Текст книги "Сборник рассказов. Избранное. Они действительно начинают воплощаться"

Месть пингвина

– Что это?

– это киндер-сюрприз.

– нормально! ты даришь мне яйцо с сюрпризом?

– да, милый, это ведь так романтично?

– хм… гораздо романтичней было бы… хм.. ну ладно, ок, ценю твой юмор…

– ну и что там, в этом яйце? Расскажи, мне интересно…

– я не знаю, я еще не открывал.

– ну вот, ты испортил весь сюрприз.

– блииииин, ну ты что, серьезно? даришь мне какие-то яйца, и думаешь, что я, как ребенок, буду тут же срывать упаковку и радостно поедать шоколад? ну ок. сейчас вскрою, подожди…

– не надо…

– что такое?

– я уже не хочу. ты испортил сюрприз.

– блиииин…

– все, пока…

– ну пока.

смс:

– ну что ты за человек такой…; (

– что еще?..;)

– посмотрел..;)

– нет. но сейчас открою…;)

– не надо; (

– ты меня замучила..;)

– …; (

– пингвин;)))

– что «пингвин»?:0

– в яйце был пингвин. отличный сюрприз. спасибо, милая!;)

Что за хрень? Что за идиотизм? Взрослые люди. Кому нужны эти идиотские сюрпризы и прочее? Неужели нельзя придумать что-нибудь умное?

Какой же он козел на самом деле? Как будто нельзя просто порадоваться приятному подарку и поиграть в сюрприз, изобразив радость. Это же миииило… Козел. Они реально ничего не понимают в нежности и заботе. Думают о чем-то своем, и никогда не попадут на одну волну с женщиной. Ну что, неужели я что-то сделала опять не так? Нет. Просто это он не понимает. Не понимал, не понимает, и не будет понимать. Мужлан. Пиво и фотки в интернете, – это они понимают, а сделать подарок и посмеяться – это за гранью… Сколько это будет продолжаться? Ну как это можно изменить? Хоть головой об стенку бейся, они все равно думают о своем. И чаще всего об одном… Козлы. Похотливые козлы. Любовь зла, полюбишь и козла. Может, мне покрасить волосы?

– Да! Да! Козел! Сволочь! Я верила тебе, а ты оказался таким уродом!!! Останови машину, я выйду!

– Успокойся…

– Я спокойна!!!

Рядом с глазом царапнуло, отразившись от лица и упав в ноги под сиденье ее кольцо, которое он подарил ей на какой-то праздник.

– Ты что творишь?

– Я сказала, останови машину, мерзавец!

– С ума сошла? Куда ты пойдешь посреди леса?

Похоже, царапина была до крови, камень был яркий и острый.

– Не твое дело! Я без тебя разберусь…

– Никуда ты не пойдешь… Успокойся, пожалуйста.

Он старался сохранять спокойствие в голосе, хотя его нестерпимо трясло от ее очередного истеричного приступа.

– Ну что я такого сказал?

– Ничего! Меня не волнует, что ты сказал! Я все поняла! Я потратила на тебя столько лет жизни, а ты как был козлом, так и остался!!!

Она на ходу попыталась открыть дверь, но ветер мешал ей.

– Успокойся, я сказал!

Он потянулся через нее, преодолевая сопротивление натянувшегося от неожиданно резкого движения ремня безопасности, и захлопнул дверь, полуоблокотившись на ее ногах.

– Не прикасайся ко мне! Я все равно уйду! И забери свое кольцо! Ты мне не нужен! Ты не купишь меня своими побрякушками! Ты не вернешь мне лучшие годы жизни, которые я угробила на тебя, такого пустого и мерзкого типа.

Она продолжала визжать, сидя пристегнутой в пассажирском кресле его авто, летевшего по темной автостраде через зимний черный бесснежный лес.

Только спокойствие, думал он. Только спокойствие… Главная задача сейчас была ровно вести машину и держать наготове правую руку, во избежание ее ногтей, которые, как в прошлый раз, готовы были вцепиться ему в волосы и расцарапать лицо.

Ни слова, только ни слова. Все, что вы скажете, может быть использовано против вас. Жестко и агрессивно.

