Текст книги "Пик Дьявола"

14

Баркхейзен, врач-очкарик, – на сей раз он заплел свои жидкие пряди в подобие косицы, – снова пришел на следующее утро, после того как Гриссел без всякого желания, без аппетита проглотил завтрак.

– Рад, что вы едите, – сказал Баркхейзен. – Как вы себя чувствуете?

Гриссел отмахнулся: какое это имеет значение?

– Аппетита нет? Он кивнул.

– Тошнит?

– Немножко. Врач посветил ему фонариком в глаза.

– Голова болит?

– Да. Он приставил к груди Гриссела стетоскоп и стал слушать его, держа руку на пульсе.

– Я нашел вам жилье.

Гриссел ничего не ответил.

– Друг мой, сердце у вас как у лошади. – Доктор убрал стетоскоп, сунул его в карман белого халата и сел. – Ничего особенного. Квартирка с одной спальней в Гарденз, внизу кухня и гостиная, наверху спальня, есть душ, ванна и туалет. Тысяча двести в месяц. Дом старый, но чистый.

Гриссел отвернулся к другой стене.

– Ну как?

– Не знаю.

– Что с вами, Бенни?

– Док, только что я злился. А сейчас мне плевать.

– На кого злился?

– На всех. На жену. На себя. На вас.

– Не забывайте, что сейчас вы проходите процесс оплакивания, потому что ваша подружка – бутылка – умерла. Первая реакция – гнев на кого-то – возникает именно поэтому. Есть люди, которые на несколько лет застревают на стадии гнева. Их истории можно услышать на собрании «Анонимных алкоголиков»: они поносят всех и всё, орут, ругаются. Но это не помогает. Потом приходит депрессия. Она идет рука об руку с синдромом отмены. И апатия, и усталость. Через это нужно пройти; вам нужно вынырнуть на другой стороне ломки, миновав гнев, прийти к смирению и принятию. Вы должны продолжать жить.

– Зачем?

– Вы должны построить для себя новую жизнь. Вам нужно найти что-то на замену питью. Вам нужен досуг, хобби, физические упражнения. Но сначала живите одним днем, Бенни. Сейчас мы с вами толкуем как раз о завтрашнем дне.

– У меня ничего нет. Только два чемодана с вещами, и все.

– Если вы согласитесь въехать в ту квартиру, жена пришлет вам кровать.

– Вы с ней говорили?

– Да. Она хочет вам помочь, Бенни.

– Почему она не навестила меня?

– Она сказала, что в прошлый раз слишком легко поверила вам. Сказала, что на этот раз будет тверда. Она увидит вас только тогда, когда вы будете совершенно трезвы. По-моему, она решила правильно.

– Здорово вы все придумали, да?

– «Королевский заговор». Все против вас. Против вас и вашей бутылки. Знаю, Бенни, вам сейчас трудно, но вы крепкий парень. У вас все получится.

Гриссел молча смотрел на врача.

– Давайте обсудим ваши лекарства, – продолжал Баркхейзен. – Я намерен выписать вам…

– Зачем вы это делаете, док?

– Затем, что лекарства вам помогут.

– Нет, док, я не о том. Зачем вы со мной возитесь? Сколько вам лет?

– Шестьдесят девять.

– Ничего себе! В таком возрасте люди давно сидят на пенсии.

Баркхейзен улыбнулся, сверкнув глазами за толстыми стеклами очков:

– У меня есть домик на побережье, в Витсанде. Мы прожили там три месяца. За три месяца отремонтировали домик, вылизали садик, перезнакомились с соседями. Потом мне захотелось выпить. Я понял, что это не мое.

– И вы вернулись.

– Чтобы осложнять жизнь людям вроде вас.

Гриссел долго смотрел на пожилого врача. Потом сказал:

– Так что насчет лекарств, док?

– Я выпишу вам налтрексон. Торговое название – «Ре-Виа», только не спрашивайте меня почему. Это лекарство помогает снять симптомы ломки, и у него нет серьезных противопоказаний, если только не нарушать дозировку. Но есть одно условие. Первые три месяца вы должны приходить ко мне раз в неделю, и вы должны регулярно посещать собрания «Анонимных алкоголиков». Это не обсуждается. Либо вы соглашаетесь, либо ничего не будет.

– Я согласен. – Он не колебался.

– Вы уверены?

