Текст книги "Комедии"

Я приехал в Петербург и привез с собою «Бригадира» и «Иосифа». Надобно приметить, что я обе сии книги читал мастерски. Чтение мое заслужило внимание покойного Александра Ильича Бибикова и графа Григория Григорьевича Орлова, который не преминул донести о том государыне. В самый Петров день граф прислал ко мне спросить: еду ли я в Петергоф и если еду, то взял бы с собою мою комедию «Бригадира». Я отвечал, что исполню его повеление. В Петергофе на бале граф, пришед ко мне, сказал: «Ее величество приказала после балу вам быть к себе, и вы с комедиею извольте идти в Эрмитаж». И действительно, я нашел ее величество, готовую слушать мое чтение. Никогда не быв столь близко государя, признаюсь, что я начал было несколько робеть, но взор российской благотворительницы и глас ее, идущий к сердцу, ободрил меня; несколько слов, произнесенных монаршими устами, привели меня в состояние читать мою комедию перед нею с необыкновенным моим искусством. Во время же чтения похвалы ее давали мне новую смелость, так что после чтения был я завлечен к некоторым шуткам и потом, облобызав ее десницу, вышел, имея от нее всемилостивейшее приветствие за мое чтение.

Дни через три положил я из Петергофа возвратиться в город, а между тем встретился в саду с графом Никитою Ивановичем Паниным, которому я никогда представлен не был, но он сам, остановив меня, «Слуга покорный, – сказал мне, – поздравляю вас с успехом комедии вашей; я вас уверяю, что ныне во всем Петергофе ни о чем другом не говорят, как о комедии и о чтении вашем. Долго ли вы здесь останетесь?» – спросил он меня. «Через несколько часов еду в город», – отвечал я. «А мы завтра, – сказал граф. – Я еще хочу, сударь, – продолжал он, – попросить вас: его высочество желает весьма слышать чтение ваше, и для того, по приезде нашем в город, не умедлите ко мне явиться с вашею комедиею, а я представлю вас великому князю, и вы можете прочитать ее нам». «Я не премину исполнить повеление ваше, – отвечал я, – и почту за верх счастия моего иметь моими слушателями его императорское высочество и ваше сиятельство». «Государыня похваляет сочинение ваше, и все вообще очень довольны», – говорил граф. «Но я тогда только совершенно доволен буду, когда ваше сиятельство удостоите меня своим покровительством», – ответствовал я. «Мне будет очень приятно, – сказал он, – если могу быть вам в чем полезен». Сие слово произнес он с таким видом чистосердечия и честности, что сердце мое с сей минуты к нему привержено стало и как будто предчувствовало, что он будет мне первый и истинный благодетель.

По возвращении моем в город узнал я на другой день, что его высочество возвратился. Я немедленно пошел во дворец к графу Никите Ивановичу. Мне сказали, что он в антресолях; я просил, чтобы ему обо мне доложили. В ту минуту позван был я к графу; он принял меня очень милостиво. «Я тотчас оденусь, – сказал он мне, – а ты посиди со мною». Я приметил, что он в разговорах своих со мною старался узнать не только то, какие я имею знания, но и какие мои моральные правила.

Одевшись, повел меня к великому князю и представил ему меня как молодого человека отличных качеств и редких дарований. Его высочество изъявил мне в весьма милостивых выражениях, сколько желает он слышать мою комедию. «Да вот после обеда, – сказал граф, – ваше высочество ее услышите». Потом, подошед ко мне, «Вы, – сказал, – извольте остаться при столе его высочества». Как скоро стол отошел, то после кофе посадили меня и его высочество с графом и с некоторыми двора своего сели около меня. Через несколько минут тоном чтения моего произвел я во всех слушателях прегромкое хохотанье. Паче всего внимание графа Никиты Ивановича возбудила Бригадирша. «Я вижу, – сказал он мне, – что вы очень хорошо нравы наши знаете, ибо Бригадирша ваша всем родня; никто сказать не может, что такую же Акулину Тимофеевну не имеет или бабушку, или тетушку, или какую-нибудь свойственницу».

