Текст книги "Прощай, детка, прощай"

Пул кивнул:

– Сломанная машина в переулке. Было в ней что-нибудь запоминающееся?

Хелен покачала головой:

– Просто груда ржавого железа. Стояла на подпорках. Ни колес, ничего.

– Понятно, подпорки, – сказал Пул. – Больше ничего?

Хелен уже начала отрицательно покачивать головой, но вдруг замерла и захихикала.

– О чем смеемся? – спросил Пул.

– А?

– Что вас рассмешило, мисс Маккриди?

– Гарфилд.

– Джеймс Эй? Наш двадцатый президент?

– А? – Хелен выпучила глаза. – Нет. Тот кот.

Мы все посмотрели на нее в недоумении.

– Тот кот! – Она вытянула руки. – Из комиксов.

– Гм, – произнес я.

– Помните, все прилепляли этих Гарфилдов на окна в машинах? Ну. В той машине тоже был. Вот так я поняла, что он висит там типа вечно. Ну, сами подумайте, кто в наше время прилепляет Гарфилдов к стеклам?

– И в самом деле, – зло сплюнул Пул.

10

По прибытии в Новый Свет Уинтроп и другие первопоселенцы обосновались на клочке земли площадью примерно полтора квадратных километра, большая часть которого была на холме. Холм назвали именем родного английского города – Бостоном. Первая же зима оказалась суровой, и тогда выяснилось, что вода здесь почему-то солоноватая, поэтому поселенцы переправились через пролив, забрав с собой название «Бостон» и оставив на некоторое время то, что в дальнейшем станет Чарлстауном, без имени и назначения.

С тех пор Чарлстаун тесно связан с историей освоения Северной Америки. Основали его ирландцы, здесь прожило десять поколений рыбаков, купцов, ведших морскую торговлю, и портовых рабочих, поэтому горожане печально известны своей немногословностью и нежеланием общаться с полицией, вследствие чего частота убийств здесь хоть и невелика, но процент нераскрытых – самый высокий в стране. Эта неразговорчивость проявляется и в повседневной жизни. Спросите местного жителя, как пройти на такую-то улицу, и он прищурится.

– Какого хрена ты тут толчешься, если дороги не знаешь?! – так мог бы он вежливо ответить и показать, уж если вы ему действительно понравитесь, сложенный кулак с выставленным средним пальцем.

Заблудиться и заплутать в Чарлстауне легко. Таблички с названиями постоянно куда-то исчезают, здания вдоль улиц местами так теснятся друг к другу, что можно легко пропустить переулок, ведущий к домам, которые стоят за ними в глубине. Улочки, ведущие по склону холма, часто заканчиваются тупиками, заставляют водителя разворачивать назад.

Кварталы Чарлстауна меняют характер с поразительной быстротой. В зависимости от направления движения жилой район Мишавам может смениться вполне пристойными, с точки зрения среднего класса, кирпичными домами, подковой окружающими Эдвардс-Парк. Улицы здесь проходят через великолепие колониальных городских зданий из красного кирпича с белой отделкой, обступающих площадь Памятника, и без всякого предостережения или уважения к истории переходят в темно-серый район Банкер-Хилл, один из беднейших белых жилых кварталов по эту сторону от Западной Виргинии.

Повсюду разбросаны исторические здания – из кирпича и известкового раствора или обшитые чем-то вроде дранки в колониальном вкусе. На вымощенных булыжником улицах попадаются дореволюционные бары и места проживания моряков уже после Версальского договора – подобное редко встретишь в других американских городах.

Но тут по-прежнему хрен проедешь. Собственно, последний час этим мы и занимались, следуя за «таурусом» Пула и Бруссарда с Хелен, сидевшей на заднем сиденье, поднимались в гору, спускались, огибали, пытались пересечь Чарлстаун. Изъездили весь холм, петляли по задворкам обоих жилых районов, дергались бампер к бамперу по анклавам яппи в гору мимо Памятника на Банкер-Хилл и вниз по склону к началу Уоррен-стрит. Колесили и у доков, проезжали мимо и старых «железнобоких», и военно-морской базы, и мрачных складов, и крытых ангаров, где раньше ремонтировали танкеры, а ныне перестроили в дорогостоящие жилые помещения, со скрежетом преодолевали ухабы дорог у самого океана вокруг выгоревших помещений давно забытого рыбоводческого хозяйства, где не один умник последний раз видел Таинственную реку, лунную дорожку на воде, когда пуля, начав движение с казенной части ствола, вломилась ему в череп.