Она часто дышала, но, казалось, постепенно успокаивалась, глядя перед собой в черное пространство за окном. Стихали одно за другим жесткие проклятья, источаемые из ее прокуренного рта, в свое время такого сладкого и сочного, подарившего столько минут волшебного счастья.

Она стала другой. Непонятно и неизвестно когда. Когда это случилось, и что произошло. Но она и он стали другими. И мало что могло им помочь вернуться в прошлое, полное страсти и взаимного желания. Какого черта он решил им дать еще шанс? Зачем он везет ее на дачу? Это мгновение слабости, когда он поддался, когда решил, что все еще можно вернуть, – сейчас казалось, что это был миг зла и влияния темных сил, желавших добить их расшатанные отношения, полные психа и истеричного безумия.

Машина пропустила под себя еще пару километров темной дороги. Скоро съезд. Ворота. И милый домик, который быстро прогреется на первом этаже от большого камина. Будет запах дерева от стен и поленьев от углей. Будет тлеющее тепло пламени, блуждающего по красно-черной поверхности прогорающих бревен.

Может быть теплая большая старая кровать. Может быть горячая баня. Холодное пиво и салаты из пластиковых упаковок из багажника. Может быть шашлык и печеная картошка.

Но, похоже, ничего этого не будет.

Или будет.

Неизвестно.

Хотя, скорее всего, будет что-то, чего не было, к чему все шло, приближаясь от скандала к скандалу, от визга к воплям, от кулаков к ногтям…

Ее сопение предвещало новую волну. Он знал это и чувствовал, наученный горьким опытом их отношений. Сейчас она успокоится, хотя это будет только внешняя часть, соберется, накопит сил для следующей сцены, и все повторится в неведомом, оригинальном, никогда не повторяемом порыве.

– Сейчас мы приедем. Сейчас ты остановишься, и я уйду, – начала она.

– Пожалуйста, успокойся. Не создавай аварийных ситуаций. Я прошу тебя, – как можно спокойней сказал он, борясь с клокотанием в груди.

– Срала я на твое спокойствие и на аварийные ситуации!!!

Чем спокойней он вел себя, тем больше разгоралась ее ярость. Словно кто-то дул на раскаленные тлеющие головешки в камине, раздувая жар, накопленный многими годами в сухой древесине.

В такие моменты лучше молчать. Но и молчание не всегда помогает. Царапина на щеке усиливала щипание. Возможно, красная полоска крови опухала на тонко срезанной нежной коже чуть выше щетины на щеке.

– Приехали. Все. Ты успокоилась?

Он отстегнул ремень, выходя из машины, держа наготове правую руку, в готовности защищаться от нового нападения.

Как и всегда, слова про успокоение, спокойствие, успокойся и тому подобное, сработали в усиление конфликта. Выпрыгнув из своей двери, захлопнув ее, он сквозь закрытый салон продолжал слышать новые, накопленные за последние минуты, гадкие слова в свой адрес. Они усилились в разы, когда она открыла свою дверь и начала сливать энергию на весь безлюдный поселок. Ее никто не слышал, потому что соседи разъехались еще в середине осени, и это придавало бессильной злобы, потому что блестящим с неба звездам и темному лесу по окраине было все равно. Но ей было совсем не все равно, и ярость от отсутствия аудитории наполняла ее до хрипоты и надрывающихся связок.

Странной танцующей походкой, изображая пингвина, что было большой ошибкой, он подошел к калитке, открыл ее и, перешагивая через канавы и грядки, стал открывать ворота.

