Текст книги "Обманщики"

Долгая короткая история
Рассказ моего приятеля

За столом вдруг зашла речь о том, что у каждого хоть раз да случалось в жизни нечто ужасное, связанное именно с любовью. Предательство, разлука, обман, внезапное разочарование, жестокая интрига какой-то «третьей стороны». Все соглашались, улыбались, но молчали.

Вдруг один мой приятель сказал:

– Смотрите, какая тут история вышла. Я вот в октябре в Швецию ездил, там со мной такое было…

– Ну, расскажи, расскажи! – тут же отозвались мы все.

– Была у нас в школе одна такая Нина, в восьмом классе. Я влюбился. Тихо вился вокруг нее. А она меня просто не замечала. Даже не знаю почему. То есть знаю на самом-то деле: в восьмом классе я выглядел как шестиклассник. Маленький такой, худенький. Ну и робкий вследствие этого. Ну ладно. Нет так нет. Забыли. А в девятом классе я вдруг неожиданно расцвел. Во-первых, как-то подрос и вытянулся. То есть заметно повзрослел; усы всерьез пошли. Начал бриться! Мама мне мужской одеколон купила! Во-вторых, на городской олимпиаде по истории получил диплом, мне его директор пришел вручать, прямо в класс. А еще мне купили импортные бутсы на рубчатой подошве, с толстыми шнурками. И эта Нинка в меня влюбляется. Ходит рядышком, намекает насчет кино или в гости к ее подруге… Я рассмотрел ее как следует. На трезвую, так сказать, голову. В восьмом-то классе она была для меня богиня, предмет обожания, а сейчас вижу: не то. Прыщики на шее. Ногти короткие. Голова немытая. Маечка застиранная. Да и пардон, конечно, давайте бейте меня все – но я был «мальчик из хорошей семьи». Бейте, бейте! У меня папа наконец-то получил полковника, стал ходить не в сизой ушанке, а в серебристой папахе с кокардой. А мама стала заслуженной артисткой РСФСР. Вот так! Переехали в новую квартиру. А эта Нинка – не пойми кто. Живет в хрущевке, мама – нянечка в больнице, папы вовсе никогда не было. Ну пару раз поцеловались в подъезде, и все, привет-пока. После девятого она ушла в медучилище. По маминым стопам. Так и пропала. С моих радаров, я имею в виду. Собственно говоря, я ее и не искал…

Он замолчал.

– Ну а дальше что? – спрашиваем мы.

– А дальше… Хо-хо! А дальше просто с ума сойти. А дальше приезжаю я в Швецию, в Стокгольм и совершенно случайно попадаю в роскошнейший ресторан, «Агрикультур» называется. Дико дорогой, я бы сам ни за что не пошел, партнеры по переговорам пригласили. Хотели, как говорится, кинуть пафос. Сажусь, оглядываюсь, и вдруг – батюшки! За соседним столиком – Нинка! Но теперь она ой-ой-ой, вся из себя! Холеная до невозможности, одета просто как не знаю кто, в ушах брильянты в два карата, на пальцах тоже, рядом с ней какая-то совсем молодая азиатка, типа филиппинка, секретарша-ассистентка, черт знает… И вот, значит, эта моя Ниночка неторопливо жует нечто малиново-желтое, запивает вином и что-то негромко своей секретарше говорит, а та, значит, в свой изящный молескин быстро записывает и кивает. От руки! Высшая степень конфиденциальности. Ни фига себе, думаю. Вот это да! Кто б мог подумать? Я просто ошалел. Смотрю на нее ну просто во все глаза! И она заметила и тоже в упор на меня смотрит! Узнала!

Он откашлялся.

– Ну и что она? – стали спрашивать все. – Она-то что?

– Смотрит, понимаешь, и как будто глазами говорит мне: «Ну что, блин, мальчик из хорошей семьи? Съел? Выкусил?»

– А ты что?

