Текст книги "33 рассказа об ученых"

Фарфоровый узник
Дмитрий Виноградов
(1720–1758)

Санкт-Петербург, 1758 год. На фарфоровом заводе, который назывался во времена императрицы Елизаветы Петровны «порцелиновой мануфактурой», в чаду и пыли, у раскалённой докрасна печи, работает седой человек в фартуке. Он мучительно кашляет и тяжело дышит. Кажется, что он нездоров. В его в мозолистых, измазанных глиной руках – заготовка, напоминающая по форме кофейную чашку. Похоже, что он собирается обжигать её в печи. Он открывает кочергой дверцу печи и… но что это?! На ноге мастера железная цепь! Второй конец цепи прикреплён к массивному кольцу, а кольцо – к стене. Но за что? За какие провинности этого пожилого человека посадили на цепь? И как его зовут?

Зовут его Дмитрий Иванович Виноградов, он горный мастер. Дмитрий Иванович пьёт мутную воду из кувшина, кашляет, пытается отдышаться. У него кружится голова. Он почти теряет сознание. Перед его глазами проносятся воспоминания детства, молодости. Иногда мучительные, иногда сладостные.

Вот он мальчиком катится на саночках со снежной горы. Падает лицом в снег. Ему весело, он хохочет. Вокруг – русская природа, церкви, золотые купола. Он в родном Суздале. Вот он стоит грустный и серьёзный, с котомкой в руках, и прощально машет рукой отцу. Мальчик Митя, поповский сын, отправляется в Москву, в Славяно-Греко-Латинскую академию для обучения наукам.

В Академии он – один из первых учеников, вместе с Михаилом Ломоносовым. Учение нелёгкое. За малейшую провинность школьника ставят коленями на горох, бьют плетьми, розгами или кошками. Бывает, что сажают на цепь.

Вот Дмитрий уже в Санкт-Петербурге, в Академии наук изучает химию. Его как одного из трёх лучших студентов, вместе с Ломоносовым, отправляют на учёбу в Германию для изучения горного дела и металлургии.

Вот он вместе с Ломоносовым в немецком городе Марбурге в книжной лавке при университете покупает книги. Оба много и жадно читают. Виноградов покупает себе немецко-латинский словарь и несколько книг древне римских авторов на латыни – речи Цицерона, сатиры Персия и Ювенала, сочинения Горация, письма Плиния, «Записки о гражданской войне» Юлия Цезаря. Вдобавок он берёт небольшую книжку по французской грамматике.

Вот два товарища после студенческой попойки идут по узкой улочке немного неровно, держатся друг за друга. Кажется, стены домов того и гляди свалятся на них. Они вместе с немецкими студентами отмечали двухсотлетие Марбургского университета. Университетская летопись 1726 года отмечала: «В зале обедало около пятисот человек, господа студенты веселились вдоволь, но не произошло ни малейшего несчастья, ни даже беспорядка, за исключением только того, что все стаканы, бутылки, столы, скамьи и окна были разбиты вдребезги, что сделало убытку на двести талеров».

Виноградов и Ломоносов после скудной жизни в Санкт-Петербурге имеют большую стипендию и чувствуют себя богачами. Они смотрят на немецких студентов, одетых в шёлковые чулки, кружева, парики, что было обычно по моде тех лет, и покупают себе всё то же самое, только ещё лучше. К тому же оба привлекательны и быстро заводят знакомства с местными девушками. Ломоносов даже женится. В результате они не только полностью расходуют все свои средства, но и влезают в огромные долги. Их добрый учитель, профессор Вольф, который обоим неоднократно помогал деньгами, пишет о Виноградове в Петербург: «Он может быть и сам не знает, кому сколько должен, ибо одалживает у всякого… а на своих кредиторов, когда они ему напоминают о долгах, нападает со шпагой».

Вот Дмитрий Иванович уже во Фрейберге, изучает горное дело. Двадцать три раза он спускается в подземные рудники, сам с киркой и лопатой добывает образцы горных пород, потом при дневном свете изучает их в лаборатории.

Вот Виноградов возвращается в Петербург, блестяще сдаёт экзамен на горного мастера и зачисляется в Бергколлегию. В наше время это учреждение назвали бы министерством горной промышленности. Руководитель Бергколлегии так отзывается о Виноградове: «Его не только никто не превосходит в горном деле, но даже в равенство с ним никто не пришёл».