Она никуда не собиралась убегать, потому что тогда вся энергия нерастраченных чувств ушла бы в пустоту и в дрожание озябшего тела под легкой шубкой. Это было бы несправедливо и неоправданно. Такую ярость можно сливать только тогда, когда есть на кого. Полупьяный охранник поселка, дежуривший у шлагбаума, не в счет, он не поймет и не оценит, а когда еще кто-то остановится подобрать ее на дороге, – неизвестно, сколько пройдет времени, к тому же мало ли маньяков, уж лучше прямо здесь. Прямо по горячим следам. Пока не ушел момент. Пока есть силы и нескончаемая злоба. Все, все надо вылить, излить прямо тут, не думая про ущерб, потому что это его вина, и его ответственность, именно так. Лишь одно нужно не забыть: кольцо с бриллиантом, закатившееся куда-то под водительское сиденье. А дальше неважно. Дальше ничего страшного не будет. Он будет спать на полу, на коврике. Утром она устроит еще одну сцену. Потом он повезет ее в город, и получит еще. Так получит, что хватит на несколько таких же уродов, как он. Он будет молчать, беситься, и злить от этого ее еще больше. И тогда она перестанет думать, отдавшись полностью своему не выразившемуся чувству, когда никто и ничего не волнует, когда нет страха, а есть только праведное наказание и исторжение недобитой несправедливости в груди. Ее трясло и коробило. Она терпеливо ждала, когда он откроет ворота и вернется к машине.

Вдалеке появилась темная фигура, приближающаяся нетвердой походкой к ней, к их машине. Судя по запаху перегара, доносившемуся за десятки метров, и силуэту в телогрейке, это был сторож, открывший им шлагбаум для въезда на территорию поселка. Как и раньше, он был движим единственной целью, разговорив визитеров, рассказать о своей собачьей жизни, получить на пол-литра или поживиться завезенными запасами, в которых никогда не обходится без алкоголя, который, как дань, дачники платят ему в надежде откупиться и остаться до утра в покое.

В одиночестве, в алкогольном бреду и в компании бродячих собак, прибившихся к его сторожке за куски колбасы и прочие объедки от подарков дачников, сторож походил на посланца иных миров. Это явно подтверждалось его несуразным бредом, ломаной речью и бессвязными прыжками мыслей, то жалобными, то одинокими, то горделивыми, то внезапно такими ясными, в надежде на понимание и сочувствие, пропитанное перегаром и болью от нереализованных фантазий прошлого.

Каждый шаг сторожа обладал магическим действием. Как волшебник, он усыплял чужую боль и негодование, снижая в квадратичной зависимости эти чувства, подменяя их на жалость к себе. Ворота открылись, за ними появилась уложенная большой плиткой колея и силуэты невысоких яблонь, касающихся голыми ветками недавно выстроенной беседки.

Ничего… Ты у меня еще дождешься.. Ты еще получишь. Ты ответишь за все.

Она не думала так, она не произносила эти слова ни вслух, ни про себя. Это было в биении ее сердца и растекающейся по замерзающим рукам и ногам кровеносным сосудам.

– Здравствуйте! Хорошо доехали? – слащаво и изо всех сил следя за дикцией произнес сторож.

Сцену пришлось отложить до более подходящего момента.

Она молча, не отвечая, подошла к водительской двери, зажегся свет в салоне, и она стала разглядывать коврик у педалей в поисках блестящего камня на золотом кольце. Возможность общения была предоставлена другой козлиной стороне.

Баня – первое средство от стресса.

Выпивка – второе и дополнительное.

Что бы там ни говорили врачи, а первое со вторым, – прекрасный коктейль. И не важно, как это будет ощущаться стучанием сосудов в голове, красной физиономией и прочими побочными делами, – главное, что это отличная психотерапия, а если еще и в хорошей компании, но… даже наедине, с девушкой сидящей у тебя на коленях, рядом, сверкая влажным от пота и кружащим от запаха и желания телом, закутанной в простынку, прикрывающей сочные и манящие формы, – даже, если она в это время сидит насупившись (или разбивая посуду?) дома… все равно, это прекрасно и замечательно. потому что ты отдыхаешь, расслабляешься и получаешь заряд позитива, оптимизма и релаксации, хорошо и надолго. И все проблемы, конфликты и заморочки кажутся тебе далекими и незначительными, уплывая с грязной мыльной водой сквозь решетку слива вниз, в темноту выгребной ямы. Будто все недочеты и ошибки жизни с тебя снимаются, заземляясь жидким проводником в далекую черноту песка и земли, уносясь прочь… прочь…

