был маленький резиновый шланг, подведенный к стационарной раковине, и я поднес его к столу, чтобы намочить волосы. Специальных шампуней для трупов не существовало, и мы пользовались обычным, тем же, которым мылись сами. Я выдавил немного чуть выше лба и принялся втирать.

– Привет, Джон, – сказала мама, быстро входя в комнату.

На ней был зеленый медицинский халат, лицо казалось возбужденным: глаза чуть расширены, рот приоткрыт, зубы сжаты, – но двигалась она свободно, почти небрежно. Иногда мне кажется, что ей нравится выглядеть возбужденной и действовать соответственно, даже если это игра.

– Извини, что оставила тебя одного. У Рона какие-то новые бланки, я таких прежде не видела.

– Нестрашно.

Мама остановилась и посмотрела на меня:

– Ты себя нормально чувствуешь?

– Конечно нормально. Мою этому волосы.

– Ей волосы, – поправила мама, поворачиваясь к столу.

– Ей волосы, – повторил я. – Извини.

Я всегда называл трупы «это» или «оно», потому что… ну, очевидно же. Они мертвые. Но обычных людей это беспокоит. Так трудно запомнить.

– А где Маргарет? – спросил я.

– Я ей сказала, что она может не беспокоиться, – ответила мама. – Тут легкий случай – мы и без нее обойдемся, а она пускай займется планированием похорон с родственниками.

– По-моему, обычно ты так не делаешь?

– Вдруг я просто хочу провести время с сыном? – сказала она, обнажив зубы в улыбке, – она всегда так улыбалась, когда пыталась шутить. – Тебе это никогда не приходило в голову?

Я посмотрел на нее с серьезным видом:

– Моя любимая часть семейного единения – когда мы очищаем полости тела. А твоя?

– А моя – когда ты не корчишь из себя умника, – отрезала она и сняла с полки баллончик дезинфектанта. – Да, проверь на себорею. Она две недели провела в больнице, и одному Богу известно, мыли ее там или нет.

Я посмотрел на его голову – ее голову – и раздвинул волосы, чтобы увидеть кожу:

– Да, какая-то грязь.

– Себорея, – подтвердила мама. – Это жир и мертвые кожные клетки, очень трудно отмыть. Попробуй так. – Она направила на открытый участок кожи струю из баллончика. – Спрей должен их проесть. Налегай на щетку.

Я прижал щетку к коже и принялся осторожно сдирать грязь. Через несколько минут спрей действительно разъел слой жира, и он стал подаваться. Когда я решил, что хватит, волосы были практически чистыми. Я снова смочил их, на этот раз сильнее, и потер щеткой, чтобы легче было прополоскать.

Я подстраиваю работу щеткой под биение сердца: один удар – одно движение. Неторопливо, размеренно; впервые за много недель я чувствую себя спокойно. Бальзамирование – такая же работа, как и любая другая, но у каждого, кто зарабатывает этим себе на жизнь, свой подход к делу. Для моего отца это была форма уважения, способ почтить память тех, кто ушел. Для мамы – что-то вроде служения. Она тратила долгие часы на помощь тем, кому уже по-настоящему не помочь. А потом еще больше времени проводила с членами семьи, чтобы устроить подобающее погребение. Оба моих родителя считали бальзамирование важным делом и подходили к нему чуть ли не с трепетом. Они относились к мертвым с глубоким почтением – это и соединило их в свое время.

Для меня же бальзамирование было формой медитации, оно приносило душевный покой, которого я нигде больше не находил. Мне нравилось сопутствующее этому занятию безмолвие. Тела не двигались, не кричали, не сопротивлялись и не уходили. Просто лежали, примирившись с порядком вещей, и позволяли мне делать все, что нужно. Я полностью контролировал себя.

Я полностью контролировал их.