Мы ехали по Мейн-стрит и Резерфорд-авеню, поднимались до Хай-стрит и спускались по Банкер-Хилл-авеню и за Медфорд-стрит, обследовали каждую улочку между ними, останавливались у каждого переулочка, вдруг попадавшегося нам на глаза. Искали машину на подпорках. Искали двести косых. Искали Гарфилда.

– Рано или поздно, – сказала Энджи, – у нас просто бензин кончится.

– Или терпение, – добавил я, увидев, как Хелен указывает на что-то в окно «тауруса».

Я снова затормозил, перед нами остановился «таурус», Бруссард и Хелен вышли, подошли к углу и заглянули в переулок. Он что-то спросил, она отрицательно мотнула головой, они вернулись к машине, я снял ногу с педали тормоза.

– Почему мы снова ищем деньги? – спросила Энджи, когда мы стали спускаться по другому склону холма и капот нашей «краун-виктории» смотрел строго в сторону его подножия, а педаль тормоза прыгала у меня под ногой и слышался характерный визг.

Я пожал плечами:

– Может, потому, что это самая верная зацепка за последнее время, а кроме того, вероятно, Бруссард и Пул теперь считают, что ребенка похитили в связи с наркотиками.

– Так где же требование выкупа? Почему Крис Маллен, Сыр Оламон или кто-нибудь из их шайки не дал о себе знать Хелен?

– Может, ждут, пока она сама сообразит?

– Не слишком ли многого они ждут от такой ДУРЫ?

– Крис и Сыр ведь и сами не семи пядей во лбу.

– Верно, но…

Мы снова остановились, на этот раз Хелен, размахивая руками и указывая на контейнер для строительного мусора, вышла из машины раньше Бруссарда. На другой стороне улицы шла стройка, но рабочих мы не видели, хотя они должны были быть где-то рядом – фасад здания был в лесах.

Я поставил машину на ручной тормоз, вышел и почти сразу же понял причину возбуждения Хелен. Контейнер, метра полтора на метр двадцать, загораживал собой переулок. В нем на подпорках стоял «гран-торино» конца семидесятых годов, сквозь грязное стекло заднего окна лыбился прикрепленный присосками жирный оранжевый кот с растопыренными лапами.

Поставить здесь машины значило бы загородить проезд по переулку, поэтому пришлось еще покружиться в поисках парковки ближе к вершине холма на Бартлет-стрит. Затем впятером вернулись обратно. За это время на лесах появились строители – с прохладительными напитками и литровками «Горной росы». Увидев Хелен и Энджи, они заулюлюкали им вслед.

У поворота Пул преградил дорогу работягам, один резко отвернулся.

– О, Фред Гриффин, – обрадовался Пул. – По-прежнему верен амфетаминам?

Фред Гриффин помотал головой.

– Извинись, – с угрозой произнес нараспев Пул и свернул в переулок.

Фред откашлялся:

– Прошу прощения, дамы.

Хелен показала ему средний палец, и бригада понятливо захохотала.

Энджи подтолкнула меня локтем, и мы немного отстали от остальных.

– По-моему, Пула что-то беспокоит, несмотря на эту его фирменную улыбочку?

– Я бы, – сказал я, – с ним связываться не стал. Но я – слабак.

– Это наша тайна, милый. – Она и шлепнула меня пониже пояса, вызвав новый взрыв гогота на лесах.