И в этот момент появляется чувство пустоты в желудке, потому что голод, побеждающий желание лечь и лежать, поднимает тебя с лавки, заставляя одеваться и надеяться на лучшее, на то, что сейчас ты вернешься в дом, а там на свежей чистой скатерти тебя ждет графинчик, рюмочка, сочная закусочка и теплый добрый ужин, которого касались нежные женские руки, сделавшие это возможным для тебя, именно для тебя… А потом еще большой старинный заварной чайник с душистыми травами, который утолит жажду и согреет, пригнав последнюю волну чистого пота через чистые поры чистой кожи, как будто весь мир очистился, и все черное и нечистое ушло, а ты пропитан доброй новизной. И все, что захочется потом, – это лечь на чистое в теплой комнате, слушая треск камина и постреливание догорающих поленьев, которые еще несколько часов будут дарить тебе убаюкивающее наслаждение перехода в новое и приятное, полное сил и здоровья, преодоления и победы, легкой, заслуженной и желанной.. Особенно, если ты не один, и под одеялом рядом с тобой сама теплая, но дрожащая от необходимости быть согретой, пара…

– Да отойди ты! Зараза! Не мешайся!

Он оттолкнул ногой морду беспородной дворняги, сующей свой заинтересованный нос куда не следует, чуя слюнявый запах желанных объедков.

– Вот понабежали…

Большой черный полиэтиленовый пакет, потом еще один, заняли место рядом с багажником. Похоже, собаки, на непонятном и неслышном языке, общались, передавая друг другу телепатические сигналы о возможности поживиться, и каким-то странным образом, проникали то ли под забором, то ли сквозь неведомые дыры в нем, бегая вокруг, радостно размахивая хвостами, и озираясь искоса на резкие движения мужских рук.

Вслед за собаками, возможно, тоже понимая их неведомый язык, появился опухший сторож. В светлое время, при сером утреннем освещении, он казался еще страшнее и старше, небритый, опухший, злой, поэтому голодный (или наоборот, кто знает), принюхивающийся к возможности поживиться, получить и, поджав хвост, а может, размахивая им мысленно по сторонам, вернуться в домик у шлагбаума, чтобы, сев у калорифера, принять очередную дозу средства для изжоги и помутнения разума, остаться наедине со своими нереализованными и неудовлетворенными мечтами, какие бывают от необразованных, хронических, пропитых, животных, возвращающихся в сознание по приезде дачников, с пробивающимися как солнце сквозь тучи, человеческими желаниями, подавленными бытом и разрухой окружающего одиночества.

В свое время он отсидел порядочный срок за убийство. История давняя, поэтому ему и повезло устроиться сторожем, под поручительство местной братвы. Он давно уже пережил и отмучился, найдя неустойчивый и задавленный компромисс со своей совестью. Только изредка, во снах, ему приходили видения от искореженной металлом трактора плоти, булькающих пузырьков выливающейся черной крови и желто-сиреневых внутренностей. Он забыл о человеке. Он простил его и себя. Его за то, что полез. Себя за то, что не сдержался и не выждал какие-то секунды. Горячая молодость не помогла ему и не уберегла от бездумной агрессии, и вот сейчас, спустя многие годы, он заливал потухшие черно-белые воспоминания, занюхивая свежей глушью и запахом мокрой собачатины, покачиваясь колеблющейся прощенной душой, двигающей непослушным от лекарства забвения телом.

– Помочь, командир?

Ссутулившееся над третьим черным мусорным мешком тело вздрогнуло. Собаки повернули носы на окрик, и приветственно махнули пару раз знакомому члену стаи. Молодой человек выпрямился и посмотрел бледным лицом на сторожа.

Возникла немая пауза.

– Да вот… Пакую мусор…

– Ну ясно… Помочь?

– Нет, спасибо…

Он отпихнул ногой очередную собачью морду от пакета, и, подумав, добавил:

– А вообще-то… да.. конечно.. я сейчас.

В окружении пары рыже-грязных дворняг он вернулся из дома, держа в руке 0.7 прозрачного лекарства от совести.

Сторож бережно принял ценный груз, положил в карман телогрейки, проверил, что не вывалится, расположив по диагонали, надавил поглубже. Глаза блеснули.

