Текст книги "Нерушимый – 2"

Глава 7
Богатые люди – особые люди

Едва я переступил порог, челюсти свело от умопомрачительного аромата жареного мяса. Тут был коридор, ведущий в кухню.

Навстречу вышла худенькая молоденькая повариха, игриво осмотрела меня, облизнулась и протянула одежду: черные брюки и белую рубашку, такие же, как те, что были на Крысе.

– Мыло? Полотенце? – спросил мой сопровождающий.

Девушка закатила глаза, отвернулась и пошла прочь, бросив на ходу:

– В сауне возьми.

Официант повел меня дальше и запустил в еще не разогретую сауну с комнатой отдыха, где у кожаного дивана стоял стол, а чуть дальше, отделенный от зоны отдыха ограждением, мерцал голубовато-синим бассейн. За черной стеклянной дверью, очевидно, была парилка, причем еще не разогретая, а рядом – душ.

С каким удовольствием я сейчас попарился бы, а потом перекусил! Или сперва перекусил, потом попарился… К черту мечты! Мыться – и на светский прием. Не просто так же Достоевский меня сюда привел? Знакомить, представлять важным людям и всячески, думаю, подчеркивать, что это он – вах! – прозорливый человек, обнаружил такой самородок!

Что ж, к тому я и стремился. Не сегодня, вообще. Сегодня-то я просто хотел бабла срубить, но отказываться от большего не буду. Тем более может так статься, меня познакомят с этой так запавшей в сердце красавицей в соболиной шубе.

С наслаждением стоя под тугими горячими струями душа, я думал о том, как себя вести. Опыта в общении с сильными мира сего я, то есть Звягинцев, не приобрел. Ну не был вхож я в такие круги, моя светская жизнь ограничивалась походами в рестораны.

Думал, думал, а потом плюнул – чего играть кого-то, кем я не являюсь? Сегодня я – лучший в мире уличный боец. Причем восемнадцатилетний парень, который всего неделю назад переехал сюда из деревни. Еще и с отшибленной памятью – думаю, Достоевский уже пробил этот факт моей биографии. В общем, буду собой, причем из этого мира, а интеллигентного Звягинцева временно отключу, чтобы не спалиться.

«Правильно, Саня, не отсвечивай», – я словно живьем услышал наставнический голос Витаутовича. Тренер уже что-то подозревал, и в этом я был сам виноват: выдал пару раз мысли, не в меру умные для провинциального парня. Причем не что-то заумное, такое можно почерпнуть из книг, например, а именно мудрое, основанное на жизненном опыте. С тех пор пронизывающий взгляд Льва Витаутовича всегда виделся мне в моменты интенсивных размышлений.

Вытершись, я посмотрел на всклокоченную шевелюру и понял, что причесаться нечем. Мои вещи, включая дорогущий смартфон, остались в раздевалке, где толклись подозрительные личности.

Но, когда вышел, моя куртка висела возле полотенец. Я подошел к ней, ощупал карманы, нашел подарок генерала Вавилова и облегченно выдохнул.

Черным брюкам я предпочел штаны, в которых сюда пришел, а вот рубашку надел. Только заправлять ее не стал, оставил навыпуск, закатал рукава. Сойдет.

Только собрался выходить, как явился официант, назначенный сопровождающим, в руках у него был серебристый поднос, где лежал белый конверт без рисунков и надписей.

– Это просили передать вам, – проговорил он, поставил поднос на столик и удалился.

Я взял незапечатанный конверт, заглянул внутрь: деньги. Двадцать хрустящих пятисотенных купюр с Лениным в полупрофиль. Вот теперь можно считать, что день удался!

Не дожидаясь сопровождающего, я сунул деньги во внутренний карман куртки, вышел и посторонился, пропуская официанта, несущего на серебристом подносе зажаренные до золотистой корочки тушки перепелок, соседствующие с горками маслин и оливок.

А сильные мира сего знают толк в здоровом питании! Дичь и оливки – пища богов!

Желудок заурчал, и я, как зомби, последовал за подносом. У выхода подтянул слюни. Приосанился и вышел в зал.

Народ уже расселся по местам, между столиками порхали официанты. Салаты были уже расставлены, пришла очередь горячего. Гости пока были трезвыми и беседовали вполголоса – в зале царил гул, звенели бокалы.

