Текст книги "Игра в пустяки, или «Золото Маккены» и еще 97 советских фильмов иностранного проката"

«Зита и Гита»

Индия, 1972. Seeta aur Geeta. Реж. Рамеш Сиппи. В ролях Хема Малини, Дхармендра, Санджив Кумар, Манорама. Прокат в СССР – 1976 (55,2 млн чел.)

Приютив состоятельную роженицу, бездетная пара умыкает у нее под шумок одного из двух новорожденных младенцев. На разных полюсах социума растут скромница Зита и срамница Гита: одна шьет и краснеет, другая жжет и поет любимые русским народом песни в стиле «ай-нанэ». Зиту после смерти родителей угнетает мегера-тетка со своим похотливым братцем – но провидение меняет сестер местами, и тут уж наступает очередь злой родни искать пятый угол. «Хулиганка», – говорил в таких случаях трудящийся Востока товарищ Саахов.

Искусственное разлучение близнецов без ведома лежащей в ауте мамаши требует такой бездны логических допусков, что европейская традиция предпочитает не связываться и эксплуатировать мотив феноменального сходства – тоже не слишком правдоподобный, зато единственный. На том стоят «Принц и нищий», «Джентльмены удачи», «Великий диктатор» и «Мистер Питкин в тылу врага». Индии, сроду не гонявшейся за реализмом, всегда было на допуски плевать. Как, впрочем, и провинциальной России, не выросшей в восприятии мифов дальше сказки «Солдат и царица» и хавающей Болливуд в лошадиных дозах (когда убитый «Советский экран» совсем перестали читать городские жители, а инерционное село еще держалось, в конкурсе «Актер-94» первые пять мест заняли Митхун Чакраборти, Амитабх Баччан, Рекха, Говинда и Сергей Жигунов).

«Зита с Гитой» особенно потрясли воображение угнетенной селянки. Помыкание кроткой снохой поставлено в детных русских семействах на поток: она и на постирке, она и на приборке, она и на готовке, и пока не родит очередную бабушкину радость, рот не открой и в глаза не взгляни. Да еще свекр всякую минуту норовит под юбку влезть и разную вину перед мужем выдумать, чтоб потом вожжами учить. Так что тирания больших домов русской безответной провинциалочке в полушалочке хорошо известна – как и мечта навалять горячих вздорным домомучительницам и их ненаглядным стрекозлам. Лицемерная, поистине мхатовская вера, что пчелку-работницу из милости держат, также имеет широкое хождение – накрашенная в стиле карнавальных чудовищ тетушкина морда должна была вызывать массу ассоциаций. Зло было оперным и в то же время совсем по-домашнему узнаваемым – поэтому приход рукопашного добра с локтями и мокрым полотенцем имел такой успех.

Тут и пацанам нашлось, на что посмотреть. Финальная потасовка с кодлой нахлебника Раджита заняла 9,5 минут и велась бичами, кольями, цепями, факелами, бутылками, пустыми канистрами, медицинским чемоданчиком и совковой лопатой. Самого Раджита злая Гита расписала в лохмотья рапирой и повела сестру под венец с песней. Мужья под конец тоже перепутались, но счастье замедленной съемкой состоялось все равно.

«Месть и закон»

Индия, 1975. Sholay. Реж. Рамеш Сиппи. В ролях: Дхармендра, Амитабх Баччан, Хема Малини, Санджив Кумар, Амджад Кхан. Прокат в СССР – 1979 (48,4 млн чел.)

Налет сорока разбойников на федеральный экспресс толкает следующего по делам инспектора Тхакура в объятья подконвойных авантюристов Виру и Джай-Дэва. Разбив кандалы, троица «включает неуловимых» и беглым огнем изрядно сокращает население штата Вишнапур. Годы спустя на выходе с кичи друзей ждет гонец Тхакура с предложением немного пострелять за деньги. Срок их отсидки отнял у инспектора молодость, руки и семью: мстительный атаман Габбар Сингх, бежав из тюрьмы, перебил всю его родню и срубил конечности двумя ятаганами по самые подмышки. Согласившись, герои по национальной традиции пускаются в двухчасовый пляс, пальбу и гляделки с молодухами, в то время как Тхакур копит злобу, наблюдая, как его чувяки подбивают металлическими шипами. Два часа спустя фраза «чтобы раздавить гадину, достаточно ног» навеки войдет в русский советский фольклор.

