Текст книги "Дай мне руку, Тьма"

Деннис Лихэйн
Дай мне руку, Тьма

Как-то в детстве отец взял меня с собой на крышу только что сгоревшего дома.

Вызов пришел, когда он показывал мне пожарную часть, поэтому я залез рядом с ним на перед нее сиденье пожарной машины и вперился в черную синеву дыма впереди, замирая на крутых поворотах и вздрагивая от оглушительного рева сирен.

Через час пламя было погашено, я уселся на край тротуара, и каждый пожарный почему-то считал своим долгом потрепать меня по голове и угостить хот-догом. Я сидел и наблюдал за их работой, когда пришел отец, взял меня за руку и повел к пожарной лестнице.

Густой дым въедался в волосы, стелился по кирпичам, а мы все поднимались и поднимались. Через разбитые стекла виднелись выгоревшие, обуглившиеся полы. Сквозь провалы в потолке струились потоки грязной воды.

Дом наводил на меня ужас, и, когда мы добрались наконец до крыши, отцу пришлось взять меня на руки.

– Патрик, – прошептал он, – все уже кончилось. Разве ты не видишь?

Я посмотрел и увидел желто-синие стальные небоскребы города, простиравшегося до горизонта. Но под нами была гарь, духота и разруха.

– Видишь? – переспросил отец. – Опасность позади. Мы остановили огонь на нижних этажах. Здесь он нас не достанет. Если загасить все на корню, он не разгуляется и не поднимется вверх..

Он погладил меня по голове и поцеловал в щеку.

Меня била дрожь.

Пролог

Сочельник, 18:15

Три дня назад, в первую праздничную зимнюю ночь, был тяжело ранен Эдди Брюэр, мой друг детства. Он был одним из четырех человек, застреленных в фешенебельном универсаме. Но не грабеж был причиной случившегося. Убийца, Джеймс Фаэй, недавно поссорился со своей подружкой Лорой Стайлз, кассиршей круглосуточной смены. В 11:15, когда Эдди Брюэр взял спрайт со льдом, Джеймс вошел и выстрелил в Лору, один раз в лицо и дважды в сердце.

Затем он прострелил голову Эдди и спустился в отдел замороженных продуктов. Там увидел пожилую вьетнамскую пару, съежившуюся в молочной секции. Всадив в каждого из них по две пули, Фаэй счел дело сделанным.

Он вышел на улицу, сел в автомобиль, прилепил скотчем к боковому зеркалу судебное постановление, которого добились против него Лора Стайлз и ее семья, повязал голову Лориным лифчиком, отхлебнул виски и выстрелил себе в рот.

Джеймс Фаэй и Лора Стайлз скончались на месте. Вьетнамец умер по дороге в госпиталь самаритян в Карни, его жена – несколькими часами позже. Эдди Брюэр лежит в коме, врачи настроены пессимистически и говорят, что то, что он до сих пор жив, ничем иным, как чудом, объяснить нельзя.

Пресса тут же ухватилась за эти слова. Брюэр, насколько я помню, был отнюдь не праведником, однако стал священником. Правда, в ту роковую ночь он был не при исполнении, да и одет обычно – свитер и кожаная куртка, поэтому угадать в нем священнослужителя было трудновато, впрочем, вряд ли это имело значение для убийцы. Но пресса то ли от атмосферы рождественских праздников, то ли от радости, что в криминальной хронике появилась свежая тема, разыграла эту историю по всем правилам.

Телекомментаторы и главные редакторы газет дошли до того, что связали нападение на Эдди с началом Апокалипсиса, поэтому вокруг церкви в его приходе Лоуэр-Миллз и больницы, где он лежал, было установлено круглосуточное дежурство. Безвестному служителю Господа светило звание мученика независимо от того, умрет он или нет.