Я поискал взглядом красавицу. Она сидела за дальним столиком и, перегнувшись через него, беседовала с пожилой дамой в очках, собравшей кудрявые волосы в прическу «муравьиная куча».

Место рядом с ней было свободно, а на следующем стуле сидел краснощекий папик в цветной рубахе, его рука лежала на спинке пустующего стула, где висела сумочка, вероятно, моей красавицы. Сердце кольнула ревность, а в голове зазвучало: «Сползает по крыше старик Козлодоев, пронырливый, как коростель. Стремится в окошко залезть Козлодоев к какой-нибудь бабе в постель».

По другую руку от папика налегала на салат ярко накрашенная брюнетка, ее обильная грудь норовила выпрыгнуть из декольте в тарелку. Еще за столом была фигуристая девушка в откровенном синем платье и с очень наглым лицом.

Всем пока было не до меня. Я направился к единственному человеку, которого знал, – к Достоевскому, сидящему за сдвинутым столом напротив выхода. Официант отрезал ему кусок от поросенка, лежащего на серебряном подносе.

Заметив меня, смотрящий рынка распрямил спину, поднялся и, вместо того чтобы подозвать, как обязывает его положение, направился ко мне под внимательными взглядами коллег. Он шествовал неторопливо, с коньячным бокалом в руке и широко улыбался.

Собравшиеся смолкали, поворачивали головы, видели меня и замирали, с любопытством вытягивая шеи.

– Господа! – радостно воскликнул Достоевский, подойдя ко мне и приобняв. – Позвольте вам представить героя вечера! Фартовый! Он пришел на турнир последним и получил тридцать третий номер, но вы все сегодня убедились – это парень номер один!

Достоевский, улыбаясь мне, начал медленно хлопать в ладоши. Собравшиеся оторвались от еды. Загромыхали отодвигаемые от столов стулья. Раздались аплодисменты – сперва вялые, но все более нарастающие. И вот уже все смотрят с восхищением, хлопают. Не мне хлопают, а потому что уважаемый Достали Мансурович не станет говорить за какого-то лоха с улицы. Если сам Достоевский такие слова о Фартовом сказал, значит, что-то в этом Фартовом есть.

Я же сделал и другой вывод: Достоевский в этой компании совсем не последний человек. Далеко не последний. И ворочает он делами покруче, чем какой-то городской рынок, а рынок – так, прикрытие.

Грохот и эхо аплодисментов, отражающееся от стен и потолка, достигли пика. Вот он, миг моего триумфа, ведь тут собралась вся теневая верхушка города. Я смотрел в их лица, не особо разыгрывая смущение, кивал, натянуто улыбался.

Достоевский приобнял меня за плечи и повел по залу. Восторженные крики и заливистый свист добавили еще больше децибелов, зазвенела посуда. Даже официанты, не выпуская подносов, смотрели на меня и притопывали.

И все же кое-что остался безучастным. Красавица в соболиной шубе, сидящая в другом конце зала, не хлопала. Заметив, что я на нее смотрю, девушка отвернулась и то ли вилкой, то ли щипцами принялась накладывать себе морских гадов. Я ухмыльнулся. Во-первых, потому, что краснощекий папик не ухаживал за ней, а значит, есть надежда, что они не пара. А во-вторых, когда человеку все равно, он не ведет себя столь демонстративно.

Чего же ты хочешь, красавица? Ух ты! Соболиная красавица больше всего на свете сейчас мечтала поставить на место наглого безмозглого рубаку. Что ж, посмотрим-посмотрим.

Наконец мы сделали круг, и Достоевский усадил меня за стол – тот самый, за которым, когда мы появились, уже сидели самые влиятельные люди теневой стороны Лиловска. Причем на единственный свободный стул.

Их было трое. Седовласый, сидящий напротив входа, казался главным в этой компании, но я ощутил, что он говорящая голова, а главный среди них – примерно сорокалетний азиат. Третий, большеносый мужик с крашенными в черный цвет волосами, постоянно морщился и шмыгал носом.

Я прощупал каждого. Судя по тому, как мне были не рады, я понял: это организаторы мероприятия, потерявшие из-за меня деньги. Впрочем, досада их была не уровня «все пропало». Небольшие убытки, которые уже завтра отобьются.

