Текст книги "Индиго"

45

Разговор с барыней разъяснил: раз власти полосуют землю, знать, так тому и быть.

– И нечего по пустякам меня беспокоить! – прикрикнула на Лаврентия Светлана Андроновна. – Вот манеру взяли…

– Помилуй Бог, хозяюшка, какие ж пустяки?! Мы живём на земле этой… Вас ведь-то кормим-с!..

– Ты меня ещё хлебом попрекни, окаянный! – взвилась Светлана Андроновна. – Пшёл вон!!!

Лаврентий поспешил удалиться, кляня свой бескостный язык. Хотел ведь вразумить, ан вышло шиворот-навыворот. Как всегда, в общем, с хозяевами – будь ты трижды прав, а всё одно дураком выставят. Что же делать, Лаврентий ума не мог приложить. У девок дворовых справился о Демьяне Евсеевиче, тот – вторые сутки пошли – в дом нос не казал. Валюшу Лаврентий встречать избегал: не узнал, не успел спросить о Кузьме, а дочь спросит. Что ей ответить? Молодой барин тоже всё коня измывает, каждый день ускакивая куда-то ни свет ни заря. И побрёл Лаврентий окольно восвояси в деревню, несолоно хлебавши. Тяготело на душе пуще смерти. Как пахать узкие полосы, где лошадям с косулей развернуться? Где скот поить? Сенокос косить? Не укладывалось в голове Лаврентия, а до догадок соображение не шло. В кручине миновал погост, и из дум отвлёк его конный топот. Присмотрелся и признал во всаднике Ивана Демьяныча. Даже обрадовался на краткий миг, а потом хмыкнул, чему радоваться?

Когда молодой барин поравнялся с Лаврентием, Лаврентий окликнул его. Иван Демьяныч потянул узду и остановил взмыленного коня.

– Чего тебе?

– Не гневайтесь, барич! – Лаврентий склонился в поклоне (чем потешил барина, растянувшего губы в злорадную улыбку). – Матушка ваша не в духе, батюшки вовсе нету, а спросить некого, кроме вас. Как же-с нам быть, если пришлый чиновник землю всю полосовал?..

– А-а… об этом ты… Ступай в деревню, делом займись. Я прискачу скоро, растолкую.

Гикнул и был таков.

– А кузнец? – спросил Лаврентий у клубов пыли, выбитой копытами и принесённой порывом ветра к крестьянину.

Иван Демьяныч сдержал слово, приехал в деревню. Под вечер. Собрал всех и, встав между исправником и чиновником, в окружении урядников и чиновничьих людей, принялся растолковывать новый порядок.

По тому порядку выходило, что действительно крайне неудобно пахать, сеять и пожинать на малоземелье, и выход был один. Дабы не нарушать закон, земля та, что принадлежит государству в лице барина, будет отдаваться крестьянам в аренду за установленную барином же издольщину, которая по закону должна быть не менее половины урожая с барской земли. Кроме оного, как прежде, крестьянин обязан продолжать уплачивать оброк за свой душевой надел. Если крестьянин осенью не в силах расплатиться, то его самого и всю семью за неуплату барин имеет право продать другому хозяину. Если крестьянин удумает посягнуть на закон и установленный порядок, его сошлют в Сибирь на поселения, детей мужского пола отдадут в рекруты, жену и дочерей – по усмотрению.

Крестьяне покорно приняли новую участь. Удивительно покорно. Слишком уставшие, чтобы перечить, слишком неподъёмна взвалившаяся ноша, слишком бессмысленно переть против хозяев. Лаврентий никогда не чувствовал себя таким подавленным. Душу раздирал вопрос: «за что?» и он поднял сокрушенную голову, вдыхая шумно носом чистый воздух, но ощущая соленость от скрытых слёз.

Молодой барин опередил его:

– Кузнеца я вам пришлю нового завтра-послезавтра. Про Кузьму забудь, Лаврентий, забудь! Его Сибирь заждалась… Всё, сход закончен!