Пока я занимался волосами, мама срезала с тела больничный халат и из соображений благопристойности заменила его полотенцем. Она омыла руки и тело, а я, закончив с волосами, достал бритву. Мы, независимо от возраста и пола, брили покойников. Даже у детей и женщин кое-где появляется пушок. Я втер немного геля в щеки и над верхней губой и принялся осторожно сбривать волоски.

Через несколько минут я отложил бритву.

– С бритьем все, – отчитался я. – Мы готовы подправить этому черты лица?

– Ей.

– Ей, – повторил я.

– Каждый раз одно и то же, Джон, – вздохнула мама. – Ты должен думать о них как о людях, не как о предметах. Ты, как никто другой, обязан понимать, насколько это важно.

– Извини, – сказал я, убирая бритву.

– Посмотри на меня, Джон, – велела мама.

Я повернулся к ней.

– Я говорю тебе: это не шутка.

– Извини. Ей. Так что, переходим к лицу?

– Больше не допускай таких оговорок, – потребовала она, и я кивнул.

Она умерла так недавно, что трупное окоченение еще не прошло, и, прежде чем гримировать лицо, нужно было размять мышцы и вернуть им подвижность. Трупное окоченение происходит, когда в мышцах накапливается кальций. В живых телах кальций расходуется, а в мертвых накапливается до тех пор, пока мышцы не застывают. Через день-другой после смерти они снова расслабятся вследствие разложения, но нам требовалось разогнать кальций сегодня: гладить, сжимать и растирать плоть, пока она снова не станет мягкой и податливой.

Покончив с мышцами, мы занялись лицом: правильно поместили голову, закрыли рот и тому подобное. Чтобы глаза не казались впалыми, мы подложили вату под веки, а потом склеили их специальным кремом. Мы закрепили у нее в деснах два маленьких крючка, один под верхней губой, другой – в нижней челюсти, после чего зафиксировали рот специальной скобочкой. Крючки важно правильно установить и надежно скрепить скобой: недотянешь, и рот раскроется, перетянешь, и нос будет приплюснутый, неестественный. Меньше всего семье нужно, чтобы на церемонии прощания их мертвая бабушка ухмылялась из гроба.

Разобравшись с лицом, мы перешли к первичному, артериальному бальзамированию. Пока мама подбирала химикаты и смешивала их в помпе, я сделал скальпелем маленькое отверстие у ключицы, тупым крючком подцепил и вытащил наружу два блестящих багровых сосуда, каждый толщиной в палец. Я надрезал их осторожно, чтобы не рассечь до конца. Крови практически не было, потому что не работало сердце. Я прикрепил сосуды, артерию и вену, к металлическим трубкам, потом подсоединил артериальную к помпе, которую мама подкатила к столу, а венозную – к шлангу, змеившемуся по полу к стоку.

Мама включила помпу, и она начала работать, закачивая коктейль из детергентов[6]6
  Детергенты – моющие и дезинфицирующие средства.


[Закрыть], консервантов, ароматизаторов и красителей и вытесняя старую кровь. Я поднял голову на вентилятор, мерно вращающийся на потолке.

– Надеюсь, вентилятор нас не подведет, – сказал я.

Мама рассмеялась. Старая шутка – наш прежний вентилятор был так плох, а химикаты для бальзамирования так токсичны, что мы обычно выходили наружу, пока работала помпа. Вообще-то, вентилятор нас не подводил, но Маргарет каждый раз повторяла эти слова. После неожиданно свалившейся на нас зимой работы мама и Маргарет вложили часть прибыли в вентиляцию. Новый вентилятор отвечал последнему слову техники и отличался надежностью, но мы по-прежнему произносили эту мантру. Она стала ритуалом.

