Текст книги "Державю. Россия в очерках и кинорецензиях"

1964. Пионерия

Дынин и дети

К 50-летию фильма «Добро пожаловать, или Посторонним вход воспрещен»

Реет буревестник

Рубежный 64-й спас множество режиссерских биографий и рассыпных жемчужин советского проката. С начала 60-х русский кинематограф умнел не по дням, а по часам и, по теории революционной ситуации, вступал в антагонистическое противоречие с принципами управляющего класса. Комедиографу Рязанову стал явно тесен жанр отрядного капустника («Карнавальная ночь», «Человек ниоткуда»), а сценарий о воре-интеллигенте «Берегись автомобиля» третий год мариновали инстанции. Гайдай, сняв пять всенародных «коротышек» («Пес Барбос», «Самогонщики» и три новеллы «Деловых людей»), вплотную подбирался к трем песням о Шурике, но поставить их не мог, ибо Н. С. Хрущев со всем пылом ограниченного селюка ненавидел студенчество и за все 11 лет правления ни одного положительного студента на экран не допустил: «Операция “Ы”» вышла уже при Брежневе. Христианского просветителя Андрея Тарковского хранил любимый им Господь: житийное кино о детстве великомученика Ивана заканчивалось пробегом отрока по воде, аки посуху, – за что «Иваново детство» и получило в Венеции «Золотого льва»; но случись в окружении вождя хоть один охотник расшифровать рискованную аллегорию – на том бы миссия просветителя и кончилась. Это Брежнев смотрел на православный ренессанс сквозь пальцы, а Хрущев на закате срока прогремел последней в истории СССР атакой на веру. «Андрей Рублев» при нем не имел ни шанса даже к запуску.

Но Хрущева сняли – распахнув темницы и небожителям, и их подозрительным творениям. Энциклопедия советской жизни «Застава Ильича», запрещенная личной волей первого секретаря, получила прокатное удостоверение через считаные недели после его отставки. Ревизионистский «Председатель», сдававшийся с великим скрипом, вдруг пошел на ура: срочно понадобилась критика аграрного волюнтаризма и продуктового тупика. Так заодно с другими пролился свет воли и на весьма неоднозначный дебют Элема Климова «Добро пожаловать, или Постороним вход воспрещен».

Праздник непослушания

Секта скрытых антисоветчиков обеих столиц тотчас влюбилась в картину, как в новый завет социального протеста. И не за то, что там дразнили царицу полей кукурузу – кукиш властям был куда масштабней. Маленький ослушник проковыривал невод и утекал на большую вольную воду. Гипсовые истуканы гоняли его ночью по аллее с гипсовыми горнами, барабанами и спортивными луками. Ушлый стукачок в панамке бегал наушничать начальству. В совсем уже «фоловой» сцене мальчик под трибуной атлантом удерживал марширующего сверху лысого дурака. За такое и в вегетарианские времена по головке не гладили. Неиспорченные дети не видели в фильме ничего «такого» – в большом мире дебютант Климов в одночасье стал иконой несогласных (что и объясняет его парадоксальное выдвижение в лидеры мятежного Союза кинематографистов четверть века спустя, на фоне много более именитых коллег).

Успех объяснялся формой: все заусенцы социальной сатиры Климов отполировал спасительным жанром притчи, пионерского лубка (к которой тяготел смолоду: более поздняя «Агония», к примеру, была не хроникой кризиса верхов, а страшной-престрашной сказкой времен монархического упадка). Прыжки через речку. Дурак с сачком. Похоронная процессия в виде вопросительного знака к транспаранту «ЗАЧЕМ ТЫ УБИЛ БАБУШКУ?». Перекачиванье крови драгоценной тридцать третьей группы из худенького Кости в толстого Дынина. Сирена воздушной тревоги из круглого рта докторши. Стилистика лукавой фантасмагории сглаживала ненужные вопросы редактуры, облегчая протестный заряд и «добрым молодцам урок». Подзаголовок «шутка» обеспечивал проходимость многим ядовитым сочинениям.

Папы-мамы дома нет, некого бояться

Он же избавлял и от вполне законных недоумений практикующих педагогов. Все же в исходном конфликте (исключение из лагеря за самовольное купание) правда была за Дыниным. Тонули дети, до смерти. Проклятием каждого пионерского лета были цифры неживых малолеток, выловленных из бассейнов, речек, пионерских прудов и Черного «артековского» моря. И был у скучных перестраховщиков безотказный козырь: я получил под роспись триста живых пионеров и сдал в конце смены триста живых пионеров – а про свободу детского волеизъявления расскажете родителям неживых, они вас послушают. Но это аргументы реалистического кино – а с шутки какой же спрос?