Это главный фильм индийского кино, шедший в центральном бомбейском мультиплексе пять лет без перерыва. Это главный режиссер индийского кино, помимо «Мести» ставивший «Зиту и Гиту» на персональной студии «Сиппи-филмс». Это главная мифологема индийского кино, чей эпос по-прежнему строится на классицистической оппозиции долга и чувства.

Поставить окончательную точку в этом вопросе по-русски кроткое, но по-русски же взрывное индийское сознание не в силах – так что у фильма два конца: в одном Габбара после долгих побоев насаживают на штырь – в другом после долгих же побоев сдают федеральному патрулю. В советском прокате шли оба: со злым и счастливым концом – кажется, на Украине, с обидным, но честным – у нас и в Прибалтике. Интересна логика прокатных организаций: нешто у нас больше чтут закон, чем на Украине? Или наоборот – меньше, и нас нужно воспитывать посредством благочестивых индусов? Ответ знает только ветер.

Первой остолбенелой реакцией советской публики было: брехня, тысяча и одна ночь, так не бывает. Современная, пусть и бедная страна, какие-то конные башибузуки, махновщина, гуляй-поле и закон-тайга. Некоторую ясность вносила фамилия центрального злодея: Сингх (Лев) – общее прозвище для сикхов, давно вымогающих у Индии конфессиональный суверенитет штыком и динамитом. Если у мусульман получилось (а государство Пакистан образовалось именно таким образом) – почему не выйдет у нас. Индийский север нестабилен – как и цейлонский, и все прочие сепаратистские регионы (представить подобную интригу несложно, например, в Чечне). Впрочем, и в цейлонской столице вечерами слыхать знакомое кудахтанье АКМ, так что формула «не может быть» – не для этих краев.

Что до исполнения, то оно пестрело искусным заимствованием отовсюду, куда дотянулась мохнатая рука индийского компилятора. Если найм безработных стрелков напрямую восходил к «Великолепной семерке», то пять обернутых в саваны трупов и губная гармоника молчуна-мстителя памятны почитателям фильма «Однажды на Диком Западе», а гон поезда конской лавой прежде встречался только в «Неуловимых» (кстати, Габбар в исполнении Амджад Кхана – точная копия Яшки-Цыгана, особенно с серьгой в правом ухе). Плясать же босиком по битому стеклу девушку впервые заставили в украинском фильме «Аннычка» про гуцульское банд-подполье в Карпатах (т. е. про то же самое). Синтезировав чужие находки во вполне съедобное зрелище, Сиппи заявил себя в качестве предтечи постмодерна задолго до рождения этой моды в Европе.

Микс из сливок двух великих кинематографий умело догонялся местной экзотикой. Отражающаяся в пруду Аленушка на камне, за спиной которой встают черные всадники, – класс. Бой в разгар праздника Холи с обсыпанием встречных порошковыми красителями – блеск. Выстрел в уздечку наручников – вах. Рукопашный танец безрукого инвалида с белыми рукавами вразлет – полный аут.

Россия от восторга себя забыла; именами Виру и Джай разве что близнецов не называли. Ценители вызнавали через знакомых дату праздника Холи, чтоб на даче вдосталь набрызгаться краской из пульверов. Едва не дошло до секты плясунов по стеклу. Если бы массовый потребитель индийского кино был хотя бы гипотетически способен запомнить фамилию режиссера, имя Рамеша Сиппи затмило бы активно поддерживаемую федеральными СМИ вселенскую славу династии Капур.

А так – остался он в памяти только испорченной столичной тусовки. И не обманул ее ожиданий. Герой следующей картины Сиппи, попавшей в советский прокат, носил фамилию Кумар.