Впрочем, все это не имеет никакого отношения к кошмару, свалившемуся на нас два месяца назад, – кошмару, стоившему мне ранений, которые, по уверениям врачей, когда-нибудь заживут, однако правая рука так и не обрела былую чувствительность, а из-за рубцов на лице, которые до сих пор иногда горят, пришлось отрастить бороду. Нет, раненый священник и серийный убийца, очередная «этническая чистка» в бывшей Советской республике, мужчина, обстрелявший клинику абортов недалеко отсюда, или не пойманный пока киллер, расстрелявший десять человек в штате Юта, – все они никак не связаны между собой.

Правда, иногда мне кажется, что все-таки связаны, какой-то невидимой нитью, и, если б нам удалось вычислить, откуда она тянется, и ухватиться за нее, все встало бы на свои места.

Бороду я начал отращивать со Дня благодарения. Первая в моей жизни борода, она вызывает у меня постоянное удивление, особенно по утрам, когда смотрюсь в зеркало. Можно подумать, я по ночам мечтаю о гладкой коже, как у младенца, которого овевают только сладостные ветры да материнская нежность.

Мой офис – «Кензи & Дженнаро: частные расследования» – закрыт. Наверно, в нем сейчас все заросло паутиной, и угол позади моего письменного стола, и стенка за столом Энджи, ушедшей в конце ноября. Я стараюсь не думать о ней. И о Грейс Коул тоже. И о ее дочери Мэй. И вообще ни о чем.

В соборе на другой стороне улицы закончилась месса, и большинство прихожан, обрадовавшись теплой погоде – где-то выше нуля даже после захода солнца, – разбрелись вокруг. Отовсюду раздавались пожелания доброго здоровья и веселых праздников. Погоду, конечно, тоже обсуждали, до чего неустойчива она была весь год: лето холодное, осень теплая, потом ударили холода, ничего удивительного, если рождественское утро преподнесет еще какой-нибудь сюрприз.

Кто-то вспомнил Эдди Брюэра, о нем поговорили немного, но не слишком долго, чтобы не портить праздничное настроение. Но все-таки, вздыхали они, как безумен этот мир! «Безумен, безумен, безумен», – носилось в воздухе.

Совсем недавно я просиживал здесь целыми днями. Наблюдал с балкона за людьми. Зачастую от холода ныла и деревенела искалеченная рука, а зубы выбивали мелкую дробь, и единственное, что удерживало меня, – это человеческие голоса.

По утрам я брал чашку кофе, выходил с ней на улицу и садился смотреть, что происходит на школьном дворе напротив дома. Мальчишки в голубых спортивных штанишках и таких же галстуках и девчонки в светлых беретах и клетчатых юбочках с воплями носились по площадке. Их нескончаемая энергия то утомляла меня, то придавала бодрости, все зависело от настроения. В плохие дни их пронзительные голоса впивались в меня стеклянными осколками. В хорошие, несмотря на мои невеселые воспоминания, я чувствовал прилив бодрости, своего рода глоток свежего воздуха.

В конце, написал он, остается боль. Каждый раз, когда она накрывала меня, я открывал конверт и вынимал записку.

Объявился он той теплой осенью, когда погода, казалось, сошла с ума, когда все вокруг перевернулось и встало с ног на голову. Представьте себе, что вы смотрите в яму и видите в ней звезды и созвездия, а когда поднимаете голову к небу – грязь и свисающие деревья. Словно кто-то встряхнул землю и мир, ну по крайней мере мой собственный мир, пошел кругом.

Иногда ко мне заходили Бубба, Ричи, Дэвин и Оскар. Мы болтали о футбольных матчах, о боулинге, об увиденных фильмах. Ни слова не было произнесено ни о прошлой осени, ни о Грейс, ни о Мэй. Мы не вспоминали Энджи. И мы никогда не говорили о нем. Он сделал свое черное дело, а словами делу, как говорится, не поможешь.

В конце остается боль.

Эти слова, написанные на клочке белой бумаги, размером 8 на 11, завораживали меня. Такие простые, они кажутся мне высеченными в камне.

1

Наш офис находился в башне, и мы с Энджи пытались привести в чувство кондиционер, когда позвонил Эрик Голт.