Урядники как по команде передёрнули затворы ружей.

Чиновник пофланировал к своему экипажу. Его люди вскочили на коней. Иван Демьяныч пришпорил своего, жеребец встал на дыбы, заржал и пустился в галоп. Следом за молодым барином и вся кавалькада «закона» ретировалась из деревни.

46

Таких квартир Валентину видеть на своём веку не приходилось. Вадик был явно польщён удивлением новой знакомой, не подозревая, что оно вызвано элементарной завистью рабочего класса роскоши буржуев.

Огромная по меркам коммунистических клетушек квартира была некогда (а может, и не так давно) образована из двух смежных квартир, двух– и трёхкомнатных. Пол холла, метраж коего превышал, наверное, Валентинов зал, устилал натуральный дуб, циклёванный до зеркального блеска. Слева – широкая арка, открывающая вид на кухню, вернее сказать, в столовую. По центру столовую разделяет длинная стойка-стол с хромированными столбами, упирающимися в потолок; у стола выстроились в ряд шесть высоких вращающихся стульев, какие бывают в барах. Валентин глянул вправо и увидел лестницу, маршем уходящую наверх. Квартира находилась на последнем этаже, следовательно, чердак в этом доме таковым уже не считался. Там же справа ещё одна арка с витражом из разноцветного стекла, ведущая в одну из комнат; дверь закрыта. Если же смотреть прямо, то взгляд натыкается на дверной проём, в котором изящная фанерная шторка заменила дверь.

– Ну, как? – спросил Вадик, прерывая ознакомительный осмотр Валентина.

– Ничего… – одобрительно хмыкнула девушка. На самом деле Валентина чуть не прошиб пот от мысли, что он от удивления запросто мог забыть, в каком находится образе, и брякнуть что-то баском. – Можно мне в ванную, наконец?

– А-а… ну… Да, конечно! Вот сюда, пожалуйста, – засуетился Вадик и открыл одну из дверей, что были по левую руку от Валентина за спиной.

– Входную, кстати, можешь закрыть, кавалер, – насмешливо бросила девушка и закрылась в ванной комнате.

Смущенный Вадик захлопнул входную дверь и прошёл в столовую, чтобы достать шампанское. Было в новой знакомой что-то особенное, что-то, чего Вадик ни разу не встречал ни в одной девушке. Он гадал, что бы это могло быть, но не находил разгадки. Разливая шампанское в бокалы, Вадик задался целью найти ту изюминку… и съесть!

Валентин очутился в храме чистоты: джакузи невероятных размеров, почти бассейн, душевая кабина матового стекла, кругом рельефный кафель и зеркала, фреска с парусником, унитаз за ширмой. Валентин подошёл к раковине, в которой смело можно было утопить собаку средних размеров, «Villeroy & Boch» – прочитал он синюю надпись у самой горловины «однорукого» смесителя, и включил воду. Посмотрел на себя в зеркало. Ссадина на щеке стала пунцовой, но уже не горела так сильно. Валентин полез в сумочку за косметичкой. Когда открыл её, в голове зажглась мысль: «Он хочет изюм». Мысль казалась лишенной смысла, но Валентин понял, кому она адресована, но причём здесь изюм?

Валентин отмахнулся. Он уже довольно задержался, пора выходить. Спешно выудил из косметички пудреницу и занялся ссадиной. Когда ссадина стала едва заметна, улыбнулся девушке-отражению и…

…шипучка…

…снова соприкоснулся с разумом Вадика. Тот подготовил напиток, возможно, шампанское, скорее всего шампанское, которое Валентину пить не следует.

Валентин весело пискнул от азарта. Молодой богач явно хотел сыграть в игру. Только вот игра будет далеко не по его правилам. Губы с розовым блеском растянулись в обворожительной улыбке. Девушка вышла из ванной и, цокая каблучками, вошла в столовую.