– Да ничего. Пригляделся – все-таки нет. Не она…

В зеркалах
Искусство дистанции

Одна молодая женщина, замужняя, мать двоих детей, все у нее очень хорошо было, вдруг полюбила какого-то совсем несуразного парня. Он снимал комнату в коммуналке, не имел образования и работал то там, то сям, то охранником, то таксистом. Они познакомились, как раз когда он ее вез на такси: она выпила в гостях и не стала садиться за руль. Вызвала машину, и вот… В общем, она стала к нему, как говорят в народе, бегать от мужа.

Наверное, потому, что он был весь из себя такой крепкий, сильный, красивый, по хмурому виду и хриплому голосу даже несколько грубоватый, и ей это нравилось. Настоящий мужчина. Муж у нее был в этом смысле так себе. Но интересное дело – он, этот ее любовник, относился к ней без всякой грубости, наоборот – очень нежно, заботливо, даже трепетно, сказал бы я. Встречал ее салатом из огурцов и бутербродами с колбасой, свежим горячим чаем – не из пакетика, а в чайнике заваривал. Улыбался, в глаза заглядывал. Называл нежными именами. Ну а всё то, ради чего она к нему бегала, – вообще супер.

Она, конечно, сразу поняла, в чем дело. Он ведь был никто и звать никак, а она – ой-ой-ой. Дочка генерала и внучка еще советского замминистра обороны. Квартира на Большой Бронной, в очень серьезном доме. Мама – известный врач, профессор. Муж – тоже из нашего, так сказать, круга. Но не в муже дело, она и без мужа была ой-ой-ой, квартиру ей папа устраивал и работу тоже.

То есть она понимала, что для этого простого парня она была подарком, внезапным и ярким сюрпризом судьбы, этакой райской птицей, влетевшей в форточку его узкой и темноватой коммуналочной комнаты, и он, наверное, пытается эту птичку приручить, задержать, а там, глядишь… Небось мечтает о чем-то.

Но она ему ничего о себе не рассказывала, разумеется. Да и вообще у них времени не было разговоры разговаривать: она отвозила сына в бассейн и сразу к нему – буквально сорок минут у них было на всё про всё, включая салат из огурцов и чай с бутербродом. Машину оставляла далеко, а ему врала, что ей некогда, потому что обеденный перерыв кончается. А где, что – не говорила.

Один раз она позвонила ему, сказала, что будет через полчаса примерно, а он вдруг попросил ее взять колбаски докторской. Она сказала:

– Ну… Ну постараюсь.

Он ответил:

– А чего стараться-то? Возьми у себя.

– У себя? – она не поняла.

– Ну у себя в магазине!

«Ни хера себе!» – вот так прямо в уме сказала она. Он что? Подумал, что она продавщица? Да! Они же познакомились, когда он ее вез в такси! А пока она три минуты ждала такси, вдруг пошел дождь и она зашла в двери магазина. В тамбур! И он, значит, увидел, как она оттуда выходит.

– У меня в магазине? – повторила она, чтобы убедиться.

– Ну да, в «Магнолии». Ты ж там работаешь?

– Неважно, – сказала она и нажала отбой.

Потому что разлюбила его напрочь, в ту же самую секунду.

Просто как отрезало.

* * *

А один мой приятель, довольно известный художник, однажды на выставке познакомился с девушкой, и девушка в него сразу влюбилась, – вот почти как та генеральская дочь в таксиста, – сразу в кафе стала целоваться, и они поехали к ней. Он ей потом стал рассказывать о себе, про свои каталоги, выставки и продажи, а она обняла его и засмеялась:

– Да какая разница!

Она ведь хорошее сказать хотела: дескать, я просто так в тебя влюбилась, как в человека и мужчину, – а он, дурак, обиделся и ушел.

Взгляд, полный любви
Работа актера над собой

– Стоп! – сказала режиссер Тамара Матвеевна. – Не годится.

– Что такое? – спросил оператор.

– Здесь должна быть любовь, – сказала Тамара Матвеевна и уточнила: – Во взгляде! Эпизод про любовь или нет? Или как? А? Эй? Не слышу!

– Да, – сказала юная актриса Настя Лапулина.

