Текст книги "История городов будущего"

В Кантоне компрадоры были всего лишь ценной прислугой из местных – они решали вопросы с императорскими чиновниками, переводили документы, подготавливали сделки. Какое бы состояние ни нажил компрадор своим ремеслом, в конфуцианском обществе, где ученость ценилась выше деловой хватки, общественное положение его не повышалось. А вот в Шанхае компрадор вроде Тонга Кинг-синга, который стоял за созданием Китайско-купеческой компании парового сообщения, сам мог стать тайпаном. Закончив миссионерскую школу в Гонконге, юный Тонг, о котором известно, что он «говорил по-английски, как британец»[110]110
  Dong S. Op. cit. P. 67.


[Закрыть], переехал в Шанхай и поступил в торговую фирму Jardine, Matheson & Co., где от лица своих шотландских начальников заключал сделки с поставщиками сырья в провинциях вверх по Янцзы. К 1863 году он получил должность главного компрадора фирмы. Когда десять лет спустя Тонг покинул свой пост ради управления пароходством, он уже был одним из богатейших людей Шанхая, контролировавшим целую торговую империю с интересами в банковском секторе, страховании и газетном бизнесе. Ху Джун, также начав карьеру компрадором британской торговой фирмы, впоследствии занялся чаем и шелком, затем основал банк, а к концу XIX века создал целый синдикат недвижимости, которому принадлежало более 2 тысяч домов в Международном сеттльменте[111]111
  Wei B. Op. cit. P. 126.


[Закрыть]. Сам Ху к тому времени уже жил, как магнат-шанхайландец, в роскошном особняке с полированными мраморными полами на улице Бурлящего источника – самой престижной жилой улице европейского Шанхая. Удовлетворением нужд Ху в соответствии с его строжайшими требованиями занимался штат из 18 слуг[112]112
  Wei B. Op. cit. P. 126.


[Закрыть].

Богатых китайцев становилось все больше, и улица Бурлящего источника стала променадом, где представители китайской элиты могли и себя показать, и других посмотреть; это относилось и к женщинам, чьи ровесницы в императорском Китае, как правило, не выходили из дома, не в последнюю очередь из-за изувеченных бинтованием ног. «По этой дороге катались небесные красавицы, разряженные в роскошные шелка по последней китайской моде», – восторгался один шанхайландец[113]113
  Dong S. Op. cit. P. 36.


[Закрыть].

Добившись таких успехов, состоятельные китайские коммерсанты Шанхая стали видеть в своем обществе микрокосм современного Китая. Если они смогли перенять некоторые аспекты западной цивилизации – новые технологии, нравы, деловые практики – и, более того, обыграть европейцев на их же поле, значит, по этому пути может пойти и весь Китай. «Освоить лучшие технологии варваров, чтобы управлять этими варварами», – так выразил эту мысль один китайский сторонник реформ[114]114
  Wei B. Op. cit. P. 145.


[Закрыть].

Даже консервативные императорские чиновники, обычно исповедующие изоляционизм, больше не могли игнорировать происходящее. Фракция сторонников модернизации в правительстве династии Цин поддержала движение за «самоусиление», центром которого был Шанхай. Лидером этого движения стал Ли Хунчжан, императорский чиновник и одновременно деловой человек, способствовавший созданию нескольких совместных предприятий между местными властями и шанхайскими коммерсантами. Первым таким предприятием стал новый арсенал, где китайцы работали на самом современном американском оборудовании. Перенося на китайскую почву западные технологии и методы производства, арсенал одновременно порождал мечты, что произведенное там оружие будет когда-нибудь обращено против западных захватчиков. Кроме прочего, Ли основал Шанхайский колледж переводчиков, где способная китайская молодежь училась западным языкам и наукам. В 1868 году издательство колледжа начало выпускать переводные книги по различным отраслям науки, права и истории – это был источник знаний, имевший огромное значение для растущего сообщества реформаторски настроенных интеллектуалов Шанхая.

