Текст книги "Общак"

–  Они извинились.

–  Вот как? – спросил Боб. – Если они не называют имен священников, которые насиловали…

Торрес вскинул руки:

–  Это были «ресторанные католики». Людям по большей части нравится быть католиками, за исключением, как вы знаете, самых трудных моментов. Почему вы не подходите к причастию?

–  Что?

–  Я не один год вижу вас на службах. Вы ни разу не причащались.

Боб почувствовал, что сбит с толку, и разозлился:

–  Это мое личное дело.

Торрес снова заулыбался, но в его улыбке было столько ненависти, что Боб мог бы почувствовать ее даже с закрытыми глазами.

–  Вы действительно так думаете? – бросил Торрес и направился к своей машине.

Боб побрел к «скорой», размышляя, что за хрень сейчас произошла. Единственное, что было понятно, – он обрел врага в лице копа. Всю жизнь провести в тесной каморке, не знать ничего, кроме этой каморки, и вдруг оказаться выброшенным посреди улицы.

Санитары приготовились поднимать носилки с Рарди в машину.

–  Мойра к тебе приедет? – спросил Боб.

–  Да, я позвонил ей, – сказал Рарди. Он выхватил банку с пивом из руки Марва и осушил ее. – Башка трещит как прóклятая. Как прóклятая.

Его подняли в машину, а Боб поймал выброшенную им пивную банку, санитары захлопнули дверцы и укатили.

Марв с Бобом остались стоять во внезапно наступившей тишине.

–  Этот коп сам дал тебе поносить свой китель или сначала ты позволил ему поиграть с твоими игрушками?

Боб вздохнул.

Марв не желал оставлять этого просто так.

–  На хрена ты рассказал ему о часах?

–  Не знаю, – ответил Боб, и его осенило, что он действительно не знает. Понятия не имеет.

–  Так вот, – сказал Марв, – дави подобные желания в зародыше до конца своей жизни. – Он закурил сигарету и потопал ногами от холода. – Попали мы на пять тысяч с мелочью. Хорошо, что Анвар с Махалом забрали конверт, хотя бы этого мы не должны.

–  Значит, все в порядке.

–  Мы попали на пять кусков, – повторил Марв. – Это их бар, их деньги. Не сказать, чтобы все было в полном порядке.

Они обернулись на переулок. Оба дрожали от холода. Потоптавшись еще немного, они вернулись в бар.

Глава четвертая
Другой город

В воскресенье утром, когда Боб притормозил у дома Нади, она вынесла щенка к машине, передала его через окно и коротко помахала им обоим.

Боб поглядел на щенка на сиденье, и его захлестнула волна страха. Что он ест? Когда он ест? Приучать собаку. Как это делается? Сколько времени на это уйдет? У него было несколько дней, чтобы подумать над этими вопросами, почему же они возникли у него только теперь?

Он нажал на тормоз и дал задний ход. Надя, уже успевшая занести ногу на нижнюю ступеньку крыльца, обернулась. Боб опустил стекло с пассажирской стороны и перегнулся через сиденье, чтобы видеть ее.

–  Я не знаю, что делать, – сказал он. – Я ничего не знаю.

В магазине для животных Надя выбрала несколько игрушек, чтобы щенку было что погрызть, объяснив Бобу, что без таких игрушек не обойтись, если он хочет сохранить в целости любимый диван. Ботинки, сказала она, ботинки отныне придется прятать на самую верхнюю полку. Они купили витамины – собачьи! – и пакет корма для щенков, который она посоветовала, добавив, что самое главное и дальше покупать корм этой же марки. Стоит сменить диету, предупредила Надя, и щенок загадит весь дом.

Они купили клетку, в которой он будет оставлять щенка, уходя на работу. Купили поилку для клетки и книжку о дрессировке собак, написанную монахами, фотография которых была на обложке: крепкие ребята, совсем непохожие на монахов, широко улыбались. Когда кассирша пробила все покупки, Боб полез за бумажником и ощутил словно толчок землетрясения, прошедший через все тело, – мгновенное потрясение. В горле стало горячо. В голове как будто вскипали пузырьки. И только когда это землетрясение миновало, горло остыло, в голове прояснилось и он протянул кассирше кредитку, до него дошло, как называется чувство, которое схлынуло так внезапно.