– Ну что же, в таком случае, можно и в лес снести, что зря машинку-то марать? Поди, багажник-то с тряпичной отделкой, без резинового коврика, а?.. Еще протечет ненароком… Слышь?

– Да… Да…

Бледный молодой человек опустил плечи, и, казалось, уже теряет остатки самообладания. Свежая царапина на лице выделялась черным следом, подчеркивая контраст.

– Ну ничего, поможем.. Что ж не помочь-то… а?

– Да… Ты, главное, подальше, подальше отнеси…

– Ясное дело, схороним – не найдут, – пообещал, предвкушая горячую разминку после первой, взбодрившийся сторож.

Пока один оттаскивал и грузил на прикаченную от сторожки тачку черные тяжелые пакеты, другой вернулся в дом, и пару раз сходил туда-сюда, вынося и выплескивая ведра с водой по краям участка. Собаки радостно суетились, бегали туда сюда, и принюхиваясь, даже иногда слизывали языком по земле, там, где начинал подниматься легкий пар.

Дорога в лес уходила от дальнего, неасфальтированного въезда на дачную территорию. Ей редко пользовались летом, чтобы вдоль нее уходить с пустыми и возвращаться с неполными корзинками грибов. И никогда не пользовались в другое время. Она плутала через коренья, непроходимые лужи, то приближаясь к колхозным заброшенным полям, то уходя в лес, теряясь в кустарнике, и снова показываясь старой заросшей колеей. В свое время, по ней можно было выехать на сельскую дорогу, но сейчас, при грунтовом, выложенном бетонными плитами и местами заасфальтированном съезде с шоссе до кооператива, ей не пользовались даже летние велосипедисты, предпочитая более солнечные, удобные и живописные маршруты.

Сторож тащился вдоль старой колеи, попав одним колесом посередине, а другим – с краю дороги, пропустив под днищем тачки левую продольную канаву, достигавшую в глубину до полуметра. Кусты царапали и цеплялись за край телеги, со свистом проскальзывая по глянцевому материалу груза.

Настроение с каждым шагом улучшалось после принятой соточки, хотя двигать ногами было все ленивей и тяжелей.

Ему уже казалось, что до заветной ямы можно и не дойти, просто свернуть поглубже в лес, и перевернуть телегу, присыпав мусор листвой, а потом, ближе к маю, когда земля оттает и станет помягче, прикопать аккуратненько. А может, и не придется, влажная, местами заболоченная земля сама все скроет так, что и не найдешь. Так и решив, согласившись самим собой, оправдав и поблагодарив себя за экономию энергии и остроту смекалки, он подъехал до части канавы, где перепад был минимальным, и подтолкнул правую ручку, прижавшись к ней животом, чтобы направить колеса влево, и вдруг остановился, увидев за кустарником что-то серебристое, ярко выделявшееся чистым кузовом на фоне серо-черно-зеленого леса.

Он подтолкнул тачку подальше от дороги, захрустев кустарником и небольшими ростками молодых деревьев, протащил ее вглубь и вернулся на дорогу.

Посреди леса стоял большой дорогой автомобиль. Серебристо-блестящий. С коричневыми от глины колесами и со следами недавней пробуксовки на крыльях и дверях. Вокруг было тихо. Какого черта и кому взбрело в голову забираться и оставлять машину в холодном безлюдном лесу, сторожа не волновало, но это мешало его планам на спокойствие, и он решил потихоньку, не привлекая внимания, осмотреться.

Зайдя со стороны, он аккуратно выглянул из-за дерева, приглядываясь к машине и, заодно, по сторонам.

На пассажирском сиденье неподвижно сидела женщина. Ее лица и возраста не было видно из-за тонировки. Судя по закрытым глазам, она спит. Двигатель выключен. Фары не горят. Музыка не слышна. Значит, действительно спит. Водителя нет. То есть отошел по делам. Значит, может скоро вернуться, и заметить его, начав задавать вопросы или просто наезжать не по делу. Уж лучше уйти, пока не поздно. Вот не было печали, а что если он где-то здесь, и следит за ним, так же незаметно, как он сейчас наблюдает за его машиной. Машина большая, дорогая, по номерам, городская, ясное дело, люди непростые. Что они забыли тут в лесу, совершенно неясно. Если бы бандиты собрались что-то сделать с девушкой, ее в машине не оставили бы одну. Если что-то делают с кем-то (не дай-то бог в нашей округе), то, опять же, вряд ли бы стали с собой тащить девчонку, – лишние свидетели в таких делах ни к чему.