Официант по кивку азиата резво приставил еще один стул. Усевшись рядом со мной, Достоевский сказал:

– Мы ненадолго, товарищи. Негоже сегодняшнему чемпиону стоять, когда все сидят.

Сидевшие за столом не ответили, но азиат сделал едва заметный кивок. Получив одобрение, Достоевский меня представил:

– Знакомьтесь, товарищи, это Саша.

Я решил разыграть сельского паренька-простофилю. Привстав, протянул руку азиату:

– Приятно познакомиться. Саша.

– Топаз, – буркнул азиат.

– Владимир Наумович, – сообщил седовласый.

– Товарищ Настин, – шмыгнув носом, сказал крашеный.

Достоевский смотрел на это представление с некоторым изумлением. Видимо, под «знакомьтесь» подразумевалось, что они узнают мое имя, а их имена и без того всем известны. И очень похоже на то, что эта тройка – настоящий сплав власти, олигархии и криминала. Но кто из них кто?

«Топаз» – скорее всего, кличка. Значит, вор. Не будет обычный приблатненный через губу с Достоевским разговаривать. Возможно, он одного уровня со смотрящим рынка, но скорее Достоевский даже ниже.

Владимир Наумович, судя по итальянскому костюму, кто-то из номенклатуры. Товарищ Настин… загадка. Так воры не представляются, да и фарца тоже. Он из властных структур?

Неловкое молчание, повисшее над столом, нарушил Достоевский:

– Кстати, фамилия у Саши боевая и говорящая – Нерушимый. Поэтому, думаю, прозвище Фартовый продержится недолго, тем более что и фарта как такового у него сегодня не было. Всех победил мастерством. Даже когда пытался не очень умело скрыть это самое мастерство, да? – Он лукаво посмотрел на меня.

Седовласый мужчина поднял голову и проговорил с угрозой:

– Так вот оно в чем дело, Достали Мансурович…

– Владимир Наумович, вы подумали не о том! – возразил, покачав головой, Достоевский. – Парень отказался за меня биться, когда я предлагал. Представляете, да? – в его голосе внезапно прорезался кавказский акцент. – Но, когда увидел его сегодня, я понял: вот он, сегодняшний чемпион! Вот на кого надо ставить! Вот кто принесет мне деньги! Мамой клянусь, так и было!

– Что ж, это мы еще посмотрим, принесет ли, и кому… – с легкой угрозой в голосе сказал Топаз. – Не по понятиям поступил, Али.

На миг через интеллигентные и благообразные черты лица Достоевского пробился зверь:

– Я тебе мамой поклялся! Если этого мало, Топаз, другой разговор будет!

Секунду, две, три мне казалось, что эти двое сейчас схватятся. Официант, больше похожий на бодигарда, потянулся рукой под жилетку…

…и Топаз рассмеялся:

– Ты меня неправильно понял, Али. – Улыбка у него была приятная, голливудская, а зубы – как после прекрасного дантиста. Он подмигнул мне. – Хотел сказать, береги теперь Сашу. На него много охотников появится, и я не гарантирую, что мы останемся в стороне. Ведь так, товарищ Шуйский?

– Конечно, – кивнул седовласый.

Немного ошарашенный, я перевел взгляд на него. Это какой же именно из Семьи Шуйских? Не тот ли, что якшается с Карасиком?

– Поборемся, – кисло усмехнулся Достоевский и обратился ко мне: – Идем со мной, Саша. Здесь тебя не накормят, только обдерут как липку. Сложные люди, с ними такой простой парень, как ты, просто с голоду загнется!

Кивнув мужчинам, я пошел за Достоевским, а он суетливо, что превращало его в какого-то торговца арбузами, зачастил:

– Ты их не слушай, они волки, сожрут, не подавятся! Плевать им на тебя будет, только поманят, а потом кинут, понял?

– Достали Мансурович, вы бы сами сначала покормили, – напомнил я ему. – А то я с ног валюсь. Жрать так хочется, аж переночевать негде.

– Переночевать? – не понял он. – В гостишку хочешь? Девочки будут, выпивка, все, что хочешь.

– Шучу я, есть мне где ночевать. Пожрать бы.

– Понял. Сперва перекусишь, потом поговорим. – Он похлопал меня по спине.