И все же влияние европеизированных китайских коммерсантов, чьи состояния становились все внушительней, было ограничено. В своих смелых проектах – первый китайский целлюлозно-бумажный комбинат, первые китайские верфи, первая телеграфная компания – они видели первый этап самоусиления всей страны, однако ни одно из этих начинаний так и не вышло на общенациональный уровень. Пекинские консерваторы, одновременно и завидуя успехам шанхайских коммерсантов, и весьма скептически относясь к их идее самоусиления Китая путем подражания иностранцам, ограничили их деятельность квазигосударственными монополиями в самом Шанхае, отказавшись от шанса модернизировать всю страну.

Если китайская элита, пользуясь всеми благами современной экономики Шанхая, ограждала себя от характерных для этого города унижений (недоступность общественного парка не так задевает, когда за твоим собственным домом разбит парк вдвое больше), у китайских масс таких возможностей не было. Для них Шанхай стал соблазнительным современным миром, который они построили своими руками, но для других. Шанхай был самым передовым городом Китая, но порядки для большинства китайцев там были отнюдь не передовые.

Поскольку правом голоса на выборах в Муниципальный совет Шанхая обладала только небольшая группа иностранцев, основной целью его членов было сохранение низких налогов на прибыль и собственность своих избирателей, а не создание современного города для всех. За пределами Бунда и нескольких главных магистралей, дорожным строительством должны были заниматься сами жители. Поэтому богатые улицы были отлично вымощены, а в бедных кварталах повсюду были грязь и выбоины. Современные удобства – газовые фонари в 1862 году, электричество в 1882-м, водопровод в 1883-м, трамвай в 1902-м – появлялись в Шанхае почти одновременно с подобными нововведениями в ведущих городах мира вроде Лондона и Нью-Йорка. Но поскольку поставщиками этих услуг были не коммунальные предприятия, а частные компании, современность оказывалась доступной только тем, кто в состоянии был за нее платить. Большинство китайцев не могли себе позволить ни водопровода, ни газа, ни электричества, и потому к ним их просто не проводили. В окружении ярких огней одного из величайших городов мира основная часть шанхайцев буквально жила впотьмах.

Поскольку английские семьи обычно посылали своих детей учиться в частные школы Соединенного Королевства, Муниципальный совет Шанхая, хоть и гордился своим суверенным статусом, считал, что строительство школ не входит в его полномочия. Считанные образовательные учреждения для местного населения открывали западные миссионеры. Только в 1900 году Совет, наконец, построил муниципальную школу для китайских детей и муниципальную больницу для пациентов-китайцев.

Пожалуй, ярче всего философия власти ради наживы, которую исповедовал Муниципальный совет, проявилась в том, что в XX век Шанхай вошел без канализационной системы. Люди выставляли ведра с экскрементами на улицу, откуда их забирала компания, продававшая нечистоты фермерам в качестве удобрения. Компания, в свою очередь, платила Муниципальному совету за право собирать бесплатный кал. Все, казалось, было устроено как нельзя лучше: вместо того чтобы тратить деньги на строительство канализации, власти Международного сеттльмента зарабатывали на ее отсутствии. Не стоит уточнять, что вместе с выращенными на экскрементах овощами к жителям Шанхая регулярно попадали холера, брюшной тиф и дизентерия. Тем не менее такая система продержалась до 1920-х годов, и этот диссонанс вызывал кривую усмешку не только у обозревателя Far Eastern Review, который в 1919 году писал, что Шанхай может похвастаться «всеми современными удобствами, кроме канализации»[115]115
  Denison E., Guang Yu Ren. Op. cit. P. 128.


[Закрыть].