Какой-то миг – может быть, даже несколько последовавших одно за другим мгновений, из которых было невозможно выделить самое яркое, – он был счастлив!

– Что ж, спасибо, – проговорила Надя, когда Боб довез ее до дому.

–  Что? Нет. Спасибо вам. Прошу вас. Честное слово. Это… Спасибо.

–  Он хороший, – сказала Надя. – Вы еще будете им гордиться, Боб.

Боб поглядел на щенка, который теперь, слегка посапывая, спал у нее на коленях.

–  Так и должно быть? Щенки все время спят?

–  В основном да. Потом они носятся как заведенные минут двадцать подряд. А потом снова спят. И гадят. Да, Боб, не забывайте об этом: они гадят и всюду оставляют лужи. Не злитесь. Они по-другому не умеют. Почитайте книги. Потребуется время, но собаки довольно быстро понимают, что в доме этого делать нельзя.

–  Насколько быстро?

–  Месяца за два. – Она наклонила голову. – Может, за три. Не теряйте терпения, Боб.

–  Не терять терпения, – повторил он.

–  И ты тоже, – обратилась она к щенку, снимая его с коленей. Щенок проснулся, фыркая и сопя. Ему не хотелось, чтобы она уходила. – И оба берегите себя, – сказала она, выходя из машины, помахала Бобу, поднимаясь по ступенькам, и зашла в дом.

Щенок сидел на задних лапах и смотрел в окно, как будто ожидая, что Надя появится снова. Он обернулся через плечо к Бобу, и Боб почувствовал его растерянность. И свою тоже. Он не сомневался, что ничего хорошего не получится ни у него, ни у этого бездомного пса. Боб был уверен, что мир слишком суров.

–  Как тебя зовут? – спросил он щенка. – Ну?

Щенок отвернулся от него, словно говоря: «Верни девушку».

Первым делом щенок нагадил в столовой.

Боб сначала даже не понял, что это он делает. Щенок начал принюхиваться, уткнувшись носом в ковер, а затем поднял на Боба глаза с крайне смущенным видом. Боб спросил: «Что?» – а щенок навалил кучку на угол ковра.

Боб кинулся к нему, как будто мог его остановить, затолкнуть все обратно, и щенок отпрянул, побежал в кухню, роняя по дороге катышки на деревянный пол.

–  Ничего страшного, – сказал Боб. – Все в порядке.

Даром что от порядка теперь мало что осталось. Почти все в доме было как при матери, а мать ничего не меняла со времени покупки дома в пятидесятые. А тут дерьмо. Экскременты. В доме его матери. На ее ковре, на ее полу.

За те секунды, что Боб шел к кухне, щенок успел сделать на линолеуме лужу. Боб едва не поскользнулся на ней. Щенок сидел, прижавшись к холодильнику, глядел на Боба, напряженно ожидая удара и стараясь не дрожать.

И это остановило Боба. Остановило его, хотя он понимал, что чем дольше пролежит та кучка на ковре, тем труднее будет его отчистить.

Боб опустился на корточки. Внезапно он испытал то же чувство, как и в тот миг, когда вынул щенка из мусора, – чувство, которое, как ему казалось, ушло вместе с Надей. Связь. Он догадывался, что их свело вместе нечто большее, чем просто случай.

–  Эй! – почти прошептал Боб. – Эй, все хорошо. – А затем, медленно-медленно, он протянул руку, и щенок еще крепче вжался в холодильник. Боб дотянулся до щенка и легонько погладил его по мордочке. При этом Боб ласково приговаривал. Улыбался ему. Снова и снова повторял: «Все хорошо».

Теперь детектив Эвандро Торрес занимался расследованием ограблений, а раньше он был большим человеком. Один славный год и три месяца он расследовал убийства. Но потом, как и все хорошее в жизни, он профукал свое высокое положение и скатился до ограблений.