Вадик стоял у стойки с двумя бокалами в руках. Не мудрствуя, он действовал по безотказной схеме. Чудо-порошок собственного изготовления, после которого ни одна женщина не может не сказать «да», без осадка растворился в бокале и ждал действия на деле. Молодой человек, искушенный в общении с дамами фривольного поведения, привык к тому, что по большей части его чудо-порошок нужен был лишь для снятия скованности, а не для доступности женского тела. Когда он увидел Валю, вышедшую из ванны, то заготовленная им речь-тост застыла где-то в гортани, прихлопнутая онемевшим на долгие секунды языком. Жизнь никогда не сталкивала Вадика с женщинами-вамп, а Валя именно такой и предстала перед ним.

«Этой красавице нужно в рекламе духов сниматься… или в кино, а не здесь передо мной…», – невольно благородно подумал Вадик.

Валентин уловил направленную на него мысль и, тряхнув локонами, шагнул к столу-стойке.

Вадик протянул ей шампанское, молча пожирая глазами. Девушка протянула руку… и выронила бокал.

– А, какая я неловкая, – томно сказала она, глядя в глаза Вадика, а не на разбитый хрусталь. – Налей мне ещё.

Схема Вадика накрылась медным тазом. Но он старался не подать виду. Хорошо старался, прям на четвёрку. И налил шампанское в другой бокал. Валя приняла его и, присев на стул, взяла тост:

– За знакомство!

– За знакомство! – эхом отозвался Вадик. Он не знал, как действовать в новой ситуации, потому пребывал в замешательстве.

Они чокнулись, слушая хрустальную мелодию.

Валентин видел, как Третий Из Списка потихоньку начинал скисать, и решил действовать.

Длинная чёлка Вали волной прикрыла правую сторону лица, когда она подалась вперёд и через стол поманила пальчиком к себе молодого человека. Это было так сексуально, что ширинка на джинсах Вадика едва не разорвалась от безумного вожделения. Вадик наклонился к Вале. Валя полушепотом спросила:

– Ты любишь игры?

– Игры?

– Да, игры… постельные, например.

Вадик громко сглотнул и облизнул губы.

– Люблю. Ещё как! – сказал он.

– Тогда мне нужна верёвка, – сказала Валя и нежно провела пальцами по щеке Вадика.

47

Из дневника:

«Основная цель реинкарнации состоит в том, чтобы дать вам возможность познать самих себя», Флоренс Вагнер Мак Клейн.

Реинкарнация. Так называют переселение душ из одной оболочки в другую. На Востоке считают, что по своим поступкам и делам человек после смерти может стать… хм… баобабом, свиньёй, обезьяной или ещё какой тварью. Я не согласен (хотя и у русских есть такое поверье: ежели человек кончает жизнь самоубийством, то становится плакучей ивой над рекой), не согласен, потому как считаю, что человеческая душа в силу своего разума не может перемениться/перевоплотиться в душу растения, насекомого или животного, каким бы поганым человек ни был при жизни.

Человек умирает и возрождается через какой-то временной промежуток в человека. Он может быть другой расы и жить на другом континенте, но характер его неизменен, как неизменным остаётся и образ его мышления, и пристрастия. Где-то недавно слышал: человек-де, увлекавшийся музыкой, обязательно в следующей жизни будет писать ноты прекрасных произведений, рыбак станет моряком, пахарь – геодезистом, брокер – банкиром, фетишист станет маньяком, а убийца – серийным.

Эволюция, Феликс!

Любопытно другое… Я не могу постичь, каким образом выбирается тот или иной промежуток времени для реинкарнации?

Согласно открывшейся мне истине о наложении на наш голубой шарик миров с разной молекулярной структурой выходит, что человек, умирая, перемещается в подходящий ему Мир, проживает жизнь в нём, умирает, снова возрождается в другом… долго или коротко таким образом кочуя по Мирам, пока его структура молекул (или чего там?) души снова не обретёт структуру нашего Мира. С огромным большинством душ, которые не достигли величия Добра и не приблизились к структуре Рая, именно так и происходит.