В шутке были волшебные диалоги. «Когда я был маленьким, у меня тоже была бабушка. Но я так и не смог огорчить ее до смерти. А он – смог!!». «“Бодры” надо говорить бодрее, а “веселы” – веселее!». «Ты, Митрофанова, такого дяди племянница – а вавилоны на голове устраиваешь!» В шутке были чудные дети: будущий неуловимый мститель Витя Косых, ослепительная мини-сексбомба с хула-хупом Люда Смеян, Шарафутдинов с огурцом и квартет сионских очкариков со скрипками и контрабасом. В 1964 году к трем главным вопросам пионерского лета: «Компоту хошь?», «А Фанфана убьют?» и «Костя, тебя что, из лагеря выгнали??» прибавился четвертый:

«А че это вы тут делаете?»

В ответ пионерлагерный грузовичок с молочными бидонами увез в никуда нашего общего директора с чемоданом, на котором в углу лепилась бирка «Тов. Хрущев». Директор плакался: «Я ж хотел как лучше. Чтоб дети поправлялись. Чтоб дисциплина была».

Позже та же секта непримиримых вольнолюбцев передумает и назовет это крахом оттепели.

А не было никакого краха. Как и предупреждал Дынин – все начали через речку прыгать, хула-хуп крутить и вавилоны на голове устраивать. На четыре года всего – до Чехословакии.

Но и четыре года срок немалый.

Кто воевал – знает.

1964. Хрущизм

Кум Тыква

11 лет под селом и без узды

Занятно: о Хрущеве нет умных книг.

В серию «ЖЗЛ» о нем писал американец – что они понимают. Русский автор и рад бы воспеть освободителя, да всякий раз спотыкается о личность.

Нуль. Пустое место. Августейший пенсионер в шляпе с дырочками.

Он вылез из своей будочки, крякнул и создал тыквенный рай. Рассадил по всем постам ткачих и свиноводов. Настроил черемушек и колхозных рынков. Дал по башке Пастернаку, зато пригрел Тарапуньку и Штепселя. Очистил культурный слой от стиляг, тунеядцев и пидарасов. Много печатал Остапа Вишню. Верил в коммунизьм. Создал комнаты смеха и нерукотворный памятник Белке и Стрелке.

На радость корнеплодам высосал из грязного пальца легенду о Берии – о его синей бороде и сексуальных сафари. Легенда прижилась: все зернобобовые уже 60 лет судачат о растленных пионерках и коллекции женских трусов.

Лобзался с поросятами.

Сделал цветной газету «Правда» (был у нее такой период).

При Сталине была мода ставить гипсовые арки в степи, с колосьями и звездой, – вот это его стихия.

Правление Кума по недоразумению считается вольницей, а последующее брежневское – гнетом и аракчеевщиной. Притом то, что со скрипом проходило при Брежневе: Таганка, разрядка, Высоцкий, косыгинский НЭП, «Мастер и Маргарита», комедии с Бельмондо, – в хрущевском раю ждал позорный столб, райотдел КГБ и пропесочивание в куплетах Рудакова и Нечаева. Просто при тишайшем Л. И. народ распустился, завел моду книжки читать и хотел большего, а у Кума знал свое место и радостно урчал: оттепель! оттепель!

При Брежневе полностью прекратились массовые беспорядки в промзонах из-за пещерного быта и головотяпства местных царьков никитиной выучки. При Брежневе не казнили людей за ненасильственные преступления, включая измену Родине. Брежнев начал ползучую реабилитацию церкви под видом реставрации исторических памятников.

За душенькой Хрущевым по тем же статьям числится:

Расстрелянные волнения в Тбилиси. Расстрелянные волнения в Темиртау. Расстрелянный Новочеркасск плюс семь смертных приговоров вдогон. Подавленные беспорядки в Муроме, Бийске, Краснодаре.

Ввод смертной казни за взятки, валютообмен и хищения в особо крупных. Посадка Стрельца – единственной суперзвезды русского футбола.

Последняя волна порушенных церквей и атеистической пропаганды, в которой успел поучаствовать даже семиклассник Никита Михалков (см. «Тучи над Борском»[7]7
  Первая роль: играл старосту школьного драмкружка, изображавшего в сатирическом скетче попа с бородой-мочалкой и говорившего специальным архиерейским голосом.