В конце рабочего дня отдел по расследованию ограблений пил в «Джей-Джей», убойный – в «Последней капле», но если вам был нужен кто-нибудь из отдела по особо тяжким, его сотрудники обычно придерживались почетной традиции пить, не выходя из машин, рядом с Тюремным каналом.

Именно там Торрес застал Лизу Ромси и ее напарника, Эдди Декстера. Эдди был тонкий, изжелта-бледный человек, у которого, насколько все знали, не было ни семьи, ни друзей. Как личность Эдди был так же интересен, как и ящик с песком, и он никогда не вступал в разговор, если к нему не обращались, зато он превращался в ходячую энциклопедию, когда дело касалось банд Новой Англии.

Лиза Ромси была полной его противоположностью – самая темпераментная, взрывная латиноамериканка, которая когда-либо носила оружие. Фамилия Ромси осталась от ее катастрофически неудачного двухлетнего брака с окружным прокурором, она сохранила ее, потому что в этом городе двери перед такой фамилией чаще открывались, чем захлопывались.

Эвандро застал их обоих в лишенной опознавательных знаков машине в южном углу стоянки, они пили что-то из картонных стаканчиков «Данкин Донат», пар над которыми не поднимался. Их машина была развернута к каналу, поэтому Эвандро загнал свою на соседнее место, развернувшись в противоположную сторону, и опустил стекло.

Ромси тоже опустила стекло со своей стороны, но сначала окинула Торреса взглядом, говорившим, что она сомневается, стоит ли это делать.

–  Чем отмечаем закат сегодня? – спросил Торрес. – Скотч или водка?

–  Водка, – ответила Ромси. – Ты со своей посудой?

–  Что я, вчера родился? – Торрес протянул ей фарфоровую кофейную чашку с надписью «Мировой папа». Ромси изумленно выгнула брови, прочитав эти слова, но плеснула в чашку водки и протянула обратно.

Все сделали по глотку. Эдди Декстер упорно таращился в лобовое стекло, как будто пытался высмотреть солнце в небе, таком сером, что оно больше походило на тюремную стену.

–  Так в чем дело, Эвандро? – спросила Ромси.

–  Ты, случайно, не помнишь Марвина Стиплера?

Ромси покачала головой.

–  Кузена Марва, – уточнил Торрес. – Он уступил свой бизнес – без разницы какой – чеченцам, лет девять-десять назад.

–  Да-да, точно… – кивнула Ромси. – Они заявились и сказали, что ему нужно пройти проверку, годится ли он в помощники букмекера. И следующие лет десять он доказывал, что годится.

–  Это он, – сказал Торрес. – Вчера ночью его бар обнесли. Баром владеет одна из фиктивных фирм Папы Умарова.

Ромси с Эдди Декстером удивленно переглянулись, после чего Ромси сказала:

–  И что за дебил вломился в этот бар?

–  Ну, ты меня поняла. В «особо тяжком» занимаются семейством Умаровых?

Ромси налила себе еще водки и покачала головой:

–  Мы едва выжили после того, как урезали бюджет. Даже головы повернуть не можем в сторону этого русского, которого вряд ли знает рядовой налогоплательщик.

–  Чеченца.

–  Что?

–  Они чеченцы, а не русские.

–  Отсоси!

Торрес показал обручальное кольцо на пальце.

Ромси поморщилась:

–  Как будто это когда-нибудь имело значение.

–  Значит, Кузен Марв уже никому не интересен?

Ромси помотала головой:

–  Если он тебе нужен, Эвандро, он твой со всеми потрохами.

–  Спасибо. Было приятно повидаться с тобой, Лиза. Потрясающе выглядишь.

Ромси моргнула, показала ему средний палец и подняла стекло.

На следующее утро город проснулся под четырехдюймовым слоем снега. Зима пришла всего месяц назад, а они пережили уже три снежные бури и несколько мелких снегопадов. Если так и дальше пойдет, февралю делать будет нечего.