Обычно в середине октября в Новой Англии на неисправность кондиционера никто и внимания бы не обратил. Сломанный обогреватель – другое дело. Но осень была не совсем обычной. В два часа дня температура достигала двадцати с лишним градусов, а жалюзи на окнах все еще сохраняли промозглый и душный запах лета.

– Давай позовем кого-нибудь? – предложила Энджи.

Я чувствительно хлопнул ладонью по кондиционеру, включил снова. Никакого результата.

– Спорим, это привод, – сказал я.

– То же самое ты говорил, когда сломалась машина.

– Гм… – Секунд двадцать я пытался урезонить агрегат взглядом.

– Может, его обругать? Вдруг поможет?

Я перевел взгляд на Энджи, получилось не намного лучше, чем с кондиционером. Придется потренироваться перед зеркалом.

Зазвонил телефон, и я снял трубку с тайной надеждой, что звонивший разбирается в механике. Но это был всего лишь Эрик Голт.

Он преподавал криминалистику в Университете Брайса. Мы познакомились, когда он преподавал в Массачусетском университете, я был на паре его лекций.

– Ты понимаешь что-нибудь в кондиционерах?

– Пробовали включать-выключать?

– Ага.

– Не помогло?

– Абсолютно.

– Постучите по нему.

– Стучали.

– Тогда зовите мастера.

– Спасибо за бесценный совет.

– Вы по-прежнему сидите в башне?

– Да, а что?

– У меня для вас солидная клиентка.

– И?

– Я хочу, чтобы она наняла вас.

– Прекрасно. Приводи ее.

– В башню?

– Разумеется.

– Ты не понял, я хочу, чтобы она наняла вас.

Я обвел взглядом наш крошечный офис.

– Ты прав, Эрик, здесь холодновато.

– Сможешь приехать в Льюис-Уорф, скажем, завтра в девять?

– Думаю, да. Как ее зовут?

– Дайандра Уоррен.

– В чем проблема?

– Лучше, если она скажет это сама. С глазу на глаз.

– Идет.

– Я тебя встречу.

– До завтра.

Я хотел уже повесить трубку.

– Патрик.

– Да?

– У тебя есть младшая сестра по имени Мойра?

– Нет. У меня есть старшая, и ее зовут Эрин.

– Хм…

– В чем дело?

– Ничего. До завтра.

– Пока.

Я повесил трубку, взглянул на кондиционер, затем на Энджи, снова на кондиционер и позвонил наконец мастеру.

* * *

Дайандра Уоррен жила на верхнем этаже пятиэтажного дома в Льюис-Уорф. Из окон открывалась панорама порта, огромные окна в деревянных рамах заливали восточную часть этажа мягким дневным светом. Она принадлежала к тому типу женщин, которой в принципе ничего не нужно, по крайней мере в этой жизни.

Волосы медового оттенка струились по ее челу изящной ниспадающей волной, переходя по бокам в мальчишескую стрижку. Темная шелковая блузка и светло-голубые джинсы были с иголочки, а точеные черты лица с нежной и прозрачной, золотистого оттенка кожей напоминали воду в хрустальном сосуде.

– Мистер Кензи, мисс Дженнаро. – Мягкий шепот предполагает, что она уверена, что ее услышат. – Пожалуйста, входите.

Квартира была обставлена с безупречным вкусом. Диван и кресла в гостиной обиты кремовой тканью, что гармонировало с кухней из карельской березы и красно-коричневыми тонами персидских и индийских ковров, устилающих паркетный пол. Сочетание цветов придавало жилищу тепло и уют, но хозяйка излучала спартанскую строгость, явно не собираясь тратить время на пустую болтовню, и вообще казалась не склонной к сантиментам.

Оголенную кирпичную стену подпирали блестящая металлическая кровать, гардероб из орехового дерева, три книжных стеллажа из березы и письменный стол. Я удивился, не обнаружив ни одного шкафа, впрочем как и отсутствию какой-либо одежды. Будто здесь пользовались только свежевыстиранным, отглаженным бельем, которое уже ждало ее, когда она выходила из душа.

