Текст книги "Мистер Монстр"

Дэн Уэллс
Мистер Монстр

MR. MONSTER

by Dan Wells

Copyright © 2010 by Dan Wells

All rights reserved

© Г. Крылов, перевод, 2013

© ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2013

Издательство АЗБУКА®

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

Посвящается моей жене, потому что

это ее любимая книга.

Повезло ли мне?

Иначе, чем другие дети,

Я чувствовал и все на свете,

Хотя совсем еще был мал,

По-своему воспринимал.

Эдгар Аллан По. Один

(Перевод Р. Дубровкина)

Пролог

Я убил демона. Уж не знаю, был ли он действительно демоном, я не особо религиозен, но я уверен, что мой сосед – это монстр с клыками, когтями и всем, что полагается демонам. Он мог изменять свой облик, убил множество людей, а если бы знал, что мне известно, кто он такой, убил бы наверняка и меня. За неимением подходящего слова я назвал его демоном, а поскольку не нашлось никого, кто бы его прикончил, пришлось это сделать мне. Думаю, я поступил правильно. По крайней мере, убийства прекратились.

Точнее, прекратились на время.

Дело в том, что я тоже монстр. Нет, не сверхъестественный демон, просто трудный ребенок. Я всю жизнь пытался держать взаперти темную сторону моей натуры, чтобы она никому не причинила вреда, но потом возник этот демон, и я бы ничего не смог сделать, если бы не выпустил ее на свободу. А теперь не знаю, как посадить ее обратно под замок.

Мистер Монстр – так я называю свою темную сторону: это ей снятся окровавленные ножи, это она воображает, как бы вы смотрелись, насади вашу голову на кол. У меня нет раздвоения личности, я не слышу голосов, просто я… Трудно объяснить. Я думаю обо всяких ужасах, и мне хочется воплощать их в жизнь, и легче договориться с моей темной стороной, делая вид, что это не я, а кто-то другой. Что не Джон хочет нарезать маму тонкими ломтиками, а мистер Монстр. Вы поняли? Хорошо, я почувствовал себя лучше.

Но есть проблема: мистер Монстр голоден. Серийные убийцы часто говорят о потребности, неодолимом желании, которое поначалу могут контролировать, но оно все усиливается, пока не захватывает их целиком. Тогда они срываются и идут убивать. Прежде я не понимал, как это, а теперь мне, кажется, стало ясно. В глубине душе я испытываю эту потребность, она такая же настойчивая и неизбежная, как физиологическая необходимость есть, охотиться или совокупляться.

Один раз я уже убил. Вопрос времени, когда я убью еще раз.

Глава 1

Перевалило за час ночи, а я все смотрел на кота.

Думаю, кот был белым, но в темноте я мог ошибиться. Лунный свет едва просачивался сквозь разбитые окна, старя комнату и превращая ее в сцену из черно-белого фильма. Серыми казались шлакобетонные стены, помятые бочки, штабеля досок и полупустые банки с краской. А в центре сидел серый кот, не желавший никуда уходить.

В руках я вертел пластиковую бутыль, слушая, как внутри ее плещется бензин. В кармане у меня лежала книжечка спичек, у ног – груда пропитанных маслом тряпок. Вокруг хватило бы дерева и разных химикатов, чтобы запалить впечатляющий костер, и мне отчаянно хотелось разжечь его, но так, чтобы не навредить коту. Я даже спугнуть его боялся, потому что мог потерять контроль над собой.

Поэтому я просто ждал, глядя на кота.

Стоял конец апреля, весна побеждала, округ Клейтон превратился из мрачного и замерзшего в радостный и зеленый. Немалую роль сыграло и то, что нас наконец-то оставил в покое Клейтонский убийца. Вакханалия жестоких убийств продолжалась почти пять месяцев и закончилась совершенно неожиданно. С конца января никто не слышал о маньяке. Городок жался в страхе еще пару месяцев, каждый вечер жители крепко запирали двери и окна, а по утрам боялись включать телевизор, чтобы не увидеть в новостях еще одно растерзанное тело. Но все было тихо, и мы постепенно уверовали, что ужас кончился и новых трупов ждать неоткуда. Появилось солнце, сошел снег, люди снова начали улыбаться. Мы выдержали бурю. Клейтон уже почти месяц окутывала атмосфера робкого счастья.