В ноябре 1744 года Виноградова неожиданно направляют на работу на кирпичный завод. Для чего? Оказывается, для разработки рецепта фарфора. Тогда его называли «порцелином». Рецептом изготовления фарфора владели в то время только китайцы и отчасти немцы, а именно мастера из Саксонии, но свои профессиональные секреты они хранили в тайне и продавать никому не собирались. Стоили фарфоровые сервизы безумные деньги. А императрице страсть как хотелось обзавестись собственным, русским фарфором. Это был вопрос большой политики, государственного престижа. Поэтому из Саксонии был выписан фарфоровых дел мастер по фамилии Гунгер, который дал императрице обещание создать в Санкт-Петербурге «порцелиновую мануфактуру». Собственно, у него Виноградов и должен был учиться.

Но как показали последующие события, Гунгер оказался мошенником. Никакого секрета изготовления фарфора он на самом деле не знал, и целых четыре года водил за нос своё русское начальство, получая при этом очень большое жалование. Он всё время ссылался то на отсутствие нужной глины, то на сырые дрова, то на недостатки печи, но только никакой фарфоровой посуды он так и не сделал. В результате его прогнали, а дело перепоручили Виноградову. Начальником же Дмитрия Ивановича стал некто барон Черкасов. Он не разбирался ни в химии, ни в металлургии, ни в горном деле, но был приближён к императрице, и та ему доверяла.

Дмитрию Ивановичу пришлось начинать всё с нуля. Технологию изготовления фарфора он не знал, ему предстояло одному, без советов и помощи специалистов, создать печи, найти подходящее топливо, подыскать глины с нужными свойствами, придумать, в какой пропорции и в каком порядке соединять компоненты, как обжигать изделие в печи, как просушивать, как сделать глазурные краски, как наносить рисунок. Фарфор должен был получиться как у китайцев: голубой, как небо после дождя, блестящий, как зеркало, тонкий, как бумага, звонкий, как гонг, гладкий и сияющий, как озеро в солнечный день. Задача едва ли под силу даже большому, как сегодня сказали бы, научно-исследовательскому институту. Но Дмитрий Иванович, благодаря своему трудолюбию и таланту справился совершенно один, да ещё и в короткие сроки. Уже в 1747 году в результате упорных опытов он получил первое фарфоровое изделие высокого качества. В состав рецепта русского фарфора входили кварц, глина и алебастр.

Императрица Елизавета Петровна была счастлива. Она могла теперь испить кофе из изящной чашечки отечественного производства. Она могла одаривать приближённых изысканными сервизами и табакерками. В том числе и иностранных послов и дипломатов. Более того, русский фарфор оказался такого высокого качества, что его стали продавать за границу, благодаря чему казна получала большие доходы. Постепенно фарфор становился доступен не только императорской семье, но и другим знатным вельможам Петербурга. В газетах появилась объявления о приёме заказов на изготовление фарфоровых изделий.

Казалось бы, Дмитрий Иванович за своё открытие должен был бы предстать перед императрицей, быть ею обласканным, стать очень богатым человеком. Или, по меньшей мере, он мог бы рассчитывать на орден. Или хотя бы получить место при дворе. Но ничего этого не случилось. Елизавета Петровна даже не узнала о существовании Дмитрия Виноградова.

А в качестве «благодарности» барон Черкасов, присматривавший за мастером, посадил его на цепь. Просто барон очень боялся, как бы секрет русского фарфора не уплыл за границу. Хотя Дмитрий Иванович Виноградов умел хранить государственные секреты и не давал повода подозревать себя в нечестности. Также возможно, что барон Черкасов, щедро вознаграждённый Елизаветой Петровной за открытие фарфора, не хотел делиться своими наградами с мастером или даже вообще хотел присвоить себе его изобретение.

Впрочем, есть и другая версия. Известно, что барон заставил Дмитрия Ивановича написать рукопись с подробным описанием всей технологии фарфорового производства под названием «Обстоятельное описание чистого порцелина». Эта рукопись не дошла до наших дней и была утрачена сразу после смерти мастера. Некоторые считают, и не без основания, что барон сам решил подзаработать, то есть продать рукопись Виноградова иностранцам, готовым отдать за неё любые деньги. А чтобы Виноградов никому не мог пожаловаться, его в буквальном смысле приковали к рабочему месту.

