Текст книги "Проект 2012"

Того и гляди – свернёшь шею…

Торопливо спустившись вниз, молодые люди подошли к старшему мастеру: невысокому молодому парню с выступающим круглым животом и таким же круглым лицом; по прозвищу Круглый и Мягкий, вечно чем-то недовольному и дико орущему. Поздоровавшись, выслушали гневную тираду, «где вас, опездолов, носит, время уже десять минут девятого», получили задание и отправились на рабочее место, где ждал ещё один член (мастер так и сказал: «член») бригады по имени Денис. Их ровесник, такой же работяга (других здесь не было), с соседней улицы. Паренёк успел получить в кладовой «болгарки», три шлифмашинки валялись у кантователя, и тянул удлинитель. Завидев приятелей, остановился и приветливо махнул рукой. Огляделся в поисках начальства, казалось, худая шея с трудом держит большую вихрастую голову, никого не обнаружил (наивный), бросил переноску и достал сигареты, медленно и с чувством, курение не вошло ещё в привычку, красиво прикурил.

– Здорово, Дэн. – Диман подошёл к вечно лыбящемуся приятелю и пожал руку. – Как сам?

– Как сала килограмм, – выдохнул парень тугую струю дыма.

– Задание получил?

– А то.

Денис повернулся к хмурому и бледноватому Мишке.

– Чего с ним сделал? – Ухмыляясь, посмотрел на Димку. – А, Костёр? – И громко рассмеялся. – Удары отрабатывал?

– Ага, вместо груши. – Шутка Димке понравилась, в отличие от Михаила, он чувствовал себя нормально.

– Э-э, очень смешно. – скривился Михаил, представив хохмача на своём месте. – Придурки. – Посмотрел на бочку, громоздившуюся на специальных катках, в далёком прошлом танковых траках, и нагнулся за шлифмашинкой. – Пахать надо. – Рука воткнула вилку в розетку. Повернувшись к бочке, посмотрел на сварочный шов, его требовалось зачистить, и прикинул, с чего начать. – Давайте, а то Мягкий увидит, опять орать…

– Костров! – Громкий крик, заглушающий скрежет десяток шлифмашинок и удары кувалд, резанул по ушам. – Опять не работаешь?!

Накаркал…

Круглый нагнулся и ловко поднял «болгарку».

– Работайте! – С силой всучил её Дмитрию. – Вперёд!

И ехидно сощурился.

Диман инстинктивно схватил шлифмашинку, и охнул, когда ручка врезалась в диафрагму, зло посмотрел на начальника.

– Сергеич. – Денис попытался разрядить ситуацию, знал прекрасно о способности мастера докапываться и выводить из себя. – Дай покурить перед работой.

– Только курили. – План Дениса сработал, и Круглый и Мягкий отвлёкся. Посмотрел с неприязнью на защитника, сигарету в его руке, и сморщился, будто увидел послание с того света, маленькие глазки прилипли к Мишке:

– А ты, лёлик, смотри за другом. – И, не дожидаясь ответа, быстро зашагал дальше.

Молодые люди увидели, как он сплюнул и едва не попал на удлинитель. Димка дёрнулся, но Дэн успел его схватить:

– Брось! Он же специально.

– Вот сука. Так и хочется врезать.

В сердцах тоже плюнул, случайно на провод попадая.

– Не только тебе, – произнёс Михаил тоном, заставившим ребят удивлённо посмотреть в его сторону, в глаза бросились заметно порозовевшие щёки, если только виной были не яркие вспышки электродуговой сварки.

– Полегчало? – не то снова прикалываясь, не то действительно переживая, поинтересовался Денис.

– Полегчает тут… когда на инструмент плюются.

– Чего? – вскинулся Костёр, напрасно делая вид, что ничего не понял. – Молчал бы лучше.

– Мне сказали за тобой смотреть. – Аспирин превратился в прежнего зануду. – Так что давай, лёлик… вперёд.

– Да… щас, – буркнул Костёр, но вытянул ногу, и осторожно, словно боялся получить удар током, стёр плевок носком ботинка. – Доволен? Всё равно весь провод в говне.

Спирин промолчал.

– Ладно… – вздохнул Костров. – Если такой умный – давай работать.