[Закрыть]).

Страна под ним обошлась без глобальных геокатастроф единственно в силу общемирового подъема производительных сил из-за былого бэби-бума, краха колониальной системы и техногенного рывка на военном пепелище. Сравнивать надо не с последовавшим анабиозом (у всех в 70-х была стагнация), а с соседями и считать недополученную выгоду от управленческих шатаний и кампанейщины.

Кстати о катастрофах. Карибский кризис: чуть весь мир не накрылся тряпочкой. Взрыв на Байконуре-60: из-за банального аврала главкома РВСН и еще 90 душ разнесло на атомы. Отмена переговоров с Эйзенхауэром из-за Пауэрса. Додуматься надо – имея на руках такие козыри, как враждебная акция и взятый живьем пилот, разобидеться и хлопнуть дверью! Тыквенная дипломатия.

Нет, космос, Куба, целина, журнал «Юность» – кто ж спорит. Кум был незлой – глупый очень. Иногда по-стариковски давал Чиполлинам волю, иногда вызывал в Кремль и Манеж и драл за вихры. Чиполлины понимали, что он просто прыщ не на своем месте, и прощали многое – особенно за папу Чиполлоне, которого вернули с севера, где он почти совсем загнулся.

Беда в том, что в стильные урбанистические годы и без того отсталая плодоовощная республика усердно консервировала свой провинциализм. Закатывала его в трехлитровые банки и хвалилась на ярмарках: О!

Зато дождик шел теплый и все были молодые.

1965. Студенты

Шурик, победитель великанов

К золотому юбилею «Операции “Ы”»

Тема студенчества в нашем тогдашнем кино была не раскрыта, а закрыта.

Студенты выглядели суррогатом, недолюдьми, несерьезной публикой. Жилья нет (общага да «у мамы»). Заработка нет. Перспектив на деторождение никаких. Ни взрослый, ни дитя, один гонор да учебники под мышкой. Интеллигенция и без того подозрительна, а тут еще ее недоросли и притом же боевой, хорошо организованный отряд. Хрущев к студенту относился как Тарас Бульба: сам породил – сам и прибью (как известно из «Хроники времен Виктора Подгурского», первый серьезный конкурс в московских вузах случился летом 53-го, когда колхозникам выдали паспорта и вольную, – но за все 11 лет Никитиного правления на экране не появилось ни одного положительного студента). Субкультура складывалась автономно, лишь изредка просачиваясь в новорожденную «Юность»: свой сленг (хвосты-стипуха-деканат-сопромат), свой фольклор («от сессии до сессии живут студенты весело»), свой образ жизни (съемное жилье и приработок на «Москве-сортировочной»). Все знали, что лучший клуб в Энергетическом, за девчонками надо в пед, в физтехе такие нагрузки, что первокурсников селят в общагу поголовно, чтоб не тратили время на проезд, а студенческий театр МГУ способен переменить карьеру (например, выпускница журфака Ия Саввина играла-играла да и заигралась). Студенчество «подходило» и перло наружу, как тесто в квашне. Молодые рабочие в «Я шагаю по Москве», «Заставе Ильича», «Утренних поездах» выглядели все ненатуральнее: признать в этих пижонах-балаболках сталеваров и метростроевцев, рабочую косточку, с каждым годом становилось труднее. Тут пришел Брежнев и дал вольную уже интеллигенции, а с нею и ее стажерам. Родился КВН, названный в честь одноименного телевизора, в «Юности» завели ответчицу на письма Галку Галкину, а на экран зашел очкарик, застенчиво вытер ноги в кедах и представился: «Саша».

Раньше, в сценарии, Шурика звали Владиком – но имя артиста прилипло к герою намертво. Возможно, повлияло и то, что перед «Операцией» Демьяненко дважды сыграл чекистов в «Сотруднике ЧК» и «Государственном преступнике», а молодых офицеров ГБ за глаза звали шуриками в честь их босса «Железного Шурика» Шелепина. Гайдай уже придумал и обкатал заветную троицу Никулин – Вицин – Моргунов на «Псе Барбосе» и «Самогонщиках», прощупал актерские, а не клоунские данные двух из них в «Деловых людях», там же освоил трехактную структуру: ясно было, что эксцентрика спринтерский жанр, долгих повествований не терпит, а значит, нужно собирать «коротышки» в альманах. Все было готово и трепыхалось, как ракета на старте. Три предельно узнаваемых антиобщественных типа, заново вошедшая в моду стилистика немого кино, полузапретный, а оттого предельно востребованный целевой аудиторией студенческий миф, с виду неловкий, но с блестящей акробатической подготовкой артист Демьяненко, огневой композитор Зацепин и новая мобильная, смешливая, реактивная аудитория из подросших детей бэби-бума – могло ли это не совпасть, не сработать, не выстрелить?