По окончании чтения Никита Иванович делал свое рассуждение на мою комедию. «Это в наших нравах первая комедия, – говорил он, – и я удивляюсь вашему искусству, как вы, заставя говорить такую дурищу во все пять актов, сделали, однако, роль ее столько интересною, что все хочется ее слушать; я не удивляюсь, что сия комедия столь много имеет успеха; советую вам не оставлять вашего дарования». «Ваше сиятельство, – говорил я, – для меня ничего лестнее быть не может, как такое одобрение ваше». Его высочеству, с своей стороны, угодно было сказать мне за мое чтение многие весьма лестные приветствия. А граф, когда вошли мы в другую комнату, сказал: «Вы можете ходить к его высочеству и при столе оставаться, когда только хотите».

Я благодарил за сию милость. «Одолжи же меня, – сказал граф, – и принеси свою комедию завтра ввечеру ко мне. У меня будет мое общество, и мне хочется, чтобы вы ее прочли». Я с радостию обещал сие графу, и на другой день ввечеру чтение мое имело тот же успех, как и при его высочестве.

Я забыл сказать, что имел дар принимать на себя лицо и говорить голосом весьма многих людей. Тогда передражнивал я покойного Сумарокова, могу сказать, мастерски, и говорил не только его голосом, но и умом, так что он бы сам не мог сказать другого, как то, что я говорил его голосом; словом сказать, вечер провели очень весело, и граф мною был чрезмерно доволен.

Первое воскресенье пошел я к его высочеству и там должен был повторить то, что я делал у графа ввечеру. Дарование мое понравилось всем, и граф обошелся со мною отменно милостиво.

В сей день представлен был я графом брату его, графу Петру Ивановичу, который звал меня на другой день обедать и читать комедию. «И я у тебя обедаю, – сказал граф брату своему, – я не хочу пропустить случая слушать его чтение. Редкий талант! У него, братец, в комедии есть одна Акулина Тимофеевна; когда он роль ее читает, то я самое ее и вижу, и слышу».

Чтение мое у графа Петра Ивановича имело успех обыкновенный. Покойный граф Захар Григорьевич был тут моим слушателем. «А завтра, – сказал он мне, – милости прошу откушать у меня и прочесть комедию вашу». Потом пригласил он обоих графов. Граф Иван Григорьевич Чернышев сделал мне ту же честь, и я вседневно зван был обедать и читать. Равное же внимание ко мне показали: граф Александр Сергеевич Строганов, который всю жизнь свою посвятил единой добродетели, граф Андрей Петрович Шувалов, покойные: графиня Мария Андреевна Румянцева, графиня Катерина Борисовна Бутурлина и графиня Анна Карловна Воронцова. И я, объездя звавших меня, с неделю отдыхал; а между тем приехал ко мне тот князь, с коим я имел неприятное общество. Он рассказывал мне, что весь Петербург наполнен моею комедиею, из которой многие острые слова употребляются уже в беседах. «Мне поручил, – сказал князь, – звать тебя обедать граф^***. Поедем к нему завтра». Сей граф был человек знатный по чинам, почитаемый умным человеком, но погрязший в сладострастии. Он был уже старых лет и все дозволял себе, потому что ничему не верил. Сей старый грешник отвергал даже бытие Вышнего Существа. Я поехал к нему с князем; надеясь найти в нем по крайней мере рассуждающего человека; но поведение его иное мне показало. Ему вздумалось за обедом открыть свой образ мыслей, или, лучше сказать, свое безбожие при молодых людях, за столом бывших, и при слугах. Рассуждения его были софистические и безумие явное; но со всем тем поколебали душу мою. После обеда поехал я с князем домой. «Что, – спросил он меня, – нравится ли тебе это общество?» «Прошу меня от него уволить, – отвечал я, – ибо не хочу слышать таких умствований, кои не просвещают, но помрачают человека». Тут казалось мне, что пришло в мою голову наитие здравого рассудка. Я в карете рассуждал о безумии неверия очень справедливо и объяснялся весьма выразительно, так что князь ничего отвечать мне не мог.