Он медленно стал пятиться, стараясь не хрустеть ветками, и озираясь по сторонам в поисках владельца машины.

В этот момент у него было два желания. Чтобы его не нашли с грузом на тачке. Надо быстрее избавиться, – тачка все-таки необходима в хозяйстве. Второе, – чтобы быстрее вернуться в сторожку и принять еще, а еще лучше и еще, чтобы к обеду окончательно погрузиться.

Он старался идти параллельно дороге, не выходя на нее, чтобы быть менее заметным, продираясь и процарапываясь сквозь голые черные мокрые ветки опавших деревьев, цепляясь курткой за колючие лапы елок, обходя и перешагивая низкую поросль. В сильном стремлении второго желания, он решил забить на первое, и не подходить к тачке, от греха и от свидетелей. Потом.

Ключ от шлагбаума меняли в начале осени. Поэтому не у всех дачников была возможность проезда. Уже не первый раз они в бешенстве, заждавшись его, гуляющего по делам, крыли по чем свет, рассказывая, как он достал, как он не прав, и что ему нужно делать. Особо нетерпеливые просто бросали машину у въезда, а потом, когда он находил их на участке или таскающими до участка сумки и пакеты, молча перегоняли, израсходовав всю злобу на него по пути туда и обратно.

Сейчас была похожая ситуация, только наоборот. Парень, приехавший вчера с истеричной девахой, и наградивший его утром свежим лекарством за транспортировку мусора без лишних вопросов, выйдя из машины, не заглушив ее (подъехал недавно), нервно курил, похаживая вдоль капота туда-сюда, подняв плечи, очевидно, начиная мерзнуть. Девушки в машине не было. Странно. Вряд ли она осталась. В это время как-то прохладно, безлюдно и без удобств, городские так не делают.

Выветривающийся с усиливающимся перегаром хмель ударил новой волной по вискам, заурчав в районе желудка ржавыми шестеренками. О-па! Так это что, или точнее кого я мог сегодня вывозить? Это что, точнее, кто, или нет, все же что там в лесу на моей (!!!) тачке?! А что это собаки так вынюхивали по участку??? Колени задрожали и старый, не вылеченный много лет психоз проявился в отказе держаться стоя.

Так он и замер, оперевшись на покосившийся забор и потея под вязаной грязной шапочкой, добавляя в нее свежий запах пота, усиливая старый спертый аромат, смотрел на молодого с сигаретой. А тот молча, с дрожащей рукой, на него. Казалось, оба поняли друг друга в этот момент, и у обоих сложилась мозаика, которую каждый из них представлял по-своему и отдельными, своими фрагментами.

– Я уезжаю. Откройте, – наконец молодой нарушил звенящую тишину.

Сторож похлопал себя по карманам. Ключ был в домике на столе у электроплитки или на гвоздике у двери.

– Сейчас принесу, открою.

Щелкнув пальцами, парень стрельнул бычком в кучу песка, и сел в машину.

Стараясь не смотреть на водителя, сторож прошел мимо.

Через пару минут он неспешно вернулся, отпер замок, слегка приподняв трубу шлагбаума, так, чтобы машина притормозила около.

Приоткрылось водительское стекло.

– А что же, ваша девушка, тут останется? – тихо, преодолевая сильную нервную дрожь, решился спросить в вечной борьбе за чистую совесть и ясность, сторож.

– Дед. Слушай…

Они смотрели друг на друга в тишине работающего двигателя.

– Девушка ушла. Мы поругались, и она ушла. Понял? Мне надо в город. Ждать не могу. Когда остынет и вернется, гхм.. если вернется… Сама, короче пусть добирается, деньги есть, телефон есть, не пропадет. Если что, ты поможешь.