Боб с Кузеном Марвом вооружились лопатами и вышли разгребать снег перед баром. Впрочем, Марв в основном стоял, опершись на лопату, и сетовал на больное колено, простреленное так давно, что, кроме Марва, об этом никто и не помнил.

Боб рассказывал ему, как провел день с щенком, сколько стоят разные собачьи товары и как щенок сделал кучу в столовой.

–  Пятно с ковра счистилось? – спросил Марв.

–  Почти, – ответил Боб. – Ковер все равно темный.

Марв уставился на него поверх черенка лопаты:

–  Темный… Это же ковер твоей матери. Я однажды наступил на него в ботинках – чистых ботинках, – так ты мне чуть ноги не оторвал!

–  Подумаешь, какая цаца, – процедил Боб, что удивило и его самого, и Марва. Боб был не из тех, кто говорит другим гадости, в особенности если этот другой – Марв. Однако Боб вынужден был признать, что это ему понравилось.

Марв не стал задираться, потряс в ответ своей мотней и изобразил губами звучный поцелуй, после чего с минуту ковырял снег лопатой, по большей части еле-еле приподнимая ее над асфальтом: ветер тут же сдувал снег, заново заметая дорогу.

У края тротуара притормозили два черных кадиллака «эскалада» и белый фургон: в этот час на улице не было других машин, и Боб даже не глядя знал, кто прикатил сюда снежным утром на двух только что вымытых и отполированных внедорожниках.

Умаров, кличка Човка.

«Городами управляют не из правительственных зданий, – сказал однажды отец Боба. – Ими управляют из подвалов. Город? Тот, который ты видишь? Это всего лишь одежда, прикрывающая тело, чтобы оно казалось более привлекательным. А собственно тело – это Другой Город. Именно здесь играют, продают женщин, наркоту, всякие там телевизоры, диваны и все прочее, что может себе позволить простой человек. О Городе простой человек узнает лишь тогда, когда его облапошивают. Другой Город окружает его со всех сторон каждый день его жизни».

Човка Умаров был наследным принцем Другого Города.

А правил Другим Городом отец Човки, Папа Петр Умаров. И хотя он делил власть со старыми итальянскими и ирландскими группировками, заключал соглашения о субподрядах с черными и пуэрториканцами, на улицах твердо знали одну прописную истину: если Папа Петр решит проявить неучтивость и надавить на кого-нибудь из своих компаньонов – или на всех сразу, – ничто в мире его не остановит.

Из водительской дверцы головного внедорожника вышел Анвар, поежился от холода и пробуравил Боба и Марва злобным взглядом, как будто это они виноваты в гнусной погоде.

Човка вылез из задней дверцы этой же «эскалады», натягивая перчатки и глядя, нет ли под ногами льда. Он был не высокий и не низкий, не большой и не маленький, но, даже стоя к ним спиной, излучал такую энергию, что у Боба по спине побежали мурашки. «Чем ближе к Цезарю, – любил повторять их школьный учитель истории, – тем сильнее страх».

Човка остановился на тротуаре рядом с Бобом и Марвом, встал на то место, которое Боб только что расчистил. Обращаясь к улице, Човка проговорил:

–  Кому нужен снегоочиститель, когда есть Боб? – А затем обернулся к Бобу: – Может, потом заедешь ко мне домой?

–  Э… да, – сказал Боб, потому что не смог придумать другого ответа.

Белый фургон слабо покачивался из стороны в сторону. Бобу не показалось. Тот бок, что был ближе к тротуару, просел, затем тяжесть, перекосившая кузов, переместилась в середину, и фургон снова выровнялся.

Човка хлопнул Боба по плечу:

–  Я пошутил. Вот ведь парень. – Он улыбнулся Анвару, затем Бобу, но когда поглядел на Марва, его маленькие черные глазки сделались еще меньше и еще чернее. – А ты на пособие живешь?

Из фургона донесся тяжелый приглушенный удар. Это могло быть что угодно. Фургон снова качнулся.

–  В смысле? – спросил Марв.