Если в Шанхае современные удобства были доступны не всем, то в остальном Китае их вовсе не было. Иностранное влияние и необычная для империи забота о бизнесе со стороны местных чиновников вроде Ли Хунчжана давали Шанхаю силы и средства для модернизации, которых не было больше нигде в Поднебесной. Под флагом китайского культурного шовинизма император использовал свою власть для изоляции всех технологических нововведений в пределах Шанхая; современный мир строился в отдельно взятом городе. Десятилетиями император отказывал иностранным тайпанам в разрешении на строительство железных дорог, опасаясь, что с их помощью иностранцы оберут его страну до нитки, как это, казалось, происходило в Индии. В 1863 году иностранные коммерсанты предложили построить железную дорогу между Шанхаем и Сучжоу, городом в 100 километрах от побережья, но получили отказ. Предложенный на следующий год проект сети железных дорог для всего Китая также был отвергнут. В 1876 году иностранцы без разрешения проложили трамвайные пути вдоль дороги от концессий на окраины, построенной ими по заказу китайских властей. Когда спустя несколько недель под колесами вагона погиб пешеход (возможно, покончивший жизнь самоубийством), китайские власти инициировали принудительную продажу трамвайной компании, выкупили ее и немедленно разобрали рельсы.

Схожим образом «таотай», главный представитель императора в Шанхае, делал все возможное, чтобы телеграфная связь и электрическая сеть не выходили за пределы концессий. В 1866 году американская компания Russell & Co. построила телеграфную линию, связывавшую французское поселение с бывшим американским, которое совсем недавно объединилось с британским. Поскольку провода шли исключительно по иностранным территориям, согласия китайских властей тут не требовалось. Однако стоило компании приступить к созданию региональной сети, выходящей за границы иностранных концессий, таотай распорядился прекратить строительство из-за того, что в тени телеграфного столба скончался человек. Вина телеграфа, по его мнению, заключалась в нарушении фэншуй этого несчастного. Более того, таотай пытался (правда, безуспешно) запретить пользоваться электричеством даже тем немногим шанхайским китайцам, которые могли себе это позволить, под предлогом того, что эта уже повсеместно используемая в концессиях технология является непроверенной и опасной.

Пока китайцы жадно разглядывали современную жизнь через витрину Шанхая, между ними назревал спор: как поступить с западным обществом на их территории – взять за образец для развития или уничтожить? При этом в условиях иностранного господства у них было больше свободы в обсуждении этого вопроса, нежели где бы то ни было в Китае. Экстерриториальная правовая система Международного сеттльмента давала невиданные для Китая возможности не только местным бизнесменам, но и интеллектуалам. Хотя в неравных соглашениях это никак не оговаривалось, китайские жители иностранных концессий тоже начали пользоваться некоторыми экстерриториальными привилегиями, в том числе большей свободой слова, мысли и печати, нежели их материковые сограждане. В 1864 году был создан особый судебный орган, рассматривавший дела подданных китайского императора на территории Международного сеттльмента. Он получил название Смешанного суда, поскольку наряду с китайским судьей в нем заседал сотрудник консульства страны – обладательницы концессии. Со временем этот «помощник» стал обладать большими полномочиями, чем сам судья, а к началу XX века императорские власти и вовсе потеряли право арестовывать своих подданных в иностранных поселениях или даже требовать их экстрадиции за преступления, совершенные в Китае.

В иностранных поселениях, вне досягаемости императорских законов, газеты, финансируемые крупными шанхайскими коммерсантами, печатали критические статьи, которые ни за что не пропустила бы китайская цензура. Когда на рубеже веков было подавлено традиционалистское Боксерское восстание, по итогам которого Китай был вынужден платить многомиллионные репарации западным державам, а династия Цин еще более дискредитировала себя, стало казаться, что выступающие против императорского правительства шанхайские реформаторы предлагают вполне реализуемый план действий.

Подготовив общественное мнение редакционными статьями в своих прогрессивных газетах, китайские лидеры Шанхая принялись за создание параллельного западному современного мира, копирующего учреждения Международного сеттльмента. Для начала традиционные гильдии и сообщества взяли на себя задачу приведения инфраструктуры китайской части города в соответствие с западными стандартами. Общество «Справедливость и бескорыстие» создало систему уборки улиц, а силами благотворительного братства «Деятельная помощь» была создана пожарная команда из пятидесяти человек. В 1895 году для поощрения экономического развития на общественных началах было сформировано Бюро по вопросам коммерции. Тогда же возникло и Бюро дорожного строительства, занявшееся продлением Бунда на юг от иностранных поселений, по береговой полосе у китайского города.