Только я один не беспокоился абсолютно: уж я-то знал наверняка, что Клейтонского убийцы больше нет, – он исчез в январе. Я убил его.

Кот шевельнулся: перестал обращать внимание на меня и принялся вылизывать лапу. Я стоял неподвижно, надеясь, что он забудет обо мне и уйдет по делам, охотиться например. Коты считаются ночными охотниками, надо же и этому моему котяре время от времени добывать пищу. Я вытащил из кармана часы – дешевые пластмассовые часы без ремешка – и проверил время: 1:05. Все бесполезно.

Этот склад соорудила строительная компания много лет назад, вскоре после большой лесопилки, – тогда люди думали, что Клейтон ждет хорошее будущее. Ожидания не оправдались, и если лесопилка еще продолжала работать, то строительная компания вовремя бросила невыгодное дело и убралась восвояси. За прошедшие годы не я один пользовался этим заброшенным зданием: стены здесь испещряли граффити, внутри и снаружи валялись пивные банки и всевозможные обертки. Я даже нашел матрас за деревянными поддонами, – видимо, какой-то бродяга здесь устроил себе пристанище. Не прикончил ли беднягу Клейтонский убийца, прежде чем я его остановил? В любом случае матрас заплесневел – на нем давно не спали, и я решил, что за зиму здесь никого не было. Когда мне представится шанс, я положу этот матрас в самое сердце костра.

Но сегодня я ничего не мог сделать. Я следовал правилам, а правила строго требовали, чтобы я не причинял вред животным. Этот кот уже в четвертый раз не давал мне спалить склад. Наверное, стоило поблагодарить его, но… мне действительно нужно было что-нибудь сжечь. Вот однажды я поймаю кота и… Нет, я не стану его мучить. Я больше никогда никому не причиню вреда.

«Дыши глубже».

Я поставил бутылку с бензином. Не было времени дожидаться кота, но я мог сжечь что-нибудь поскромнее, чем склад. Я вытащил наружу деревянный поддон и вернулся за бензином. Кот никуда не ушел, теперь он сидел в неровном квадрате лунного света, наблюдая за мной.

– На днях, – сказал я, повернулся и вышел.

Побрызгав бензином на поддон – немного, чтобы только схватилось, – я отнес бутылку к велосипеду, подальше от будущего костра. Безопасность прежде всего. Светили звезды, по сторонам маячил лес, хотя само здание стояло на поляне среди гравия и пожухлой травы. За деревьями шумела федеральная трасса, там ехали припозднившиеся дальнобойщики и редкие полусонные легковушки.

Я встал на колени перед поддоном, чувствуя в воздухе запах бензина, и вытащил спички. Я не стал ломать щепки и сооружать настоящий костер, просто чиркнул спичкой и бросил на пропитанные бензином доски, которые сразу же вспыхнули желтоватым огнем. Пламя неторопливо поглотило бензин и принялось за дерево. Я внимательно наблюдал за огнем, слушал тихие щелчки и треск, раздававшийся, если пламя находило сгустки смолы. Когда огонь надежно вцепился в дерево, я подхватил поддон сбоку и поставил вертикально, чтобы огонь лучше распространялся, потом перевернул – пусть горит целиком. Огонь двигался как живой, пробуя дерево тонким желтым пальцем, сперва надкусывая, а потом жадно захватывая и пожирая.

Костер занялся хорошо, лучше, чем я ожидал. Но все равно нужно было его подбодрить.

Я притащил со склада второй поддон и бросил поверх. Теперь пламя полыхало вовсю, ревело и трещало, с явным удовольствием перепрыгивая на новые участки. Я улыбался, глядя на него, как гордый хозяин на породистую собаку. Огонь был моим любимым питомцем, моим товарищем и единственным облегчением. Когда мистер Монстр требовал, чтобы я нарушил правила и причинил кому-нибудь вред, я всегда мог утихомирить его добрым пожаром. Я смотрел, как пламя охватывает поддон, слушал глухое рычание, когда оно засасывало кислород, и улыбался. Огню хотелось больше дерева, и я сходил за двумя новыми поддонами. Еще немного не повредит.