Наша Испания

Русская Испания была праисторической и оттого водевильной: дон Кихот, дон Жуан, Собака на сене и Дуэнья с носом Т. Васильевой. Ближе кастаньет, камеристки инфанты, испанского сапога и испанского воротника у нас старались не заглядывать: там правил Франко, и мы их знать не хотели. Испания кончилась на Дали и пилотках-республиканках.

Шхуна «Эспаньола», грипп испанка, шпанская мушка, падеспань – да.

Гойя в стихах Вознесенского и исполнении Баниониса – да.

Страна придуманная, невсамделишная, книжно-позавчерашняя – пожалуйста.

Но и только.

Тамошний террор в публицистических передачах рифмовали с корридой – да где ж его не рифмовали с корридой? Все европейские глупцы только и делали, что вмонтировали корриду в кадры разгона левых маршей или хронику гражданской войны.

Был в этом какой-то фальшивый, надрывный балаган.

Толстый черт ухватил карапузика, и стекает клюквенный сок.

И в этой пытке, и в этой пытке рождается клинок булатный.

Все, как у Дали.

Мы не верили, что Испания настоящая.

Альмодовар показал, что и правильно.

«Пусть говорят»

Испания – Аргентина, 1968. Digan lo que digan. Реж. Марио Камю. В ролях Рафаэль, Серена Вергано. Прокат в СССР – 1970 (37,8 млн чел.)

Мальчик – такой, губастенький – едет в большой город навестить брата, уважаемого человека. Город (страшная сила) зовется Буэнос-Айрес, брат занят не в убойном бизнесе и не порос рыжей шерстью Виктора Сухорукова, но тоже пошел кривой дорожкой: пьет горькую, сидит за ДТП и вместо народных шлягеров сочиняет грустное для души. Чтобы помочь родне, младший делает лучшее, что умеет в жизни: поет песню.

Парадокс: эта популярная в СССР сказка про водопады и конные прогулки снята в Испании еще при жизни Франко, а значит, при последнем в Европе ортодоксально фашистском режиме, не имевшем с нами дипотношений и продолжавшем отстреливать коммунистов (член ЦК КПИ Гримау был казнен всего за пять лет до фильма). В Аргентине, где происходит действие, красных тоже не пряниками кормили, а чаще подключали электроды к причинным местам (см. фильм «Эвита», там промежду песнями много всякого на этот счет). И вот поди ж ты – эстетика закрытой изоляционистской автаркии с дряхлеющим вождем и католической цензурой нашла отклик у другой изоляционистской автаркии с дряхлеющим вождем и марксистской цензурой. Зрители при всей терпимости ворчали на сюжет (сюжета там, по правде, никакого и нет – при трех-то авторах сценария) – но в условиях накрывшего белый мир поп-цунами, унисекса и «излишеств всяких нехороших» обе традиционалистские оконечности Европы ценили консерватизм и так называемую «исполнительскую культуру»: короткую стрижку, простертые руки, поставленный голос, пиджак с галстуком, песни об архаичных ценностях и братней любви. И трава была зеленой, и сорочка фисташковой, и галстук, как всегда у латинос, фиолетовым, и радуга радужной, не символизируя притом однополых браков. Пылали закаты и любовь была. Так у нас пели Муслим, и Карел Готт, и Дин Рид, и Полад Бюль-Бюль оглы, и верхом сценической вольности считались белые готтовы клеши. В снятой вскорости советско-румынской копродукции «Песни моря» угадывались схожие мотивы, и женщина тоже была чуть старше заморского гостя – мягко обозначая целевую аудиторию подобного рода мюзиклов.

Режиссера фильма у нас и по сей день зовут Марио Камус – хотя фамилию Camus благодаря одноименному коньяку давно принято читать как Камю. Камус этот за жизнь поставил 57 картин, названия которых вполне сгодятся в заголовки поп-шлягеров: «Поле звезд», «Город чудес», «Цвет облаков», «Птица счастья», «Гнев ветра», «Когда тебя нет». Впрочем, судя по совпадению двух из них с титлами альбомов Рафаэля, все это были развернутые на полтора часа клипы, и только. Фильмов с названием «Поле звезд» можно снимать в год по пять, а то и по восемь.