Постиг?

Логически, да. Мучает иное: специально ли Господом было подстроено так, что Все Из Списка родились в одно время, в моё время? И почему я должен их карать? Почему я должен их карать в мужском обличии, когда как испокон веков был женщиной? Почему я вообще их должен карать?

Потому что во снах меня в этом убеждает крестьянка, жаждущая справедливого отмщения.

И мне этого достаточно?

Достаточно! Бог со мной.

А кто эта крестьянка? Почему не идёт из головы сон про карту пик?

P.S. Я начал понимать, почему люди явно могут представлять пришествие сатаны и с трудом – явление Господа Бога. Бог, искупив наши грехи на Голгофе, сразу достиг Рая, а змий-сатана шныряет из Мира в Мир и никогда по своей низменной натуре не влезет в «Райские Врата».

Считая себя повелителем ада, сатана всего лишь узник.

48

Валя приняла решение. Жертвенное решение. «Без меня Кузьма проживёт, – решила она за него. – А я без него нет…» Валюша решила пожертвовать собой ради блага других, и не в благородстве дело – решение зиждилось на любви и вине. Настоящая любовь – заключила Валя для себя – прекрасна в страданиях и лишениях, а она, грешная, воспротивилась испытанию её любви и отныне повинна в беде, свалившейся на деревню. Валя пренебрегла удовлетворением барской прихоти, любую из которых обязана выполнять беспрекословно в силу своего неблагородного происхождения. Ведь так, видимо, распорядился Бог, чтобы одни правили другими. А она, глупая, восстала против вековечного права крепостничества. Девки сказывали, что осилье сплошь и рядом и по всей стране, чураться этого теперь не грех, а даже благо. Молва говорит, некоторым аж вольную давали…

А ещё девки уверяли, что больно только в первый раз, а потом сама будешь просить, когда «передок» от одного мужского вида потечёт. Но Валю не волновало, потечёт у неё «передок» или нет, её жертва состояла как раз в том, что больно в первый раз, потому что второго раза у неё не будет. Валя не хотела клеймить себя позором перед отцом, Кузьмой и миром. Она знала, как поступит, когда барин получит своё, а она получит его дворянское слово.

И с утра искала встречи с Иваном Демьянычем.

Валюша искала встречи, но встреча должна быть уединённой, а барин, как назло, ходил цельный день с челядью и раздавал бессмысленные распоряжения. Его можно понять – друзья из самого Санкт-Петербурга – нужно всё учесть, за всем доследить и ничего не забыть, показать нужно всю роскошь усадьбы и ухоженную хозяйственность её владельцев и обитателей, чтобы в свете слыть не каким-то дворянишкой сельским, а настоящим щёголем с утончённой натурой. Да и время поджимало.

Валюша была столько же рассеянна в работе, сколько увлечена слежкой за молодым барином. Наконец ей удалось улучить момент, когда Иван Демьяныч на несколько необходимых ей минут оказался в одиночестве. Валя подбежала к нему.

– Барич, я согласна на всё, только отведите беду от деревни! – выпалила девушка, грохнувшись перед барином на колени.

– Ого! – удивился неожиданности Иван Демьяныч и быстро зыркнул по сторонам. – А ну-ка встань быстро! – приказал он.

Валя быстро поднялась.

– Что на тебя нашло, девка? – серьёзным тоном спросил барин, но чувствовалось, что он едва сдерживает ехидный смех. – Тсс! Пойдём в сторонку.

Когда сень яблонь скрыла молодых людей, Иван Демьяныч встал в хозяйскую позу и сказал:

– Теперь выкладывай, чего хочешь, да побыстрее. Я, вишь, занят… И ты, собственно, должна быть занята, а?

– Да-да, я ведь… Миленький Иван Демьяныч! – Валя снова припала к его ногам. – Я ведь знаю, что из-за меня всё! Что не далась вам тогда…

– Ей-ей, чего голосишь, дура! – осёк барин девку и резко за плечи поднял на ноги, тряханул. – Умолкни!