Не говоря больше ни слова, достал из кармана защитные очки, стараясь не замечать слишком пристального взгляда Спирина, нацепил. Пытаясь унять неизвестно откуда взявшуюся дрожь, неуклюже сунул мозолистые ладони в хэбэшные рукавицы, включил дёрнувшуюся от оборотов, словно ожившую «болгарку» и принялся нервно и нарочито небрежно зачищать сварочный шов. Из-под круга с громоподобным скрежетом полетели ярко-жёлтые искры, едко запахло горелым металлом.

Мишка, наверное сам поражаясь покладистости друга, больше ничего не сказал. Переглянувшись с Денисом – в глазах приятеля читалось откровенное любопытство – тоже по-быстрому нацепил очки и рукавицы. Включил «болгарку» и начал аккуратно сбивать «сопли», делая шов более круглым и ровным, похожим на старшего мастера.

Мимо, отклячив пятую точку, пронёсся начальник, остановился, секунд десять понаблюдал за работой, по лицу, отражая смену настроения, бежали тени от сварки, ничего не сказал и вразвалочку засеменил дальше. Почувствовав на себе взгляд, Дмитрий посмотрел мучителю вслед, захотел снова плюнуть, но, покосившись на Михаила, передумал.

Дэн не преувеличивал: Мягкий его ненавидел. Как и остальных рабочих. И не только из-за склочного характера и проблем в семье, у кого их нет? Причина заключалась в Спирине. Вернее, в его неуёмном (на взгляд Костра и вовсе показушном) желании всюду добиваться справедливости. Михаил вечно со всеми спорил, объяснял и доказывал, ну и, разумеется, доигрался.

Подначил мужиков забастовку устроить. Денег ему, видите ли, мало.

Бабки платили реальные, не кидали, и вовремя. Да и платили везде ровно, отличались получки лишь на бумаге. У товарища и на этот счёт готовая теория имелась. Якобы владельцы предприятий находились в сговоре. Надо же такое придумать? Дмитрий всему услышанному от не в меру умного друга не верил, но во многом соглашался: убеждать Миша Спирин умел. Можете у мужиков спросить. Кто забастовку поддержал.

Жёлтые искры металла походили на хвост рукотворной кометы. Вжих, вжих… крепкие руки твёрдо держали тяжёлую шлифмашинку.

Закончилась забастовка быстро. Как и началась. И если бы не Димкин отец – пополнить Аспирину ряды обрубков. Но батёк откуда-то лично знал директора фирмы, и замолвил за Михаила словечко. Обошлось хорошей взбучкой и приличным штрафом. Ну и плохим отношением мастеров: конечно, знали прекрасно, почему зачинщика с работы не выперли…

Четыре часа пролетели незаметно.

Перекусив в соседней тошниловке, друзья вернулись в раздевалку. Не задерживаясь, прошли в смежную комнату, где обедали любители домашней кухни. После еды закуток превращался в арену карточных баталий. Игра находилась в самом разгаре. Из толпы болельщиков, плотным кольцом обступивших ненормальных, с лёгкостью расстававшихся с деньгами работяг, слышались громкие крики, раздавались довольные вопли победителей и трёхэтажный мат проигравших.

В ярко освещённом помещении висел густой туман табачного дыма. В лучах солнца он медленно ворочался на сквозняке и поднимался к потолку, синеватые щупальца лениво тянулись к открытой двери. Повсюду валялись пакеты, пластиковые бутылки, остатки еды и окурки. Пепельницы и урны переполнены – одна-единственная уборщица не справлялась с работой.

Денис сразу влез в самую гущу и буквально через секунду друзья услышали громкие крики и вопли: приятель подбадривал кого-то из знакомых. Костёр потянулся следом, но Михаил не позволил. Спирину не хотелось провести остаток обеда в одиночестве. Играл он редко, по крайней мере, в свару или козла. Говорил, что не хочет впустую тратить время, хотя, по мнению Дмитрия и других рабочих, занимался ещё большей глупостью: рассуждал о политике и смысле жизни. Иногда увлекал разговором кого-нибудь из работяг, после чего, разумеется, разгорался спор, частенько заканчивающийся потасовкой, особенно если мужики успевали перед этим набраться.

Короче, не соскучишься…

Зная Мишкину слабость, многие считали своим долгом над Спириным поиздеваться. Вот и сейчас, только друзья успели пройти на небольшой балкончик, в изготовлении которого принимали не последнее участие, как тут же нарисовался прыщавый хмырь (Костров не помнил имени), и вроде бы случайно, ехидно поинтересовался:

– Когда забастовку проводить будем? Парламентёр.

Рассеянно скользнув по парню взглядом, Аспирин отвернулся:

– Почему парламентёр?