Смерть Виноградова в 1758 году была быстрой и необъяснимой. Лекари так и не смогли понять, отчего он умер. Но известно точно, что со смертью мастера рецепт изготовления русского фарфора был утрачен, а порцелиновая мануфактура стала быстро приходить в упадок.

Когда на престол взошла императрица Екатерина II, фарфоровое производство пришлось восстанавливать почти с нуля, и это дело было поручено ученику Виноградова – простому мастеровому по имени Никита Войнов.

Но это уже совсем другая история…

Геометрия и воры
Николай Лобачевский
(1792–1856)

Февраль 1840 года. Казань.

Морозный, солнечный день. Пёстрая толпа студентов спешит на занятия. Кто побогаче – едет на извозчике, закутанный в новенькую лисью шубу. Но таких мало. Большинство студентов – народ небогатый. Они в заячьих тулупчиках. А есть и такие, что одеты в тоненькие, поношенные душегрейки. И все бегут, боятся опоздать. Не из страха перед ректором, но из уважения к нему.

В Казанском университете ректор Николай Иванович Лобачевский был заметной фигурой. Его трудами самые современные химические и физические лаборатории, самые новые телескопы для наблюдений за небесными телами, всё самое передовое в науке и технике было в распоряжении у студентов. Казанский университет под его руководством, как говорится, расцвёл и стал одним из лучших в России.

Студенты знали, что их ректор был к тому же гениальным математиком. Он изобрёл так называемую неевклидову геометрию, то есть такую геометрию, которая противоречит положениям древнегреческого математика Эвклида. Сегодня все математики так и называют эту «продвинутую» геометрию – геометрия Лобачевского. Но как это было ново и необычно для той поры! «На плоскости через точку, не лежащую на данной прямой, проходит более чем одна прямая, не пересекающая данную…» Это была настоящая революция в математике!

Шумная толпа студентов меж тем оставила свою верхнюю одежду привратнику и разошлась по аудиториям. Наступила тишина. И в этой тишине привратник вдруг услышал чьи-то осторожные шаги. Кто-то медленно крался вдоль длинного ряда вешалок. Незнакомец явно не хотел, чтобы его заметили. А коли так – замыслил недоброе. Но предательски скрипят под ним деревянные половицы. Привратник встал на четвереньки и прополз, кряхтя, под длинным рядом шуб. Не зря ведь ему платят за сохранность имущества. А вот и вор! Маленького роста студентик с бегающими глазками, в сереньком сюртучке. Он ощупывает чужие шубы, выбирает, что украсть. Да это же Сенька! Привратник только открыл рот, чтобы крикнуть: «Стой, собачий сын!», как студент заметил его, с быстротой молнии сорвал с вешалки чужую соболиную шапку и был таков.

Через четверть часа привратник уже входил в кабинет ректора. Обстановка в кабинете скромная: под портретом государя императора большой письменный стол, несколько стульев, глобус, книжные шкафы до потолка. Ректор очень занят, его стол завален бумагами. Он что-то пишет, но кивком головы приветствует вошедшего и приглашает его подойти ближе. Привратник поклонился:

– Ваше превосходительство! Осмелюсь доложить, в университете завёлся вор.

– Да, я знаю. – Николай Иванович оторвал взгляд от бумаг и сдвинул брови. – Вы мне уже докладывали на прошлой неделе, когда пропала бобровая шуба. Вы поймали его?

– Нет… Но зато я точно узнал, кто он, – привратник перешёл на шёпот.

– Это любопытно. И кто же?

– Один из студентов вашего первого курса! Это…

– Ни слова больше, не то пожалеете! – взорвался возмущённый Николай Иванович. – Не оскорбляйте моих студентов. Это святые люди, они подвижники, они настоящие труженики науки. Они не могут так низко пасть!

– Вам виднее, Ваше превосходительство, – привратник хитро сощурился, – но только я готов поклясться, что сегодня студент Сенька Голощёков украл соболиную шапку.

Привратник ждал похвалы. Но не дождался: Лобачевский покраснел, как рак, и с силой хлопнул ладонью по столу.

– Довольно! Я вас предупреждал, но вижу, что вы не внемлете. Оскорбить студента моего университета подозрением в воровстве – за это вам придётся ответить. Вы уволены… Убирайтесь!