В 1905 году китайские граждане сделали следующий шаг, потребовав представительства в Муниципальном совете Шанхая. В Международном сеттльменте толпы взбунтовавшихся китайцев вступили в стычки с британскими и сикхскими полицейскими, спалив дотла один из участков. Ради восстановления порядка Муниципальный совет впервые в истории согласился встретиться с представителями коренного населения. На этой встрече белые начальники дали понять, что никакого представительства в самом Совете китайцы не получат, однако пообещали рассмотреть возможность создания при нем «Китайского консультационного комитета». Как только порядок в городе был восстановлен, иностранные налогоплательщики проголосовали против чего бы то ни было в этом роде.

Хотя попытка китайцев войти в Совет встретила решительный отпор, внутри обнесенного стенами китайского города они вполне успешно создали свои органы самоуправления. В 1905 году Бюро дорожного строительства стало Главным управлением общественных работ – муниципальным советом китайского Шанхая. Сформированное по тем же принципам, что и Муниципальный совет Международного сеттльмента, Главное управление общественных работ представляло собой собрание из шестидесяти членов, избираемых китайскими налогоплательщиками. Этот представительный орган не имел никаких аналогов в китайской истории. Ведомый коммерсантами и компрадорами, он приступил к созданию исполнительных учреждений, среди которых были полиция, насчитывавшая 800 сотрудников, и китайский добровольческий корпус, откровенно скопированный с иностранного ополчения. Как вспоминал один из ветеранов первых лет корпуса, его основатель «предложил, чтобы в китайском Шанхае было организовано такое же добровольческое ополчение, как в Международном сеттльменте»[116]116
  Wei B. Op. cit. P. 193.


[Закрыть]. Кроме того, Главное управление начало работы по благоустройству города: расчистку каналов, строительство дорог и мостов, установку уличного освещения, создание системы сбора мусора. Такой модернизационный энтузиазм отчасти объяснялся унижением, которое китайцы испытывали от постоянных сравнений зловонных проулков старинного города с современным мегаполисом, начинавшимся буквально за его стенами. Как писала одна из китайских газет в редакционной статье: «Впервые попав в Шанхай, путешественник поражается, как чисты и широки улицы Международного сеттльмента. Из его груди вырывается вопрос: “Что ж за сила способна сотворить такое?” “Иностранцы” – отвечаем ему мы… Сравнивать с этим чудом китайские кварталы – все равно что перечислять различия между небесами вверху и морским дном внизу»[117]117
  Dong S. Op. cit. P. 88–89.


[Закрыть].

Конечной целью создания собственных версий западных учреждений было изгнание иностранцев, однако вопрос о том, каким именно образом вернуть себе город, разделил китайскую элиту Шанхая. Одни хотели, чтобы императорская власть окрепла и восстановила независимость страны, другие мечтали свергнуть династию Цин и создать Китайскую республику. В начале XX века антиимператорская фракция взяла верх.