Скоро двор переехал в Царское Село; а как тот кабинет-министр, при коем я находился, должен был, по званию своему, следовать за двором, то взял и меня в Царское Село. Я, терзаем будучи мыслями, поселенными в меня безбожническою беседою, хотел досужное время в Царском Селе употребить на дело мне полезнейшее, а именно: подумав хорошенько и призвав Бога в помощь, хотел определить систему мою в рассуждении веры. С сего времени считаю я вступление мое в совершенный возраст, ибо начал чувствовать действие здравого рассудка. Сие время жизни моей содержит в себе

Господи! всем сердцем моим испытую заповеди Твоя

Итак, отправился я с начальником моим в Царское Село, в твердом намерении упражняться в богомыслии; а чтоб было мне из чего почерпнуть правила веры, то взял я с собою русскую Библию; для удобнейшего же понимания взял ту же книгу на французском и немецком языках.

Приехав в Царское Село, обрадовался я, нашед отведенную для меня комнату особливую, в которой ничто упражнениям моим не могло препятствовать. Первое утро открыл я Библию, и мне как нарочно встретилось место, которое весьма приличествовало моему намерению, а именно глава VI Второзакония:

«И да будут тебе словеса сия, яже аз заповедаю тебе днесь в сердце твоем, и в душе твоей; и да накажеши ими сыны твоя, и да глаголеши о них седяй в дому, и идый путем, и лежа, и восстая».

Сие встретившееся мне толь кстати место из Священного Писания наложило на меня долг всякую досужную минуту посвятить испытанию о Вышнем Существе. Время было прекрасное, и я положил каждое утро ходить в сад и размышлять. Однажды в саду встретил я в уединении гуляющего Григория Николаевича Теплова, с коим я уже познакомился в доме начальника моего. Григорий Николаевич пригласил меня ходить с собою. Он достойно имел славу умного человека. Разум его был учением просвещенный; словом, я с великим удовольствием пошел гулять с ним по саду, и он говорил мне, что желает слышать комедию мою в своем доме, читанную мною. Я обещал сделать ему сию услугу. Он спрашивал меня, кому я ее читал? Я перечел ему всех поименно и не скрыл от него, сколько смущает душу мою посещение графа^***. «Итак, вы хотите определить систему в рассуждении веры вашей, – говорил Григорий Николаевич. – С чего же вы начинаете?» «Я начинаю, – отвечал я, – с рассмотрения, какие люди отвергают бытие Божие и стоют ли они какой-нибудь доверенности». «Умное дело делаете, – говорил Григорий Николаевич, – когда стараетесь успокоить совесть свою в толь важном деле, каково есть удостоверение о бытии Божеском». «Ваше превосходительство! – говорил я ему. – Я прошу вас, как умного человека, подать мне наставление, каким способом могу я достигнуть до сего удостоверения». «Сядем здесь, – сказал он, подведя меня к одной лавке, – мы можем здесь о чем хотим беспрепятственно беседовать!» Я намерен свою беседу описать здесь, сколько могу вспомнить.

Я. Я вижу, что безбожники разделяются на несколько классов: один суть невежды и глупые люди. Они никогда ничего внимательно не рассматривают, а, прочитав Вольтера и не поняв его, отвергают бытие Божие, для того, что полагают себе славою почитаться выше всех предрассудков; ибо они считают предрассудком то, чего слабый их рассудок понять не может.

Григорий Николаевич. Сии людишки не не веруют, а желают, чтобы их считали неверующими, ибо вменяют себе в стыд не быть с Вольтером одного мнения. Я знаю, что Вольтер развратил множество молодых людей в Европе; однако верьте мне, что для развращения юношества нет нужды ни в Вольтеровом уме, ни в его дарованиях. Граф, у которого вы обедали, сделал в России разврата не меньше Вольтерова, имев голову довольно ограниченную. Я знаю, что молодого слабенького человека может развратить такой, кто еще ограниченнее графа: пример сему видел я на сих днях моими глазами.

Я. Позвольте спросить, ваше превосходительство, как это было?