Замечено, что предметом ностальгии никогда не бывают изобильные годы, а только пора опрятной нужды и светлого простодушия. То было время, когда верхом шика считался белый теплоход, зоной инопланетной недосягаемости – города Мадрид и Буэнос-Айрес, все слушали волшебный голос Джельсомино-Рафаэля и звали Камусом не только режиссера, но и коньяк.

«Ах, я была тогда моложе и лучше, кажется, была».

Наша Италия

Мы их любили, как своих.

В италомании не было и грамма самоотрицания, как в чувствах к французам или американцам. При желании любой здесь становился итальянцем – крикливым, атомным, хитрожопым неудачником на подламывающихся каблуках.

Так они себя видели и всем показывали. Молчунья Витти, меланхолик Мастроянни, томный Антониони будто и не итальянцами были. Зато Челентано, Сорди, Даволи, Лорен – это да, экспортный вариант, бахвалы-балаболы-жулики-вертихвостки с вечно воздетыми вверх щепотками, фортиссимо дьяболо мама мия.

«Люблю итальянцев, они как грузины», – писала Елена Кузнецова.

«O, sole mia», – истошно орал Заяц в «Ну, погоди!»

«Донна белламаре, трегоре кантаре», – горланили песню на чисто итальянском языке Абдулов и Фарада.

Итальянская мечта была нестыдной. Такие же нищеброды, как мы, только сексуальные, потому что солнца много.

Отсюда и совершенно искреннее здешнее помешательство на неореализме – а не потому, что коммунисты велели. Те же бедняцкие проблемы ранних беременностей, детского курения, вечно сидящего на горшке младшего брата и поклонения комично спесивой аристократии. Только у нас да в Италии граф мог быть фигурой и ничтожеством одновременно, в одних и тех же глазах. И царь. И мэр. И полицейский. Любой богач и бездельник.

Может быть, бедность всегда отрицает свое и чужое достоинство?

«Видел ту Италию на карте – сапог сапогом», – сказал доктор в «Формуле любви», и это стало моделью: не больно-то там.

«И муж-итальянец, как море, шумит», – добавила великодушная Кузнецова.

«Бинго-Бонго»

Италия – ФРГ, 1982. Bingo Bongo. Реж. Паскуале Феста Кампаниле. В ролях Адриано Челентано, Кароль Буке. Прокат в СССР – клубный (данные отсутствуют).

Недопревращенный в человека примат сбегает от ученых в город, шалит, а выучив язык, от имени фауны обращается к человеку с шантажом и угрозами.

У воющих, лающих и рявкающих с трибуны ООН Ильи Лагутенко, Анны Михалковой и Чулпан Хаматовой[8]8
  В социальной рекламе прав животных русские селебритиз с трибуны ООН защищали зверье рыком и тявканьем.


[Закрыть] был предтеча. В 1972-м на человечество рычал гиббоном Адриано Челентано. Причем если доктор Дулитл с его языком животных был подобен Большому Белому Отцу цветных меньшинств – со временем логика борьбы выдвинула правозащитника из самой угнетенной среды. Челентано вышел из леса на поляну, почесал промежность, погнул светофор и показал всем козью рожку.

Русскому человеку с его незнанием языков, этикета и большим самомнением относительно внутренних глубин особенно грел душу образ инженю на авеню – от короля Ральфа и Данди-Крокодила до Равшана с Джамшудом. Д`Артаньяна он любил за неотесанность и адаптивность. Брат-2 стал национальной иконой именно что не в Питере, а в Нью-Йорке – сварив раков, перебив негров, сказав «Май нейм из Данила» и трахнув всех попавшихся на зубок самок человека. Поэтому первый час Челентано просто давал «Тарзана в благородном семействе» на радость советской аудитории: юродствовал, отнимал мясо, харрасил утонченную Кароль Буке и сосал сиську кормящей блондинки. Спущенные помочи, бутерброд с мылом, заказ на 23 банана и фраза «Раз ты здесь делал ничего, иди делать ничего в другое место» находили в стране Афони и Косого самую благодарную аудиторию. Но потом дитя природы осознавало свой политический интерес и бралось попятить человечество на уступки. За отказ от охоты и антрекота Крот разведывал нефть, а чувствительная Лама предсказывала землетрясение на Кубе. Фраза «Прости, Андропов» в советский прокат не попала, а жаль: на международном телефоне-вертушке кнопочка с советским флагом стояла первой в левом верхнем углу.