И за это, и за интонацию базарного торговца, восхваляющего меня, как товар, хотелось врезать ему в морду. Не верил я ему ни на грош, но в чем-то он был прав: местные тигры и волки сожрут меня. Как и сам, будь он волк, тигр или шакал.

Но я, конечно же, сдержался, натянул на лицо улыбку. Спина начинала болеть от напряжения, скулы сводило от приклеенной улыбки. Желудок норовил взреветь, перекрывая музыку.

По пути я невольно разглядывал публику в зале для избранных. Смотрел на этот лоск, на буржуазный налет, покрывший собравшихся, будто золотое напыление, и не понимал, как это уживается с портретами вождей, глядящих с картин с такой укоризной, словно их не пригласили за стол. И ведь уживается! И развивается, я бы сказал, неплохо. Как говорится, пусть цветут все цветы, но не в моем огороде. Есть светлая сторона СССР, есть темная. Наступает ночь – на охоту выходит мафия. Не хочешь жить по правилам, переходи на темную сторону, но не лезь куда не следует.

С этими мыслями я вместе с Достоевским подошел к тому самому столику, где сидела красавица. Неторопливо пропустил смотрящего по рынку, и он сел возле седого краснощекого фарцовщика. Торгаша в нем выдавали пестрая вульгарная рубашка и очки в золотой оправе. Слишком ярко для номенклатуры и преступного мира. Хотя, может, он цыган?

– Садись, Саша, – сказал мне Достоевский, указав на свободное место возле грудастой брюнетки.

Эта дама была среди публики возле красавицы в соболиной шубке. Я сел между ней и пожилой дамой в очках с «муравьиной кучей» на голове. Грудастая коснулась моей ноги своей, а пожилая демонстративно отодвинулась, прикрыв нос. Воняет ей, видишь ли… Ну-ну.

– Ну что, товарищи, – провозгласил смотрящий рынка, вставая и протягивая бокал с коньяком. – Давайте выпьем за чемпиона!

Запорхали официанты, разливая напитки по бокалам, стаканам, рюмочкам, а Достоевский продолжал:

– Запомните этот день! Я уверен, что пройдет немного времени, и мы будем гордиться тем, что жали руку этому парню. Вы знаете, я вижу, кто чего стоит, какое у кого будущее. У Саши оно огромное!

– Прямо-таки огромное? – хихикнула фигуристая девушка с наглым лицом.

– Очень, госпожа Лесневич, – подтвердил Достоевский, и от моего внимания не ускользнуло, что ко всем он обращался «товарищи», а к ней – «госпожа». Интересно, в чем грань? Лесневич – фарцовщица? Или из семьи фарцовщиков?

Тем временем упомянутую госпожу Лесневич не устроил ответ смотрящего рынка, и она, мотнув головой, капризно отозвалась:

– Я хочу, чтобы Саша сам сказал, вам-то откуда знать? Вы же ему в штаны не заглядывали, надеюсь, господин Халилов?

Красавица в соболиной шкуре закатила глаза и отвернулась. Ее подруга, госпожа Лесневич, лукаво посмотрела мне в глаза.

– Нормальное у меня будущее, госпожа Лесневич, – сказал я. – Светлое и счастливое, как у каждого советского гражданина.

Зазвенели, соприкасаясь, бокалы. Я поднял рюмку коньяка, чокнулся с теми, до кого дотянулся, сделал вид, что пью, и уселся за стол. Хотелось наброситься на поросенка и рвать его зубами, но я вел себя интеллигентно: чуть-чуть кальмаров, чуть-чуть салата, чуть-чуть мяса. И неторопливо жевал, улыбаясь направо и налево. Поглядывал на красавицу, которая слишком старательно на меня не смотрела.

Я хорошо чувствовал, что люди за этим столом здесь не ради боев и не ради меня. У краснощекого, очевидно, было какое-то дело к Достоевскому, с которым он пару раз пытался сунуться, но смотрящий рынка в свойственной ему манере переводил разговор на другую тему, взглядами намекая, что не стоит обсуждать это при посторонних. Тягостно вздыхая, краснощекий поглаживал грудастую по плечу.

Обо мне забыли, а я не спешил о себе напоминать, с наслаждением угощаясь деликатесами и набивая пустой желудок так, чтобы хватило восстановиться перед уже завтрашним турниром – ведь тридцатое наступило и близилось утро.