– Пожалуйста, не мучай меня.

Мне понравилось, как она это сказала. Почему-то я все время ждал, что она спросит: «Ты собираешься меня мучить?» – но она была слишком умна. Я привязал ее к стене в подвале, а теперь взял нож. Конечно, я собирался ее мучить. Брук не задавала глупых вопросов, и в том числе поэтому так нравилась мне.

– Пожалуйста, Джон, прошу: не мучай меня.

Я мог бы слушать такие мольбы часами. Меня радовало, как убедительно они звучат: она целиком находилась в моей власти и знала это. Она знала: чего бы она ни захотела, я один способен дать это ей. Кроме меня с ножом в руке, здесь никого не было, весь ее мир ограничивался мной: все ее надежды, все страхи – все зависело только от меня.

Я едва заметно повел ножом и ощутил приток адреналина, когда ее взгляд метнулся вслед за моим движением: сначала влево, потом вправо, вверх, вниз. Мы исполняли особый чувственный танец, заставлявший нас думать и действовать идеально слаженно.

Я испытывал такое прежде, размахивая на кухне ножом перед матерью, но уже тогда понимал, что в этой роли мне нужна только Брук. Именно с ней хотел я установить подобный контакт.

Я поднял нож и шагнул вперед. Брук, как партнер в танце, двигалась в унисон – она вжалась в стену, ее глаза расширились, дыхание участилось. Идеальный контакт.

Идеальный.

Все было идеально – именно так, как я тысячу раз представлял себе. Фантазия воплотилась в реальность, в сценарий настолько совершенный, что я ощущал, как он поднимает меня над землей и несет, несет. Ее безумные глаза не отрываясь смотрели на меня. Побледнев, она задрожала, когда я потянулся к ней. Я чувствовал, как эмоции переполняют меня, закипают, выплескиваются наружу, обжигая кожу.

«Так неправильно. Это именно то, чего я всегда хотел, и именно то, чего избегал. Это неправильно и правильно одновременно. Я не умею отличать мечты от кошмаров».

Закончиться это могло только одним – как всегда. Я вонзил нож в грудь Брук, она закричала, и я проснулся.

– Вставай, – велела мама, включая в комнате свет.

Я повернулся и застонал. Я ненавидел просыпаться, но еще больше ненавидел спать – нельзя слишком много времени проводить наедине с подсознанием. Я поморщился и заставил себя сесть.

«Я сделал это. Еще двадцать часов – и все заново».

– Сегодня трудный день, – заявила мама, поднимая жалюзи. – После занятий у тебя встреча с Кларком Форманом. Ну-ка, давай.

Я прищурился, глядя на нее сонными глазами:

– Опять Форман?

– Я говорила тебе на прошлой неделе. Наверное, еще один допрос.

– Пусть допрашивает.

Я выбрался из кровати и пошел в душ, но мама преградила мне путь.

– Постой, – сказала она сурово. – Что мы должны произнести?

Я вздохнул.

– Сегодня я буду думать только о хорошем и улыбаться всем, кого увижу, – вместе с ней повторил я нашу ритуальную утреннюю фразу.

Она улыбнулась и похлопала меня по плечу. Иногда я страстно желал, чтобы у меня был просто будильник.

– Что ты хочешь сегодня: кукурузные хлопья или овсяные?

– Я сам залью себе кашу, – ответил я и протиснулся мимо нее в ванную.