«Гран-торино» стоял тут на подпорках довольно давно, в этом Хелен не ошиблась. На шлакоблоках, подложенных вместо колес, виднелись чешуи ржавчины и желтовато-бежевые пятна. На стеклах собралось столько пыли, что непонятно, как нам удалось разглядеть Гарфилда. Приборную панель закрывала газета с заголовком статьи о поездке принцессы Дианы с мирной миссией в Боснию.

Переулок был вымощен булыжником, который местами потрескался, местами раскрошился, обнажив под собой серую землю. Под затянутым паутиной газовым счетчиком стояли два переполненных мусором пластиковых бака. Расстояние между расположенными напротив друг друга «трехпалубными» домами было так мало, что оставалось загадкой, как между ними втиснули «гран-торино».

В конце переулка метрах в десяти от угла располагался одноэтажный дом, похожий на коробку и построенный, судя по незатейливости архитектуры, в середине прошлого века. Это могла бы быть сторожка бригадира стройки или небольшая радиостанция, во всяком случае, сооружение не уцелело бы среди домов с более притязательной архитектурой, но даже и здесь оно смотрелось как бельмо на глазу. Ступенек не было, покосившаяся дверь закрывала проем, начинавшийся в двух сантиметрах от фундамента. Стены были закрыты черным рубероидом, будто кто-то когда-то хотел отделать их алюминиевым сайдингом, но уехал, не дождавшись доставки материала.

– Имена жильцов помните? – Пул расстегнул ремешок на кобуре.

– Не помню, – сказала Хелен.

– Почему я не удивлен? – Бруссард разглядывал выходившие в переулок окна, закрытые запыленными пластиковыми жалюзи, опущенными до самых подоконников. – Так, говорите, их тут двое?

– Ага. Мужчина и его подружка. – Хелен посмотрела наверх и по сторонам на «трехпалубные» дома. Мы находились в тени одного из них.

У нас за спиной с шумом распахнулось окно. Хелен испуганно ойкнула.

Из окна второго этажа, высунув голову, на нас смотрела пожилая женщина. В руках она держала деревянную ложку, с которой сорвалась длинная плоская макаронина лингвини и упала на землю.

– Вы насчет животных?

– Мадам? – покосился Пул.

– Общество защиты животных, – сказала женщина, махнув ложкой, – вы оттуда?

– Все пятеро? – с непонятной интонацией произнесла Энджи.

– Я звонила, – сказала женщина. – Звонила вам.

– По какому поводу? – удивился я.

– По поводу этих чертовых кошек хитрожопых. У меня внук Джеффри воет в одно ухо, муж сволочится в другое. У меня что, еще третье есть, этих чертовых кошек слушать?

– Нет, мадам, – сказал Пул. – Третьего уха я у вас не вижу.

Бруссард кашлянул.

– Мы отсюда только вас видим, мадам, и то спереди.

Энджи прыснула в кулак, Пул хрюкнул и уставился на свои ботинки.

– Вы копы. Сразу видно, – сказала женщина.

– Что нас выдало? – спросил Бруссард.

– Недостаток уважения к рабочему человеку. – Женщина с такой силой захлопнула окно, что стекла зазвенели.

– Отсюда мы вас только спереди видим, – усмехнулся Пул.

– Понравилось? – Бруссард повернулся к двери домика и постучал.

Я посмотрел на переполненные мусорные баки у газового счетчика и с десяток жестянок из-под кошачьего корма.

Бруссард постучал снова.

– Уважаю рабочих людей, – сказал он, не обращаясь ни к кому в частности.

– Я тоже, большей частью, – согласился Пул.

Я посмотрел на Хелен. И что Пул с Бруссардом не оставили ее в машине?

Бруссард постучал в третий раз, за дверью послышался кошачий крик.

Бруссард сделал шаг назад.

– Мисс Маккриди.

– Я тут.

Он указал на дверь:

– Вы не будете так любезны повернуть ручку?

Хелен туповато посмотрела на него, но сделала, как ее просили, и дверь открылась внутрь.

Бруссард улыбнулся.

– А теперь не переступите ли через порог?

Хелен снова послушалась.

– Отлично, – сказал Пул. – Видите что-нибудь?