Григорий Николаевич. На сих днях случилось мне быть у одного приятеля, где видел я двух гвардии унтер-офицеров. Они имели между собою большое прение: один утверждал, другой отрицал бытие Божие. Отрицающий кричал: «Нечего пустяки молоть; а Бога нет!» Я вступился и спросил его: «Да кто тебе сказал, что Бога нет?» «Петр Петрович Чебышев вчера на гостином дворе», – отвечал он. «Нашел и место!» – сказал я.

Я. Странно мне кажется, что Чебышев на старости вздумал на гостином дворе проповедовать безбожие.

Григорий Николаевич. О! так я вижу, вы его не знаете.

Тут начал он описывать голову Чебышева ругательски, или, справедливее сказать, стал его бранить, так что я должен был предполагать у него с Чебышевым личную ненависть, и для того хотелось мне переменить сию материю, а возвратиться на прежнюю.

Я. Есть и еще род безбожников, кои умствуют и думают доказать доводами, что Бог не существует. Противу сих последних желал бы я иметь оружие и доказать им их безумие. Я прошу ваше превосходительство подать мне наставление, откуда могу почерпнуть наилучшие доводы о бытии Божием.

Григорий Николаевич. Известны ли вам сочинения г-на Кларка, который писал противу Гоббезия, Спинозы и их последователей? Кларк восторжествовал над ними: он, логически выводя одну истину за другой, составил, так сказать, неразрывную цепь доказательств бытия Божия, и уже ни один безбожник умствованиями своими не вывернется от его убеждений.

Я. Мне не известны Кларковы сочинения, но я тотчас сию книгу выпишу из Петербурга.

Григорий Николаевич. А я не сомневаюсь, что вы Кларком будете довольны.

Здесь кончилась наша беседа. Я, пришед домой, тотчас написал в Петербург, чтоб прислали мне сочинения Кларка. Между тем, будучи воспитан в христианском законе и находя заповеди Христовы сходственными с моим собственным сердцем, думал я: если Кларк доказал бытие Божие неоспоримыми доводами, то как бы я был доволен, нашед в его творениях доказанную истину христианского исповедания.

На другой день привезли ко мне книгу под заглавием Самуэля Кларка доказательства бытия Божия и истины христианския веры.

Того-то я и желал! С жадностию бросился я читать сию драгоценную книгу и, прочитав, недоволен был одним разом, но тотчас начал чтение в другой раз. Как скоро я мог обнять порядок и способ Кларковых доводов, то пошел благодарить Григория Николаевича. «Я знал, – говорил он мне, – что вы сею книгою будете довольны». «Я вашему превосходительству откроюсь в моем намерении, – сказал я, – мне хочется перевести ее на русский язык и, издав в свет, сделать некоторую услугу моим соотчичам». «Намерение ваше похвально, но вы не знаете, с какими неприятностями сопряжено исполнение оного. Вам, без сомнения, известен перевод г. Поповского Опыт о человеке»? – спросил меня Гр. Николаевич. «Мне сей перевод очень знаком, – отвечал я, – и я его высоко почитаю». «Но какие неприятности, какие затруднения встретил бедный переводчик к напечатанию, сказывал мне он же. Попы стали переправлять перевод его и множество стихов исковеркали, а дабы читатель не почел их стихов за переводчиковы, то напечатали они их нарочно крупными буквами, как будто бы читатель сам не мог различить стихов поповских от стихов Поповского. Ваш перевод, без сомнения, подвержен будет равной участи. А мне кажется, вместо перевода полезнее будет, если сделаете вы из сочинений Кларковых выписку: вы употребите на нее меньше времени и труда; если же выписка, как я и думаю, хорошо сделана будет, то она принесет равную пользу с переводом, и вам ловчее будет, по востребованию иногда Синода, сделать перемену в выписке, нежели в самом переводе». «Но неужели, – спросил я, – Синод делать будет мне нарочно затруднения в намерении толь невинном?» «Да разве не знаете вы, кто в Синоде обер-прокурор?» «Не знаю», – отвечал я. «Так знайте ж – Петр Петрович Чебышев», – сказал Григорий Николаевич. Как бы то ни было, я последовал совету Григория Николаевича и сделал выписку из Кларка. Недавно я ее читал и нахожу за нужное поправить нечто в слоге, а в прочем выписка годится. В самом конце моих «Признаний» я ее прилагаю, сердечно желая, чтобы труд мой принес хотя некоторую пользу благомыслящим читателям.

