Текст книги "Дай мне руку, Тьма"

11

Второй и третий этажи Мак-Ирвин-холла занимали факультеты социологии, психологии и криминологии Университета Брайса. Среди них был и офис Эрика Голта. На первом этаже находились аудитории, в одной из которых в данный момент и пребывал Джейсон Уоррен. Судя по расписанию, спецсеминар, в котором он принимал участие, именовался «Ад как социологическая конструкция» и призван был исследовать «социальные и политические мотивы, приведшие к созданию людьми Земли наказания, со времен шумеров и аккадцев до современности, включая христианское право в Америке».

Мы навели справки о всех преподавателях Джейсона и обнаружили, что Ингрид Ювер-Кетт недавно была исключена из местного отделения НОЖ[2]2
  Национальная организация женщин – феминистская организация в США.


[Закрыть] за распространение взглядов, согласно которым Андреа Дворкин[3]3
  Андреа Дворкин – радикальная писательница-феминистка.


[Закрыть] была современным классиком.

Ее семинар длился три с половиной часа без перерыва и проходил дважды в неделю. Мисс Ювер-Кетт на занятия приезжала из Портленда, штат Мэн, по понедельникам и четвергам, остальное же время, судя по всему, была занята сочинением пасквилей в адрес Раша Лимбо[4]4
  Раш Лимбо – политический радиокомментатор резко консервативных взглядов.


[Закрыть].

Мы с Энджи решили, что мисс Ювер-Кетт слишком много времени тратит на создание угрозы для себя, чтобы угрожать еще и Джейсону. Поэтому мы исключили ее из списка подозреваемых.

Мак-Ирвин-холл был белым зданием эпохи кого-то из Георгов, окруженным рощей из берез и рано покрасневших кленов и ведущей к нему вымощенной булыжником дорогой. Мы видели, как Джейсон исчез в толпе студентов, выпорхнувших из парадного входа. Мы слышали их громкое топанье и свист, затем наступила внезапная, почти абсолютная тишина.

Мы позавтракали и вернулись, чтобы увидеть Эрика. Увы, только всеми покинутая ручка у подножия лестницы указывала на то, что хоть единственная душа этим утром прошла через эти двери.

В фойе стоял запах аммиака, скипидара и интеллектуального пота двухсотлетней давности, сопровождавшего поиски и добычу знаний, великих идей, которые рождались под насыщенными пылинками в лучах солнечного света, струящегося сквозь витражные окна.

Справа мы увидели стол секретаря, но сам он отсутствовал. По всему было видно, что здесь каждый сам знает свое предназначение.

Энджи сняла джинсовую рубашку и слегка помахала краем незаправленной футболки, чтобы не липла.

– Сама атмосфера возбуждает во мне желание получить здесь ученую степень.

– Нечего было прогуливать геометрию в школе.

Следующее, что я изрек, было: «Уф-ф».

Мы карабкались по изогнутой лестнице красного дерева, стены вдоль которой были увешаны портретами бывших президентов Брайса. У всех были строгие, напряженные лица, очевидно, от избытка гениальности. Офис Эрика был в самом конце коридора, мы постучали и услышали невнятное «Войдите», доносившееся из-за матового стекла двери.

Длинный с проседью хвост, сине-бордовая куртка, из-под нее виднелись джинсовая рубаха и синий галстук с ручной росписью, с которого на нас жалобно взирал тюлень-белек.

Садясь в кресло, я нахально уставился на галстук.

– Да, я живу в ногу с модой, и нечего меня за это презирать, – с вызовом сказал Эрик, откидываясь в кресле, и наставил палец на открытое окно. – Погодка-то, а?

– Погода что надо, – согласился я.

Эрик вздохнул и потер глаза.

– Как поживает наш Джейсон?

– У него очень насыщенная жизнь, – сказала Энджи.

– Хотите – верьте, хотите – нет, но он всегда был замкнутым ребенком, – сказал Эрик. – Очень ласковым, никогда не доставлял матери хлопот, буквально с первых дней жизни он был погружен в свой внутренний мир.

– Теперь все по-другому, – сказал я.

Эрик кивнул:

– Приехав сюда, он сломался. Конечно, обычно так и бывает с ребятами, которые не могут приспособиться, проникнуть в веселые или изысканные компании, возникающие в колледжах. Поэтому, попав туда, они просто-напросто расслабляются.