Мы с мамой жили над моргом в небольшом тихом районе на окраине Клейтона. Формально наш дом находился за городской чертой, но все местечко было таким маленьким, что никто не замечал, в городе ты живешь или за городом, а если замечал, то не придавал значения. В Клейтоне благодаря наличию у нас морга мы принадлежали к тому небольшому кругу семей, где ни один человек не работает на лесопилке. Если кто-то думает, что в таком городке недостаточно покойников, чтобы держать свою похоронную контору, он прав; в прошлом году мы едва сводили концы с концами и денег по счетам вечно не хватало. Отец платил алименты, точнее, правительство вычитало алименты из его жалованья, но их было недостаточно. Потом осенью объявился Клейтонский убийца и поддержал наш бизнес. Умом я понимал: это грустно, когда для выживания твоего дела должно умереть столько людей, но мистер Монстр наслаждался каждой минутой того времени.

Мама, конечно, не знала про мистера Монстра, но ей было прекрасно известно о моем диагнозе – «кондуктивное расстройство». Это такой завуалированный способ сказать о социопатических наклонностях человека. Официально это называется «диссоциальное расстройство личности», но такой диагноз разрешается ставить только после восемнадцати лет. А мне еще до шестнадцати оставался месяц, так что пока я обходился «кондуктивным расстройством».

Я заперся в ванной и уставился в зеркало. К нему были приклеены маленькие записки – мама писала их, чтобы напоминать о важном, не о повседневных мелочах вроде назначенных встреч, а о принципах, по которым следует жить. Я иногда слышал, как она повторяет их себе под нос, вставая утром с постели. Что-то вроде: «Сегодня будет лучший день в моей жизни» – и другую подобную чушь. Самую длинную памятку она написала для меня – это был список правил на разлинованной розовой бумаге, приклеенной к уголку зеркала. Тех самых правил, которые я составил много лет назад, чтобы держать взаперти мистера Монстра. Я строго следовал им до прошлого года, но потом выпустил мистера Монстра из клетки. Теперь мама взяла на себя обязанность следить за тем, как я соблюдаю эти правила. Я перечитал список, пока чистил зубы.

Правила:

Я не мучаю животных.

Я ничего не поджигаю.

Если я начинаю о ком-то думать плохо, то прогоняю эти мысли и думаю что-нибудь хорошее.

Я не называю людей «это».

Если я начинаю преследовать кого-то, то потом целую неделю стараюсь по возможности не приближаться к нему.

Я не угрожаю людям, даже косвенно.

Если кто-то угрожает мне, я ухожу в сторону.

Очевидно, что правило о поджогах я уже отверг. Мистер Монстр был так настойчив, а наблюдение со стороны матери так пристально, что где-то неминуемо образовалась бы трещина. Костры – маленькие, контролируемые костры, которые никому не причиняли вреда, – я считал чем-то вроде клапана для выпуска пара. Мне приходилось неизбежно нарушать это правило, если я хотел иметь хоть малейшую надежду соблюдать остальные. Я, конечно, ничего не говорил маме; пункт этот оставался в списке, но я его игнорировал.

Откровенно сказать, я высоко ценил мамину помощь, но… жить с этим было непросто. Сплюнув пасту, я прополоскал рот и пошел одеваться.

Позавтракал я в гостиной, смотря новости, а мама маячила в коридоре у меня за спиной так близко, как позволял провод от плойки.

– Что-нибудь интересное в школе сегодня? – спросила она.

– Нет, – ответил я.

В новостях тоже не было ничего интересного, по крайней мере никаких смертей в городе, а меня только это и интересовало.

– Ты считаешь, Форман хочет допросить меня еще раз?

Мама у меня за спиной на несколько секунд погрузилась в молчание, и я знал, о чем она думает, – мы не все рассказали полиции о том, что случилось в ту ночь. Одно дело, когда за вами приходит серийный убийца, и совсем другое – когда серийный убийца оказывается демоном и на твоих глазах превращается в прах и черную слизь. Как ты расскажешь о таком полиции, не рискуя оказаться в сумасшедшем доме?

– Наверняка они просто хотят убедиться, что все правильно поняли, – наконец произнесла она. – Мы рассказали им все, что знали.

– Все, кроме истории про демона, который пытался…

– Мы не будем об этом говорить.

– Но мы не можем просто делать вид…

– Мы не будем об этом говорить, – повторила мама.