Она обернулась к нам.

– Тут темно. Запах, однако, странный.

Бруссард, записывая в блокнот, продиктовал сам себе:

– По словам гражданки, в помещении необычный запах. – Он надел колпачок на ручку. – Так. Можете выйти к нам, мисс Маккриди.

Мы с Энджи переглянулись и покачали головами. Сразу видно: Пул и Бруссард – опытные полицейские. Хелен открыла дверь и вошла первой, что позволило обойтись без ордера. «Необычный запах» – вполне подходящий предлог для появления полиции, а после того, как Хелен открыла дверь, войти на законных основаниях мог почти кто угодно.

Хелен вышла на булыжную мостовую и посмотрела на окно, из которого женщина жаловалась на кошек.

Одна из них, рыжая, полосатая, невероятно худая, с проступающими ребрами метнулась мимо Бруссарда, повернула за мной, взмыла в воздух, приземлилась на мусорном баке и пропала в консервных банках.

– Кошачьи следы. Это запекшаяся кровь.

– У, мерзость, – сказала Хелен.

– Вы, – Бруссард указал на нее, – оставайтесь здесь. Не двигайтесь, пока не позовем.

Хелен порылась в карманах в поисках сигарет.

– Мне два раза повторять не надо.

Пул, оставаясь на мостовой, потянул носом воздух из дверного проема, обернулся к Бруссарду и, нахмурившись, кивнул.

Мы с Энджи подошли и стали рядом с ними.

– Копченая сельдь, – сказал Бруссард, – у кого-нибудь есть с собой одеколон или духи?

Мы с Энджи покачали головами. Пул достал из кармана флакончик «Арамиса». Я и не знал, что его еще производят.

– «Арамис»? – спросил я. – Его вроде перестали выпускать, нет?

Пул несколько раз поднял и опустил брови.

– И «Олд Спайс», к сожалению, тоже.

Он передал нам флакон, и каждый, не скупясь, помазал себе под носом. Энджи смочила и носовой платок. Хоть одеколон, казалось, обжигал ноздри, все же так было лучше, чем чувствовать запах, стоявший в доме.

«Копченой сельдью» некоторые полицейские, санитары и врачи называют трупы, успевшие некоторое время полежать в тепле. От образующихся газов тела, в которых кислоты могут безудержно течь, куда им вздумается, вздуваются, как воздушные шары, и происходит еще много всего, что не способствует хорошему аппетиту.

Войдя, мы оказались в прихожей шириной с мою машину. Зимние сапоги с выкристаллизовавшейся солью стояли рядом со стопкой февральских газет, лопатой с растрескавшимся древком, ржавой хибачи[14]14
  Хибачи – традиционный японский гриль. Здесь – небольшая кухонная плита на древесном угле.


[Закрыть] и мешком с пустыми алюминиевыми банками из-под пива. Тонкий зеленый половик в нескольких местах был разорван, на ткани засохли кровавые отпечатки кошачьих лап.

Из прихожей мы попали в гостиную, освещенную светом с улицы и серебристым мерцанием еле слышного телевизора. В доме было темно, но серый свет все же проникал сквозь жалюзи, наполняя комнаты оловянным туманом, который, впрочем, не слишком скрадывал убожество обстановки. Половики были все драные, разных цветов и рисунков, заплатанные в соответствии с эстетическими вкусами наркоманов-хозяев. Стыки обрезанных и сшитых между собой частей местами выгибались, образуя подобие горных хребтов. Стены были обшиты светлой фанерой, на потолках чешуйками отставала белая краска. У стены стоял диван с рваным футоном[15]15
  Футон – японский хлопчатобумажный матрас.


[Закрыть], и, когда глаза привыкли к тусклому серому свету, я увидел несколько пар глаз, смотревших на нас из его разорванной ткани.

Из футона доносилось тихое электрическое гудение, будто цикады стрекотали возле генератора. Образуя ломаную линию, в нем двигались несколько пар глаз.

И тут они на нас бросились.