Привратник открыл рот от страха и изумления.

– Вон! – закричал Лобачевский и гневно указал привратнику на дверь.

Так привратник и вышел из кабинета, с открытым ртом.

Но то ли у него оказался слишком длинный язык, то ли язык без костей был у сторожа, с которым привратник поделился своим горем, но только спустя час уже весь университет говорил об этом случае.

Студенты пришли к ректору просить за старого привратника, но Николай Иванович и слушать ничего не желал. Он не верил привратнику и считал его клеветником.

Университет шумел, как растревоженный пчелиный улей. Студенты были возмущены:

– Из-за какого-то вора пострадал старый, честный человек! Вор должен сам явиться к ректору и покаяться!

Так и случилось. К вечеру Сенька, мучимый угрызениями совести, сам явился в кабинет ректора и упал в ноги к Николаю Ивановичу. Он сознался во всём.

Преступника наказали, и воровство в Казанском университете на этом прекратилось.

Лобачевский всё же простил привратника и оставил его на службе. Не выгонять же старого человека на улицу. Но при этом Николай Иванович Лобачевский строго-настрого сказал ему:

– Доверие к студенту – вот моя первая заповедь! Я на этом стою и требую того же от вас.

Коллекционер слов
Владимир Даль
(1801–1872)

Знаете ли вы, ребята, кто автор первого словаря русского языка? Буквально он называется «Толковым словарём живого великорусского языка» и содержит 215 000 слов. Сделать такой словарь – это был поистине великий, титанический труд, ведь каждое слово в словаре объясняется кратко и доступно, а среди слов много непонятных – из диалектов самых разных губерний России, из жаргонов самых разных профессий.

Автором и составителем этого выдающегося во всех отношениях словаря был Владимир Иванович Даль – ревностный собиратель русских слов, фанатичный хранитель чистоты русского языка. Кстати, забавный факт: по происхождению Владимир Даль был наполовину датчанином и наполовину немцем, без единой капли русской крови. Его отец, подданный Датского королевства, приехал в Россию на заработки и так и остался в нашей стране навсегда, вместе с семьёй.

Сын Владимир, когда повзрослел, попытался стать военным моряком. Но казалось, что сама судьба воспротивилась его морской карьере. Во-первых, как вскоре выяснилось, он страдал морской болезнью, а какой выйдет моряк из парня, который совсем не переносит качки? Во-вторых, у него произошла ссора с начальством, а именно с англичанином Грейгом, который в то время находился на русской службе в звании адмирала. Молодого мичмана Даля арестовали и посадили в тюрьму на целых полгода за обидное стихотворение (подобные в то время назывались «пасквилями»), адресованное адмиралу Грейгу и одной молодой женской особе, с которой Грейг связал себя и которая верховодила всем на флоте с позволения Грейга, будто это она на самом деле была адмиралом. Даль отрицал то, что он автор «пасквиля», но улики против него были серьёзными. Поговаривали даже, что в его комнате был проведён обыск, во время которого обнаружили черновик злосчастного стихотворения. Спасло молодого мичмана только то, что на флоте очень не любили Грейга. Из-за этой всеобщей неприязни император отозвал адмирала в Санкт-Петербург. Только после ухода Грейга Даль был прощён и освобождён из-под ареста.

Несмотря на все эти неприятности, Даль успел поучаствовать в учебном походе русских военных кораблей в Балтийское море. Когда они зашли в датский порт, русских моряков приветствовал король Дании, и ему представили молодого Даля. Между ними произошла беседа.

Однако родина предков не вызвала никаких восторженных чувств у нашего героя и не заставила сильнее биться его сердце. К тому времени он ощущал себя уже вполне русским человеком.

Окончив поход и сойдя на русский берег, измученный морской болезнью Даль почувствовал облегчение, ту же вышел в отставку и поклялся себе стать сугубо мирным, сухопутным человеком. С этой целью он начал учиться на доктора. В выборе занятия не было ничего удивительного, ведь его папа Иоганн Христиан Даль работал лекарем.

Насчёт своей «сухопутности» Владимир Даль сдержал слово и больше не поднимался на борт корабля, но вот что касается мирной профессии, то его желание не сбылось. Во всяком случае, далеко не сразу.