Где-то она сейчас, та кнопочка.

«Блеф»

Италия, 1976. Bluf. Реж. Серджо Корбуччи. В ролях Энтони Куин[9]9
  Как и было сказано («Золото Маккены»), русский язык имеет тенденцию к усечению сдвоенных согласных – даже несмотря на то, что руССкий. Фамилия Quinn десятилетиями писалась у нас с единственным «н» – в том числе и в титрах фильма «Блеф». Позже на руины СССР понабежали поклонники иностранного правописания и слова «Таллинн». Но язык нормируется не академическими институтами, а сознательной волей просвещенных носителей. Фамилия Куин в этой книге будет писаться по-старому. Такова моя воля. В любом случае в ближайшие полвека Куинна ждет судьба Таллинна.


[Закрыть], Адриано Челентано, Коринн Клери, Капучин. Прокат в СССР – 1979 (44,3 млн чел.)

Молодой вор бежит с этапа на хвосте старого, а на воле охмуряет его дочу любимую-единственную. С этого момента возникает преступное сообщество, именуемое в простонародье шайкой, которое начинает с успехом бомбить фраеров в различных культурных учреждениях: галерее Уффици, Зеркальном театре сада «Эрмитаж» и прочих местах скопления лосей сохатых. Но под конец у граждан мазуриков промашка вышла ужасная: собрались они толкнуть фуфло гангстерскому синдикату – к тому же подданным иностранного государства. И хоть у них не меньше нашего воруют – расплачиваться за эти художества придется уже в десятикратном размере.

Это был фильм про то, как итальянцы наимели фрэнчей. Да еще у них дома. Да на их законной территории виртуозного надувательства. Подспудная томная ревность падших империй к отколовшимся и расцветшим вассалам исстари определяет отношение англичан к Америке, монголов к России, китайцев к Японии, а евреев ко всем на свете. Знание, что нынешний мировой фаворит некогда был твоей дальней провинцией, не знавшей ни пороха, ни шелка, ни азбуки, ни конного строя, бередит местнические раны и требует моральной компенсации. Если распря не отягощена геноцидом (как у Китая с Японией), она чаще принимает характер беззлобных дразнилок – как мы, веселые пройдохи и джентльмены, кичливым тормозам-соседям вставляем арбуз. Так что фильм «Блеф» не привел к пограничным обострениям, гонениям на диаспору и эмбарго на сардины. Итальянцы позлословили, французы похихикали, и только русские, обделенные традицией высокого прохиндейства, как начали ржать, так и сорок лет не могут остановиться.

История, как старый вор учит молодого красть дубинку, ложилась на терпкий вкус одесских рассказов про Беню Крика и Фроима Грача (там тоже была замешана дочка небесной красоты и бешеной оторванности, хоть это и была дочка Тартаковского). Разводка с переломом пересказывалась по всем школьным сортирам, лесбийская королева дна Belle Duck в русской транскрипции превратилась в какой-то немыслимый Бельдюг, а мрачный хват за горлышко игристых вин с той поры сопровождался непременным «Шампанское – оно, как известно, сильно бьет в голову». Брюнеты учились по-челентански «ходить походкой в сиянье дня», модернисты «снимали» эпоху джаза, женские каре, мундштуки и брючные костюмы а la Марлен. Все вместе – тихо радовались, что наше тонкое «блеф» у них переводится зычным Bluf. Ну ведь в самом деле – как кирпичом по запруде.

Так еще одна вянущая империя хихикнула в кулачок над глянцевым успешным соседом, пусть и сильно превосходящим ее годами. Пустячок, а приятно.