Комментарии

Сочинения Д. И. Фонвизина много раз издавались в России.

Наиболее полное и авторитетное издание осуществлено Г. П. Макогоненко (Фонвизин Д. И. Сочинения: В 2 т. М., 1960).

В комментариях использованы материалы и наблюдения К. В. Пигарева, Г. П. Макогоненко, В. П. Степанова, М. В. Иванова, Ю. В. Стенника и других комментаторов.

«БРИГАДИР»

Комедия «Бригадир» завершена в Москве в 1769 г. Сразу же стала широко известна в придворных и литературных кругах, хотя поставлена лишь в 1780 г. Высокие достоинства первой оригинальной комедии Д. И. Фонвизина были отмечены критикой.

Н. Новиков писал о ней так: «Его комедия столько по справедливости разумными и знающими людьми была похваляема, что лучшего и Молиер во Франции своим комедиям не видал принятия и не желал» (журнал «Пустомеля», 1770).

С. 25…дезабилье и корнете… – Дезабилье – домашнее платье; корнет – чепчик.

…шьет в тамбуре… – шьет на пяльцах.

Такой советник, как ты, достоин быть другом от армии бригадиру… – Чин бригадира – 5-й по введенной Петром Великим «Табели о рангах» (1722) – давался по выходе в отставку и находился между 4-м (генерал-майор) и 6-м (полковник). На гражданской службе ему соответствовал статский советник. Таким образом, в пьесе оба почтенных отца семейства равны чинами. Широкая и шумная популярность комедии Д. Фонвизина сделала самое слово «бригадир» нарицательным, и, может быть, поэтому в 1799 г. император Павел вычеркнул этот чин из «Табели о рангах». Первый биограф Д. Фонвизина князь П. А. Вяземский заметил: «Влияние, произведенное комедией Фонвизина, можно определить одним указанием: от нее звание бригадира обратилось в смешное нарицание, хотя сам бригадирский чин не смешнее другого».

С. 26…потерять все мои патенты на чины… – то есть грамоты, жалованные на чины.

С. 27. Читать? Артикул и устав военный; не худо прочесть также инструкцию межевую… – «Артикул воинский купно с процессом, надлежащим судящим» – свод законов, написанный Петром I (1715) и касающийся в основном воинских законов и описания судопроизводства. «Устав воинский о должности генерал-фельдмаршалов, всего генералитета и прочих чинов» – сборник воинских законов. «Инструкция о межевании земель во всем государстве» регулировала отношения собственников земли.

С. 29. Я – бригадир, и ежели у пяти классов волосов не считают, так у кого же и считать их Ему? – Имеется в виду евангельское выражение, что Богом каждый волосок на голове сосчитан (Мф.10,30; Лк.12,7). Забавное чванство Игнатия Андреевича, который всерьез считает, что сам Господь чтит «Табель о рангах» и считает волоски только у первых пяти классов, иллюстрирует чинопочитание в XVIII в.

…ни до экзерциции… – По воинскому уставу маневры и военные упражнения назывались экзерцициями.

С. 31…экстракты сочиняют без грамматики… – Краткое изложение деловой бумаги и служебного документа в делопроизводстве XVIII в. называли экстрактом.

С. 33…думают, что будто можно прожить на сем свете в полшлафроке… – Шлафроки и полшлафроки – стеганые халаты, которые носили в непринужденной домашней обстановке.

С. 34. Блонды – шелковые кружева.

С. 35. Король трефовый и кёровая дама. – В карточном гадании сочетание трефового (крестового) короля и керовой (червовой) дамы сулило любовный роман.

С. 36…Признаваться в своей пассии… – признаваться в любви.