Она ненавидела вспоминать о демоне и почти никогда не признавала его существование вслух. Мне отчаянно хотелось поговорить с кем-нибудь, но единственный человек, с которым я мог поделиться, отказывался даже думать об этом.

– Все остальное я уже рассказывал двадцать семь раз, – проворчал я, переключаясь на другой канал. – Форман либо слишком подозрителен, либо глуп.

Другой канал был так же скучен, как предыдущий.

Мама задумалась на секунду.

– Ты думаешь о нем плохо?

– Ой, мама, брось.

– Это важно.

– Я сам справлюсь, ма, – сказал я, кладя пульт. – Я научился справляться с этим много лет назад. Не надо каждую минуту напоминать мне о всякой ерунде.

– Ты сейчас думаешь плохо обо мне?

– Да, начинаю.

– И?

Я закатил глаза:

– Ты сегодня прекрасно выглядишь.

– Ты даже не посмотрел на меня с того момента, как включил телевизор.

– Я и не обязан говорить искренние слова, главное – приятные.

– Искренность не помешает…

– Знаешь, что не помешает? – спросил я, относя пустую тарелку на кухню. – Не помешает, если ты перестанешь каждую минуту ко мне приставать. Половина плохих мыслей приходит мне в голову оттого, что ты бесконечно зудишь над ухом.

– Лучше это буду делать я, чем кто-то другой, – невозмутимо парировала она из коридора. – Я знаю, ты слишком любишь меня и не сделаешь ничего дурного.

– Ма, я социопат, я никого не люблю. По определению.

– Это что, скрытая угроза?

– Ма, бога ради… нет, это не угроза. Я ухожу.

– И?

Я вышел в коридор, раздраженно посмотрев на нее:

– Сегодня я буду думать обо всех хорошо и улыбаться.

Я схватил рюкзак, открыл дверь, повернулся и в последний раз взглянул на маму.

– Ты и вправду отлично выглядишь, – сказал я.

– Это с какой стати?

– Ты не хочешь знать.

Глава 2

Я оставил маму и спустился к черному ходу, где наша квартира на втором этаже соединяется с моргом на первом. Там на небольшой площадке между дверями и лестницей я ненадолго задержался, чтобы глубоко вдохнуть. Каждое утро я говорил себе, что мама старается сделать как лучше, что она понимает мои проблемы и единственным известным ей способом хочет помочь мне справиться с ними.

Прежде я думал, что, поделившись с ней правилами, помогу себе соблюдать их (буду выполнять более скрупулезно), но она стала контролировать каждый мой шаг, и я не видел выхода из этой ситуации. От такой заботы я с ума сходил.

В буквальном смысле.

Правила, которым я следовал, призваны были защищать людей – не позволять мне поступать плохо и попадать в ситуации, когда от меня могут пострадать люди. А пострадать они вполне могли.

В семь лет я открыл самую большую страсть моей жизни – серийные убийцы. Мне, конечно, не нравилось то, что они делали, – я понимал, что так нельзя, но меня очаровывали их поступки, очаровывало, как и почему они решались на это. Больше всего меня интересовали не различия между ними, а сходство – друг с другом и со мной. Читая и узнавая все больше и больше, я начал отмечать про себя тревожные симптомы: хроническое недержание. Пиромания. Жестокость к животным. Высокий коэффициент интеллекта при низких отметках; одинокое детство почти без друзей; напряженные отношения с родителями и неблагополучная семья. Были десятки симптомов, указывающих на задатки серийного убийцы, – и все они имелись у меня. Если вдруг обнаруживаешь, что можешь идентифицировать себя только с серийным убийцей, – это становится немалым потрясением.

Но эти симптомы нельзя рассматривать как окончательный приговор: они наблюдаются у большинства серийных убийц в детстве, но масса детей с такими симптомами так и не вырастает в серийных убийц. Это поэтапный процесс перехода от одного плохого решения к другому, когда каждый раз позволяешь себе чуть больше, делаешь шажок чуть дальше и в конечном счете оказываешься в подвале, битком набитом трупами, где устроил святилище с алтарем из черепов. Когда ушел отец, у меня наступил период бешенства – я был готов убивать всех и каждого, а потому решил, что пора взять себя в руки. Я выработал правила, которые позволяли мне по возможности оставаться нормальным, счастливым и смирным.