Девушка всхлипнула и больно прикусила губу, чтоб не разреветься: так было тяжело на душе, а сердце и вовсе обледенело от предрешения ею своей судьбы. Заточенный Кузьмой гвоздь в переднике заставил девушку собраться и не проронить слезинку.

– И с чего ты решила, что ты до сих пор меня интересуешь? – спросил Иван Демьяныч. – Почему думаешь, что причина преобразований в деревне – ты?! Возомнила о себе, да, Валюша?

– Иван Демьяныч, ведь неспроста это! Я… не дура я, барич!.. Не погубите! Я в омут брошусь… – Предательская слеза скатилась-таки по щеке.

Иван Демьяныч поймал слезинку и растёр на пальцах. Мимолетное прикосновение к щеке деревенской девки мгновенно возбудило забитое злостью вожделение. Валя уже не сдерживала слёз и склонила голову вниз и чуть в сторону от глаз молодого барина, открыв взору того тонкую и нежную шею; Иван Демьяныч безжалостно куснул губу, чтобы не впиться в бархатную шею поцелуем… и не завалить тут же норовистую и податливую сейчас девку. Не этого он хотел, не безвольной матрёшки, безучастно раздвинувшей ноги, только не этого!

– Не реви, – приказал он, – посмотри на меня. Не буду тебя мучить, скажу прямо: да, из-за тебя я взъелся на деревню, хотел всех извести, кто тебе дорог… Да не хватайся ты за сердце! Слушай… Люба ты мне, понимаешь, любима! Ты любишь своего кузнеца, я люблю тебя, а кузнец хочет меня убить за мою любовь. Но ты хочешь, чтобы стало всё по-прежнему?

– Очень.

– Очень, вишь, очень… И мне мои действия противны, но не могу я иначе добиться тебя, не хочешь ты по добру…

– Хочу, барич, хочу теперь! – Валя порывисто сложила руки, как перед образом. «Всё сделаю, Господи, только отведи беду от других! Всё выдержу!» — взмолилась она.

– Если нужно, я на всё согласна, Иван Демьяныч, только слово своё дайте!

– Слово дать? Какое слово? – насторожился Иван Демьяныч.

– Слово, что пребор… преобразования закончатся и… чтоб стало всё по-прежнему. И ещё одно! Выпустите Кузьму на свободу и непременно до праздника своего. Свидеться с ним хочу… Пожалуйста, барич!

– Так уж и непременно? Если выпущу, ты так и так с ним увидишься, более того, и замуж выйдешь ещё. Я походатайствую за тебя перед батюшкой своим Демьяном Евсеевичем… Или ты хочешь достаться мне испорченной? А? Отвечай! – Он схватил её за плечи и зло сверкнул глазами.

– Не-ет, – испуганно проблеяла Валя.

– Я очень хочу верить тебе, но не верю. – Молодой барин продолжал сверлить девушку глазами.

И неожиданно отпустил; Валя даже покачнулась. Она посмотрела на него, барин улыбался. За хороший знак принять это или за плохой – не понятно, а оттого было не по себе. Валя затаила дыхание.

– Знаешь, быть по-твоему, отпущу я Кузьму, увидишься ты с ним до моего дня рождения, но баш на баш, красавица. Ты запросила от меня очень больших дел, мне придётся извиняться перед самим губернатором! Чиновники успели сделать огромную работу и не получить ещё ни гроша. Мне придётся им заплатить и платить, скажу тебе, немало. Кроме того, документы на ссылку в Сибирь твоего любимого уже готовы, и мне опять-таки придётся дать взятку, чтобы его выпустили из тюрьмы. Как видишь, ты для меня весьма и весьма дорога! И я даю тебе слово… даю тебе слово дворянина, что только что перечисленное будет мной выполнено всенепременно! Я сдержу слово, сдержу тоже с двумя условиями: первое – ты увидишься с кузнецом до праздника, но под присмотром урядника, чтобы ничего да не случилось, а на время праздника он посидит обратно в тюрьме. Как празднование моего дня рождения закончится, так первым делом я буду просить за вас, влюблённых, у моего отца… и с кузнеца снимут все обвинения. Условие второе, самое важное – ты, Валюша, сделаешь мне на день рождения самый дорогой свой подарок, ты отдашься мне без остатка и будешь делать всё, что я попрошу в течение всего празднества. Ты согласна на сделку, даёшь слово?