«Операция “Ы”» стала чемпионом проката, побив рекорд «Человека-амфибии».

«Кавказская пленница» стала чемпионом проката, побив рекорд «Операции “Ы”».

Шурик жег.

«Студдент», – сказал ему Федя в момент административного ареста, и видно было, что это ругательство, причем ругательство народное. Шурик ответил с прибором, с верхом, с горочкой: получив чувствительных пинков с Феди и Балбеса, он в «Операции» и «Пленнице» повел настоящую вендетту против пятых точек противника: Феде всыпал розог, троице – по соразмерному шприцу, а товарищу Саахову – два ствола крупнокалиберной кристаллической соли. «Шурик, это не наши методы», – тревожно заканючили воспитуемые и как-то сразу перешли на «вы». Способность подвергнуть унизительным процедурам весьма крупных и социально опасных мужчин перевела очкарика и представляемое им меньшинство из категории безопасных мозгляков в почтенный ранг «бойцовый кролик».

Сохранив сословную деликатность и заботу о пассажирах с детьми, он яростно бился за народное добро на рапирах, ведрах, балалайках и отбойных молотках. Самостоятельно зарабатывал («Я вам денежку принес за квартиру за январь»). Уже в 65-м не хныкал на кризис легкой промышленности, а носил вполне справные джинсики – хоть и короткие, хоть и польские, хоть и собакой покусанные, а все ж с заклепочками где надо и простроченные по всей длине. Развалил часовню. Прыгал с коня в драндулет. И даже в три часа ночи мог показать, как пройти в библиотеку.

Ясно, что все богини Москвы и черноморского побережья в белых босоножках были его. Конечно, читать им стихи шестидесятнического идола Ярослава Смелякова было необязательно: они ломали и ритм, и смешливую интонацию – но без стихов студенту никуда, а много более уместный Николай Глазков («От ерунды зависит многое, / И, верный милым пустякам, / Готов валяться я у ног ее / Из-за любви к ее ногам») в те годы печатался только в самиздате – лично и придумав это слово.

Еще один вкусовой промах заметил лучший из гайдаеведов Сергей Добротворский (ныне более известный по мемуарам вдовы[8]8
  Книга «Кто-нибудь видел мою девчонку?» использовала название американской комедии 1952 года, где впервые на 2 минуты мелькнул на экране Джеймс Дин. Экранизирована Ангелиной Никоновой и в этом виде раскатана в лепешку питерско-московским кинокритическим бомондом, тепло относившимся к покойному Сереже.


[Закрыть]). Федя жмется среди луж под обстрелом отбойного молотка. В 65-м ему 41 – стало быть, воевал и, как втыкаются рядом пули в песок, знает; хохмить над этим следующим поколениям Шуриков необязательно. И Гайдай, и Никулин, и сам Алексей Смирнов прошли фронт – возможно, поэтому и не придали значения. Смешно же – так пусть будет.

Советский Союз менялся, все решительнее порывая с пещерными порядками люмпенских окраин. Городской житель почуял силу и численное преимущество и вышел на бой с деклассированными балбесами, а после и с похотливыми ответработниками курортной зоны. Богом этой войны, образцовым ее орденоносцем стал обобщенный студент технического и гуманитарного направлений (технари в фольклорные экспедиции не ездят) товарищ Шурик.

«Бить будете?» – спросили балбесы.

«Нет, – отвечал Шурик. – Проводить воспитательную работу».

И всем становилось ясно, что будет именно бить.

Аккуратно, но сильно.

1966. Обуржуазивание

Как пан у пана блондинку украл

«Кабачок» эпохи застоя. К 53-й годовщине первого эфира «Кабачка “13 стульев”»

За десятилетия плавного дрейфа от советского вчера у нас сложился незыблемый канон юбилейной ретро-передачи.