– Что до Джейсона, он сделал это по максимуму, – сказал я.

– И тем не менее он выглядит одиноким, – сказала Энджи.

Эрик кивнул.

– Мне тоже так показалось. То, что он вырос без отца, кое-что объясняет, но все же всегда есть эта… дистанция. Попробую объяснить, что я имел в виду. Вы видите его с… – он улыбнулся, – его гаремом, когда он не знает, что вы за ним наблюдаете. При этом он выглядит совершенно другим человеком, чем тот застенчивый мальчик, которого я всегда знал.

– Что думает по этому поводу Дайандра? – спросил я.

– Ей все равно. Они очень близки с сыном, если он и говорит с кем-то с определенной степенью доверия, то это с ней. Но он никогда не приводит женщин домой, не позволяет себе намеков по поводу образа жизни, который здесь ведет. Она знает, что какую-то часть своей жизни он держит при себе, но успокаивает себя тем, что, раз он умеет хранить свои тайны, это достойно уважения.

– Но у вас по этому поводу иное мнение? – уточнила Энджи.

Эрик пожал плечами и выглянул в окно.

– Когда я был в его возрасте, то жил в том же общежитии того же самого студгородка. Как и он, я был весьма зацикленным на себе парнем и только здесь, как и Джейсон, обрел свободу. Именно в колледже. Это происходило во время занятий, выпивок, курения травки, секса с незнакомыми, послеобеденного сна. Вот из чего состоит твоя жизнь, когда попадаешь в такое место в восемнадцать лет.

– Ты позволял себе секс с незнакомыми? – поразился я. – Я шокирован.

– Сейчас, вспоминая это, я также чувствую себя не лучшим образом. Это так. И, что греха таить, я был далеко не святым в те годы, но что касается Джейсона – столь радикальная перемена и уход в почти садистский разгул переходят все рамки.

– Садистский? Вы, интеллектуалы, клянусь, говорите об этом слишком спокойно.

– И все-таки что вызвало перемену? Что он пытается доказать? – спросила Энджи.

– По правде сказать, не знаю. – Эрик вскинул свою голову и снова напомнил мне кобру, готовую к броску. – Поверьте, Джейсон хороший мальчик. Не могу представить, чтобы он был замешан в чем-то, что повредило бы ему самому или его матери. Но… Я знаю его с самого детства и меньше всего мог ожидать, что им овладеет комплекс Дон Жуана. Вы исключаете мафию?

– В общем, да, – сказал я.

Эрик поджал губы и тяжело вздохнул:

– Тогда, пожалуй, я пас. Все, что я знал, я рассказал. Мне хотелось бы с большей уверенностью утверждать, кто он есть на самом деле, но я варюсь в этом котле довольно давно и пришел к выводу, что никто никого до конца не знает. – Он кивнул в сторону книжных полок, набитых книгами по криминологии и психологии. – Годы исследований не прошли даром.

– Негусто, – сказал я.

Эрик расслабил галстук.

– Вы спросили мое мнение о Джейсоне, и я его высказал, предварив тезисом о том, что у каждого есть своя тайная жизнь и тайное «я».

– А какая у вас, Эрик?

Он недоуменно моргнул.

– А вам зачем?

* * *

Когда мы вышли на яркий солнечный свет, Энджи взяла меня под руку, и мы уселись на лужайке под деревом, откуда можно было наблюдать за входной дверью, из которой через несколько минут должен был появиться Джейсон. Вообще-то это был наш давний трюк – изображать влюбленных во время слежки за объектом; опыт показал, что люди относятся настороженно, если кто-то гуляет в одиночестве в не очень подходящем месте, и почти равнодушно воспринимают в той же ситуации влюбленную пару. Влюбленные, по непонятным причинам, зачастую легко могут проникнуть сквозь дверь, закрытую для одиноких особ.

Энджи посмотрела вверх на веерообразную крону дерева над нами. Влажный ветерок бросал желтые листья на хрупкие остроконечные стебельки травы. Энджи прильнула к моему плечу и долго сидела так не шевелясь.

– С тобой все в порядке? – спросил я.

Ее рука сжала мой локоть.

– Энджи?

– Вчера я подписала бумаги. Они лежали у меня дома более двух месяцев. Подписала и отнесла адвокату. Вот. – Она пристроила свою голову мне между плечом и шеей. – Когда я написала свою фамилию, у меня появилось четкое ощущение, что теперь в моей жизни все станет чище. У тебя тоже так было?