Валя была согласна ещё до разговора, но дача слова сжигала мосты. Нужно решаться окончательно. Она посмотрела на барина, тот ждал. Совета брать не у кого, это дело их двоих. Он дал дворянское слово, и нет подозрения не верить ему, он ждал её слова.

– Я даю слово, – молвила Валя онемевшими губами.

– Ну, так как сделка совершена устно, – заговорил довольный барин, – по всем правилам её нужно скрепить. На бумаге сделка скрепляется подписью, а если сделка совершена устно, то и скрепляется она устами. И чем крепче, тем вернее залог успеха, Валюша! Подойди ко мне. По твоему поцелую я пойму, насколько можно тебе доверять.

Наивная девушка подошла вплоть к своему барину и заставила себя поцеловать его так, как целовала Кузьму. Она целовала барина ради Кузьмы, ведь, по сути, ради него заключалась эта несправедливая сделка.

Когда разомкнулись уста, Иван Демьяныч с нескрываемым наслаждением облизнул губы, а Валя не смогла удержаться, чтобы их не вытереть рукавом. Глаза барина недобро блеснули, он сказал:

– О нашей сделке знаем только мы вдвоём и эти старые деревья. Если ты кому-то скажешь, сделки не будет, и я постараюсь, чтобы жизнь деревни превратилась в ад, а на Кузьму не тратили времени и просто расстреляли. Уяснила?

– Если я кому-то скажу, то опорочу себя. И Кузьма возненавидит меня…

«Как я ненавижу вас», – едва не вырвалось у Вали. Она больно прикусила язык.

Иван Демьяныч по-своему истолковал лёгкую судорогу, рябью пробежавшую по лицу деревенской красавицы, и заметил:

– И то верно! Что ж, ставки сделаны. Иди, работай.

49

Вадик лежал обнаженный в спальне на кровати, связанный по рукам и ногам. Нервничал. И есть от чего – Валя, распластав его здесь, до сих пор не появлялась. Может, ушла, прихватив что-нибудь ценное? Такая мысль не понравилась. Он хотел крикнуть её, но это грозило испортить игру, задуманную загадочной девушкой. И ещё Вадик не желал показаться малодушным. Потому он нервничал, и нервничал молча.

«Если она решила меня всё-таки грабануть, то хоть проверю толк видеокамер, что понатыкал батя во все стены», – попытался успокоить себя Вадик.

А Валентин в то время баловал себя, сидя за столом-стойкой, найденным в буфете коньяком и размышлял, в каком же виде предстать перед Третьим Из Списка. Парень или девушка, девушка или парень? Размышления прервались ярко возникшей картинкой-образом монтажа системы видеонаблюдения в данной квартире, утвердив нежелание Валентина перевоплощаться в парня. Он невольно посмотрел по углам столовой, но, естественно, ничего подозрительного не увидел. Залпом допил остаток коньяка. Страха, мандража, испуга – ничего подобного, наоборот: веселье, кураж и адреналин. Валентин вернулся в спальню.

Стоя в дверях и глядя на обнаженную жертву, Валентин невозмутимо закурил.

– Валечка, я себя не очень комфортно чувствую. Может, всё-таки начнём, а? – сказал Вадик, облизывая сохнущие губы. Его решительно смущал собственный вздыбленный член, Валентину не нужно было лезть в его черепушку, чтобы определить это. Валентину захотелось посмотреть, как «хочунчик» Третьего Из Списка сдуется, он заговорил нарочито грубым басом:

– Не дрейфь, парниша, ща начнём!