Он еще подумал.

– Думаю, утренней благодарности тебе хватит. Приеду в следующий раз, еще привезу. Отдыхай.

Шлагбаум поднялся.

Водительское стекло поднялось.

Включилась передача, и машина начала движение.

– Эй, милок!

Сторож, схвативший правильную мысль, поднял руку перед лобовым стеклом, показывая просьбу остановиться.

Водитель нажал на тормоз и немного опустил окно.

– А это… Если кто спросит…? Хм… Ну, сам понимаешь… Про мусор-то. А?

Молодой человек заметно побелел. Посмотрел на дорогу перед собой. Потом на руль. Потом на руки, лежащие на руле. Перевел взгляд в приоткрытую щель, через которую заметными колебаниями волн выходил горячий воздух, долетая до напряженного лица, склоняющегося перед дверью.

– Спасибо, что помогли мне вывезти мусор. А если, то есть, а когда, – он сделал ударение на этом когда, – а когда девушка вернется, если будет меня искать, так ей и скажите, уехал, пусть сама добирается. Все. Счастливо!

Он нажал на газ, и машина зашуршала, прокручивая холодный гравий под колесами.

Из окна вылетела и покатилась в траву маленькая детская игрушка.

Сторож разглядел ее, подобрал и принес домой, поставив на подоконник.

– Ну что, дед, ты опять не понял?

Сторож, с кружащейся от алкоголя головой, не соображающий и не отделяющий сон от реальности, одновременно испытывал боль в голове и глазах, тупую и пульсирующую, сильную боль в животе от чего-то резкого и сильного, возможно, удара, и от нехватки воздуха, глотая как рыба ртом, корчась на дощатом полу своей сторожки.

Это было очень похоже на сон. Такие сны обычно приходили под утро, особенно после употребления спирта на ужин или вместо ужина. Яркие, фантастичные, с красным и разноцветным. С полетами и головокружениями. Только без боли.

Поэтому это было похоже на реальность. Только что случилось, так и неясно, ведь он не мог сам свалиться на пол, да еще и животом.

Еще один сильный, твердый и резкий удар пришелся туда же. Старик заползал по кругу, двигая ногами, вращаясь на боку, выпучив глаза, судорожно хватая воздух, который никак не мог пройти дальше рта внутрь.

– Да оставь ты его на минуту. Видишь, ему надо оклематься, вообще походу ничего не соображает.

Кто-то ногой толкнул пустую блестящую бутылку 0.7, и она проскользила перед глазами старика по доскам, покачиваясь и кружась. Чей-то большой тяжелый, возможно, металлизированный, ботинок, наступил на бутылку, остановив движение.

Глаза закрылись, и постепенно начало возвращаться дыхание.

Через пару минут, превозмогая боль от тяжелого возвращения их сонного хмеля в мучительное сознание, он получил еще, не так больно, скорее для ускорения, и увидел перед собой двух здоровых парней и вчерашнюю девицу. И сегодняшнюю. То есть их была одно. Их была одна. Она была одна. Да. Мозаика, собранная у шлагбаума, и рассыпавшаяся во время ползания по полу, снова начала собираться в новую картину.

Девушка, приехавшая вчера, и девушка в джипе в лесу, – это она. Та, которая сейчас стоит перед ним и смотрит на своих друзей-знакомых-телохранителей-братьев-неважно. Главное, что она – живая. ЖИВАЯ!!!

Значит, мусор в пакетах, – это просто мусор в пакетах. Значит, все не так, и все по-другому. Думать было тяжело, но от радости это получалось. Облегчение от откровения увиденной мозаики не сняло боль, но камень с души упал точно.

Итак. Кто эти люди, и что им нужно.

– Смотри, кажись он очухался. Дед! Ты с нами?

– Да…

– Ты соображаешь?

– Есть немного.

– Ты бы не шутил тут, а то мы еще поможем, усек?

– Усек.

– Короче, дед. У нас к тебе два вопроса. Мы их зададим. Ты ответишь. И мы уйдем. Понял?