По крайней мере, так нам показалось сначала. Исходу из футона предшествовал хор в десять глоток, и кошки – сиамские, полосатые, пятнистые – выбрались, извиваясь и цепляясь когтями за что попало, из дивана, перемахнули через кофейный столик на сшитый из частей половик, пронеслись между нашими ногами, не сумев вовремя остановиться, под острым углом врезались в плинтус и выскочили за дверь.

– Матерь божья! – воскликнул Пул и запрыгал на одной ноге.

Мы с Энджи прижались к обшарпанной стене. Клок густой шерсти соскользнул у меня с ботинка. Бруссард дернулся вправо, влево и отряхнул полы пиджака.

Мы, однако, кошек нисколько не интересовали. Они стремились к солнечному свету.

Снаружи донесся визг Хелен, по-видимому, животные выскочили в переулок.

– Срань господня! Помогите!

– А что я вам говорила?! – послышался визгливый голос, который, как я решил, принадлежал женщине средних лет. – Напасть. Господь наслал напасть на город Чарлстаун!

В доме стало вдруг так тихо, что я услышал доносившееся из кухни тиканье часов.

– Кошки, – сказал Пул с нескрываемым отвращением и отер лоб носовым платком.

Бруссард, согнувшись, рассмотрел отвороты брюк и стряхнул клочок кошачьей шерсти с ботинка.

– Кошки умные, – сказала Энджи, отходя от стены, – не то что собаки.

– Зато собака газету принести может, – возразил я.

– И диваны не потрошат, – добавил Бруссард.

– Собаки, когда голодные, не едят трупы своих хозяев, – сказал Пул. – А кошки едят.

– Уф, – выдавила из себя Энджи. – Не может быть. Правда, что ли?

Мы медленно прошли на кухню.

Оказавшись там, я остановился перевести дыхание и вдохнуть одеколон с верхней губы.

– Черт! – Энджи уткнулась в носовой платок.

К стулу был привязан голый мужчина. Рядом с ним, прижав подбородок к груди, стояла на коленях женщина, бретельки белого в черных пятнах засохшей крови неглиже свисали до локтей, руки за спиной у запястий и ноги у лодыжек были связаны между собой. Оба тела раздулись и побелели до оттенка вулканического пепла.

Мужчину убили выстрелом, который разнес ему грудину и верхнюю часть грудной клетки. Судя по размеру дыры, стреляли в упор из дробовика. И к сожалению, Пул оказался прав относительно пищевого поведения и сомнительной преданности кошачьих своим хозяевам. Но помимо повреждений, нанесенных выстрелом, временем и кошками, верхняя часть грудной клетки выглядела так, будто ее вскрыли хирургическими ножницами.

– Тут совсем не то, что должно быть, – сказала Энджи, не отводя глаз от зияющей дыры в груди трупа.

– Не хотелось бы огорчать вас, – сказал Пул, – но так выглядят человеческие легкие.

– Они должны тут быть, – сказала Энджи. – Меня сейчас вырвет.

Пул уперся шариковой ручкой в подбородок головы мужчины, приподнял ее и отступил на шаг.

– А, привет, Дэвид!

– Мартин? – спросил Бруссард и сделал шаг к трупу.

– Он самый. – Пул отпустил голову и прикоснулся к темным волосам. – Неважно выглядишь, Дэвид.

Бруссард обернулся к нам:

– Дэвид Мартин. Известен также как Малыш Дэвид.

Энджи кашлянула в платок.

– По-моему, никакой он не малыш.

– «Малыш» не имеет отношения к росту.

Энджи взглянула в промежность покойного.

– Ох!

– А это, наверное, у нас Кимми, – сказал Пул, переступил через лужу засохшей крови и подошел к трупу женщины.

Горло Кимми, как небольшой каньон, пересекал черный разрез. Подбородок и скулы были в черной засохшей крови, глаза смотрели вверх, как бы прося спасения, или помощи, или доказательства того, что хоть что-то, пусть что угодно, ожидало ее за пределами этой кухни.