Нас провели в гостиную, и мы уселись в кресла. Хозяйка дома после некоторого колебания устроилась на диване. Нас разделял кофейный столик из дымчатого стекла, в центре его лежал почтовый конверт, левее – пепельница и антикварная зажигалка.

Дайандра Уоррен улыбнулась.

Мы улыбнулись в ответ. Пора переходить к делу.

Ее глаза слегка округлились, улыбка на лице застыла. Возможно, она ждала, что мы пустимся приводить примеры, подтверждающие нашу квалификацию, и перечислять свои достижения на расследовательской ниве.

Улыбка Энджи тут же увяла, я задержал свою еще на несколько секунд. Надо постараться произвести впечатление успешного детектива, для которого нет невозможного. Патрик Кензи по прозвищу Живчик. К вашим услугам.

Дайандра Уоррен замялась:

– Не знаю, с чего и начать.

Энджи с готовностью пришла ей на помощь:

– Эрик сказал, что у вас неприятности и мы, возможно, сумеем помочь.

Дайандра кивнула, и радужка ее светло-карих глаз на какой-то миг будто рассыпалась, высвобождая изнутри нечто потаенное. Она поджала губы, взглянула на свои тонкие руки, и в тот момент, когда она подняла голову, входная дверь отворилась и вошел Эрик. Его рыжие с проседью волосы были стянуты на затылке в хвостик, но в целом он выглядел лет на десять моложе своих «давно за сорок». На нем были брюки цвета хаки и полотняная рубаха под слегка оттопыривающейся темной спортивной курткой. Нижняя пуговица на ней отсутствовала. Создатели куртки явно не рассчитывали на то, что под ней будут носить револьвер.

– Привет, Эрик.

Мы обменялись рукопожатиями.

– Рад, что ты вырвался, Патрик.

– Здравствуй, Эрик. – Энджи протянула руку для приветствия.

Когда он склонился, чтобы пожать ее, то понял, что мы увидели револьвер. Он вспыхнул и на секунду прикрыл глаза.

– Будет лучше, если ты оставишь свое оружие на кофейном столике, пока мы не уйдем, – сказала Энджи.

– Я чувствую себя идиотом. – Он криво улыбнулся.

– Пожалуйста, Эрик, – вмешалась Дайандра, – сделай, как тебя просят.

Он расстегнул кобуру так, словно боялся, что она его укусит, и положил кольт 38-го калибра на конверт.

Он явно чувствовал себя не в своей тарелке. Эрик Голт и револьвер были так же несовместимы, как черная икра и хот-дог.

Он сел рядом с Дайандрой:

– Мы тут слегка перетрухнули.

– Почему?

Дайандра вздохнула:

– Видите ли, по профессии я психиатр. Дважды в неделю читаю лекции в Брайсе и консультирую сотрудников и студентов – вдобавок к обычной практике. В моей работе можно ожидать чего угодно – опасных клиентов, пациентов с самыми разными диагнозами: психопаты, с которыми остаешься один на один в крохотном кабинете, параноидальные диссоциативные шизофреники, мечтающие заполучить твой адрес, и т. п. Вечно сидишь и трясешься, никогда не знаешь, что им может взбрести в голову. Но это… – Она взглянула на конверт, который лежал на столике. – Это…

– Как «это» началось? – мягко спросил я. Она откинулась на спинку дивана и на мгновение закрыла глаза.

Эрик слегка дотронулся рукой до ее плеча, она, не открывая глаз, покачала головой. Он переместил руку ей на колено, глядя на нее так, будто не понимал, как она там оказалась.

– Однажды ко мне в университет пришла студентка. По крайней мере так она представилась.

– Вы ей не поверили? – спросила Энджи.

– Тогда поверила. Она показала студенческий билет. – Дайандра открыла глаза. – Но, когда я потом проверила списки, она в них не значилась.

– Как ее звали? – спросил я.

– Мойра Кензи.

Я взглянул на Энджи, она чуть повела бровью.