Многие из этих правил говорили сами за себя: «Не мучай животных», «Не мучай людей», «Не угрожай людям или животным», «Ничего не ударяй и не пинай». С возрастом я понимал себя все лучше, а потому стал уточнять правила и, если необходимо, дополнять их конкретными указаниями: «Если захочу причинить кому-то боль, я должен сказать ему что-нибудь приятное». «Если я зацикливаюсь на каком-то человеке, то должен целую неделю вообще его не замечать». Такие правила помогают избавляться от опасных мыслей и избегать опасных ситуаций.

Когда я повзрослел, мой мир изменился, а с ним изменились и правила: у девочек в школе появились бедра и грудь, и внезапно мои кошмары вместо визжащих от боли стариков наполнились молодыми женщинами. Тогда я ввел новое правило: «Не смотреть на женскую грудь». Но в целом я считаю, что проще вообще не смотреть на девчонок.

И тут мы переходим к Брук.

Брук Уотсон – самая красивая девочка в школе, моя ровесница, жила в двух домах от меня, и даже в толпе я различал ее запах. У нее были длинные светлые волосы, зубные скобки и такая великолепная улыбка, что я не мог понять, зачем вообще улыбаются другие девчонки. Я знал расписание ее уроков, ее день рождения, пароль к электронной почте, номер социального страхования, хотя все это меня совершенно не касалось. По идее, когда возникала мысль разузнать что-либо подобное, меня должно было останавливать правило, запрещающее шпионить за людьми, но… Брук – особый случай.

Мои правила создавались, чтобы не выпускать мистера Монстра, но дело в том, что у них имелся сильный побочный эффект: я и сам оставался в стороне от жизни. У человека, заставляющего себя не замечать интересных ему людей, обычно не водятся друзья. Прежде меня это не особо огорчало, и я с удовольствием игнорировал мир со всеми его искушениями. Но у мамы на сей счет были другие соображения, и теперь, принимая активное участие в лечении моей социопатии, она загоняла меня в такие ситуации, из которых я не видел выхода. Она утверждала, что единственный способ приобретения социальных навыков – это общение. И еще она знала, что мне нравится Брук, а потому сталкивала нас при каждом удобном случае. Когда мне дали временное водительское удостоверение, мама придумала такую уловку: она взяла в кредит машину, а родителям Брук сказала, что я могу каждое утро возить девочку в школу. Им это понравилось: во-первых, ближайшая остановка автобуса находилась в восьми кварталах; во-вторых, они не знали, что мне снится по ночам, как я бальзамирую их дочь.

Выйдя из дому, я вытащил ключи и направился к машине. Мама выбрала для меня самую дешевую машину, какую удалось найти, – «шеви-импалу» 1971 года, нежно-голубую, без кондиционера и FM-диапазона в приемнике. Сконструировали эту машину наподобие танка, а управлялась она, как круизный лайнер. По моим прикидкам, если продать ее на металлолом, она окупила бы три «хонды-цивик», но я не жаловался. Главное, у меня была машина.

Брук вышла из дому, когда я еще и передачу включить не успел. Мне всегда хотелось подобрать ее у крыльца – так казалось более вежливым, но она каждое утро, услышав, что я завожу машину, успевала пройти полпути.

– Доброе утро, Джон, – сказала она, садясь на пассажирское место.

Я не посмотрел на нее:

– Доброе утро, Брук. Ты готова?

– Более чем.

Я тронулся с места и набрал скорость, внимательно следя за дорогой. На Брук я посмотрел, только проехав квартал, – остановился на углу и, проверяя, можно ли двигаться дальше, искоса кинул взгляд на девочку. На ней была красная рубашка, а волосы собраны в конский хвост. Я запретил себе обращать внимание на ее одежду, но по мелькнувшим голым ногам понял, что на ней шорты. Погода стояла довольно теплая для этого времени года, так что к ленчу будет нормально, но сейчас, рано утром, воздух еще не успел прогреться, и я, прежде чем выехать на следующую улицу, включил обогреватель.