– Ну… как же? Ты ж у нас… это… коллектив подначиваешь… условия давишь.

– Понятно, – Михаил потёр подбородок, его глаза смеялись из-под тонких бровей, и посмотрел на Кострова. – Тогда, скорее, депутат.

Теряя к приставале интерес, отвернулся, разглядывая ржавые остовы брошенной во дворе техники, зелёные островки мятых сорняков и сваленный в кучу мусор. Вдохнув полной грудью свежего воздуха, почувствовал запах разогретого битума и мазута.

– Да? – подыграл Костёр, совершенно не понимая, о чём идёт речь, и чем парламентёр отличается от депутата. – Мозгов-то нет. – Точно печатью, пригвоздил тупость задиристого коллеги, усмехнувшись, посмотрел новенькому прямо в глаза.

Шёл бы ты отсюда…

Парень на секунду замер, в его глазах отразилось сомнение: пропустить обидное замечание или нет. Стрельнув глазами в комнату, где за столом сидели друзья, бросил на Димку оценивающий взгляд: да – крепкий, да – кулаками, слыхал, махать умеет, и давно в шараге работает, только если каждому козлу хамить позволять, за человека скоро считать не будут, быстро зачмырят, даже такие, как ботаник тощий.

Но что-то в глазах Дмитрия, вроде беззаботно улыбающегося, быстро заставило передумать. Ну его к чёрту, придурка небритого, пускай скалится, придёт время.

– Хрен с вами, – парнишка потёр кончик чумазого носа. – В другой раз побазарим.

И повернулся, собираясь уйти.

– Настроение не то, – не думая о последствиях, наивно поделился Михаил. – Спали мы плохо.

«Прыщавый» остановился, враз забывая о собственных мыслях, глумливо ухмыльнулся, и его палец грязным ногтем ткнулся Кострову в грудь:

– Спали вместе? – Спросил и тут же заткнулся, понимая, какую непростительную ошибку совершил. Успел заметить, как на его слова, услышав непозволительное оскорбление, обернулись несколько рабочих. Только это и успел, потому что в следующий миг небо резко наклонилось, и он оказался в углу балкона. Кулак приставала прозевал.

Игра за столом вмиг прекратилась, крики стихли.

– Ты… ты… – «Прыщавый» попытался подняться, но Костров ударил снова, вдавливая в пол.

– Лёжа-ать…

– Костёр! – Мишка схватил друга за руку. – Хватит! Кончай!

Диман попытался вырваться.

– Вот, падла. – На секунду расслабился, пытаясь притупить бдительность Спирина, а затем резко дёрнулся, стараясь дотянуться до обидчика ногой. – Иди! Сюда…

Сзади подбежали рабочие. Помогли Мишке оттащить Костра от отбивающегося ногами, прижавшегося спиной к ограждению паренька. Поставили недотёпу на ноги и оттеснили, недовольно качая головами и громко ругаясь, но, не вставая ни на чью сторону, прекрасно зная, что с Костровым лучше не связываться.

Вперёд протиснулись приятели «Прыщавого». О чём-то громко зашептались. Мишка разобрал только: «Семён, ты как?» и «давай ему наваляем». Диман тоже на слух не жаловался, и среагировал соответствующе: снова вперёд рванулся. И если бы не стоявшие рядом рабочие, наверняка набросился на помощничков, а так его вовремя перехватили и вытолкали с балкона.

– Хорош! Сдурели, что ли? – Начал ругаться один из бригадиров, пожилой седой котельщик. – Нравится в морды кулаками тыкать, мотайте на улицу. Нечего здесь… – А когда Диман снова попытался вырваться, добавил. – Я кому говорю, псих патлатый. Слышишь? Вот бесовская порода, весь в отца…

Упоминание родителя сработало.

Димка замер, удивлённо уставившись на мужчину. И хотя кулаки ещё сжимались, а глаза лихорадочно блестели, на лице появилось осмысленное выражение:

– Чего? Чего сказал? – облизал Костёр пересохшие губы. Подбородок торчал далеко вперёд.

– Хватит, говорю. – Котельщик в упор посмотрел на парня. – Понял?

– Угу. – Диман посмотрел на державших его мужчин. – Понял… всё. Отпустите!

Иваныч несколько секунд испытующе глядел на парня, а затем махнул рабочим рукой, разрешая отпустить. Здоровые мужики нехотя отступили, а один из них, ни к кому конкретно не обращаясь, тихо проговорил:

– Довели людей.