–  В смысле? – Човка отстранился, чтобы лучше видеть Марва.

–  Я хотел сказать «прошу прощения».

–  За что ты просишь прощения?

–  Я не понял твоего вопроса.

–  Я спросил, живешь ли ты на пособие по безработице.

–  Нет.

–  Нет, я не спрашивал тебя?

–  Нет, я не живу на пособие.

Човка указал на тротуар, затем на лопаты:

–  Боб выполняет всю работу. А ты только смотришь.

–  Нет. – Марв подцепил лопатой немного снега, сбросил в кучу справа от себя. – Я тоже работаю.

–  Ты работаешь будь здоров. – Човка закурил сигарету. – Подойди.

Марв прижал руку к груди, в глазах его читался вопрос.

–  Оба подойдите, – сказал Човка.

Он подвел их к краю тротуара, где талый лед и каменная соль захрустели под ногами, словно битое стекло. Они сошли на дорогу и остановились за фургоном, Боб заметил, что из-под фургона натекла лужа вроде бы масла из трансмиссии. Только место было очень уж странное для такой утечки. Да и цвет, и плотность жидкости тоже были не те.

Одним движением Човка распахнул дверцы фургона.

Два чеченца, похожие на мусорные баки с ногами, сидели по обе стороны от тощего, покрытого испариной парня. Тот был одет как строительный рабочий: синяя рубашка в клетку и плотные штаны из коричневой джинсовой ткани. Рот у него был заткнут хлопковым шарфом, а из подъема правой стопы торчало шестидюймовое сверло от дрели, снятый с ноги ботинок валялся тут же с засунутым в него носком. Голова у парня безвольно болталась. Один из чеченцев вздернул его за волосы и сунул ему под нос небольшой янтарный пузырек. Парень вдохнул, голова у него качнулась назад, глаза распахнулись, и он снова был в полном сознании, тогда второй чеченец взялся за торцевой ключ и немного повернул сверло от дрели.

–  Знаете этого парня? – спросил Човка.

Боб помотал головой.

–  Нет, – сказал Марв.

–  А я его знаю, – сказал Човка. – Когда я его узнал? Да просто узнал, и все. Он пришел ко мне, чтобы делать дело, и я пытался ему объяснить, что у человека должен быть моральный стержень. Вот ты, Боб, понимаешь меня?

–  Моральный стержень, – повторил Боб. – Конечно, мистер Умаров.

–  Человек, у которого есть моральный стержень, знает то, что он знает, и знает то, что он должен делать. Он знает, как держать свои дела в порядке. А человек без морального стержня не знает того, чего не знает, и этого ему никак не объяснить. Потому что если бы он знал это, тогда у него был бы моральный стержень. – Човка поглядел на Марва. – Понимаешь?

–  Да, – сказал Марв. – Прекрасно понимаю.

Човка поморщился. Некоторое время он молча курил.

Строительный рабочий в фургоне застонал, и чеченец, тот, что был слева, стал отвешивать ему подзатыльники, пока тот не умолк.

–  Кто-то ограбил мой бар? – обратился Човка к Бобу.

–  Да, мистер Умаров.

–  Ты, Боб, моего отца называй «мистер Умаров», – сказал Човка. – Меня зови Човка, идет?

–  Да, сэр. Човка.

–  Кто ограбил бар?

–  Мы не знаем, – сказал Кузен Марв. – Они были в масках.

–  В полицейском рапорте сказано, что у одного на руке были сломанные часы, – сказал Човка. – Это вы сообщили полиции?

Марв уставился на свою лопату.

–  Это я, – сказал Боб, – ответил не подумав. Простите.

Човка еще немного покурил, глядя на строительного рабочего, все стояли молча.

Затем Човка обратился к Марву:

–  Что ты сделал, чтобы вернуть деньги моего отца?

–  Мы разослали весточку по району.

Човка поглядел на Анвара:

–  Ваша весточка там же, где и наши деньги.

Парень в фургоне обделался. Все слышали это, но сделали вид, что ничего не случилось.