– Ты к обществоведению подготовился? – спросила она.

Обществоведение было у нас единственным общим уроком, а потому эта тема всплывала довольно часто.

– Вроде бы да, – ответил я. – Я не хотел читать главу о давлении со стороны ровесников, но некоторые друзья меня убедили.

Я услышал, как она прыснула, но не посмотрел на нее и не увидел ее улыбки. Брук стала в моей жизни настоящей аномалией, запутанным узлом, из-за которого все пошло наперекосяк: все планы, все правила. С любой другой девчонкой я бы и говорить, конечно, не стал, а приснись она мне, я бы на целую неделю запретил себе думать о ней. Это было безопасно, я так привык.

Но из-за возникшей ситуации рамки моих правил растянулись как резиновые, иначе навязанная мне Брук в них не вмещалась. Я составил длинный список исключений, чтобы попасть в пространство между «игнорировать ее полностью» и «похитить, угрожая ножом». Игнорировать ее я не мог, но и смотреть на нее тоже, а потому разработал ряд допущений.

Я позволял себе называть ее по имени только раз, утром, когда она садилась в машину. Я позволял себе болтать с ней по пути, но при этом должен был смотреть на дорогу. В школе, на уроке, я позволял себе взглянуть на нее только три раза и один раз поговорить во время ленча. Все. На переменках я избегал ее, даже если для этого приходилось менять привычный маршрут. Я не разрешал себе идти за ней, даже если мы шли в одну сторону. И ни при каких обстоятельствах я старался не думать о ней в течение дня. Если же мысли о ней приходили мне в голову, я, чтобы прогнать их, заставлял себя произносить в уме последовательность чисел: 1, 1, 2, 3, 5, 8, 13, 21, 34[1]1
  Эта последовательность относится к так называемым последовательностям Фибоначчи, где каждое последующее число равно сумме двух предыдущих. (Здесь и далее примеч. перев.)


[Закрыть]. И возможно, самое главное: я ни в коем случае не имел права прикасаться ни к ней, ни к ее вещам.

Перед тем как сформулировать последнее правило, я украл у нее кое-что, просто так, без умысла, – заколку для волос, которая в один прекрасный день обнаружилась на полу машины. Я хранил ее целую неделю как талисман, но заколка сделала практически невозможным правило «не думать о ней», поэтому я подбросил заколку обратно, а на следующее утро указал на нее Брук, будто только что увидел. Я избегал любых опасностей. Даже перестал притрагиваться к пассажирской дверце – «ее» дверце, если не было серьезной необходимости.

– По-твоему, он вернется? – спросила вдруг Брук, прервав мои мысли.

– Кто?

– Убийца. – Голос ее звучал задумчиво, словно издалека. – Мы живем так, будто его нет, хотя он просто несколько месяцев не давал о себе знать. Но ведь он где-то есть, и он по-прежнему… воплощение зла.

Обычно Брук старалась не упоминать об убийце, ей невыносимо было даже думать об этом. Если она заговорила теперь, значит что-то ее беспокоило.

– Возможно, он затаился, – ответил я. – Некоторые серийные убийцы годами выжидают, прежде чем нанести удар, как СПУ[2]2
  СПУ (Связать, Пытать, Убить) – самоназвание одного из американских серийных убийц.


[Закрыть], но обычно они принадлежат к другому психотипу. А наш убийца…

Я едва не посмотрел на нее, но вовремя спохватился и уставился на дорогу. Следовало проявлять крайнюю осторожность, чтобы не напугать ее, – у людей обычно душа в пятки уходит, когда они понимают, как много я знаю о серийных убийцах. Даже агент Форман удивился, допрашивая меня. Он профессионально занимался составлением психологических портретов преступников, но ничего не слышал об Эдмунде Кемпере, а я о нем целую статью прочел.

– Не знаю, – сказал я. – Тяжело думать об этом.