Возражений не последовало.

Встретившись с Мишкой взглядом, Дмитрий тяжело опустился на длинную, сколоченную из грубо обработанных половых досок деревянную лавку, громко вздохнув, привалился спиной к прохладной стене. Рядом присел Спирин, озабоченно поглядывая то на продолжавших толпиться на балконе слесарей, то на Кострова, и гадая, не связано ли агрессивное поведение друга с субботним приключением.

– Нервы не в дугу, – угадав его мысли, произнёс Дмитрий. – Из-за какого-то придурка сорвался.

«Довели людей», – вспомнилась Мишке фраза, брошенная державшим Кострова слесарем, и парень подумал, что понимает, о чём хотел сказать простой работяга.

– Ты чего? – присел рядом Денис. – Дома беда?

– Да нет, – в голосе чувствовалось больше удивления, чем недовольства. – Заклинило просто. В глазах потемнело.

– Заклинило? – оторвавшись от тяжёлых мыслей, Михаил удивлённо посмотрел на друга. – Опять?

Диман нахмурился:

– Да ладно… – С надеждой взглянул на товарища. – Может, от «колёс»? – Не дожидаясь ответа, выдумал возможную причину. – Наверняка от таблеток. Слишком много вчера выпил.

Мишка не поверил, прекрасно зная, как действует снотворное. Если только Костров (не обязательно нарочно, могли ошибиться) купил другое лекарство. Но, насколько он знал, никто из знакомых, торгующих дурью, не стал бы кидать друга. По той же причине, по какой никто не вступился за новенького Семёна. Себе дороже. Когда из средств убеждения оставались кулаки, Дмитрий, не раздумывая, пускал их в дело; знал, гадёныш, что получается. Но и тогда сначала пусть немного, но думал, а уж потом бросался в драку. И то, что сорвался так резко и неожиданно, да ещё на работе, и в смену Мягкого – выглядело странно. Единственное объяснение, которое приходило в голову – вчерашнее приключение; нервов они там оставили предостаточно.

Мишка нахмурился, не подозревая, насколько близко подошёл к разгадке.

В открытую дверь ворвался ветер. Разбавил напряжение и вонь потных тел сырой прохладой. Спутал мысли.

– Снотворного? – снова влез в разговор Денис. – Вы чего? Опять подсели? – Переспросил:

– Нет, серьёзно?

Спирин раздражённо взглянул на напарника.

– Да иди ты. – Даже в «лучшие» времена они ничем, кроме «травы», не баловались. – Спим хреново, не слышал… – Отвлёкся, когда мимо провели Семёна, рукой прикрывающего разбитый нос. Заметил на пальцах кровь. – А? – Снова посмотрел на Дениса, вспоминая, о чём говорил. – В субботу почудили маленько… вот и не спится.

– Да мне без разницы, – парень осклабился, – чем вы занимались. – Отпрянул, когда Мишка угрожающе махнул рукой. – Всё, всё. Видел, что бывает, когда с расспросами лезешь.

– Ты ещё… – прошипел Костёр, провожая избитого парня взглядом, на лице не то сожаление, не то разочарование. – Ну, сорвался, бывает.

Действительно…

Денис рассмеялся. Улыбнулся Костёр. Не улыбался Спирин, оставаясь при своём мнении. В двери показался Круглый и Мягкий: лицо голодного человека, акульи глазки лизнули помещение.

– Костров. – Взгляд не сулил ничего хорошего. – Ну-ка пойдём со мной.

– Чего ещё? – Дмитрий отлип от стены, но остался сидеть. Если выгонят, зачем унижаться?

В раздевалке снова наступила тишина. Все, кто оставался в комнате, ждали развязки. Половина с недоумением: неужели новенький решил стукануть; другие с испугом: на столе остались карты и валялась мелочь, а у кого-то в шкафу стояла початая бутылка водки. Один Костёр смотрел с неприязнью, пытаясь скрыть истинные чувства. Теперь, когда злость испарилась, он искренне стыдился несдержанности, но боялся прослыть трусом.

– Пойдём, говорю! – старший мастер повысил голос. – Пришли к тебе.

И неприязнь мгновенно сменилась апатией: похоже, его всё-таки нашли таинственные владельцы пустыря.