Бальзамирование полостей преследовало ту же цель, что и артериальное: ты выводишь из тела старые жидкости и наполняешь его новыми, убивая бактерии и приостанавливая разложение до прощальной церемонии и погребения. Но если при артериальном бальзамировании мы использовали непосредственно кровеносную систему, то полостное бальзамирование затрагивало множество отдельных органов, и с ними приходилось работать по одному. Делали мы это при помощи специального инструмента – троакара. В нашем случае он представлял собой длинное металлическое острие, подсоединенное к вакуумному насосу. Мы пробивали тело острием и насосом выводили различные продукты жизнедеятельности. Сам процесс называется «аспирация». Откачав из тела жидкости, мы мыли троакар и прикрепляли его к другой трубке, чтобы закачивать внутрь химическую смесь, сходную с той, которой мы наполняли артерии.

Вообще троакар – очень полезный инструмент. С его помощью я даже убил мистера Кроули.

Я подключил вакуумный насос, а мама для благопристойности положила еще одно полотенце так, чтобы обнажить живот. Я опустил руку, ощутив под пальцами грубую морщинистую кожу, и нащупал, куда лучше всего вводить троакар. Идеальная точка – над пупком, в нескольких дюймах выше и чуть правее. Разгладив кожу пальцами, я поместил кончик троакара в нужное место и ввел, сначала неглубоко, только проколол кожу и зафиксировал инструмент. Затем я с силой вдавил его в брюшную полость, пробивая сначала один слой мышц, потом другой. Вокруг отверстия расползся небольшой кровавый кружок, но исчез, когда я включил насос. Мощность насоса как раз позволяла высасывать жидкости, газы и кусочки пищи, оставшиеся в желудке и кишечнике. Я поводил в теле троакаром, прислушиваясь к урчанию, которое издавала бегущая по шлангу жидкость.

Все шло нормально. Вот какой должна быть жизнь: простые мирные люди занимаются делами, которые доставляют им радость. Неприятности последних недель, казалось, ушли в прошлое, и я успокоился. Я чувствовал, что в мире воцарился порядок, и на лице у меня появилась беспричинная улыбка.

Я умел это делать, хорошо умел. И не только бальзамировать – в тот момент я представлял, что сама жизнь мне подвластна. Что я мог ею управлять. Даже мистер Монстр, казалось, отошел на второй план, стал таким маленьким, что я почти забыл о нем. И что меня волновало? Я был сильным, контролировал свой рассудок, и ничего плохого со мной не случится. Я ни для кого не представлял угрозы.

Я снова подумал о Брук и о том, что сказал Макс. Может, он прав, и пора пригласить ее на свидание. Она мне нравилась, я нравился ей, так в чем же дело? Я многие годы учился казаться нормальным. А нормальным подросткам нравятся девушки. Я в некотором роде обязан сам себе сходить на свидание.

Я пощупал живот, осторожно вытащил острие и вошел в другой орган. Да, я приглашу Брук.

По-своему я должен ей это свидание.

Весь вечер я составлял план и весь день в школе напрягал мозги в поисках идей. Действовать я должен был осторожно, говорить вовремя и только правильные слова. Я решил, что лучше подождать несколько дней и изобрести идеальный вариант. Как вы уже, вероятно, поняли, я человек не импульсивный.

Брук по дороге домой помалкивала, что, в принципе, было нормально, но сегодня меня это беспокоило. Может, она расстроена? Может, сердится? На следующем перекрестке я повернулся проверить мертвую зону и украдкой взглянул на нее. Солнце зажгло вокруг ее головы нимб, словно из белого золота. Я бы все отдал, лишь бы прикоснуться к ее волосам. От этой мысли я пришел в ужас.

За несколько кварталов до нашей улицы она заговорила.

– Как ты думаешь, убийца вернулся? – спросила она.

– Ты спрашиваешь из-за тела? – уточнил я. – Я… ну… Похоже, это не тот убийца, то есть жертва другая и почерк тоже. Ну, ты знаешь, о чем говорили в новостях. Возможно, это какое-то случайное убийство.

Брук забарабанила пальцами по стеклу:

– А если это он? Что бы ты сделал?