Она полулежала в постели, опершись локтем на подушку, а ее партнер Василий Свенцицкий, не очень молодой, хотя красивый и здорово накачанный, сидел, откинувшись на спинку кровати. Он, значит, сидел, а она должна была чуть снизу на него взглянуть. Утро после первого секса влюбленной девушки и утомленного жизнью мужчины.

– Если «да», тогда смотри на него с любовью. С любовью! – повторила Тамара Матвеевна.

– А как?

– Приехали! – Тамара Матвеевна засмеялась своим хриплым курящим голосом, хотя на самом деле она не курила никогда. – Знаешь, что такое любовь?

– Знаю! – чуть обиженно сказала Настя.

– Тогда давай, взгляд с любовью. Готова? – Настя кивнула. – Камера! Нет, стоп. Не получается. Будем работать над ролью. Как положено. Как в школе учили.

Свенцицкий сдержал улыбку.

– Хорошо, – кивнула Настя. – Давайте.

– Понеслась, – сказала Тамара Матвеевна. – Любовь – это что? Отвечай.

– Это счастье! – сказала Настя. – Это преданность и верность.

– Мало! Алкаш счастлив при виде бутылки, ну и так далее. У тебя был хороший секс, ты счастлива? Мало! Насчет преданности и верности… Понимаешь, деточка, я не о той любви, которая созревает позже, про которую говорят через пять, десять, двадцать лет жизни: «Мы очень счастливы, нам хорошо вместе, мы понимаем, мы любим друг друга» и все такое. Тут без вопросов. Но ты-то с ним только что первый раз трахнулась! Я про чувство любви, которое возникло недавно и ярко вылезло вот сейчас. Поняла?

– Да, – кивнула Настя.

– Ну и что же это такое? Новая, свежая, неожиданная, еще не до конца понятная тебе самой, но при этом реальная, сильная, захватывающая любовь… Что это?

– Это нежность!

– Нежность бывает к кошкам.

– Это… Это желание всегда-всегда быть вместе…

– Да он от тебя убежит, как только поймет, что ты к нему прилипла, как банный лист к жопе.

– Это, – не сдавалась Настя, – желание всегда помогать… Готовить обед…

– Ты что, личный врач? Личный МЧС? Повар?

– Желание родить ему ребенка!

– А ты его спросила, про ребенка?

Настя чуть не заплакала.

– Ну ладно, ладно, – сказала Тамара Матвеевна. – Давай попробуй изобразить это в своем взгляде. Нам нужно пять секунд, всего ничего. Что там у тебя? Желание родить ребенка, всегда быть вместе, быть опорой в жизни, плюс нежность… В одном взгляде. Взгляд, полный любви. Собралась?

– Да.

– Поехали. Камера… Нет. Стоп. Не получается.

– Тамара! – подал голос актер Свенцицкий. – Дай ей время. Может, пусть она как-то поработает, войдет в роль. Нас в школе учили, что процессу перевоплощения предшествует процесс переживания…

– Сиди! – оборвала его Тамара Матвеевна. – Вот ведь Станиславский на полставки, честное слово.

– Давайте я еще раз попробую, – подала голос Настя.

– Нет уж, – сказала Тамара Матвеевна. – А теперь слушай меня. И запоминай. Задача: посмотреть на партнера взглядом, полным любви.

Она встала и пересела на край кровати, жестом велев актеру Свенцицкому чуть подвинуться, и продолжала:

– Смотри на меня. Внимательно. Но не в глаза, а на мой нос. Отлично. А вот теперь, – Тамара Матвеевна отодвинулась влево, – смотри на дерево, которое в окне за моей спиной, за моим затылком. Отлично. Вот я держу палец там, где был мой нос. Смотри на палец, потом на окно, потом снова на палец. Фокусируй глаза сначала на пальце, потом на дереве в окне и снова на пальце. О! Получается. Умница. А теперь я двигаюсь на место, смотри на мой нос, а потом как бы сквозь мое лицо – вдаль, на дерево в окне. Не на само дерево, не верти головой! Именно сквозь, меняй фокусировку, а потом назад… Хорошо. И вот так с Васиной рожей будет, смотри на него! – Она встала и кивнула в сторону актера Свенцицкого. – Ну-ка, на его лицо, потом куда-то сквозь него вдаль и снова на него. Отлично.