Човка закрыл дверцы фургона. Он дважды стукнул по кузову кулаком, и фургон отъехал от тротуара.

Човка развернулся к Бобу и Марву:

–  Найдите эти говняные деньги.

Човка сел обратно в «эскаладу». Анвар помедлил у водительской дверцы, поглядел на Боба и указал на островок снега, который Боб пропустил. Залез вслед за боссом во внедорожник, и обе «эскалады» отъехали от тротуара.

Кузен Марв отсалютовал им, когда они остановились на знаке, прежде чем повернуть направо.

–  И вас, джентльмены, с гребаным Новым годом!

Боб некоторое время молча бросал снег. Марв стоял, опершись на лопату, и созерцал улицу.

–  Этот парень в фургоне… – начал Марв. – Я не хочу о нем ни говорить, ни слышать. Согласен?

Боб тоже не хотел о нем говорить. Он кивнул.

Спустя некоторое время Марв продолжил:

–  И как прикажешь искать эти деньги? Если бы мы знали, где деньги, то знали бы, кто нас ограбил, значит были бы в деле, и тогда нам обоим просто-напросто отстрелили бы башку. Ну и что делать?

Боб продолжал работать лопатой, потому что на этот вопрос у него не было ответа.

Марв закурил «Кэмел».

–  Долбаные чечнянцы.

Боб замер с лопатой:

–  Чеченцы.

–  Что?

–  Они чеченцы, – сказал Боб, – а не чечнянцы.

Марв ему не поверил:

–  Но страна-то Чечня…

Боб пожал плечами:

–  Ты же не называешь ирландцев ирландиянцами.

Они оперлись на лопаты и некоторое время созерцали улицу, пока Марв не предложил вернуться в бар. Очень холодно, сказал он, и это чертово колено его просто убивает.

Глава пятая
Кузен Марв

В конце 1967 года, когда добрые жители Бостона избрали мэром Кевина Уайта, Кузена Марва, голос которого считался великолепным, освободили от занятий в третьем классе, чтобы он пел на инаугурации. Каждое утро он приходил в церковь Святого Доминика. А днем, после обеда, ехал на автобусе через весь город, чтобы репетировать с хором мальчиков в Старой Южной церкви в Бэк-Бэй. Старая Южная церковь находилась на Бойлстон-стрит, 645, – Марв запомнил этот адрес на всю жизнь, – и была построена в 1875 году. Она стояла через площадь и наискосок от церкви Троицы, еще одного архитектурного шедевра, и буквально в шаге от главного отделения Бостонской общественной библиотеки и отеля «Копли-плаза» – все четыре постройки были настолько величественны, что, когда маленький Марв оказывался внутри, пусть даже на первом этаже, ему казалось, что он становится ближе к Небесам. Ближе к Небесам, ближе к Богу, ко всем ангелам и прочим духам, которые парили на заднем плане старинных картин. Марв помнил, как в его сознании мальчика-хориста впервые поселилось взрослое подозрение, что это ощущение близости к Богу как-то связано с ощущением близости к знанию.

А потом его выгнали из хора.

Один мальчишка, Чад Бенсон – это проклятое имя Марв тоже никогда не забудет, – заявил, что видел, как Марв в раздевалке украл из сумки Дональда Сэмюеля шоколадный батончик «Бейб Рут». Заявил об этом перед всем хором, когда регент и преподаватели устроили себе гигиенический перерыв и ушли вниз. Чад сказал, всем известно, что Марв бедный, и если он снова проголодается, пусть сообщит им – они дадут ему мелочи. Марв назвал Чада Бенсона мешком с дерьмом. Тогда Чад принялся высмеивать Марва за то, что тот краснеет и брызжет слюной при разговоре. Потом Чад обозвал Марва нищебродом и спросил, не покупают ли ему одежду в Куинси в «Багин бейсмент» и все ли они там одеваются или только Марв со своей матерью. Марв ударил Чада Бенсона по лицу с такой силой, что оплеуха эхом отдалась в стенах этого святого места. Когда Чад упал на пол, Марв сел на него верхом, вцепился в волосы и ударил еще дважды. Третий удар повредил Чаду сетчатку глаза. Но не это повреждение, пусть и весьма серьезное, повлияло на общее развитие событий – с Марвом было покончено в тот самый миг, когда он сделал одно важное открытие. В этом мире всех Чадов Бенсонов не перебьешь. Им даже вопросов задавать не полагается. Во всяком случае, Марвинам Стиплерам.