– Когда Эрик назвал ваше имя, мистер Кензи, я ухватилась за него, надеясь, что вы с Мойрой родственники.

Я задумался. Кензи не столь уж распространенная фамилия. Даже в Ирландии нас всего несколько человек в Дублине и еще несколько в районе Ольстера. Учитывая деспотичную натуру нашего отца и его братьев и их склонность к насилию, пожалуй, даже хорошо, что наш род постепенно вырождается.

– Мойра Кензи по возрасту похожа на студентку?

– Да, ей больше двадцати не дашь.

Я покачал головой:

– Увы, единственная Мойра Кензи, с которой я знаком, – это двоюродная сестра моего покойного отца. Ей за шестьдесят, и она не покидала Ванкувер уже двадцать лет.

Дайандра коротко кивнула, ее глаза погрустнели.

– Что ж, тогда…

– Скажите, что случилось, когда вы встретили эту Мойру Кензи?

Она поджала губы и взглянула сначала на Эрика, затем на вентилятор на потолке. Потом будто нехотя заговорила, и я понял, что она решила довериться нам:

– Мойра – подруга некоего мужчины по имени Херлихи.

– Кевин Херлихи? – уточнила Энджи.

Золотистая кожа Дайандры побелела как мел.

Она кивнула.

Энджи взглянула на меня, вскинув брови.

– Вы его знаете? – спросил Эрик.

– К сожалению, – ответил я. – Приходилось встречаться.

Кевин Херлихи вырос среди нас. У него была приятная, немного простоватая внешность: долговязая фигура, бедра, напоминавшие круглые дверные ручки, и непослушные жидкие волосы, которые, казалось, он призывал к порядку с помощью туалетной раковины и мощного потока воды из-под крана. В двенадцать лет ему благополучно удалили из горла раковую опухоль. Однако голос его сделался в результате ломким и визгливым, напоминающим раздраженное девчачье хныканье. Он носил специальные очки, за которыми глаза казались выпученными, как у лягушки, и старался идти в ногу с модой. Он играл на аккордеоне в местном танцевальном оркестре и был правой рукой Джека Рауза, того самого, что заправлял ирландской мафией в нашем городе. Если Кевин выглядел и разговаривал смешно, то о Джеке такого сказать было нельзя.

Дайандра взглянула на потолок, и кожа на ее горле задрожала.

– Мойра рассказала, что Кевин запугивает ее, преследует, заставляет присутствовать при его постельных забавах с другими женщинами, вынуждает спать со своими дружками, избивает каждого, кто даже случайно глянет на нее… – Она сглотнула комок в горле. Эрик осторожно накрыл ее руку своей рукой. – У нее случился роман, и когда Кевин узнал об этом, он… убил этого человека и закопал в Соммервиле. Она просила меня помочь ей. Она…

– Кто вступил с вами в контакт? – спросил я.

Она приложила носовой платок к левому глазу, затем чиркнула антикварной зажигалкой и прикурила длинную белую сигарету. Ее руки едва заметно подрагивали.

– Кевин, – сказала она с таким выражением, будто это имя было горько-кислым. – Он позвонил мне в четыре утра. Представляете, что чувствуешь, когда твой телефон звонит в такой час?

Растерянность, замешательство, одиночество, страх. Как раз то, на что рассчитывает такой тип, как Кевин Херлихи.

– Он говорил ужасные слова. В частности, цитирую: «Интересно, что чувствуешь, зная, что это – последняя неделя твоей жизни? А, дрянь паршивая?»

Очень даже в духе Кевина. И обязательно высокопарность.

Дайандра шумно затянулась.

– Когда вы получили это письмо?

– Три недели назад.

– Три недели? – воскликнула Энджи.

– Да. Я пыталась не думать о нем. Потом позвонила в полицию, но они сказали, что ничем не могут помочь, так как нет доказательств, что звонил именно Кевин. – Она провела рукой по волосам, зацепила прядь, накрутила ее на палец. Затем взглянула на нас.

– Когда вы разговаривали с полицией, – спросил я, – то упоминали о трупе в Соммервиле?