– И всё?

– Нет, не всё! Теперь как следует отморгайся. Часто-часто поморгай глазами, а потом раскрой их. И наконец. Сожми челюсти. Сильно-сильно. А потом ослабь прикус. Ослабь, но не размыкай. Ну разве чуть-чуть, на четверть миллиметра просвет между зубами чтоб был, но не больше, поняла?

Настя кивнула.

– Повторяю. Поморгай. Отморгайся. Сожми челюсти. Слегка их расслабь. Смотри Василию на нос, потом сквозь него как бы вдаль, потом снова на него. Готова? Поехали. Камера! Так. Так. Так. Снято.

Тамара Матвеевна подошла к оператору.

Тот прокрутил запись.

– Отлично, – сказала Тамара Матвеевна. – Взгляд, полный любви!

Соблазн
И не введи нас во искушение

«Более простой случай: дело было летним вечером тоже в парке, было чересчур прохладно. Мужчина накинул на плечи девушки пиджак. Через некоторое время она отошла в кустики, попросив спутника отвернуться. В пиджаке были документы и деньги; как ее зовут и где живет – он не знал».

Из письма от френда 1iveter

Вечером сидели в ресторане, отмечая важную сделку между двумя фирмами. Одна фирма продала другой фирме свое предприятие в городе Т.

– Я никогда там не был, кстати говоря, – сказал юрист Власов.

– Ну как же? – удивился финдиректор Федосеев. – Ты же за этот месяц семь раз туда ездил!

– Я имею в виду, раньше не был, – объяснил Власов. – Вообще странно, чудесный город, два часа от Москвы, а я не был… Мы вообще плохо знаем Россию, даже смешно.

– Американцы тоже, – подал голос инвестор Беленко. – Я был, правда довольно давно, в Вашингтоне на стажировке, решил съездить в Нью-Йорк, а секретарша, американка, говорит: «А зачем?» – «Как зачем? Нью-Йорк же все-таки!» А она отвечает, такая дамочка лет сорока: «А я в Нью-Йорке не была и вообще не собираюсь. Зачем?» Три часа ехать, между прочим.

– Ну-ну! – иронически хмыкнул вице-президент Лялин. – Америкосы, они тупые, известное дело.

– Кстати! – вдруг сказал Власов. – Кстати, друзья! А я на самом-то деле в этом славном Т. очень даже был! Был, был, году этак примерно в девяносто шестом. Или седьмом? Нет, все-таки в шестом. Но сразу же забыл. Потому что приключилась там со мною одна малоприятная история.

– Вытеснил по Фрейду! – Инвестор Беленко поднял палец. – Что за история?

* * *

– История глупая, пошлая и обидная, – стал рассказывать юрист Власов. – Приехал я в Т. в командировку – и было это, значит, в девяносто шестом. То есть было мне ровнехонько двадцать шесть лет. И там я совершенно случайно знакомлюсь с очень милой девушкой. Буквально, что называется, разговорились у газетного киоска. Приятная, тихая, скромная. Такая, как бы сказать, провинциальная в лучшем смысле слова. Слово за слово, уж не помню, о чем мы говорили, но как-то вот само собой пошли гулять в парк – недалеко было от гостиницы. Идем по старому безлюдному парку, вечереет, прохлада спускается… или наоборот, поднимается от воды – парк над рекой… Конец августа. Она в легком платье с короткими рукавами. Зябнет. Я, конечно, снимаю пиджак, набрасываю ей на плечи, она улыбается так нежно и ласково, идем дальше, и вдруг минут через десять она говорит: «Ой, простите, мне нужно отойти». Отойти? Куда, зачем? Она на меня поднимает глаза и говорит наивно: «В кустики…» И краснеет. Я улыбаюсь в ответ, и меня все это как-то даже умиляет. Она идет через газон к такой, что ли, купе густых кустов, на полдороге оборачивается и говорит: «Вы только не смотрите, не смотрите!»