– Да, док, уверен. Но я хочу кое-что вам рассказать, чтобы вы заранее понимали, во что ввязываетесь. – Гриссел постучал себя указательным пальцем по виску.

– Говорите.

– Док, я слышу крики. И хочу знать, заглушит ли их ваше лекарство.

В кабинет зашли дети священника – пожелать спокойной ночи. Они тихо постучались, и отец не сразу впустил их.

– Извините, пожалуйста, – сказал он, а потом крикнул: – Войдите!

Двум мальчикам-подросткам с большим трудом удавалось скрывать любопытство и не глазеть на нее. Старшему было уже лет семнадцать. Высокий, как отец, с крепким молодым телом. Он окинул жадным взглядом ее грудь и ноги. Успел заметить и скомканный бумажный платочек в руке у странной посетительницы.

– Спокойной ночи, папа. Мальчики по очереди поцеловали отца.

– Спокойной ночи, ребята. Спите сладко.

– Спокойной ночи, мэм, – сказал младший.

– Спокойной ночи, – вторил ему старший. Повернувшись спиной к отцу, он заглянул ей в глаза с нескрываемым интересом.

Кристина поняла, что он инстинктивно почувствовал ее слабость и уязвимость – как собака, которая сразу чует кровь.

Ее охватила досада.

– Спокойной ночи, – сказала она, напуская на себя неприступный вид и отводя глаза.

Мальчики закрыли за собой дверь.

– На следующий год Ричард пойдет в выпускной класс. – В голосе священника слышалась отцовская гордость.

– У вас только двое сыновей? – механически спросила она.

– Они стоят целой дюжины.

– Могу себе представить.

– Хотите еще чего-нибудь? Может, еще чаю?

– Мне надо попудрить носик.

– Конечно. По коридору, вторая дверь налево.

Кристина встала, разгладила юбку спереди и сзади.

– Извините, – сказала она, открывая дверь и выходя в коридор. Она нашла туалет, включила свет и села на унитаз.

Раздражение, вызванное старшим мальчишкой, не проходило. Она всегда сознавала, что словно испускает некий аромат, который говорил мужчинам: «Попробуй меня». Какое-то сочетание внешности и характера, как будто они заранее знают, что отказа не будет… Но чтобы даже здесь? Вот щенок! А еще сын священника!

В тишине струя мочи ударила в унитаз особенно громко.

Неужели эти люди не слушают музыку? Не смотрят телевизор?

Кристине стало тошно. Ей надоело испускать такой аромат. Хотелось пахнуть, как пахнет хозяйка этого дома, верная жена: женщина, которая словно говорит: «Я хочу любить тебя». Она всегда хотела стать такой.

Помочившись, она оторвала квадратик туалетной бумаги, подтерлась, спустила воду, открыла дверь и выключила свет. Потом вернулась в кабинет. Священника там не было. Она остановилась перед стеллажом и принялась разглядывать толстые и тонкие книги, уставленные впритык друг к другу, – некоторые из них были старые, в твердом переплете, некоторые новые, в ярких, пестрых обложках; и все говорили о Боге или о Библии.

Как много книг! Зачем, для чего нужно столько писать о Боге? Почему Он не может просто сойти вниз и сказать: «Вот и Я, не беспокойтесь».

Тогда Он объяснил бы ей, зачем даровал ей такой аромат. Не только аромат, но и слабость, и проблемы. И почему Он никогда не испытывал хозяйку этого дома, противную тонкорукую ханжу в бесформенном домашнем платье? Почему она избавлена от испытания? Почему она получила надежную рабочую лошадку в лице мужа? Интересно, как повела бы себя жена священника, если бы церковные начальники мужа начали смотреть на нее голодными глазами – таким взглядом, который говорил: «Мои мозги у меня в штанах»?

Возможно, она бы задохнулась от праведного возмущения и разом пресекла все поползновения. От представленной ею картины она громко рассмеялась – издав короткий, несколько неприличный смешок. Она прижала руку к губам, но было поздно. Хозяин кабинета вернулся и стоял у нее за спиной.

– С вами все в порядке? – спросил он.

Она кивнула, но не поворачивалась к нему, пока не взяла себя в руки.

Размеры происходящего потрясли Тобелу.