Каждая выпитая гостями рюмка добавляла громкости голосам, и вскоре в зале поднялся гвалт, перекрывающий ненавязчивую музыку. Когда появилась спутница Достоевского, все ненадолго притихли. Теперь на ней было красное платье в обтяжку, она распустила черные волосы, рассыпавшиеся по плечам тяжелыми локонами, и в ее лице проступили восточные черты.

Собравшиеся зааплодировали. Женщина царственной походкой направилась к синтезатору у стены, принялась его настраивать. Взяла микрофон и проговорила завораживающим грудным голосом:

– Товарищи! Вот и прожит еще один год. Кого-то он приласкал, кому-то бросил вызов, но это был хороший год, и он будет с нами еще два дня, так давайте проведем это время ярко!

Заиграла знакомая музыка, и женщина запела так нежно, что у меня сердце заплакало:

– Сегодня целый день идет снег, он падает, тихо кружась…

И с ее бархатным голосом пришло волшебство. Кто нервничал – успокоился, кто спорил – затих, время потекло плавно и размеренно.

– Эрмина, жена моя, – с гордостью поделился со мной Достоевский. – Ты, Саша, ее уже видел, но теперь и услышишь. Говорят, мы с ней доказали, что в этом мире возможно все!

– Это как? – не понял я.

– Я азербайджанец, она армянка, – ответил он. – Понимаешь? А знаешь, почему я ее выбрал? Потому что она лучшая в мире женщина! А у меня все должно быть лучшим, в том числе жена!

Я хмыкнул, мысленно улыбнувшись. Знал бы Достоевский, что сегодня поставил еще и на лучшего в мире бойца! Мое хмыканье заметила соболиная красавица, бросила в сторону:

– Неотесанная деревенщина. Ни манер, ни ума, а теперь еще выясняется, что и сердца нет.

– Это вы обо мне… простите, не помню, чтобы кто-то упомянул ваше имя.

Она не ответила, а ее подруга, госпожа Лесневич, с радостью меня посвятила:

– Это Лиза Вавилова, внучка нашего главного в городе милиционера. – Склонившись ко мне, она жарко прошептала, хихикнув: – Особа, как всем известно, очень возвышенная и немного не от мира сего. Не обращайте на нее внимания, Саша.

Сказано было шепотом, но Лиза услышала. Вскочив, она звенящим голосом воскликнула, перебивая песню Эрмины:

– Это низко, Вика! Как вам не стыдно, госпожа Лесневич? Перед каким-то скотом выставляете меня дурой?

От нее полыхнуло жаром, бешеным желанием, чтобы «этот вонючий скот», то есть я, вернулся в стойло. Странно, что ее злость была направлена на меня, а не на сплетницу Вику Лесневич.

– Немедленно извинись перед гостями и сядь! – прошипела дама с «муравьиной кучей».

– Вот еще!

Лиза вышла из-за стола и побежала, цокая каблучками, к выходу. Пожилая дама, покраснев, извинилась перед остальными и посеменила за ней.

Сцена осталась незамеченной Достоевским и фарцовщиком, которые склонили друг к другу головы и шептались. Грудастая спутница фарцовщика покопалась в сумочке, сунув туда голову, и вынырнула с напудренным носом.

– Какие мы нежные! – рассмеялась Вика Лесневич и схватила меня под столом за причиндалы.

Глава 8
Костюм с отливом – и в Ялту

Гонг звучал как-то странно и повторялся с определенной периодичностью. Бам! Бам! Бам!

Совершенно голый, я лежал на ринге и не мог пошевелиться. В зале, забитом разодетой публикой и усыпанном конфетти, кишели боги с кошачьими, собачьими, крысиными головами, повернутыми всегда в профиль, как на египетских фресках. У каждого в руках была тарелка. Ко мне подошел криминальный авторитет Топаз с огромным ножом в руке, вокруг него начали собираться присутствующие. Я был тортом, и каждый хотел себе кусочек…

Бам! Бам! Бам! – не прекращал громыхать гонг.

– Саша, с тобой все в порядке? – Женский голос плыл над головами, заглушал гонг, просачивался в мозг, пронзал его насквозь. – Саша! Открывай, а то Мищера позову!