Выгоняя его из хора, Тед Бинг, регент, нанес ему еще один удар. Он сказал Марву, что, по его мнению – мнению человека с искушенным слухом, голос у Марва сломается в девять.

Марву было восемь.

Ему даже не позволили поехать домой на школьном автобусе вместе с остальным хором. Просто выдали денег. Он добирался по Красной ветке под городом и вернулся в Ист-Бакингем. Дождался того момента, когда пойдет от метро домой, прежде чем съел шоколадный батончик. Ничего вкуснее в своей жизни он не пробовал ни до, ни после. То был не просто слегка подтаявший шоколад, но еще и насыщенная, маслянистая горечь жалости к себе, которая возбуждала все без исключения вкусовые рецепторы на языке и ласкала душу. Он был охвачен праведным гневом и одновременно ощущал себя трагической жертвой, и это чувство – Марв редко, но признавался себе в этом – было упоительнее любого оргазма.

Счастью Марв не доверял, понимая, что оно не продлится долго. Зато счастье несбывшееся было его верной подружкой, которой он с готовностью открывал свои объятия.

Голос у него сломался в девять, как и обещал Тед, мать его, Бинг. Хоровое пение было Марву заказано. И он по возможности избегал появляться в центре города. Те старые здания, которые некогда были его божествами, превратились в самые бессердечные на свете зеркала. Он видел в них многочисленные отражения себя, такого, каким ему уже никогда не стать.

После того как Човка показал им Гуантанамо на колесах, после его колючего взгляда и неприязненных слов, Марв расчистил всю дорожку, несмотря на больное колено и все прочее, а Боб все это время только смотрел, наверное весь в мечтах о собаке, из-за которой он сделался каким-то одержимым, с ним почти невозможно было разговаривать. Они вернулись в бар, и точно, Боб снова завел речь о своем долбаном щенке. Марв не показывал виду, насколько это ему неинтересно, потому что, сказать по правде, ему приятно было видеть, что Боба хоть что-то трогает.

Бобу в жизни не повезло даже не потому, что его воспитали пожилые родители-домоседы, у которых почти не было друзей и родственников. По-настоящему ему не повезло, потому что эти самые родители считали его вечным ребенком и так душили своей отчаянной любовью (Марв подозревал, что это было связано с неумолимо приближавшимся к ним часом переселения в мир иной), что Боб в итоге не научился толком выживать во взрослом мире. Наверное, многие его знакомые сильно удивились бы, узнав, что Боб бывает страшен, если задеть в его неспешном разуме некий переключатель, однако та часть его существа, что нуждалась в ласке, сильно подтачивала другую часть, того Боба, который мог бы надрать задницу любому, кто припрет его к стенке.

И вот теперь они под колпаком у чеченской банды, потому что Боб по наивности добровольно выдал информацию копу. И как оказалось, не просто копу. А тому, с которым он лично знаком. По церкви.

Чеченская банда. Не спустит с них глаз. Потому что Боб дал слабину.

Марв вернулся домой ранним вечером. В баре не было никаких особых дел, никаких причин торчать там, когда он платит Бобу и Рарди, чтобы они выполняли эту сучью – уж он-то знал! – работу. Марв замешкался в прихожей, снимая пальто, перчатки, шапку и шарф – зима, мать ее, вынуждает таскать на себе столько одежды, сколько гаваец за всю жизнь не увидит.

Дотти окликнула его из кухни:

–  Это ты?

–  А кто еще? – огрызнулся он в ответ, хотя давал себе слово быть помягче с сестрой в новом году.