Призыв к революции прогремел из Шанхая в 1903 году, когда двое диссидентствующих журналистов Цзоу Жун и Чжан Бинлинь опубликовали программную статью, обличавшую существующую китайскую власть и призывавшую к физическому уничтожению императора. Самым острым риторическим приемом их памфлета стало заявление, что и сам император тоже является иностранцем, откуда следовало отождествление его власти с западным засильем. На самом деле династия Цин была основала северными завоевателями, покорившими Китай в XVII веке. Правящая прослойка по-прежнему состояла из маньчжуров, народности, отличной от китайского этнического большинства хань. С течением веков основная масса китайцев признала их законными правителями страны, которые ничем принципиально не отличались от предыдущих династий. Однако, по мере того как начиная с Опиумной войны на Китай обрушивалось унижение за унижением, в интеллектуальном пространстве страны возникла возможность любить родину, но осуждать императорскую власть. С распространением экстерриториальных привилегий на живущих в концессиях китайцев, которые могли теперь критиковать династию и избирать своих представителей, Шанхай стал физическим пространством для свободного выражения таких убеждений. Когда императорский суд заочно приговорил Цзоу Жуна и Чжан Бинлиня к смертной казни, Смешанный суд, в котором давно заправляли иностранцы, отказался выдать их китайским властям. Смертная казнь, посчитал он, – слишком суровое наказание за инакомыслие, и приговорил их к небольшим тюремным срокам. Невозможно не заметить иронию ситуации: ненависть к императору была вызвана как раз тем, что он позволял иностранцам унижать Китай, но иностранные концессии были единственным местом, где подобные взгляды могли быть выражены или опубликованы. Китайский национализм как протест против иностранного господства зародился в подконтрольном иностранным державам Шанхае.

Первые китайские газеты Шанхая выпускались западными миссионерскими организациями, и основной их задачей было обращение китайцев в христианство (хотя одна английская газета пыталась просвещать своих китайских читателей, знакомя их с достижениями великих реформаторов вроде Петра Великого или японского императора Мэйдзи). Однако к первому десятилетию XX века на газетном рынке Шанхая уже доминировали прогрессивно настроенные издания, принадлежавшие самим китайцам. Деятели Революционного альянса – антиимператорской партии, основанной китайскими эмигрантами в Японии под впечатлением от быстрой модернизации приютившей их страны, – со временем перебрались в иностранный сектор Шанхая, где наладили издание целого ряда газет. «Народный вздох», «Народный вопль» и «Народная трибуна» информировали шанхайцев о новостях в манере, которая была просто немыслима в других частях Китая. Местные газеты стали рупором протестов против любого унижения китайцев иностранцами: в 1904 году это было убийство рикши российским морским офицером в споре о плате за проезд, а в 1905-м – продление соглашения между императорским правительством и Соединенными Штатами, запрещавшего эмиграцию китайцев в Америку. В прокламациях, которые печатали радикально настроенные студенты, тщательно проработанные концепции националистов-интеллектуалов упрощались до подстрекательских лозунгов. «Все вперед!.. Бей! Убивай!» – говорилось в одной из таких листовок, призывавшей китайский народ стереть с лица земли и западных колонизаторов, и незваных правителей-маньчжуров[118]118
  Bergère M.-C. Op. cit. P. 130.


[Закрыть]. «Революция! Революция! Начни ее и тогда ты сможешь жить… А если ее подавят – хоть честно умрешь!» – призывала другая[119]119
  Bergère M.-C. Op. cit. P. 131.


[Закрыть].

Спор вокруг права строить железные дороги в Китае объединил в едином антиимператорском и антиколонизаторском порыве бизнес-элиту, националистов-интеллектуалов и радикальное студенчество Шанхая с народными массами остальной страны. В 1898 году ослабевшее императорское правительство наконец позволило иностранцам начать сооружать железные дороги за пределами их концессий. Однако рост богатства и кругозора шанхайских магнатов привел к тому, что к 1905 году китайские фирмы могли и сами построить железнодорожную сеть. Сам факт, что современные китайцы Шанхая, способные создать современную страну, символом которой стали железные дороги, снова оттеснены на второй план альянсом иностранцев и маньчжурской династии, привел к демонстрациям по всей стране. И хотя к 1907-му эти выступления были подавлены, всего через четыре года тот же союз города и деревни свергнет императорскую власть.

Китайская революция 1911 года, покончившая с 2 000-летним правлением императоров, разразилась на материке, но во многом это была шанхайская революция. Газеты и политические группы города создали интеллектуальную почву для революции; образ современного Китая, рожденный в Шанхае, стал ее путеводной звездой; организована она была базировавшимся в городе Революционным альянсом; финансировал ее шанхайский бизнес. Когда весть о восстании в провинциях дошла до Шанхая, ее встретили с ликованием: этот номер «Народной трибуны» пользовался таким спросом среди разгневанных горожан, что его стоимость взлетела в десять раз[120]120
  Wei B. Op. cit. P. 199.