Ах, ведь я джентльмен, зачем меня предупреждать! Разумеется, я отвернулся.

Отвернулся и стою. Три минуты. Пять минут. Десять. Пятнадцать…

Ну, вы всё поняли.

Ушла моя провинциалочка вместе с моим пиджаком. В пиджаке ключи от гостиницы и от московской квартиры и бумажник, в бумажнике деньги и документы.

Я так взбеленился – на себя в первую очередь, – что даже забыл, как ее зовут. Напрочь! Начисто! Навсегда! Вытеснение по Фрейду, как вы точно заметили. – Власов кивнул инвестору Беленко. – Впрочем, в милиции сказали, что имя ничего не даст.

Однако утром из милиции позвонили. Пиджак с ключами нашелся в каких-то других кустиках, а мои документы, а именно: паспорт, права и пропуск – лежали в урне рядом со входом в парк. Нарочно сверху мусора, чтоб сразу заметно было.

– Насчет ключей повезло! – сказал финдиректор Федосеев. – Неопытная попалась. Дурочка-одиночка.

– А что? – не понял Власов.

– Ну ведь из Т. два часа езды до Москвы! Ключи и твой паспорт со штампом о прописке. Если бы это была настоящая банда, они бы в ту же ночь к тебе домой наведались.

– Да какая банда! – махнул рукой Власов. – Глупая девочка. Я во всем виноват сам.

– Вот как? – спросили все чуть ли не хором.

– Так, так, – вздохнул тот. – Я ее соблазнил.

– Как соблазнил? – не понял финдиректор Федосеев.

– Нет, не то, что вы! Мы с ней даже под руку не прошлись, не успели. Я ее соблазнил пиджаком, в котором она нащупала толстый бумажник. Вот не накинул бы я ей пиджак на плечи, а повел бы в кафе, проводил бы до дому на такси. Взял бы ее телефон… Позвонил бы из Москвы. Ну или не позвонил бы, какая разница. Она не виновата.

– И это говорит юрист про воровку! – засмеялся инвестор Беленко.

– Да никакая она не воровка, в сущности… Это не от хорошей жизни. Такая, что ли, мелкая нищенская ловкость. Я тут читал какой-то роман, там про бедных детей в прошлом веке. Которые все время старались ухватить кусочек съестного. Хватали объедки со столов в трактире. Упавшее с возу яблоко, даже если оно упало в грязь… Вытирали его о штаны и тут же сжирали. Они не виноваты. Они всегда были голодны. Они все время искали пропитание. Они были как маленькие животные.

– Ну прямо уж животные! – возмутился вице-президент Лялин. Его передернуло от неожиданного гнева. – Это люди! Ваши… то есть наши с вами соотечественники!

– Этот роман про заграницу, и это не я говорю, а автор говорит, – пожал плечами Власов, но потом решил, что спорить не о чем и ссориться не надо. – Но вы правы, да, конечно. Нельзя так о людях. Вот я и говорю – я сам виноват. Соблазнил бедную девушку на кражу. А самое обидное, – продолжал он, – самое обидное и досадное вот что. У меня в Москве была своя девушка. Постоянная. Как бы даже почти невеста. И она подарила мне обручальное колечко своей покойной мамы. Я его носил, у меня тонкие пальцы, и мне оно пришлось впору. Я любил эту девушку. Мы потом поженились и прожили девять лет… Но я не о том. Я, хоть и любил ее, при этом был обыкновенный кобель и жеребец. Изменял ей при любом удобном случае и даже не считал это изменой. Измена, думал я, это что-то серьезное. Вот если влюблюсь в другую, начну параллельный, так сказать, роман – вот тогда это будет измена! А так – джентльмен в поисках приключений. Поэтому, когда я приезжал в командировку, я всегда снимал это кольцо и прятал в бумажник, там был кармашек под молнией. Ну и все, тю-тю мое колечко. Пришлось в Москве срочно бежать в ювелирный, покупать такое же и потом обтирать его об кирпичную стену у подъезда. Чтоб стало старенькое, как было…

Вот я и думаю, что это меня Бог наказал, – закончил свой рассказ Власов. – За то, что я колечко снял с руки и спрятал, в надежде на приключения в городе Т.