Сначала девушка с сережками преподала ему азы работы с Интернетом, а потом придвинула к нему мышь. Он двигал ею и злился, потому что никак не мог уловить соответствие между движениями мыши и стрелкой на мониторе, но постепенно дело пошло на лад. Она показала, как надо подключаться, объяснила, как набирать адреса, показала поисковую строку, где можно печатать слова, и крупную иконку «Назад».

Когда наконец она признала его успехи, он понял, что справится и сам. Тобела торжественно вручил ей оговоренную сумму и начал искать.

– Самые лучшие архивы – у «Бургера» и IOL, – сказала она и записала для него на бумажке адреса.

Он набрал их в поисковой строке и нажал кнопку. Скоро поток сведений затопил его.

«По крайней мере 40 процентов всех случаев изнасилования малолетних связаны с распространенным суеверием, что это якобы излечивает от СПИДа.

Как заявили в четверг на конференции ООН активисты Комитета по правам человека, чаще всего дети становятся жертвами не секс-туристов или педофилов, но насильников, которые надеются таким страшным образом исцелиться от СПИДа и других инфекций, передающихся половым путем.

Тысячи школьниц в Южной Африке и Западной Капской провинции ежедневно подвергаются сексуальным домогательствам и преследованиям в школе.

С апреля 1997 г. по март этого года 1124 ребенка, подвергавшиеся сексуальному и иному виду насилия, получили помощь в отделении социальной защиты при больнице „Тейгерберг“. И это только те дети, которых доставили в больницу: подлинное количество детей, пострадавших от насилия и издевательств, гораздо больше.

Сексуальные домогательства и насилие над малолетними достигли размеров эпидемии в Валгалла-Парк, Бонтехейвеле и Митчеллс-Плейн. Глава Комитета по правам человека сообщает, что в их организацию поступили отчеты о 945 случаях насилия над малолетними.

Трехлетние дети и даже малыши более младшего возраста настороженно смотрят на социальных работников в отделении соцзащиты больницы Тейгерберг. Едва вышедшие из пеленок, эти жертвы сексуальных домогательств уже усвоили, что взрослым доверять нельзя.

Сотрудники Отдела полиции Кейптауна по борьбе с домашним насилием сейчас расследуют более 3200 дел, большинство из которых связаны с насилием и надругательством над детьми.

Из каждых 100 случаев насилия над детьми в Западной Капской провинции в полицию сообщают только о 15, а в 83 процентах случаев насильник хорошо известен ребенку.

Если насильнику ставят диагноз „педофилия“, то можно быть почти уверенным в том, что, выйдя на свободу, он снова проявит свои преступные наклонности, сказал профессор Дэвид Аккерман, психолог при университетской клинике Кейптауна».

Одно сообщение за другим, нескончаемый поток преступлений против детей. Убийство, изнасилование, дурное обращение, домогательства, нападение, избиение. Через час Тобеле стало нехорошо, но он заставлял себя продолжать.

«По сообщению полиции Мпумаланги, трехлетнюю девочку держали в клетке; полиция подозревает, что над ней издевались родные дед и бабка; при этом самые насущные потребности ребенка не удовлетворялись. По словам сержанта Анельды Фишер, они узнали о страшном случае от странствующего проповедника. Тот увидел, что в рабочем поселке в районе Уайт-Ривер ребенка держат взаперти.

Когда сотрудники полиции приехали на место, девочку уже вытащили из клетки. Однако после осмотра стало ясно, что ребенка били палками или другими орудиями; есть также следы сексуальных домогательств. У несчастной малышки не было даже одежды; она вынуждена была голышом попрошайничать, выклянчивая еду. Постелью ей служил кусок пенопласта.

Колин Преториус, владелец и директор школы-интерната в Пэроу, обвиняется в том, что за четыре года надругался над одиннадцатью мальчиками в возрасте от шести до девяти лет. Его освободили под залог в 10 тысяч рандов».

Наконец Тобела встал и, пошатываясь, подошел к стойке, чтобы заплатить за пользование Интернетом.

Они с Вильюном прожили вместе три месяца, а потом он вышиб себе мозги.

– Сначала я просто злилась на него. У меня не было разбито сердце – страдание пришло позже, потому что я по-настоящему любила его. И еще мне было страшно. Он оставил меня беременной, и я не знала, что делать, куда податься. Но я была ужасно зла, потому что он оказался таким трусом. Это случилось через неделю после того, как я сказала ему, что беременна, в ночь с воскресенья на понедельник. Я повела его в ресторан «Шпора» и сказала: я хочу кое-что ему сообщить. И выложила все, а он сидел и молчал. Я сказала: он не обязан на мне жениться, пусть просто поддержит, потому что я не знаю, что делать. А он сказал:

– Господи, Кристина, какой из меня отец – я неудачник, пьяный гольфист с трясучкой.