Эффект

разорвавшейся бомбы

не заставил себя ждать. Вадик, как его золотые рыбки, которых он прекратил кормить (и менять в аквариуме воду), несколько раз открыл-закрыл рот, почавкал. Вспоминание о рыбках не добавило очков в актив Третьего Из Списка.

– Кто ты такая? – испуганно спросил Вадик и затравленно посмотрел на сковывающие его путы.

– Боюсь, тебе не понравится ответ, враг мой, – ответил Валентин своим голосом, вынул сигарету изо рта и подошёл к кровати.

– Если ты со мной что-то сделаешь, тебя найдут и очень быстро!

– Ты о видеокамерах? О, на этот счёт не переживай – не найдут. Вот если бы у тебя стояла прослушка, то вариантов успеха в поисках меня было бы на порядок больше, но опять ведь незадача: о прослушке я бы знал. И убивал бы тебя молча. – Валентин цыкнул языком и присел на край кровати.

– Я ничего не понимаю. Что я тебе сделал? Когда я мог тебе что-то сделать, Господи?! Может, тебе пакость сделал мой отец? Он может. Но я-то причём?!

– Хорош голосить, а? Мне не очень претит затыкать твоё рыло твоим же потным носком. Я отвечу тебе на вопрос «что ты сделал?», раз уж спросил. Ты изнасиловал беззащитную девушку.

– Я???

– Заткнись, ага! Она была чиста, как роса поутру, едва державшаяся на лепестке незабудки, а вы, похотливые ублюдки, втоптали её в грязь вместе с памятью о ней! И произошло деяние в твоей прошлой жизни…

– Ты ненормальный… или ненормальная… да кто ты? – обалдело пробормотал Третий Из Списка и заорал:

– Освободи меня, гребаный псих! Освободи немедленно!!!

Валентин сокрушенно покачал головой и нагнулся за потным носком.

– Нет! Нет-нет! Нет, не надо! – Вадик отчаянно замотал головой. Но Валентин ухватил его за челюсть и со всей силы надавил пальцами на желваки. Вадик вспотел, сопротивляясь, но скоро сдался. Валентин глубоко в горло запихнул кляп, с брезгливостью понюхал пальцы и пошёл в ванную помыть руки.

Валентин вернулся, застав Вадика за соревнованием с самим собой по вытаскиванию кляпа с помощью одного лишь языка. Соревнование с самим собой, разве? Или же с

(«психованным трансвеститом», – уловил оскорбительное (и прискорбное для Третьего Из Списка) обзывательство Валентин)

убийцей на скорость – кто быстрее: он придёт или я вытащу кляп? Вадик сам не понимал, зачем тратит время на бесполезное занятие вместо того, чтобы попытаться освободиться.

– Что, в твоём потном носке развелись бактерии, и тебя затошнило от вони, а? – по-акульи улыбнулся Валентин. Его глаза тускло блестели, казалось, вся желчь выплеснулась в них, когда он услышал слово «трансвестит».

– Скажи, Вадик… ха-ха! Кивни, Вадик, ты смотрел фильм «Леденец», недавно в прокате шёл?

Вадик кивнул, глаза его выпучились настолько, что ещё чуть и шлепнутся парню на щеки. Валентину зрелище пришлось по душе, более того – порадовало.

– Превосходная лента, не правда ли, согласись? Как умело девчонка довела извращенца до самоубийства!.. Но я уж тебя до такой крайности доводить не буду, успокойся. – Валентин сел рядом с распростертым телом жертвы и нежно легонько провёл пальцами от бритого лобка до безволосой груди. Вадик весь извернулся, как уж, на кончик хвоста которого наступил шкодливый мальчишка.