– Нет.

– Хорошо, – одобрила Энджи.

– Почему вы так долго ждали, вместо того чтобы искать помощь?

Дайандра наклонилась, сдвинула пистолет Эрика с конверта, протянула его Энджи, та достала из него черно-белую фотографию. Внимательно изучив ее, передала мне.

На ней был запечатлен симпатичный парень лет двадцати, с длинными темными волосами и небольшой щетиной. На нем были джинсы с заплатами на коленях, майка под расстегнутой фланелевой рубахой и черный кожаный пиджак. Обычная униформа студента колледжа. Он шел вдоль кирпичной стены с тетрадкой под мышкой и явно не подозревал, что его фотографируют.

– Это мой сын Джейсон, – сказала Дайандра. – Учится на втором курсе. Это здание – библиотека университета. Конверт пришел вчера обычной почтой.

– Никакой записки?

Она покачала головой.

– На конверте только имя и адрес, больше ничего, – сказал Эрик.

– Пару дней назад, когда Джейсон приезжал на выходные, я случайно услышала его телефонный разговор с другом. Он сказал, что ему кажется, что за ним следят. Так и сказал: следят. Именно это слово. – Она указала сигаретой на фото, дрожь в руках стала заметнее. – На следующий день после приезда.

Я снова взглянул на фото. Классическая мафиозная манера предупреждения: можешь считать, что кое-что знаешь о нас, но уж мы-то о тебе знаем все.

– Больше я Мойру не видела. В университете она не зарегистрирована, номер, который она дала, принадлежит китайскому ресторану. Сама она не значится ни в одном из телефонных справочников. И все-таки она приходила ко мне. Именно ко мне. И теперь мне с этим жить. Это мой крест. А я даже не знаю, почему… – Дайандра беспомощно всплеснула руками. Если эти три недели ей как-то удавалось бодриться, то сейчас силы оставили ее. До нее вдруг дошло, что жизнь любого человека висит на волоске и в любой момент может оборваться. И от этого осознания ей стало очень страшно.

Эрик по-прежнему держал ее за руку. Я не мог понять характера их отношений. Никогда не слышал, чтобы он встречался с женщиной, злые языки поговаривали, что он голубой. Так это или нет, понятия не имею, но о сыне он никогда не упоминал, хотя знакомы уже лет десять.

– Кто отец Джейсона? – спросил я.

– Зачем вам это знать?

– Когда опасность угрожает ребенку, – взяла слово Энджи, – необходимо учитывать все родственные связи.

Дайандра и Эрик понимающе кивнули.

– Дайандра разведена уже лет двадцать, – сказал Эрик. – У Джейсона с отцом отношения мирные, но отнюдь не близкие.

– Мне нужно знать его имя, – повторил я.

– Стэнли Тимпсон, – ответила Дайандра.

– Окружной прокурор графства Саффолк Стэн Тимпсон?

Она кивнула.

– Миссис Уоррен, – задумчиво произнесла Энджи, – раз ваш бывший муж – такой могущественный и влиятельный госчиновник, то…

– Нет. – Дайандра покачала головой. – Мало кто знает, что мы были женаты. У него вторая жена, трое других детей, с Джейсоном они практически не общаются. Поверьте, Стэн тут ни при чем.

Я взглянул на Эрика.

– Так оно и есть, – снова кивнул он. – Джейсон взял фамилию матери, и все контакты с отцом ограничиваются звонком в день рождения и рождественской открыткой.

– Вы мне поможете? – спросила Дайандра.

Мы с Энджи переглянулись. Ввязываться в какие-то отношения с типами вроде Кевина Херлихи и Джека Рауза неразумно и весьма опасно для здоровья. Тут наши с Энджи мнения совпадали. А если мы сейчас согласимся, нам придется отправиться к ним в логово, и что дальше? Попросить оставить наших клиентов в покое? Бред! Согласиться означало подписать себе смертный приговор.

Энджи будто читала мои мысли, потому что вдруг спросила:

– Прикидываешь, насколько ты бессмертен?