Да это сон, всего лишь сон! А голос принадлежал Насте из общежития…

Я разлепил веки, не до конца понимая, где сон, где явь и где я нахожусь.

Остатки вечера промелькнули перед глазами, как кадры из фильма: боссы во главе стола, улыбающийся Достоевский с коньячным бокалом, красавица в соболиной шубе, ее хабалистая подруга Вика. Когда Лесневич схватила меня за причиндалы, маленький боец тут же восстал, как гладиатор Спартак, и приготовился проткнуть мечом не только Вику Лесневич, но и всю римскую аристократию. Потеря контроля над собой мне жутко не понравилась. Нет, я здесь решаю!

В общем, сперва я был растерян, потом обескуражен, затем чертовски зол. Не просто чертовски – меня захлестнуло и понесло. С чего я вообще взял, что местная элита будет относиться ко мне как к равному? Я для них как гладиатор для патрициев. Раб, забавная зверушка.

Потому я перехватил руку Вики, схватившей меня за причинное место, сжал ее и прорычал, склонившись над ухом:

– Хочешь увидеть, какие мы нежные? Сейчас покажу!

Я встал, рывком вздернул ее на ноги и повел за собой.

О, с каким удовлетворением я смотрел, как облетает уверенность с ее лица и проявляется страх. Такой же первобытный ужас плещется в глазах жертвы, когда хищник смыкает челюсти у нее на шее. У первого встречного официанта я вытребовал ключ от сауны, затащил туда Вику, уже немного успокоившуюся, затолкал в туалет и запер. А сам проскользнул на улицу мимо клетки, где танцевали три голые девицы, мимо амбалов-охранников, которые не стали ничего спрашивать.

Ледяной ветер надавал пощечин, и я пришел в себя. Н-да, новое тело преподносит сюрпризы. Как повел бы себя Звягинцев на моем месте? Да никак. Начнем с того, что он на моем месте не оказался бы.

«Чем мне грозит эта выходка? – думал я, вызывая такси. – Это зависит от того, какой вес в обществе имеет Вика Лесневич». Вот так, хотел обзавестись полезными знакомствами, приобрел врага. Или врагов.

Потом мне моральных оплеух надавал Мищенко, которого я, надо полагать, разбудил. Где это я шарахался? Чего это морда побита? А ну, дыхни! Еще один такой залет – и на фиг с пляжа! То есть из общежития.

Но все-таки комендант меня впустил, вот только ворчал и тарахтел, сопровождая к комнате (похоже, хотел удостовериться, что я не ворвусь к беззащитным «деукам»), и успокоился, только когда я запер дверь изнутри.

Я упал на кровать, вырубился прямо в одежде, и вот теперь Настя ломится в дверь, а я не могу встать, чувствуя себя сдутым шариком. И все-таки надо подниматься, а то коменданта на уши поставит, еще дверь придет вскрывать. Мищенко может.

Топая к двери, я понимал, прямо-таки нутром чувствовал, что разучился врать. Откат вселенной за лучшего в мире уличного бойца – я стал худшим в мире лжецом. Хорошо, что скрывать мне особо нечего, потому дебаф особых неприятностей не доставит. Ну, по крайней мере, не должен.

Непослушными пальцами я провернул ключ в замке, выглянул в коридор.

Настя уже ушла, но услышала щелчок замка и вернулась. В руках у нее была тарелка с завтраком для меня.

Я посторонился, впуская ее в комнату.

– Где ты шлялся? – проговорила она и припечатала тарелку к столу так, что та чуть не раскололась надвое.

В ней колыхнулись… макароны в молоке. Надо полагать, сладкие. К горлу подкатил комок. С садика их ненавижу, просто до блевоты.

Поскольку я худший в мире лжец, нужно строить ответ так, чтобы в нем не было вранья.

– Деньги зарабатывал.

Настя по-хозяйски уселась на кровать, шумно втянула воздух.

– Это каким же таким способом? Провонял весь сигаретами – фу! Ты же не куришь!

– Не курю, – честно признался я, надеясь уйти от первого вопроса.

Настя прищурилась и обиженно проговорила:

– Не ври про работу! Ты был в ресторане! И наверняка с бабами! Вон, лицо исцарапано все и… духами пахнет! А я, понимаешь, жду, волнуюсь. – В ее глазах заблестели слезы, голос задрожал, она всхлипнула. – Ужин тебе приготовила.