Я сосредоточенно пытался вспомнить, что именно чувствовал, когда сидел в кондиционированном офисе адвоката и избавлялся от своего короткого, скучного, идиотского брака, поставив свою подпись на четкой точечной линии, а потом свернув бумагу втрое, прежде чем положить в конверт. Не могу определить терапевтический эффект, скажу только одно: есть что-то безжалостное в подобной упаковке прошлого и обрамлении его ленточкой.

Наш брак с Рене длился меньше двух лет, а завершился целиком и полностью в течение двух месяцев. Энджи была замужем за Филом больше двенадцати лет. Я не мог себе представить, как это – уходить от двенадцати лет, неважно, какими плохими они были.

– Для тебя действительно все стало чище и яснее? – спросила она.

– Нет, – сказал я, крепко прижимая ее к себе. – Совсем нет.

12

Всю следующую неделю мы вели наблюдение за Джейсоном как в пределах студгородка, так и по всему городу, провожая его до аудитории и дверей спальни. Мы укладывали его ночью в постель и поднимались вместе с ним утром. Не скажу, чтобы такие минуты вызывали у нас волнение и трепет. Джейсон вел очень оживленную жизнь, но, если уловить его смысл – пробуждение, еда, занятия, секс, занятия, еда, выпивка, секс, сон, – все это очень быстро приедается. Уверен, если б меня наняли следить за маркизом де Садом в его лучшие годы, я точно так же устал бы на третий или четвертый раз от созерцания выпивок из детских черепов или ночных оргий.

Энджи была права: в Джейсоне и его подружках чувствовалась горечь одиночества. Они трепыхались на волнах жизни, как целлулоидные утята в горячем корыте, иногда опрокидываясь и дожидаясь, что кто-то поставит их пряменько, после чего продолжали в том же духе. Между ними не было ссор, но не было и настоящих чувств. Было только ощущение себя единым организмом, легкомысленно самоуверенным, крайне ироничным, отторгнутым от той жизни, которую они вели, как это бывает с сетчаткой и глазом, потерявшим над ней контроль.

И никакой слежки за Джейсоном не было. В этом мы были уверены. Десять дней, и никого не видно. А мы смотрели вовсю.

На одиннадцатый Джейсон нарушил свой распорядок.

* * *

У меня не было информации об убийстве Кары Райдер, потому что Дэвин и Оскар не отвечали на звонки, а из газетных отчетов я понял, что следствие зашло в тупик.

Слежка за Джейсоном первоначально вытеснила эту проблему из моего сознания, зато теперь я так устал, что мне не оставалось ничего другого, как размышлять и размышлять, что, естественно, привело меня все в тот же тупик. Кара была мертва. Я не смог предотвратить это. Убийца неизвестен и на свободе. Ричи Колган все еще не связался со мной, хотя оставил послание, что работает над заданием. Если бы у меня было время, я бы сам занялся этим, но вместо поисков мне надо было караулить Джейсона и его безмозглых подружек, прожигающих роскошное бабье лето в тесных, прокуренных помещениях, облаченных в черную одежду или вообще без оной.

– Появился, – сказала Энджи, и мы покинули аллею, на которой находился наш наблюдательный пост, последовав за Джейсоном через Бруклин-Виллидж. Наш объект произвел беглый осмотр в книжной лавке, купил коробку дискет в «Эггхед софтвер» и не спеша направился в кинотеатр «Кулидж Корнер».

– Это что-то новенькое, – заметила Энджи.

На протяжении десяти дней Джейсон ни разу не менял свой распорядок дня. А сейчас он направлялся в кино. Один.

Зная, что мне надо последовать за ним, я взглянул на афишу в надежде, что это не будет фильм Бергмана. Или, того хуже, Фассбиндера.

Кинотеатр «Кулидж Корнер» тяготел к высокохудожественным фильмам для интеллектуалов, что само по себе прекрасно в наш век шаблонной голливудской продукции. Однако расплачиваться за это приходится недельными демонстрациями кухонных мелодрам из Финляндии, Хорватии или еще какой-нибудь холодной, унылой страны, бледнолицые жители которой только и делают что сидят на кухнях, беседуя о Кьеркегоре да Ницше или о том, как они несчастны. Вместо того чтобы переехать в другое место, где больше солнца и света, а люди более оптимистичны.