[Закрыть]. Всего через три недели после начала революции восставшие легко захватили арсенал, построенный Ли Хунчжаном несколько десятилетий назад, и китайский Шанхай объявил о независимости от императорского правительства. События, вошедшие в историю как «Шанхайское восстание», прошли практически бескровно. Менее чем через месяц из-под контроля династии вышла большая часть страны, и 1 января 1912 года была провозглашена Китайская республика.

С падением императорской власти китайские коммерсанты Шанхая наконец получили возможность полностью осуществить свои планы по модернизации города, которым так долго мешали луддиты из запретного города. Стены, отделявшие китайский город от иностранных поселений, снесли. Трамвайные линии, построенные иностранцами в своих концессиях, продлили и в китайскую часть. Разделенный в течение 70 лет город наконец стал единым – по крайней мере физически.

Китайский и западный Шанхай сблизились и в социальном плане. Узнав о падении империи, китайские мужчины немедля принялись отрезать свои длинные косички – обязательный символ подчинения маньчжурским императорам, в мультикультурном Шанхае подчеркивавший различия между китайцами и иностранцами. Тем, кто не поторопился, скорее по неведению, нежели из симпатий к империи, помогали китайские полицейские, выходившие на патрулирование с ножницами. «Многих безвинных крестьян-бедолаг, и слыхом не слыхавших о революции, грубо хватали и остригали сразу по прибытии на рынок», – писал один шанхайский миссионер[121]121
  Dong S. Op. cit. P. 88.


[Закрыть]. Тем временем более продвинутые горожане наслаждались только что обретенной свободой, приглаживая волосы маслом по последней западной моде. Какими бы подражательными ни были эти первые шаги, в них зарождались новые типы самовыражения, что в итоге привело к появлению гибридной моды ультрасовременного Шанхая 1920-х годов.

Хотя сам послереволюционный Шанхай был един как никогда, именно в этот период стало очевидно, как бесконечно далек от остального Китая единственный глобальный мегаполис в стране. Лучшим выражением этой дистанции был образ ничего не понимающего крестьянина, которому насильно отстригают косичку посреди огромного города. Большая часть страны была не готова к идеалистическим проектам шанхайских националистов, которые, в отличие от соотечественников, уже имели опыт выборной демократии хотя бы на местном уровне. В начавшейся сваре между различными фракциями к власти пришла самая авторитарная из всех, вступившая в сговор с западными державами, которые по-прежнему контролировали львиную долю доходов китайского бюджета.

Череда политических убийств потрясла Шанхай и проложила дорогу к диктатуре. В январе 1912 года молодой офицер Чан Кайши, который впоследствии станет военным правителем Китая, убил соперничавшего с ним революционера Тао Чэнчжана, который лежал на излечении в шанхайском госпитале Сан-Мари. В марте 1913 года лидер националистической партии Гоминьдан Сун Цзяожэнь, готовившийся стать премьер-министром по итогам первых общекитайских демократических выборов, был убит на железнодорожном вокзале в Шанхае, откуда он должен был отправиться в Пекин для принятия присяги. В этот момент мечты о республике окончательно уступили место жестокой реальности диктатуры, в которой один деспот сменял другого.

Китайские коммерсанты Шанхая, столько сделавшие для разжигания революции, в итоге предпочли демократии стабильность. «Поскольку Шанхай является торговым портом, а не полем боя… любая партия, первой прибегнувшая к насилию, будет считаться врагом народа», – заявил председатель Торговой палаты Китая[122]122
  Bergère M.-C. Op. cit. P. 143.


[Закрыть]. Бизнесмены решили, что в стране, по-прежнему безуспешно пытающейся догнать Запад, альтернативы сильной центральной власти просто не было. С жизнью при диктатуре можно было смириться, лишь бы никто не мешал им делать деньги.