– Да, тяжело, – согласилась Брук. – Я отгоняю такие мысли. Но и забыть тяжело, особенно когда миссис Кроули живет у нас под боком. Ей, наверное, так одиноко…

Я повернулся проверить, нет ли машин в мертвой зоне, и увидел, что Брук смотрит на меня.

– У тебя не бывает кошмаров? – спросила она.

– Да нет, в общем-то, – соврал я.

У меня чуть ли не каждую ночь случались кошмары – главная причина, по которой я ненавидел спать. Вот сейчас я клюю носом, стараюсь думать о приятном, а в следующую секунду я уже в доме Кроули, молочу миссис Кроули по голове часами. В ужасных снах я находил моего психотерапевта, доктора Неблина, мертвым на подъездной дорожке дома Кроули. И о мистере Кроули, Клейтонском убийце, мне тоже снились кошмары. Невероятным образом он превратился в демона, терзавшего и убивавшего своих жертв одну за другой, пока наконец не добрался до нас с мамой. Тогда я прикончил его, но кошмары только ухудшились: в них я наслаждался убийством, жаждал еще и еще. Это было куда страшнее.

– Даже не представляю, что ты почувствовал, когда нашел того человека, – сказала Брук. – Я, наверное, не смогла бы сделать то, что сделал ты.

– А что я сделал?

Неужели ей известно, что я убил демона? Если да, то откуда?

– Пытался спасти Неблина. Я бы просто убежала.

– А, ты об этом.

Конечно, она и не думала об убийстве, она думала о спасении. Брук во всем видела положительную сторону. Не уверен, что у меня была какая-то положительная сторона, но рядом с Брук я мог притвориться: мол, да, есть.

– Не преувеличивай, – ответил я, заезжая на школьную парковку. – Ты наверняка бы сделала то же самое. А может, и лучше. Не забывай: мне не удалось его спасти.

– Но ты пытался.

– Он наверняка оценил мои усилия, – хмыкнул я, найдя единственное подходящее место для моей громадной машины.

Это просто смешно: моя тачка весом превосходит девяносто девять процентов машин на парковке, хотя половина ребят ездит на пикапах.

– Вот мы и на месте.

Брук открыла дверцу и вышла:

– Спасибо. Встретимся на обществоведении.

Попрощавшись, она побежала к подружке. Я позволил себе долгий взгляд ей вслед – она трусцой догнала подружку на подходе к школе. Она была великолепна.

И в жизни ей без меня пришлось бы лучше.

– Заткнись, – сказал Макс.

Он догнал меня и уронил рюкзак на землю. Макс считался как бы моим другом, хотя на самом деле никакая это не дружба – просто взаимное удобство. Серийные убийцы в детстве избегают общения, у них почти не бывает друзей, а потому я решил, что лучший друг, пусть даже липовый, поможет мне оставаться нормальным. Макс подходил идеально: своих друзей у него не водилось и, как законченный интроверт, он не замечал моих многочисленных странностей. С другой стороны, он умел ужасно действовать на нервы, например своей новой привычкой каждый разговор начинать со слова «заткнись».

– В последнее время твое общество – сплошное отдохновение души, – вздохнул я.

– И это мне говорит ходячий мертвец, – парировал Макс. – Мы все знаем, что ты гот[3]3
  Готы – молодежная субкультура. Готы характерны замкнутостью и привычкой одеваться в черное.


[Закрыть], который только и ждет конца света. Уже оделся бы в черное, и привет.

– Мне одежду покупает мама.

– Ну да. Мне тоже, – сказал он, забыв о тех оскорблениях, которыми только что осыпал меня.

Он присел и расстегнул рюкзак.

– Мне скоро придется впору отцовская одежка, вид будет – высший класс. Я смогу носить его полевую форму и все такое.

Макс боготворил отца, особенно теперь, когда его не стало. Клейтонский убийца разорвал его пополам сразу после Рождества, и с тех пор все в городе старались обходиться с Максом как можно приветливее. Но я понял, что смерть отца пошла ему во благо. Его отец был настоящим подонком.

– Посмотри-ка.

Поднявшись, он протянул мне картонную папку. Внутри лежало несколько запечатанных комиксов. Он осторожно протянул мне один.