– Как же ее все-таки звали? – спросил Лялин.

– Убейте не помню! – Власов комически прижал руки к груди. – Напрочь забыл. Вытеснение по Фрейду, вот господин Беленко подтвердит! Давайте выпьем…

– Давайте, давайте…

* * *

Лялин ехал домой, смотрел в затылок шофера и злился, что Власов не вспомнил имени этой девицы, которая сперла у него пиджак с ключами и бумажником.

Потому что в девяносто седьмом году он тоже был по каким-то делам в городе Т., он тоже был молод и игрив и тоже познакомился с чудесной, милой, скромной девушкой, и они тоже пошли гулять в парк, и начало вечереть и холодать, туман поднимался от реки, и девушка зябко потирала себе голые руки выше локтей, потому что тоже была в легком платье с короткими рукавами – но он, Лялин, не стал накидывать пиджак ей на плечи. Он на такси повез ее в ресторан, они поужинали, он отвез ее домой, проводил до подъезда, все очень скромно и строго, записал ее телефон, потом стал звонить ей из Москвы, потом приезжал к ней, и вот они женаты уже двадцать два года. Еще три года – и сильвер, извините, веддинг. Трое детей. Старшему двадцать, среднему шестнадцать, младшей девочке тринадцать.

Когда они познакомились, у нее на пальце было тонкое колечко; она что-то туманное объяснила, вроде от покойной бабушки, а носит она его, потому что к женщине с кольцом другое отношение. Даже в магазине от продавщиц.

* * *

Умывшись, переодевшись в пижаму, он зашел в спальню и спросил жену, которая лежала в постели с книгой:

– Марина, прости, помнишь, когда мы с тобой познакомились, у тебя было кольцо?

– Не помню, – сказала она, продолжая читать.

– Ну как же? Такое совсем тоненькое, как будто обручальное…

– Да, кажется.

– Где оно?

– Куда-то делось, когда мы переезжали. Не помню. Может быть и скорее всего, вообще потерялось.

– Ага, – сказал он. – Понятно, бывает… Марина, а откуда оно у тебя было?

Она положила в книгу красивую кожаную закладку, захлопнула ее и пристроила на тумбочке рядом с лампой. Потянулась, подняв руки кверху и показав выбритые подмышки. Уронила руки на одеяло.

– Тебе это обязательно знать? – но, встретившись с его темным взглядом, сказала: – Хорошо, пожалуйста. У меня был, извини за выражение, парень. Он ушел в армию. Просил меня ждать. Я обещала. Он дал мне это колечко. Сказал, что мамино. Надел на палец.

– И ты не дождалась…

– Нет, что ты! – усмехнулась она. – Я дождалась. Цинкового гроба.

– Прости меня, – сказал он.

– Ничего, ладно, – вздохнула она. – Иди ложись наконец.

– Прости меня, но ты говорила, что это кольцо покойной бабушки…

– Я соврала. Я боялась тебя огорчить.

– Ясно, ясно, ясно, – вздохнул Лялин и забрался под одеяло.

Она погасила лампу, придвинулась поближе и положила голову ему на плечо.

* * *

Лялин поцеловал ее макушку и подумал:

«Вот если бы я набросил пиджак ей на плечи – она бы попросилась отойти в кустики, сперла бы мой бумажник, и мы бы больше никогда не увиделись. Я бы женился на Асе Ройтер или на Наташе Звонаревой или лучше бы вообще ни на ком не женился, и не было бы у меня троих детей, и старший не намекал бы на студию в квартале „Шувалов“, а младшие бы не клянчили что ни полгода макбуки и айфоны самых распоследних моделей».

Нет, конечно, они хорошие ребята, и денег у него было хоть жопой жри, но бесила наглость.