Показывали отреставрированную копию фильма Копполы «Апокалипсис сегодня». Насколько я люблю кино, настолько Энджи его терпеть не может. Она говорит, что этот вид искусства вызывает у нее ощущение, будто она сидит на дне болота, приняв при этом слишком много снотворного.

Энджи осталась снаружи, а я вошел внутрь. Одно из преимуществ партнерства в подобной ситуации состоит в том, что входить за объектом в полупустой зал всегда рискованно. Если он решит покинуть зал в середине картины, трудно следовать за ним, не вызывая подозрения. А партнер снаружи спокойно примет его в поле своего внимания.

Кинотеатр был почти пуст. Джейсон уселся в центре ближе к экрану, а я – рядов на десять дальше по левой стороне. Несколькими рядами выше справа сидела какая-то пара, а еще одна одинокая фигура – молодая женщина с раскосыми глазами и красной банданой на голове – делала в блокноте заметки. Сразу видно, студентка, изучающая кино.

Примерно тогда, когда Роберт Дюваль на экране был занят на пляже своим барбекю, в зал вошел мужчина и занял место в ряду позади Джейсона, кресел на пять левее. Когда в саундтрек вторгся Вагнер, а корабельные орудия сотрясли утреннюю деревню огнем и взрывами, свет с экрана залил лицо мужчины, и я смог увидеть его профиль – гладкие щеки с аккуратно подстриженной козлиной бородкой, густые темные волосы, из мочки уха торчит головка гвоздя.

Во время сцены у моста До-Лонг, когда Мартин Шин и Сэм Боттомс ползли через осажденные окопы в поисках командира батальона, мужчина с бородой передвинулся на четыре кресла влево.

– Эй, солдат, – обратился Шин к молодому испуганному темнокожему парню, стараясь перекричать грохот канонады и вспышки огня в небе. – Кто здесь командир?

– Разве не вы? – закричал парень, а мужчина с бородой наклонился вперед, тогда как голова Джейсона откинулась назад.

Мужчина сказал ему всего несколько слов, и к тому времени, как Мартин Шин покинул траншею и вернулся на лодку, мужчина вышел в проход и направился в мою сторону. Он был примерно моего роста и телосложения, возможно, лет тридцати и очень хорош собой. На нем были темная спортивная куртка поверх свободного зеленого свитера с высоким горлом, потертые джинсы и ковбойские сапоги. Перехватив мой взгляд, он заморгал и уставился на свои ботинки, которые как раз выносили его из кинотеатра.

Альберт Холл спросил Шина:

– Вы нашли командующего офицера?

– Ни хрена тут нет, – заявил Шин, залезая в лодку, в то время как Джейсон встал и вышел в боковой проход.

Я выждал три минуты, затем поднялся и двинулся к выходу, покуда на экране надувная лодка неумолимо плыла к лагерю Куртца и безумным поступкам Брандо. Я сунул голову в туалетную комнату, чтобы убедиться, что она пуста, затем покинул кинотеатр.

Очутившись на Гарвард-стрит, я зажмурился от яркого света и оглянулся в надежде увидеть Энджи, Джейсона или парня с бородкой. Никого. Поднялся вверх до Бикона, но и там никого из них не было. Мы с Энджи заранее условились, что тот, кто оторвался в слежке, добирается домой без машины. Поэтому я мурлыкал себе под нос «О соле мио» до тех пор, пока не поймал такси и не очутился дома.

* * *

Джейсон и бородач пошли пообедать в бар «Сансет грилл» на Брайтон-авеню. Энджи удалось сфотографировать их с противоположной стороны улицы, и на одном снимке руки обоих мужчин исчезли под столом. Первоначально я предположил: здесь пахнет наркотиками.

Они раздельно оплатили счет и, уже выйдя на Брайтон-авеню, вновь слегка потянулись руками друг к другу, при этом на их лицах играла застенчивая улыбка. Она совсем не походила на ту, что я привык видеть на лице Джейсона последние десять дней. Его обычная улыбка напоминала скорее ухмылку с оттенком издевки и ленивой развязности. Но эта была совсем другой: искренней, льющейся откуда-то из глубины и не знающей никаких преград, пока не попадет на уста и не растянется во всю щеку.

Энджи удалось схватить и улыбку, и рукопожатие на пленку. И мое предположение несколько изменилось.

На другом снимке бородач шагал вверх по Брайтон в направлении Юнион-сквер, а Джейсон – в обратную сторону, в университет.