СССР был страной контрастов. Еды в нем не было – хотя 250 миллионов жителей кушали трижды в день, и у некоторых даже за ушами трещало. Надеть было нечего – хотя в доплывших до нас «Ирониях судьбы» многие неплохо выглядят: дубленки-шубейки и женские сапоги на молнии, прижатые к небритой московской щеке. Пищепром был убитой отраслью – но все трейд-марки перекочевали в современность: овсяное печенье, докторская колбаса, дарницкий хлеб, жигулевское пиво, не говоря уже о тортах «Прага» и «Птичье молоко». Всем было категорически запрещено хохмить, слушать западную музыку и ездить за границу – притом все, о ком делаются юбилейные передачи, только тем и занимались, что хохмили, слушали западную музыку и ездили за границу, регулярно оставаясь там на ПМЖ. Те же, кто возвращался, тут же принимались делать адски антисоветские передачи, выходившие ежемесячно в прайм-тайм по первому каналу ЦТ. Улицы в тот момент пустели, и город вымирал. Советский народ вообще редко выходил наружу, потому что раз в месяц смотрел «Кабачок» (улицы пустели), раз в месяц «Вокруг смеха» (улицы пустели), раз в год «Семнадцать мгновений» по дюжине вечеров кряду (на улицах вьюговей и снежная пустыня), а ведь нельзя еще забывать про «Собаку на сене», «Отпуск за свой счет» и «Долгую дорогу в дюнах». Так советский человек и сидел годами перед телевизором, кушая салат оливье с неизвестно как образовавшимися майонезом и зеленым горошком.

Сочинять эту пургу можно погонными километрами, по сценарию в день. «В эпоху тотального дефицита, когда телевизор считался роскошью, зимним вечером 16 января 1966 года на экран вышла пилотная серия передачи с рабочим названием “Добрый вечер”, неустоявшимся коллективом и неотрепетированными вокальными номерами – и улицы тотчас вымерли, так стосковался народ по доброму юмору о дефиците колготок и плохой работе пунктов проката холодильников». Передачу тотчас принялись закрывать, и закрывали-закрывали, и все никак закрыть не могли. Особо усердствовал босс телевидения Лапин, и грозил, и гнобил, и в начале 70-го почти совсем закрыл, но ничего у него не вышло. Очевидно, потому, что С. Г. Лапин пришел на ТВ в апреле 1970 года, а до того не мог закрыть ничего, кроме возглавляемого им Телеграфного агентства Советского Союза. Но ведь всем известно, что на телевидении все закрывает Лапин, а открывает Брежнев, так что к чему эти мелочные придирки.

Ничего антисоветского в «Кабачке» не было в помине. Он был ярким свидетельством постепенной профанации советской идеи наступившим в результате роста нефтяных цен потребительским бумом. Пиджак, автомобиль, отбивная котлета и измена жене с блондинкой стали главной ценностью, подкосив социализм, – но поскольку у руководства страны тоже главной ценностью стали пиджак, автомобиль, отбивная и блондинка, оно не очень возражало против обуржуази-вания, а только делало вид, что хмурится. А коль скоро буржуазность у нас от веку ассоциируется с заграницей, идея переноса шуток про таксу, химчистку и след губной помады в ближнюю Европу (не во Францию же!) была крайне продуктивной. Выбор оказался невелик. Венгров мы знали мало, болгарами-румынами пренебрегали, вообразить передачу о быте восточных немцев невозможно было и в дурном сне. Оставались Чехия и Польша – но чешский трактир слишком отдавал Швейком с его сатирой на армию, администрацию и имперский дом Габсбургов – не надо всего вот этого. Пан Цыпа, пан Зюзя, девки с коленками – и довольно.

Если б у летописцев было в порядке с фантазией, они бы поискали ответы на простейшие вопросы: как все это воспринимали в Польше? Гордились или плечами пожимали на неловкую имитацию? Как соотносились меж собой в Театре сатиры партии «кабачковцев» и не-«кабачковцев» (Папанов, Миронов, Ширвиндт, Вера Васильева, которым для популярности не было нужды кривляться в подвале и петь чужим голосом под фонограмму)? Кто сочинял все эти скетчи и «крокодильские» «улыбки разных широт» – натуральные переводные венгры-поляки или те же Ефим Смолин, Лион Измайлов и Феликс Кривин, что делали весь остальной советский юмор? Но ответить на эти вопросы может специалист – а на юбилейные передачи зовут артистов, способных рассказывать только об интригах, поклонницах и о том, как им ну совершенно нечего было надеть из всей тысячи юбок и жакетов – прямо как той пани Монике.

А поскольку мужчины той поры уже все вымерли, а женский век дольше – мы вот уже четверть века и слушаем, как им 30 лет нечего было надеть и как всех их Лапин мучил-мучил, но так до конца и не домучил.

И сокрушаемся по этому поводу.

Лапин! Ну что ж ты так, а?