«Площадь Сан-Бабила, 20 часов»

Италия, 1976, в СССР – 1980. San Babila ore 20: un delitto inutile. Реж. Карло Лидзани. В ролях Даниэль Асти, Пьетро Брамбилла, Пьетро Джаннузо, Джулиано Чезарио. Прокатные данные отсутствуют.

Группа миланских мажоров в паузах между пивом и игральными автоматами занята курощением, низведением и дуракавалянием. Гоняет отставших от красной демонстрации одиночек. Трахает туповатую дылду резиновой палкой. Подкладывает самодельную бомбу в левый райком. Практикуется в тире с чучелами голых баб вместо мишеней. Хамит родне и полиции. Тусит и жжет. До убийства – один шаг, рабочая неделя и полтора часа экранного времени.

Левый итальянский кинематограф исстари связывал фашизм с половыми извращениями. Первым начал Висконти в «Гибели богов», за ним подтянулись Бертолуччи, Кавани, Пазолини и молодой, до времени ходящий в прогрессистах Тинто Брасс: «Конформист», «Ночной портье», «Новиченто», «Сало» и «Салон Китти». Какую только педофилию, импотенцию, инцест и копрофагию ни шили прародителям расовых теорий: в брутальном Средиземноморье лучший способ замарать оппонента – скомпрометировать его как мужчину. Пазолини, будучи и сам любителем мальчиков, последним фильмом раздразнил наци сверх всякой меры, и они забили его цепями в римском пригороде Остия, переехав напоследок машиной. ППП был в кругах фигурой почтенной, а кое-где и вовсе обожествляемой. Рот фронт снял тормоза и ответил террором на террор: большего сексуального глума, чем снятая год спустя «Площадь Сан-Бабила», история не знала.

Все четверо главных убийц – модельного, слегка бисексуального вида юноши с порочными губами навыворот (как раз таких отбирали себе для утех извращенцы в «Сало»[10]10
  «Сало, или 120 дней Содома» – последний, вызверивший итальянских наци фильм Пазолини о коллективных извращениях фашистских бонз вассальной рейху квазиреспублики Сало.


[Закрыть]). Все носят униформу гей-клубов: черную кожу, очки, остроносые сапожки и море железной бижутерии. Одного ежедневно фрустрирует озабоченная мамаша-одиночка. Другой от импотенции сует в подружку резиновый шланг. Третий женат на изнасилованной им когда-то малолетке с целью избежать тюрьмы. В свободное от борьбы и пива время они надувают презервативы, пристают к прохожим с прикинутыми к носу резиновыми членами и рассуждают о пользе стерилизации унтерменшей. Фитиль у них не горит, членик не стоит, родня денег не дает, и даже отставший краснюк умело отмахивается от целой своры кастетом и цепью. В этой ситуации ножи, которые они с вожделением суют в подкарауленную парочку студентов, выглядят откровенными фаллоимитаторами.

Советская пропаганда встретила фильм в замешательстве. У нас, конечно, в заводе было звать неонацистов «прыщавыми юнцами» и «неудовлетворенными молодчиками» – но одно дело дать пересказать фильм в публицистических целях Кириллу Разлогову (ему и в радость будет), а другое – допустить беготню по экрану молодых людей с резиновыми пиписками навыпуск. Как-то чувствовалось, что фильм будет популярен у нас именно в среде отвязанной пивной шпаны, против коей и направлен. Но все же не сдержались, оскоромились. Отрезав насилие шлангом, беготню с вибраторами на лбу, намеки на импотенцию и гей-униформу (о которой у нас просто ничего не знали), фильм низвели просто до антифашистской сатиры.

Эффект вышел космический: брат по ретромании Алексей Васильев напрямую связывает всплеск неофашизма ранних 80-х именно с этой картиной. Марш антиобщественных говнюков в черной коже смотрелся ярко, стрельба по вагинам тоже, убийство ученых комсомольцев у промзон протестов не вызвало – а то, что заняты этим дрочилки-педрилки-импотенты, в стерильной советской версии совершенно не акцентировалось. Русские окраины с полным правом могли перефразировать евтушенкин «Сопливый фашизм»: «И если бы фашистом не был я – в ту ночь я сделался б фашистом».