Вечером мы с Энджи разложили фотографии на кухонном столе, пытаясь понять, что нам сказать Дайандре Уоррен.

Дело в том, что это был один из пунктов, по поводу которых моя ответственность перед клиентом не имела четких границ. У меня не было причин думать, что явная бисексуальность Джейсона каким-то образом связана с телефонными звонками с угрозами, которые получала Дайандра. С другой стороны, у меня не было причины не говорить ей об этом открытии. И все же мне было неизвестно, делает ли сам Джейсон из этого тайну или нет, и у меня не было никакого желания выводить его на чистую воду, особенно теперь, когда с фотографии на меня смотрел юноша, который за все время слежки впервые выглядел по-настоящему счастливым. А возможно, и впервые в жизни.

– Кажется, я придумала!

Энджи протянула мне фотографию, на которой Джейсон и парень с бородой были всецело поглощены едой, не глядя друг на друга.

– Они встретились за ленчем, вот и все. Показываем ее Дайандре вместе с фотографиями Джейсона и его девок, спрашиваем, знает ли она этого парня, и, если она сама не предложит нам подобную идею, мы не станем даже предполагать возможность любовной связи.

– Отличная идея!

* * *

– Нет, – сказала Дайандра. – Никогда не видела этого человека. Кто он?

Я покачал головой:

– Не знаю. Эрик, а ты?

Эрик довольно долго смотрел на фото, в конце концов покачал головой:

– Нет. Никогда его не видел.

– Доктор Уоррен, – сказала Энджи, – прошло больше недели, но это все, чем мы располагаем. Социальное окружение Джейсона очень ограничено и до сегодняшнего дня исключительно женское.

Дайандра кивнула, затем постучала пальцем по голове друга Джейсона на фотографии:

– Они любовники?

Я посмотрел на Энджи. Она – на меня.

– Смелее, мистер Кензи, думаете, я не знаю о бисексуальности Джейсона? Он же мой сын.

– Значит, между вами нет тайн? – спросил я.

– Вряд ли. Он никогда не говорит со мной на эти темы, но я знаю. Думаю, у него это с детства. И я даю ему понять, что для меня совершенно не имеет значения ни гомосексуализм, ни бисексуальность, ни любые другие отклонения, даже если он не в силах признаться мне в этом. Но я все-таки думаю, что он озабочен и смущен своей гиперсексуальностью. – Она вновь постучала по фото. – Этот человек опасен?

– У нас нет никаких оснований так думать.

Дайандра зажгла сигарету, откинулась назад на своем диване и внимательно посмотрела на меня:

– И куда нас это привело?

– Вы не получали больше угроз или фотографий по почте?

– Нет.

– Тогда, думается, мы просто зря тратим ваши деньги, доктор Уоррен.

Она взглянула на Эрика, но он только пожал плечами.

Она повернулась к нам снова.

– Мы с Джейсоном собираемся провести выходные в нашем доме в Нью-Хэмпшире. Когда вернемся, не смогли бы вы понаблюдать за Джейсоном еще несколько дней, чтобы все завершить и успокоить материнскую душу?

– Разумеется.

В пятницу утром Энджи позвонила мне и сказала, что Дайандра заехала за Джейсоном и они отбыли в Нью-Хэмпшир. Я следил за ним весь вечер четверга, но ничего существенного не случилось. Ни угроз, ни подозрительных личностей в засаде у общежития, ни контактов с хозяином козлиной бородки.

Пытаясь идентифицировать данную персону, мы с Энджи применили полноценную схему, но бородач, казалось, как появился в свое время из тумана, так и исчез в нем. Он не был ни студентом, ни преподавателем колледжа. Не работал ни в одном из учреждений в радиусе мили от общежития. Мы даже обратились к одному из приятелей Энджи, полицейскому, чтобы он прогнал фотографию бородача через компьютер для криминального опознания, но все впустую. И так как этот тип встречался с Джейсоном в открытую и встреча была более чем сердечной, мы решили, что нет причины его подозревать, надо лишь держать ухо востро, пока он не объявится вновь. Возможно, он где-то за пределами штата. А может, он просто мираж.

– Итак, свободные выходные, – оживилась Энджи. – Что собираешься делать?

– Провести максимум времени с Грейс.

– Превосходно.

– Да. А ты?

– Не скажу.

– Желаю удачи.