Говорить про беспредельные бои, не говорить? Все равно рано или поздно Кот-Шрек растреплет всем… Факт, что я должен отчитываться перед девушкой, с которой у меня был только поцелуй по пьяной лавочке, разозлил и окончательно развеял сон.

– Я участвовал в боях без правил, – честно сказал я.

Настя разинула рот, икнула, сложила руки на груди.

– Ох, Сашенька… В боях… Без правил? Это что же получается, ты в беспредельных дрался? Правда? И победил?

– И победил. А еще чертовски устал и хочу поспать хотя бы часов… несколько.

Она с полминуты смотрела на меня восхищенно, потом прищурилась и спросила:

– Но откуда запах сигарет? Насквозь провонял. А я тут… – Она подалась ко мне в поисках отпечатков помады на рубашке. – Духи эти еще… Я их знаю! У меня шефиня такие же использует! Дорогущие!

При мысли о том, что Вика Лесневич – шефиня Насти, что вполне возможно, раз уж и внучка генерала милиции ее подруга, я рассмеялся…

В следующее мгновение чуть не получил пощечину, поставив блок, и сдержался только в последний момент, когда силой воли остановил рефлекторно взметнувшуюся другую руку, уже летевшую девушке в челюсть. Так, Саня, спокойнее… Уж бить-то девушку ты точно не будешь.

Чувствуя, что начинаю закипать, я взял стакан чуть теплого чая и принялся медленно пить, словно силясь погасить разгорающийся пожар.

Настя, не поняв даже, что ей грозило, лишь поморщилась, ударившись ладонью о мой блок, и продолжила себя накручивать:

– Ну ладно, допустим, я тебе верю. Ты выиграл в беспредельных. А потом что? Потом пошел в ресторан! Этого можешь даже не отрицать, у меня нюх на измену!

– Так-так, стоп! Какую измену? Да, я был в ресторане…

– С женщинами!

– За нашим столом были и женщины!

– Гад! Гад! Гад!

Девушка заревела совсем по-детски, ее лицо исказилось и стало некрасивым – такое не сыграешь, это настоящая трагедия. Наверное, правильно было утешить ее, но на это не хватило сил. Я поднялся, взял ее за руки и проговорил:

– Настенька, я очень благодарен тебе за заботу и за то, что волнуешься обо мне, но сейчас правда нет сил отвечать на твои нападки. Давай перенесем ссору?

Глаза девушки округлились, губы задрожали. Что это с ней? Вырвавшись, она уперла руки в боки и воскликнула:

– Ценишь? Да ни черта ты не ценишь! Благодарен? Вранье!!! Ты хочешь от меня избавиться!

Кажется, я понял, в чем дело: я же худший в мире лжец! Я солгал в том, что благодарен, потому что именно сейчас нет, не благодарен, она мне мешает, и я хочу ее выпроводить.

Настя закрыла лицо руками и опять разрыдалась. Вот только женской истерики мне не хватало! А слов утешения не было, потому что я не просил обо мне заботиться, тем более такой ценой. Если начну утешать, она почует фальшь.

Зазвонил смартфон в кармане куртки. Поглядывая на рыдающую Настю, я вытащил его из нагрудного кармана. На экране высвечивалось фото незнакомой девушки. Это еще кто? Присмотревшись, в пригламуренной красотке я узнал Рину, которая сейчас в больнице с сотрясением мозга.

Как же не вовремя!

– Кто это? – с вызовом бросила Настя.

Я помедлил с ответом, и этого Насте хватило, чтобы додумать черт-те что.

– Дай телефон! – Она протянула руку.

Ни дать ни взять разгневанная фурия: глазища горят, волосы разметались.

– Извини, но нет…

– Это она, да? Та, с кем ты был в ресторане?

Настя дышала тяжело, грудь ее вздымалась.

– Или дай телефон, или между нами все кончено!