На игре…

Одним игроком меньше…

Дмитрий непроизвольно посмотрел в сторону ножниц, страшась и в то же время (неужели правда?) желая увидеть кровь. Много крови, целые лужи. По правилам шоу никто не мог прийти на помощь проигравшему в течение тридцати секунд. Всего полминуты, но для зрителей это время растягивалось втрое; сколько длилась пытка для изуродованного паренька – не знал никто.

Кровь вытерли. На полу, и на узкой полированной плите, куда клали руки. Лишь эластичные кожаные ремни, для тех (по статистике, пятьдесят четыре процента), кто отказывался положить руки добровольно, назойливо лезли в глаза бурыми пятнами. Такой пустяк в сравнении с творившимся минуту назад. После, наверное, литра густой тёмно-вишнёвой крови, толчками хлещущей из обрубленных предплечий и не похожей (может, глаза отказывались верить?) на настоящую.

Рассеянно разглядывая станок, Костёр вдруг понял, почему ему кажется, будто уже присутствовал при казни. Видел… не на экране телевизора или соседней улице, куда прибегаешь посмотреть на очередного выбросившегося из окна самоубийцу, а так же, как здесь, в студии, в нескольких метрах от себя.

Желудок дрогнул, завязываясь в узел.

Костров понял, почему фигура парня выглядит знакомой. Не фигура – поза, попытка отсрочить неизбежное. Наверное, ещё чуть-чуть – и лопнули связки, порвались, избавляя несчастного от жестокой необходимости. Как лапки зажатого в кулаке кузнечика, если насекомое решается на прыжок, с лёгкостью остаются между пальцами…

Узел в животе затянулся туже.

Чушь. Связки у человека крепкие. Но… случается, не выдерживают, особенно в схватке с такими монстрами, как многотонные вальцы, устройства вроде древнего механизма для отжимания белья. Только отжимают на них не бельё, а толстые металлические листы, вернее, прокатывают, придавая цилиндрическую форму и делая обечайки – заготовки для «бочек». Три массивных стальных вала, расположенных параллельно друг другу и в сечении образующих треугольник. Под верхний подсовывают лист, включают электродвигатель величиной с холодильник, натужно вращающий адский механизм, прижимают нижними и начинают прокатывать. Заготовка едет сначала в одну сторону, затем в другую, с каждым разом загибаясь вверх и внутрь и принимая форму цилиндра.

Сначала в одну сторону, затем в другую, в одну… другую…

Костёр закрыл глаза. Кровь отлила от лица, а руки покрылись «гусиной кожей». Он ещё не начал играть, а чувствовал себя вышедшим в финал. Хорошо, в свете софитов и под лёгким гримом бледность не сильно бросалась в глаза, чего не скажешь о конечностях. Руки и ноги… будто сговорились и уже минуту нервно отплясывают чечётку или как там называется долбаный танец. Такое случается перед экзаменом или когда попадёшь в кутузку.

Игрок, сидевший напротив, перестал смотреть по сторонам и с интересом уставился на Кострова. Сначала в глазах отразилось любопытство, его ладони при этом, словно парень хотел разгладить несуществующие складки, плавно скользнули по столу, любопытство сменилось удивлением, затем очень быстро жалостью, ладони вернулись в исходное положение, и наконец, в глазах застыло презрение. Видимо, молодой человек решил, что Дмитрий боится (из-за чего ещё он мог трястись?) вида крови, и гадал, зачем припёрся на шоу. Хотя зачем – догадаться легко. На игру вели две дороги: добровольно – ради выигрыша, и принудительно – по решению суда. С судом всё предельно ясно: раз преступник – весели толпу. А вот с выигрышем… сложнее. Рисковать жизнью ради денег и возможности вырваться из города?

А вы как хотели?

«С деньгами плохо, и без них хоть вой», – ввернул бы отец, присутствуй сейчас в студии. Но отца рядом не было, а сидел взрослый парень, даже три (за одним столом), и один из них смотрел на него с презрением. Очевидно, считая трусом, и, наверное, имел полное право (слабакам тут не место), только Димке было глубоко наплевать. Для Кострова студии не существовало. Сейчас он второй день работал слесарем и тащил тяжёлый баллон с пропаном.