С. 42. Оком и помышлением. – Евангельская мораль считает грехом даже помышление о плотской любви вне брака («не пожелай жены ближнего своего») и требует

«вырви око (глаз)», чтобы не видеть и не соблазняться. Советник говорит о своем любовном интересе иносказательно, прибегая к библейским аллегориям, но Бригадирша не понимает его.

С. 57...чтоб меня ту минуту акрибузировали… – то есть расстреляли (аркебуза – вид огнестрельного оружия).

…без живота сделаю… – лишу жизни, убью (в языке XVIII в. «животом» называли жизнь).

С. 58. Я чинов не люблю… – не люблю церемониться, чиниться.

«НЕДОРОСЛЬ»

Комедия написана в 1781 г., опубликована в 1783 г.

О премьере комедии «Драматический словарь» сообщал: «Представлена в первый раз в Санкт-Петербурге, сентября 24 дня 1782 года, на щот первого придворного актера Г. Дмитревского, в которое время несравненно театр был наполнен и публика аплодировала пиесу метанием кошельков. <…> Сия комедия, наполненная замысловатыми изражениями, множеством действующих лиц, где каждой в своем характере изречениями различается, заслужила внимание от публики».

«Драматический словарь» умолчал, что поначалу актеры антрепризы Дмитревского, или так называемого «Вольного театра», доживающего свои последние дни (театр располагался на Царицыном лугу, ныне Марсово поле), видимо испугавшись остроты текста, пьесу играть не захотели. Но Дмитревский настоял, и комедия была играна в его прощальный бенефис.

В спектакле были заняты замечательные актерские силы. Еремеевну сыграл восхитительный комик Яков Шумский («к несравненному удовольствию зрителей»), а роль Правдина – один из лучших русских актеров Петр Плавильщиков. Но оглушительный успех спектакля во многом был обеспечен блистательной игрой самого бенефицианта – Ивана Афанасьевича Дмитревского, проявившего присущий ему вкус, благородство манер, умение эффектно донести текст. Стародум Дмитревского – веха в развитии русского театра, и сам Фонвизин отчетливо сознавал, сколь многим он обязан своему другу.

Следует также заметить, что весь ХIХ в., равно как и современные читатели и зрители пьесы, по-видимому, воспринимают ее совсем не так, как современники Фонвизина.

Тогда же, в XVIII столетии, именно реплики и истины, изрекаемые положительными персонажами, слушали с повышенным вниманием. Но уже следующая эпоха с веселым любопытством будет вглядываться в сатирические создания писателя, проповеди же Стародума воспринимать как надоедные рацеи и поучения для простаков. И когда при последующих постановках речи добродетельных героев будут немилосердно сокращать, Н. Карамзин в отчаянии воскликнет: «Да что же они делают?! Выбрасывают из пьесы самое важное!»

Слово «недоросль» в прошлом имело вполне нейтральное значение – им называли не достигших совершеннолетия (двадцати лет). Но оно имело в XVIII в. еще и официальный смысл: так именовали молодых дворян, еще не получивших свидетельства об образовании, а потому не имевших права поступать на военную или гражданскую службу. К тому же им запрещалось и жениться.

Этими мерами Петр I надеялся насильно заставить дворян учиться. Ко времени Фонвизина дворянскому сынку необходимо было трижды являться на проверку: в семь лет, в двенадцать (должен был уметь «совершенно читать и чисто писать») и в пятнадцать (экзаменовался по Закону Божию, арифметике и геометрии, а также по одному из иностранных языков – французскому или немецкому).

Помимо того, до двадцати лет «недоросль» должен был освоить еще историю, географию и артиллерию. Повторно не выдержавший испытаний зачислялся в рядовые без права повышения по службе.

С. 96…каковым изображен наместник в Учреждении… – В 1775 г. императрица издала «Учреждение для управления губерний». Во главе каждой губернии стоял губернатор, а на две-три губернии назначался наместник, который представлял особу государя и осуществлял верховную власть. (Одним из таких наместников был фаворит Екатерины Г. А. Потемкин.) Наместники вовсе не были такими, какими их изображало «Учреждение»: получив огромную власть, они, как правило, использовали ее в корыстных целях. Д. Фонвизин иронизирует над нововведениями Екатерины, далекими от реальной русской жизни.