Ещё немало лет Владимир Даль носил военный мундир в качестве полкового врача. Мало того, он участвовал в трудном и опасном походе русской армии в Среднюю Азию, в русско-турецкой войне на Балканах, а за храбрость и изобретательность во время подавления мятежа в Польше в 1831 году получил орден и был отмечен самим императором Николаем I. Дело было так: он лично возглавил строительство необычного временного моста собственной конструкции через реку Вислу, по этому мосту прошли русские войска, а когда подошёл неприятель, Даль сам перерубил саблей якорные цепи, и мост унесло течением реки, а Владимир Иванович под сильным ружейным огнём противника прыгнул в воду и спасся вплавь.

Но Владимир Даль родился человеком разносторонним, и одной военно-медицинской службы ему показалось мало. Он активно занимался литературной деятельностью, писал сказки, повести и рассказы под псевдонимом «Казак Луганский» – по имени города Луганск, в котором он родился. Его литературный талант был очевиден, и Даль сблизился с лучшими писателями и поэтами того времени и, конечно, с Александром Сергеевичем Пушкиным в том числе. Кстати, в 1837 году после страшной дуэли на Чёрной Речке, которая унесла жизнь великого поэта, именно Даль оказал ему первую медицинскую помощь и дежурил у его постели.

Не всем нравились сказки Даля, в которых он высмеивал знатных людей своего времени. И вот уже второй раз в жизни над его головой сгустились тучи. Император Николай I не выносил свободомыслия и собирался уже наказать автора сказок.

Спасло Даля только то, что он совершил военный подвиг – помните мост? Вот и Николай I тоже вспомнил и… всё простил. Император не любил литературу и мало ценил литераторов, но зато ценил храбрых офицеров.

И всё же Владимир Иванович Даль вошёл в русскую историю не как врач, не как военный и не как литератор, а как учёный-лингвист.

Всю жизнь Даль ездил по России – как он сам говорил, «писателям нашим необходимо… проветриваться в губерниях и прислушиваться чутко направо и налево». Он беседовал с крестьянами, купцами, чиновниками, солдатами и записывал все интересные слова и выражения, что удалось услышать. Все записи складывались в сундуки. Одних только пословиц ему удалось собрать целых сорок тысяч! Есть мнение, что нерусское происхождение не только не мешало Далю, но наоборот – помогало ему в работе. Русский по рождению человек не вслушивается в красоту родной речи, он как бы бездумно «выдыхает» слова. А Даль слушал и удивлялся. И с истинно немецко-датской аккуратностью всё записывал. Сам он утверждал, что у него накоплено в сундуках восемьдесят три тысячи слов, которых ни в одном словаре нет.

К словам он относился как к живым существам, собирал их так, чтобы была очевидна «семейная связь и близкое родство». Например, глагол «ЛОМАТЬ» возглавляет у него целое гнездо из пятидесяти семи слов: ломаться, лом, ломка, ломаник (по-псковски «силач»), ломыхать (по-новгородски «коверкать», «ломать со стуком»), ломзиться (по-тверски «стучаться») и так далее, и так далее…

К иностранным, заимствованным словам он относился отрицательно и постоянно придумывал, как бы их заменить русскими словами. Например, вместо слова «климат» предлагал «погодье», вместо «адрес» – «насыл», вместо «атмосфера» – «колоземица», вместо «гимнаст» – «ловкосил», вместо «автомат» – «самодвига».

Министр просвещения предлагал Далю продать Академии наук свои запасы: ему предлагали по пятнадцать копеек за каждое слово. Даль в ответ предложил взамен этой сделки другую: отдать все запасы в полное распоряжение Академии наук совершенно бесплатно, но за это попросил небольшую пенсию. Ему отказали.

Тогда он решил систематизировать свои запасы и издать их самостоятельно. Далю было уже шестьдесят лет, когда отдельной книгой были изданы «Пословицы русского народа» и шестьдесят два – когда вышло первое издание первого тома «Толкового словаря». До самой смерти в возрасте семидесяти одного года Владимир Даль неустанно собирал слова и работал над улучшениями и дополнениями своего словаря. Говорят, перед самой смертью Даль подозвал дочь и попросил: «Запиши словечко…». Возможно, это только легенда. Или предание, как сказал бы Даль, не любивший всё иностранное. А возможно – и правда.