На руках были широкие надрезы, также засохшие. На плечах и вдоль ключиц кожу покрывали ямки, в которых я узнал ожоги от сигарет.

– Ее пытали.

Бруссард кивнул:

– На глазах у дружка. «Скажи где, не то снова ее порежу». Что-то в таком духе. – Он покачал головой. – В общем, жаль. Для кокаинистки Кимми была вполне ничего женщина.

Пул сделал шаг назад.

– Кошки ее не тронули.

– Что? – переспросила Энджи.

Пул указал на Малыша Дэвида:

– Как видите, над Мартином попировали. А Кимми не тронули.

– Что вы хотите сказать? – спросил я.

Он пожал плечами:

– Любили они Кимми. А Малыша Дэвида не любили. Жаль, что убийцы не разделяли этих чувств.

Бруссард подошел ближе.

– Думаешь, Малыш Дэвид раскололся насчет товара?

Пул осторожно отпустил голову Кимми и цокнул языком.

– Жадный был ублюдок. – И оглянулся через плечо на нас. – Не то чтобы я плохо о покойниках, но… – Он пожал плечами.

– Малыш Дэвид со своей прежней подружкой года два-три назад вломились в аптеку, забрали демерол, дарвон, валиум и так далее. В общем, копы подъезжают, эти красавцы выскакивают через черный ход и спрыгивают с пожарной лестницы в переулок с высоты второго этажа. Девица повредила себе голеностоп. Малыш Дэвид забрал у нее товар и бросил в переулке.

Сначала Большой Дэвид. Теперь Малыш Дэвид. Пора перестать называть детей Дэвидами.

Я оглядел кухню. Плитка с пола была сорвана, кухонные полки пустовали. На полу валялись банки с консервами и пустые пакеты из-под картофельных хлопьев. Панели фалын-потолка громоздились на куче побелки возле кухонного стола. Газовая плита и холодильник были отодвинуты от стены, дверцы буфета раскрыты.

Убийцы основательно здесь все обыскали.

– Хочешь позвонить в полицию? – спросил Бруссард.

Пул пожал плечами.

– Может, сначала сами все тут осмотрим?

Пул достал из кармана несколько тонких перчаток, разделил их и раздал нам каждому по паре.

В спальне и ванной царил такой же разгром: все перевернуто вверх дном, вспорото, вывалено на пол. Впрочем, по сравнению с тем, что я видел в домах других наркоманов, тут было не многим хуже.

– Телевизор, – сказала Энджи.

Я выглянул из спальни, в это время Пул вышел из столовой, а Бруссард – из ванной.

– Никому не пришло в голову посмотреть в нем.

– Наверное, потому что он включен, – сказал Пул.

– И что?

– Сложно спрятать внутри двести тысяч баксов и ничего при этом не испортить, – сказал Бруссард. – Вам не кажется?

Энджи пожала плечами и посмотрела на экран, где Джерри Спрингер усмирял гостей в студии, и прибавила громкость.

Одна дама назвала другую шлюхой, а зрителя, ищущего развлечений, – грязной собакой.

Бруссард вздохнул:

– Поищу отвертку.

Джерри Спрингер понимающе оглядел зрителей. Те зашумели. То и дело повторялся писк, заглушавший нецензурное.

Сзади послышался голос Хелен:

– О, круто! Время Спрингера.

Бруссард нашел в ванной крошечную отвертку с красной резиновой рукояткой.

– Мисс Маккриди, – сказал он, – будьте добры подождать снаружи.

Хелен, не отводя глаз от экрана, села на краешек рваного футона.

– Там женщина ругается из-за кошек. Говорит, вызовет полицию, – сказала она.

– Вы ей сказали, что мы из полиции?

На экране разгоралась бабья драка. Хелен рассеянно улыбнулась.

– Сказала. Говорит, что все равно вызовет.

Бруссард махнул отверткой и кивнул Энджи. Телевизор выключили как раз на очередном долгом писке.

– Блин! – Хелен потянула носом воздух. – Да тут запашок.

– Одеколон нужен?