* * *

Рабочих в цеху немного: воскресенье и уже почти пять. И этот парень… очень торопится и даже спешит. Потому что хочет домой. К жене и недавно родившемуся ребёнку. Потому что выходной, работает он сверх нормы, и один (работать на вальцах одному – серьёзное нарушение), но напарник не вышел, и приходиться рисковать. А на календаре воскресенье, и единственный начальник, шестидесятидвухлетний сухонький старичок, мастер, нарушения не замечает. Никто ничего не замечает – другие тоже торопятся. Потому что выходной, уже почти пять, и нужно успеть выполнить норму. Хотя какая у них, к чёрту, норма, они давно сидят на окладе. Только мастеру, может, и наплевать на оклад и безопасность, но за тем, как выполняется норма, мужичок следит строго. Стоит на втором этаже балкона с противоположной от раздевалки стороны цеха и наблюдает. И, конечно, видит спешку вальцовщика, расстёгнутые рукава фуфайки, фиксирует… Видит, как мимо идёт новенький слесарь, молодой парнишка, провожает переростка взглядом и вспоминает, что у парня в цеху связи (кажется, папа кого-то знает), брыластые брови сходятся на переносице, и незаметно сплёвывает вниз. Запоздало пугается (вдруг внизу люди?), никого не замечает и облегчённо выдыхает. Снова поднимает голову, глаза окидывают цех, замечая, как молодой слесарь, Костров, кажется, фамилия, точно, Костров, уже не тащит баллон с пропаном, а столбом стоит возле вальцов, с лицом человека, увидевшего привидение. И при этом продолжает держать не такой уж лёгкий баллон на весу. И что-то в позе парнишки начинает мастеру не нравиться, но он продолжает пялиться на Кострова, не желая знать, чем вызван проклятый ступор. Опыт… Мастеру шестьдесят два года, и две трети из них отданы производству. Да и не будет ни один человек на свете, если он не какой-нибудь качок или сумасшедший, просто так стоять и держать на весу тяжеленный стальной баллон. Мастер не знает, качок ли Костров (по фигуре можно сказать утвердительно), и никогда не видел медицинской карты парня (устроился по блату), но почему-то уверен: держать на весу баллон этот идиот просто так не станет.

С трудом переводит взгляд на вальцы.

Вальцовщик молчит.

Молчит и борется…

За свою жизнь…

И проигрывает…

А рядом стоит молодой парень с открытым в немом крике ртом, с баллоном в руках и с глазами человека, встретившего смерть. Возможно, парень пытается вспомнить имя вальцовщика, но скорее всего (несмотря на криминальный опыт) просто находится в шоке.

А вальцовщик всё-таки закричал. Прохрипел что-то, может, «помогите» или «мужики», или «выключите проклятый станок», только мастер не верит. Скорее всего, вальцовщик просто хрипел. Открыл рот, вытянул губы (Костров мог бы подтвердить) и вопил на одной ноте, потому что и воздуха в лёгких не осталось, да и соображать он уже не мог. Потому что когда воскресенье и почти пять часов, и ты думаешь, как придёшь домой, обнимешь жену и дочку и сядешь за стол, а потом у тебя на вальцы начинает наматывать руку, сначала даже не пугаешься. Думаешь – ерунда, сейчас соберёшься и вытянешь рукав поганой фуфайки. Тянешь, упираешься и вдруг понимаешь – не выходит. Но и тогда не пугаешься, по крайней мере, настолько, чтобы орать во всю глотку и звать на помощь, а надеешься дотянуться до выключателя и нажать кнопку. Даже улыбаешься (как, оказывается, просто) и пытаешься повернуться. И вот тут… наконец, где-то внутри, почему-то в животе, а не в голове, что-то срабатывает, и вдруг понимаешь – ВСЁ, дотянуться не сможешь, и не только дотянуться, а даже вздохнуть. И приходит страх. Нечеловеческий, первобытный. Страх перед смертью, ибо она стоит с другой стороны вальцов, там, где обычно стоит напарник (но ведь воскресенье, и его нет) и смотрит на тебя. Ты пытаешься крикнуть, и кричишь. Кричишь всё громче, жертвуя воздухом для дыхания, потому что слышишь звук рвущихся связок, всего секунду назад считавшихся невероятно крепкими. Потому что чувствуешь дикую боль, за миг сводящую с ума и превращающую в агонизирующее животное.

В глазах начинает темнеть, и ты не видишь застывшего рядом молодого слесаря. Не видишь замершего на втором этаже с перекошенным и бледным, как сварочный дым, лицом, старенького мастера. И не видишь, как в широко раскрытых глазах паренька, не моргающего уже минуту, отражается оторванный рукав фуфайки с торчащими оттуда стеклянно-белыми сухожилиями. Ты ничего не видишь, ибо шок отправляет тебя в бездну беспамятства – короткую остановку перед бесконечной дорогой в другой мир.