При каждом наместнике существовало наместническое управление; Правдин – член именно такого управления.

С. 98. Часослов – церковнослужебная книга, состоящая из молитвословий церковных служб. По Часослову в старину учили грамоте. Тексты молитв выучивались наизусть, поэтому вместе с навыком к чтению ученик получал и душеспасительное назидание.

С. 100. На съезжей – в полицейском участке.

С. 105…третий год над ломаными бьемся… – Митрофан никак не может освоить дроби.

Ходил до риторики, да Богу изволившу, назад воротился. – В младших классах Духовной семинарии проходили грамматику и риторику, в старших – философию и богословие. Соответственно так и называли семинаристов (младших – грамматиками и риторами, старших – философами и богословами). Способностей Кутейкина хватило дойти до второго класса семинарии.

С. 110. Он… сын случайного отца, воспитан в большом свете и имел особливый случай… – «Случайным» («в случае») называли в XVIII в. вельмож, делавших карьеру благодаря благосклонности императрицы или ее «любимцев» (фаворитов).

С. 114. Тщетно звать врача к больному неисцельно. Тут врач не пособит, разве сам заразится. – Идея просвещенного абсолютизма, столь популярная в XVIII в., предполагала высокие личные качества благонравного государя. Важным элементом этого учения было требование окружить престол мудрыми и честными помощниками, умонаставителями и советодателями, которые бы предостерегали государя от неверных и безнравственных поступков и помогали «излечиться» от пороков. Русская литература XVIII в. знает множество произведений – од, трагедий, романов, комедий, – в которых содержались «уроки царям». Но «цари» редко их слышали. В патетических речах Стародума Екатерина II конечно же уловила назидания Фонвизина, но отмахнулась ворчливым замечанием: «Худо мне жить приходит: уж и господин Фонвизин хочет учить меня царствовать».

С. 116. Нет, братец, ты должен образ выменять господина офицера… – купить иконку с изображением святого, имя которого носил офицер, и молиться ему за то, что святой спас его от расправы.

С. 122…взалках бы… – Взалкать – захотеть есть. В речи Кутейкина употребляются грамматические формы церковнославянского языка, что придает ей особенный колорит. В данном случае глагол употреблен в форме прошедшего времени (аорист).

С. 123. По сесть час, кроме задов, новой строки не разберет, да и зады мямлит, прости Господи, без складу по складам, без толку по толкам. – В свои 16 лет Митрофан не умеет читать и может лишь повторить текст за учителем, с большим трудом читая (точнее, произнося наизусть) изученное ранее («зады», как тогда говорили). Но надо сказать, что овладение грамотой по методике XVIII в. было совсем непростым делом.

Использовался буквенный метод. Буквы носили названия, не соответствующие звучанию (А – аз, Б – буки, В – веди, Г – глаголь, Д – добро и т. д.). Вначале заставляли читать «по складам» (каждый слог произносили так: добро и аз, сиречь «да»). Потом начинали читать «по верхам», выучивая звучание слова без названий букв (просто «да»). Быстрое же чтение называлось «по толкам». И для даровитого и старательного ученика процесс обучения чтению требовал времени (как правило, год), рядовые же ученики осваивали грамоту в несколько лет.

С. 130. Фенелон Франсуа (1651–1715) – аббат, известный французский писатель и педагог. Для Стародума он прежде всего автор философско-политического романа «Приключения Телемака, сына Улисса» (1699), принесшего ему всеевропейскую славу. Герой романа Телемак странствует по греческим государствам в поисках отца – Одиссея (Улисса), попутно получая уроки политической мудрости на положительных и отрицательных примерах государственного правления (в романе резко осуждаются войны, фаворитизм, религиозная нетерпимость). В европейской культуре роман рассматривался как «урок царям» и обличение венценосцев. Но и европейские монархи тоже изучали роман (Фридрих II, Людовик ХV, Екатерина II). Во Франции роман был издан только в 1715 г., после смерти Людовика ХIV, в адрес которого в романе звучала косвенная критика.