– Знаешь… – продолжил свой монолог Валентин. – Знаешь, в чём тебе повезло… в кавычках? Тебе «повезло», что первые двое были убиты банально, без мучений. А тебя, Вадик, я хочу пом-м-МУЧИТЬ!

Валентин сжал и крутанул сосок, Вадик взвыл от боли (или неожиданности – ужели это боль?) и зашёлся конвульсивным кашлем. Валентин врезал ему кулаком в область левой почки и спросил елейно:

– Прокашлялся?

Третий Из Списка затравленно смотрел на мучителя сквозь пелену слёз. До него стала доходить ужасающая реальность: если не случится чуда, он подохнет в собственной кровати, истерзанный психопатом в женском платье, которого он едва не переехал на дороге.

«Лучше б я его там задавил к чёртовой матери!!!» — проорал где-то в глубине души Вадик.

– Да, сучонок?! – прорычал Валентин в ответ (для него мысли жертвы стали оголены, как провода в местах обугленной оплетки, на какой бы глубине души они ни находились). – А тогда ты думал о своей шкуре, а не о спасении пострадавшего! И если бы ты меня задавил к чёртовой матери, то тебе было бы не только прав не видать, как своих грёбаных ушей – вообще ничего не видать!!! – Валентин с размаху шлепнул ему ладонью в пах.

Вадик, не успев переварить услышанное, с новым захлёбом взвыл, изогнувшись мостиком.

– Я пока не придумал для тебя смерть. Друзья твои тебя не хватятся, они знают твой долбаный блядский характер, верно читаю мысли? Мобилу твою я отключил. Оригинальный знак, что ты занят шмарой… так ведь ты девушек называешь, а? Шмары? Не было раньше таких слов…

Валентин опечаленно потряс локонами парика. Затушил окурок о лодыжку Третьего Из Списка и закурил новую сигарету. Некоторое время задумчиво наблюдал за окаменевшим лицом (с его лба обильной росой стекал пот) и замершим туловом (напряжение вольтами гудело по нервам в скованном теле, в каждом квадратном сантиметре тела, создавая эмоциональный накал в спертом воздухе спальни) Вадика. Спертый воздух? Валентин принюхался. Фу, какая гадость.

– Смотри, не обделайся от натуги, когда будешь пытаться рвать верёвку, – заметил, морща нос, Валентин, и выпустил тонкую струйку дыма en face жертвы.

И тут у Валентина появилась жалость к молодому человеку. Откуда взялась? Не потому ли, что все убийства совершались им быстро, без раздумий?

– Не раскисай! – услышал он внутренний голос… и в то же время голос принадлежал бедной крестьянке… и…

«И Богу». – Взявшаяся мысль о Боге сбила Валентина с догадки, сравнимой со словом, вертящимся на языке, но не слетающим

слово не воробей, вылетит – убей

с уст, с догадки о причине сопровождения его по жизни бесплотным образом крестьянки. Мысль была близка (но могла ли она что-то изменить?).

Мысль упущена.

Валентин досадно поморщился. Не только мучить – убивать Валентину расхотелось.

«Не дури, Валёк!» — сказал себе он.

Легко сказать. Легко ли убить жертву, которая смотрит тебе в глаза, и взгляд её полон мольбы о пощаде?

«Так залепи ему глаза».

«Тогда проще было просто зарезать бедолагу в машине».

«И чего ж ты хочешь? Зачем молил Пречистую Деву, зачем Бога молил, чтоб они дали тебе возможность «свободного художника»?»

«Не знаю».

«Какой из тебя антисвятой, если ты не можешь хладнокровно выполнить свою задачу? Не можешь преодолеть испытание, самим выбранное?»

«Я всё сделаю».

«Хорош трепаться!»

Валентин очнулся от внутреннего диалога, от неприятного внутреннего диалога, и неприятие передалось к отношению «жертва – хищник». Сантиментам здесь не место! Третьего Из Списка ждёт смерть. С муками или без них, но определенно – смерть. И пора, пора с этим кончать!