– Да, понял… – спорить было бессмысленно. Соглашаться в данной ситуации было разумно и наименее болезненно. – Только я хотел сказать… Передать.. Ваш парень, – он повернулся к девушке, неуверенно подбирая слова, – то есть, тот, с кем вы вчера приехали, уж не знаю, кто он вам, да и…

Он закашлялся, сплюнув кровью.

– ..да и не мое это дело. Но он просил передать, как вы придете, что он уехал… В город.

– Ясно дед, вот ты и прояснил нам по первому вопросу. Молодец. Продолжай в том же духе, и все будет путем, лады?

– Лады, – тихо продолжал соглашаться сторож.

Внезапно девушка, выйдя из оцепенения неожиданного шока от услышанного, начала орать, поливая матом и проклятьями упомянутого тут же и отсутствующего компаньона. Ее быстро и коротко попросили заткнуться, и одной потенциальной болью от женских визгов стало меньше.

– Короче, второй вопрос, – здоровяк, осадивший девушку, повернулся, – Вчера сюда приехал вечером наш друг. Где он?

– Я никого не видел…

Паниковать было нечего, сторож сказал правду, но почему-то задрожали руки, и забегали глаза.

– Ответ неверный. Еще раз соврешь, мы тебе поможем…

– Я реально правду говорю. Вот сто процентов. За вчера я видел только двоих: ее, – он кивнул на девушку, чем, похоже ее кровно обидел, – и ее…, – он попытался подобрать нужные слова, чтобы не обидеть еще больше, – и с кем она приехала… Всё. Здесь больше никого не было.

Перед глазами отчетливо всплыл большой серебристый внедорожник с пустующим водительским сиденьем.

И тут девица сорвалась. Она, верно, копила злобу, начинала тяжело дышать и сильно сопеть, и вдруг завизжала:

– Я звонила ему вчера!!! Я просила его приехать, чтобы он разобрался с этим уродом, – она мотнула головой в сторону шлагбаума. – Он приехал, и сказал, что разберется, но сначала отвел меня в машину по этому гребаному темному лесу. Он сказал, что вернется, и дождется, когда тот выйдет из бани, и они.. поговорят… пообщаются… короче, он объяснит, как со мной нужно себя правильно вести.

Ее голос то визжал, то ходил волнами, она захлебывалась от желания быстрее сказать, начинала плевать слюной, потом пустила слезы, перевела дыхание и снова продолжила.

– Я клянусь вам! Я замерзла сидеть в этой гребаной машине, у меня сводит спину от ночевки полусидя!! Я прослушала все радио на свете и все его диски с это идиотской музыкой!!! Но он так и не вернулся.

Она снова закашлялась, подавившись воздухом, сделала паузу, сглотнула, увидела на подоконнике игрушку, и снова, еще яростнее, начала орать, узнав пингвинчика из шоколадного сюрприза, переходя на бессвязный бред и фантастические цепочки вымышленных версий.

Сторож ненавидел женщин. А таких в сто раз больше. Они доставали его до невозможности, когда приезжали в сезон, пользуясь своим истеричным визгливым мерзким характером и ссылаясь на силу и авторитетность мужа, которого непременно приведут, если сторож будет делать что-то не так, как им нужно.

Как ни пытался он уйти от реальности, она настигала его воплями на повышенных тонах, разрывая в мозгу струнку за стрункой.

Картина сложилась.

Ее друг-брат-кто-он-там-ей лежал расфасованный по черным пакетам, разлитый по земле и растасканный собаками, и его скоро найдут.

Возможно, это слишком.

Но если бы у меня была такая баба, я бы и не так поступил с ней и с любым ее защитником, братом или родственником.

Струны в мозгу продолжали рваться. И это было гораздо мучительней, чем осознание соучастия, купленного за 0.7, которой уже нет на свете. И гораздо-гораздо мучительней, чем понимание, что скоро все станет понятно.

А самое главное, что это

Конец.

P.S. Собакам так ничего не досталось. И они разбежались, вернувшись к привычным хлебным помойкам, которые так оскудели с приходом осени и, тем более, сейчас, зимой, с непонятным уходом сторожа.