Хотелось прочитать лекцию о личном пространстве и доверии, но я понимал, что сделаю только хуже, ведь в моей душе ширилось, росло желание, чтобы она ушла и оставила меня в покое. Сообразив, что перегнула палку и телефон ей давать я не собираюсь, Настя на миг успокоилась. Больше всего на свете она сейчас хотела…

Девушка метнулась к столу, схватила тарелку с молочной кашей и попыталась надеть ее мне на голову. Я предвидел ее действия и перехватил это движение. Но тарелка все-таки накренилась, и отвратительная каша расплескалась по полу и моим штанам.

Девушка глянула исподлобья, размазала макароны по коврику и выбежала из комнаты. Я выдохнул и сел, оценивая масштаб предстоящей уборки.

Посидел с минуту в тишине и покое. Чтобы утешиться, достал конверт с деньгами, пересчитал их. Одну купюру проверил на свет, пытаясь понять, не фальшивая ли она. Что за бред в голову лезет?! Конечно, купюра подлинная.

Негодование улетучилось, и я ощутил некое облегчение. Вот почему некоторые тренеры запрещают встречаться с девушками накануне соревнований! Дело не в сексе. Секс вроде как даже полезен, дело в самой девушке. Вот сожрет мозг, а как на турнире без мозга?

Нет, Саня, давай-ка впредь поаккуратнее. Пообещав, что так и сделаю, я начал подниматься, чтобы убраться, но смартфон зазвонил повторно. Я вспомнил, как употребил слово «бонусы» при тренере и получил по шапке. Не смартфон, запомни, Саня! Телефон. Мобильный теле-фон.

На этот раз я ответил Рине:

– Привет, отчаянная! Ты как?

Ответила она так, как положено по этикету:

– Привет, Саша! Все хорошо, правда. Звоню сказать тебе спасибо. Если бы не ты…

Удивительно, но голос у нее был бодрым, словно и правда ничего не случилось. Я уже собрался сказать «так поступил бы каждый советский гражданин», но стоп! Не каждый! Да и я непонятно, как себя повел бы, если бы воры не стали меня окружать.

– Восстанавливайся, Рина!

– Саша, я видела, как ты дрался. Это было… – донеслись помехи, голоса, и закончила девушка уже шепотом, – очень круто! Желаю победить на турнире!

Видимо, врачи прописали ей покой и запретили контактировать с внешним миром – девушка отключилась. А я представил себя героем компьютерной игрушки, которого бафнул, то есть благословил, другой игрок, и на голову посыпалась светящаяся пыльца.

И как-то светло и радостно сделалось на душе.

Итак, сегодня тридцатое декабря, Витаутович дал нам выходной. Я должен Коту-Шреку пятьдесят рублей, а Наташе за праздничный новогодний ужин – и деньги надо вернуть.

Больше меня волновал Витаутович. Как он воспримет мое участие в беспредельных боях? Вдруг вообще дисквалифицирует?

С одной стороны, это будет неплохо – я ведь истратил «Лучшего в мире», и победа мне вряд ли светила. С другой – я назвался груздем и уже полез в кузовок, да и терять расположение человека, которого я уважаю…

Кстати, что за служба БР, в которой числился Лев Витаутович Тирликас? Я ввел запрос в поисковике и получил ссылку на статью: «Безопасность Родины – центральный орган государственного управления СССР в сфере обеспечения внутренней государственной безопасности. Функционирует с 03.12.1991 г. под непосредственным контролем генерального секретаря КПСС П. С. Горского…»

Так это что, так теперь КГБ называют? Я погуглил… то есть поискал информацию о КГБ… Да нет, как был комитет, так и остался. БР – новое ведомство, подконтрольное лично Горскому, и это даже не подразделение КГБ! Читаем дальше.

«Основные функции БР – внутренняя разведка, оперативно-розыскная деятельность, борьба с коррупцией в высших эшелонах власти и антисоветской деятельностью…»

Нет, это товарищ Горский закрутил гайки и вернул МГБ, но назвал иначе. Сотрудники БР были гражданскими лицами, именовались комиссарами.

Ясно. Горский создал собственную никому не подконтрольную службу, чтобы держать местных царьков в черном теле. Вот только распоясались они, главы Семей. Интересно – с позволения генсека, или служба мышей не ловит? Очень хотелось верить, что я чего-то не понимаю в большой политике, и в этой реальности все иначе. Но достоверную информацию взять было неоткуда: вряд ли ею располагает кто-то из моего окружения, а Витаутович ничего мне не расскажет.