Она покачала головой:

– Да нет. У моего прежнего дружка в прицепе еще хуже воняло. Имел привычку грязные носки в мойке оставлять. Вот там был запах, я вам доложу.

Пул поднял голову, как бы собираясь что-то сказать, но посмотрел на Хелен, передумал и безнадежно выдохнул.

Бруссард отвинтил кожух на задней стенке телевизора, мы вместе сняли его и заглянули внутрь.

– Есть что-нибудь?

– Кабели, провода, встроенные динамики, мотор, кинескоп, – отчитался Бруссард.

Мы снова приложили кожух к телевизору.

– Пристрелите меня, – сказала Энджи, – сегодня это была не худшая идея.

– Ну что вы. – Пул выставил руки.

– Но и не лучшая, – сказал Бруссард, держа шуруп в зубах.

– Что? – не поняла Энджи.

Бруссард невнятно улыбнулся.

– Гм?

– Вы не могли бы включить? – попросила Хелен.

Пул посмотрел на нее, сощурился и покачал головой.

– Патрик.

– Да.

– Тут за домом дворик. Вы не отведете туда мисс Маккриди? Мы тут пока сами закончим.

– А передача? – сказала Хелен.

– А я вам скажу, что там запикали, – сказал я. – Шлюха. Грязная собака. Пи-ип.

– Бессмыслица получается.

– Ага, – покладисто согласился я.

У двери в кухню Пул сказал:

– Закройте глаза, мисс Маккриди.

– Что? – Хелен попятилась.

– Вам это видеть ни к чему.

Но остановить ее мы не успели, Хелен проворно заглянула Пулу через плечо. Он посторонился.

Хелен вошла в кухню и остановилась. Я думал, она закричит, грохнется в обморок или бросится обратно в гостиную.

– Они что, мертвые?

– Ага, – сказал я. – Очень.

Она пошла по кухне к черному ходу. Я взглянул на Пула. Он поднял бровь.

Проходя мимо Малыша Дэвида, Хелен остановилась и посмотрела на рану в груди.

– Прямо как в кино.

– В каком?

– Где пришельцы вылезают у людей из грудных клеток и истекают кислотой. Как оно называется?

– «Пришельцы», – подсказал я.

– Точно. Они у людей из грудных клеток выбирались. Но кино-то как называется?

Энджи сбегала в «Данкин Донатс» и через несколько минут присоединилась к нам с Хелен. Пул и Бруссард пошли по дому с блокнотами и камерами.

Двор был как двор. У меня в спальне встроенный шкаф больше. Малыш Дэвид и Кимми вынесли сюда ржавый железный столик и стулья, мы сидели и слушали жизнь. День, приближаясь к вечеру, истекал кровью, становилось свежо, матери звали домой детей, рабочие на стройке по другую сторону дома бурили перфораторами кладку, где-то неподалеку играли в уифл-болл.

Хелен через трубочку потягивала кока-колу.

– Очень их жалко. Такие приятные люди.

Я отхлебнул кофе.

– Сколько раз вы с ними встречались?

– Вот только тогда, один раз.

– Не припомните ли чего-нибудь особенного в тот вечер?

Хелен задумчиво залипла в трубочку.

– Все эти кошки. Они были типа везде. Одна Аманде руку оцарапала, зараза. – Она улыбнулась нам в глаза. – То есть кошка зараза, конечно.

– Так Аманда была в доме с вами?

– Наверное. – Хелен пожала плечами. – Конечно.

– Я ведь почему спрашиваю, раньше вы говорили, что могли оставить ее в машине.

Хелен снова пожала плечами, и мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы обеими руками не опустить ей плечи на место.

– Да? Знаете, вспомнила, что кошка ее оцарапала, а до тех пор сомневалась. Нет, Аманда была в доме.

– Что-нибудь еще помните? – Энджи забарабанила пальцами по столу.

– Она была такая милая.

– Кто? Кимми?

Хелен указала на меня пальцем и улыбнулась.