– Не надо.

– Будь осторожна.

– Хорошо.

Уборка квартиры заняла немного времени, потому что я редко бывал дома, чтобы замусорить ее.

Когда я вновь наткнулся на листок со словом «Привет!» и бамперные наклейки, то почувствовал, как горячий шип у основания моего мозга превращается в шишку, но тут же встряхнулся и выбросил все из головы.

Снова позвонил Ричи Колгану, попал на автоответчик, наговорил на него сообщение, и мне оставалось лишь принять душ, побриться и отправиться к Грейс домой. О, счастливый день!

Когда я спустился вниз по лестнице, то услышал тяжелое дыхание в холле. Повернув за угол, я увидел Станиса и Ливу, которые в миллион первый раз выясняли отношения.

На шляпе Станиса громоздилась гора овсяной каши, а неряшливый халат Ливы был заляпан кетчупом и горячей яичницей. Они уставились друг на друга, вены у него на шее вздулись, ее левое веко нервно дергалось, в правой руке она усиленно мяла апельсин.

Выяснять, в чем дело, не имело смысла. Все это я и так знал.

Прошмыгнув на цыпочках мимо, я нырнул в ближайшую дверь, закрыл ее за собой и попал в небольшой коридорчик, где наступил на валявшийся на полу белый конверт. Черная резиновая прокладка, прилегающая снизу к парадной двери, настолько плотно охватывала порог, что проще было просунуть гиппопотама через трубку кларнета, чем втиснуть листок бумаги под дверь главного входа.

Я взглянул на конверт. Ни царапин, ни следов.

Слова «патрику кензи» были напечатаны в самом центре.

Я открыл дверь в фойе, где Станис и Лива по-прежнему стояли неподвижно в той же позе, что и в прошлый раз, с едой, остывающей на их телах, и с апельсином, зажатым в руке Ливы.

– Станис, – спросил я, – вы открывали кому-нибудь утром дверь? Примерно полчаса тому назад?

Он тряхнул головой, отчего часть каши свалилась на пол, но глаз от жены так и не отвел.

– Открывал дверь? Кому? Незнакомцу? Я что, чокнутый? – Он указал на Ливу. – Вот она – чокнутая.

– Я покажу тебе чокнутую, – завопила супруга и запустила ему в голову апельсин.

Станис заорал: «А-а-а!» – а я быстро ретировался и закрыл за собой дверь.

Я стоял в коридорчике с конвертом в руках и ощущал резкий прилив страха где-то в желудке, хотя точно определить причину не мог.

Конверт. Записка. «Привет». Бамперные наклейки.

Тебе ничто не угрожает, успокаивал голос. По крайней мере открыто. Всего лишь слова на бумаге.

Я открыл дверь и вышел на крыльцо. В школьном дворе напротив перемена полностью вступила в свои права: монахини охотились за детьми на площадке для «классиков», какой-то мальчик дергал за волосы девочку, очень похожую на Мэй, с ее манерой стоять, чуть склонив голову набок, будто ожидая, что ветерок нашепчет ей какой-то секрет. Когда мальчишка дернул ее за волосы, она вскрикнула и стала шлепать себя ладонями по затылку, будто на нее напали летучие мыши, что побудило мальчика поспешно ретироваться и влиться в толпу сверстников. Девочка же умолкла, одиноко и смущенно поглядывая вокруг, а мне захотелось пересечь улицу, найти сорванца и хорошенько оттаскать за волосы, чтобы он тоже ощутил одиночество и смущение, хотя, признаюсь, сам я в его возрасте проделывал подобное сотни раз.

Думаю, мой порыв объяснялся возрастными изменениями, взглядом в прошлое, где было так мало «невинной» агрессии в отношении детей, и уверенностью в том, что каждая, даже небольшая, боль оставляет рубцы и портит все чистое и ранимое в ребенке.

А может быть, у меня сегодня просто плохое настроение.

Я взглянул на конверт в руке, и что-то подсказывало мне, что я не настроен принимать слишком близко к сердцу то, что там написано, если даже открою его. Но я ошибся. И когда я прочитал послание, то тут же оглянулся на парадную дверь, на ее внушительное, тяжелое дерево и толстое стекло, окаймленное проводком сигнализации, а также три медных замка-задвижки, сверкающие в утреннем солнечном свете, и даже развеселился.

Записка гласила:

патрик, незабудьзаперетьдверь.