– Наверное, я бы… Ну, если бы он взял и возвратился, то не думаю, что я бы что-то сделал. Ну, то есть для меня ничего бы не изменилось, я продолжал бы жить нормальной жизнью.

– А если бы он возвратился сюда?

Мы повернули, и я снова покосился на нее, увидел мельком ее лицо, тонкое и изящное, пристальный взгляд, сжатые в ниточку губы. Она смотрела прямо на меня, но о чем она думала? Я по глазам видел, что она переживает, но из-за чего? Она была для меня загадкой. Как я мог что-то объяснить, если даже не понимал, как она это воспринимает?

Впереди, в конце улицы, показался дом Кроули, одинокий и зловещий. Воспоминания нахлынули на меня – ночь, полная мрака и насилия. А еще чувство победы.

– Если бы Клейтонский убийца вернулся и попытался напасть на кого-то из моих знакомых, я бы встал на его пути.

Я говорил честнее, чем обычно. Почему? Я снова покосился на Брук, на сей раз непроизвольно, и увидел, что она смотрит на меня серьезным взглядом. Она слушала меня. Это опьяняло.

– Если бы вопрос стоял так: мы или он, убить или стать убитым, я бы убил его. Если бы это спасло кого-нибудь, я бы его убил.

– Угу, – сказала Брук.

Я остановился перед ее домом – до моего собственного было рукой подать, но я не хотел, чтобы она возвращалась, когда мне не составляло труда выпустить ее здесь. Мне хотелось побыть с ней еще, но я не знал, как попросить об этом.

Брук сидела не шевелясь. Она думала обо мне? О моих словах? Я ощущал, как нарастает напряжение, и вдруг занервничал. На самом деле прошло всего несколько секунд, но я повернулся к ней, правда посмотрел не на нее, а на ручку пассажирской дверцы.

– Как-то это странно, – заговорила она, словно мой взгляд навел ее на мысли. – Живешь в маленьком городке вроде нашего и считаешь себя в безопасности, а потом происходит что-то такое, прямо под носом, на нашей улице. Словно оживший фильм ужасов. Я впала в панику, когда узнала о том, что случилось. Но я находилась в сотне, в двух сотнях футов от места событий. А ты был прямо там.

Она замолчала, а я по-прежнему безмолвно смотрел на дверь.

– Никогда не знаешь, как отреагируешь на что-то, пока оно не произойдет, – продолжила она. – Я думаю… мне спокойнее, когда я знаю, что кто-то… что ты готов сделать то, что должен. То, что необходимо. Ты меня понимаешь?

Я медленно кивнул:

– Да.

Такого я от нее не ожидал.

– В этом есть смысл? – спросила она.

Я чувствовал, что она смотрит прямо на меня, а потому изменил своим правилам и встретился с ней взглядом. Как же она была красива!

– Да, – ответил я. – Безусловно, в этом есть смысл.

– Ну ладно, – сказала она. – Еще раз спасибо, что подвез.

Она отстегнула ремень, открыла дверцу, но, прежде чем она успела выйти, я заговорил, останавливая ее. Сейчас или никогда.

– Слушай, – начал я, – ты на костер придешь?

Костром у нас называлось большое собрание, которое устраивалось ежегодно на берегу озера в последний день учебы. Приглашались только три старших класса, и вот я просил Брук пойти со мной. Звал на свидание.

– Я думала об этом, – улыбнулась она. – Там должно быть весело. А ты идешь?

– Пожалуй.

Я помолчал. Момент наступил.

– Хочешь пойти вместе?

– Конечно, – сказала она, улыбаясь еще шире. – Знаешь, я слышала о костре еще в детском саду. Так хочется увидеть его своими глазами.

– Клево, – выдавил я.

Должен ли я был добавить что-то еще?

– Превосходно, – рассмеялась она, вылезая из машины. – Значит, там и увидимся.

– Да. Там и увидимся.