–  Ну, например, один из тех мальчишек, которые уверяют, будто продают подписки на журналы, чтобы заработать денег и вырваться из гетто.

Марв нашарил крючок, чтобы повесить шапку.

–  Разве эти мальчишки не звонят в дверь?

–  Тебе могли перерезать горло.

–  Кто?

–  Эти мальчишки.

–  С журналами. Они что, выхватили бы из журнала какой-нибудь – как там они называются – вкладыш и полоснули меня картонкой?

–  Твой бифштекс готов.

Он слышал, как шипит мясо.

–  Уже иду.

Марв снял правый ботинок с помощью левого, однако левый пришлось снимать руками. На носке ботинка темнело пятно. Сначала Марв подумал, что это грязный снег.

Но нет, это была кровь.

Та самая кровь, которая натекла из ноги того парня, просочилась сквозь пол фургона на улицу.

Попала Марву на ботинок.

Черт, вонючие чеченцы!

Дайте тупому время. Дайте умному цель.

Когда он пришел на кухню, Дотти, в домашнем платье и тапочках с мохнатыми лосями, сказала, не отводя взгляда от сковороды:

–  У тебя усталый вид.

–  Ты даже не взглянула.

–  Я смотрела вчера. – Она вымученно улыбнулась ему. – Вот, смотрю.

Марв прихватил из холодильника пиво, силясь выбросить из головы того парня с ногой и долбаного чеченца, который завинчивал ключом сверло.

–  И как? – спросил он Дотти.

–  У тебя усталый вид, – сказала она живо.

После ужина Дотти отправилась в гостиную смотреть свои любимые передачи, а Марв пошел в спортзал на Данбой-стрит. Он выпил слишком много пива, чтобы тренироваться, но всегда можно просто посидеть в парилке.

В это время там не было ни души – едва ли кто-то был и в зале, – и когда Марв вышел из парилки, он почувствовал себя гораздо лучше. Ощущение было такое, как будто он здорово потренировался. Если вспомнить, обычно так и бывало, когда он занимался в зале.

Он пошел в душ, втайне жалея, что не принес с собой контрабандой пива, потому что ничто не сравнится с холодным пивом под горячим душем да после тренировки. Марв вышел и начал одеваться у своего шкафчика. У соседнего стоял Эд Фицджеральд, лениво поигрывая замком.

–  Я слышал, они разозлились, – сказал Фиц.

Марв начал натягивать вельветовые брюки.

–  Кому понравится? Их же ограбили.

–  Вонючие чеченцы разозлились. – Фиц чихнул, но Марв был совершенно уверен, что не от простуды.

–  Нет, с ними все в порядке. И с тобой тоже. Просто сиди тихо. И брату своему скажи. – Он поглядел на Фица, завязывая шнурки. – Что у него с часами?

–  В смысле?

–  Я заметил, что они стоят.

Фиц казался смущенным:

–  Они никогда и не шли. Наш старик подарил их брату на десятилетие. Часы остановились, кажется, на следующий день. Старик не мог их вернуть, потому что не покупал, а украл. Он сказал Браю: «Не ссы! Они показывают верное время дважды в сутки». Брай без них никуда не ходит.

Марв застегнул рубашку, под которой была майка-«алкоголичка».

–  Пусть купит себе новые.

–  А когда мы хапнем общак? Я не хочу рисковать своей жизнью, своей гребаной свободой да и вообще всем, на хрен, ради занюханных пяти кусков.

Марв закрыл свой шкафчик, перебросил через руку пальто.

–  Просто поверь, что я не какой-нибудь там болван, у которого нет плана в башке. Когда самолет падает, какой компанией безопаснее всего лететь на следующий день?

–  Той, которой принадлежал гробанувшийся самолет. – Марв широко улыбнулся.

–  Вот тебе и ответ.

Фиц вышел из раздевалки вслед за Марвом:

–  Я ни слова не понял из того, что ты сказал. Как будто ты говорил на бразильском.

–  В Бразилии говорят на португальском.

–  Правда? – удивился Фиц. – Ну и хрен с ними!