В России роман впервые был переведен в 1747 г., а в 1766 г. известный поэт Василий Тредиаковский опубликовал стихотворное переложение романа под названием «Тилемахида», воспринятое императрицей Екатериной II и ее вельможами с нескрываемым раздражением.

София читает другое сочинение Фенелона – «Трактат о воспитании девиц» (1687). Русские переводы этого сочинения выходили в 1763 и 1774 гг.

С. 139. Она добродетель; следственно, нет состояния, которое ею не могло бы отличиться. – «Состояние» – социальная группа, сословие. Милон выражает общий просветительский взгляд на человека, как существо, одаренное человечностью и умом, независимо от сословия, к которому человек принадлежит.

«Знатность породы» или «благородство» – одну из основных характеристик дворянства у идеологов дворянского сословия в «Опыте российского сословника» Фонвизин называет «самым меньшим из всех человеческих достоинств».

С. 140. Пращур – предок. Департамент герольдии, находившийся при Сенате, ведал дворянскими родословными (выдавал документы о происхождении, о предках, о прохождении службы, о получении наград и пр.).

Эдак вы нас уверите, что он старее Адама. – В книге «Бытие» – первой книге Библии – повествуется о том, как в шесть дней Бог сотворил мир. В шестой день были созданы сначала звери, а потом первый человек Адам. Правдин иронически намекает, что Скотинин был сотворен ранее Адама, «со скотами».

С. 152. …повелевает мне правительство принять в опеку дом ваш и деревни. – Опеку над имениями помещиков-тиранов разрешил специальным указом Петр I (1722). В пору своего показного либерализма Екатерина II напомнила об этом («Наказ», 1767). Но на практике это почти никогда не исполнялось, и Фонвизин дерзко, во всеуслышание напоминает императрице об ее обещаниях пятнадцатилетней давности.

«ВСЕОБЩАЯ ПРИДВОРНАЯ ГРАММАТИКА»

В 1788 г. Фонвизин задумывает издание сатирического журнала «Друг честных людей, или Стародум». Он подготовил материалы на первые номера и даже выпустил объявление о подписке, но власти издание запретили.

Данное сочинение входило в состав предполагаемого журнала. При жизни писателя «Придворная грамматика» была известна читающей публике в рукописном виде. На нее ссылался А. Н. Радищев в «Путешествии из Петербурга в Москву» (глава «Завидово»). Впервые опубликована в 1830 г.

С. 162. Катон Марк Порций (Старший) (234–149 гг. до н. э.) – римский государственный деятель и оратор. Вел строгий образ жизни и прославился неподкупностью.

«РАССУЖДЕНИЕ О НЕПРЕМЕННЫХ ГОСУДАРСТВЕННЫХ ЗАКОНАХ»

1773 год был в России очень неспокойным.

Русское общество ожидало, что в следующем году, с достижением Павлом совершеннолетия, Екатерина (как она обещала при восшествии на престол) уступит трон сыну – законному наследнику по мужской линии. Только самые трезвые не питали иллюзий на сей счет. Тем не менее в гвардии, которая уже не раз на своих штыках возводила на престол очередного государя, пошли сначала разговоры, а потом и заговоры. Статные гвардейцы судили и рядили о том, кто же достоин воссесть на русский трон. Интересно, что обсуждались различные персоны. Многие, конечно, склонялись к кандидатуре Павла, но возникали и иные имена. Например, известно, что в этих перешептываниях и беседах (нередко застольных) мелькало имя «герольдмейстера» князя М. М. Щербатова (ведущего, кстати, свое происхождение по линии святого Михаила Черниговского от самого Рюрика и, несомненно, имевшего на русский трон больше наследственных прав, чем Екатерина – принцесса из захудалой Померании). Ничего не подозревавший и даже опешивший М. М. Щербатов был вызван для объяснений в Тайную экспедицию и давал показания. Отныне и он, и другие «кандидаты» (в том числе и сам великий князь Павел) будут под пристальным и настороженным оком императрицы.