– Да. Это ее так звали, Кимми. Она была крута! Увела нас с Амандой к себе в спальню, показывала свои фотографии в Диснейленде. Аманда прям совсем обалдела. По дороге домой только и ныла: «Мам, а мы поедем смотреть Микки и Минни?», «А мы поедем в Диснейленд?». – Хелен фыркнула. – Дети. Как будто у меня на это есть деньги.

– В этот дом вы входили с двумя сотнями тысяч долларов.

– Но это для сделки Рея. Сама бы я такое не провернула. Я же не Сыр Оламон. Рей сказал, что в нужный момент подключится. Он меня никогда не обманывал, поэтому я считала это его сделкой. А если Сыр узнает, то и проблемы будут тоже у Рея. – И она снова пожала плечами.

– Мы с Сыром старые знакомые, – сказал я.

– Да?

Я кивнул.

– И с Крисом Малленом тоже. Все вместе играли в Малыша Рута[16]16
  Рут (Малыш) Джордж Герман – легендарный бейсболист-рекордсмен.


[Закрыть], вместе торчали на углу и так далее.

Хелен удивленно подняла брови:

– Правда, что ль?

Я поднял руку:

– Богом клянусь. И Сыром. Хелен, вы хоть представляете, что он сделает, если поймет, что его обули?

Она взялась было за стаканчик с содовой, но поставила его на прежнее место.

– Слушайте, я же вам уже сказала, это все Рей. Я ничего не делала, только пошла в номер мотеля с…

– Сыру – а нам тогда было лет по пятнадцать, совсем дети, – как-то раз показалось, что его подружка загляделась на другого. Так он разбил пивную бутылку о фонарный столб и розочкой располосовал девице всю физиономию. Нос оторвал ей, Хелен. Это был Сыр в пятнадцать. Каков он, по-вашему, теперь?

Она мусолила соломинку, пока кусочки льда не застучали на дне стакана.

– Это сделка Рея…

– Думаете, он убьет вашу дочку и сна лишится? – сказала Энджи. – Хелен! – Энджи потянулась через стол и ухватила Хелен за мосластое запястье. – Так вы думаете?

Энджи смотрела на нее с полминуты, потом покачала головой и выпустила руку.

– Хелен, позвольте вас спросить.

Хелен потерла запястье и посмотрела на стаканчик.

– Да.

– Вы с какой именно долбаной планеты сюда свалились?

Хелен промолчала.

Вокруг нас красиво умирала осень. Полыхали ярко-желтые и красные краски, листья, оранжевые с восковым налетом и зеленые с оттенком ржавчины, слетали с ветвей на траву. Этот волнующий запах отмирания, столь характерный для осени, наточил лезвия воздуха, и они прорезали нашу одежду и заставляли нас напрягать мышцы и шире раскрывать глаза. Нигде смерть не наступает так зрелищно, так гордо, как в октябре в Новой Англии. Солнце, вырвавшись из туч, грозивших с утра дождем, превратило окна в невыносимо яркие прямоугольники и придало кирпичу домов, рядом окружавших дворик, туманный оттенок в тон самым темным листьям. Смерть, думал я, совсем не это. Смерть в доме рядом с нами. Смерть – это разгромленная кухня Малыша Дэвида и Кимми. Смерть – это черная засохшая кровь и неверные кошки, готовые жрать что попало.

– Хелен, – сказал я.

– Что?

– Когда вы в комнате Кимми смотрели фотографии из Диснейленда, где были Малыш Дэвид и Рей?

Хелен слегка приоткрыла рот.

– Быстро говорите. Не раздумывайте.

– На заднем дворе.

– На заднем дворе. – Энджи указала в землю. – Здесь.

Хелен кивнула.

– Вы видели задний двор из спальни Кимми? – спросил я.

– Нет. Жалюзи были опущены.

– Тогда откуда вы знаете, что они находились тут?

– Когда мы уходили, у Рея ботинки были в грязи, – медленно проговорила она. – Рей – неряха во многом. – Она потянулась и тронула меня за руку, будто собиралась поделиться чем-то глубоко личным. – Но, господи, знали бы вы, как он заботится о своей обуви!