Я сказала, что ему не нужно быть отцом. Я тогда тоже не хотела становиться матерью, я просто не знала, что делать. Я была студенткой. У меня был сума сшедший отец. Если бы он узнал о ребенке, не знаю, что выкинул бы! Может, посадил бы под замок или еще что-то в этом роде.

Вильюн попросил дать ему время на раздумья, чтобы он составил план. Всю неделю он не звонил, а вечером в пятницу, перед самым выходом на работу, я решила, что позвоню ему в последний раз. Если он по-прежнему будет меня избегать, то и черт с ним – извините за выражение, просто мне тогда было очень трудно. А мне сказали: произошел несчастный случай, он умер. Но это не был несчастный случай. Он закрыл магазин спортинвентаря, сел за столик и приставил револьвер к виску.

И только через два года я перестала злиться и вспомнила, что три месяца с Вильюном были хорошие. Именно тогда я начала думать, что же я скажу дочке об отце. Когда-нибудь ей захочется узнать, и…

– У вас есть дочь? – встрепенулся священник; впервые она застала его врасплох.

– …и мне надо будет придумать, что ей рассказать. Он даже записки не оставил. Даже ей ничего не написал. Даже не сказал, что ему жаль, это все депрессия, или ему не хватает смелости, – ничего. И я решила, что расскажу ей о тех трех месяцах, потому что они были лучшими в моей жизни.

Она замолчала и глубоко вздохнула. Выждав немного, священник спросил:

– Как ее зовут?

– Соня.

– Где она сейчас?

– Именно об этом я и хочу вам рассказать, – ответила Кристина.

15

Гриссел чуть не упустил самое главное. Рано утром в палату зашли две молодых медсестры, развозившие тележку с завтраком. Гриссел не слушал их болтовню; мысли его блуждали в другом месте. Он уже оделся, собрал вещи и ждал выписки. Девицы же оживленно беседовали:

– …в общем, когда она поняла, что он так ко всем подкатывается, он раскололся. Рассказал ей, что вычислил: вечером в пятницу в отделах деликатесов полно одиноких дамочек за тридцать. Они накупают себе на выходные всякие вкусности, чтобы поедать их, сидя у телевизора. Он прохаживался вдоль прохода с тележкой, выбирал самую симпатичную и знакомился. Именно так он закадрил Эммаренцию. Ой, здрасте, сержант, уже встали? Сегодня утром – омлет с сыром, его все просто обожают!

– Нет, спасибо, – сказал Гриссел, беря чемодан и направляясь к двери. Вдруг он остановился и переспросил: – Вечером в пятницу?

– Что, сержант?

– Повторите, пожалуйста, еще раз про Эммаренцию и отделы деликатесов.

– Слушайте, сержант, вам не стоит так отчаиваться, вы ведь не урод, – хихикнула одна сестричка.

– В вас есть что-то от русского дворянина, – заметила другая. – Что-то славянское… Меня заводит!

– Нет, я не…

– Ну, может, волосы длинноваты, но это поправимо.

– Во всяком случае, это ведь у вас на пальце обручальное кольцо?

– Погодите, погодите! – Он поднял руки. – Женщины меня не интересуют…

– Сержант, мы были уверены, что вы гетеросексуал…

Он разозлился было, но взглянул в их веселые лица, увидел лукавые огоньки в глазах и невольно расхохотался. Дверь открылась; на пороге показалась его дочь Карла в школьной форме. Увидев хохочущего отца в обществе двух молоденьких сестричек, она смутилась было, но быстро оттаяла, подбежала к отцу и обняла его.

– Надеюсь, она – его дочь, – сказала одна медсестра.

– Не может быть, он голубой, как небо!

– Хочешь сказать, это его дружок переоделся девушкой?

Карла расхохоталась, положив голову ему на грудь, и наконец сказала:

– Привет, пап!

– Опоздаешь в школу.

– Я хотела убедиться, что ты в порядке.

– Я в порядке, доченька.

Сестрички уже выходили; он снова попросил их рассказать об Эммаренции.

– Зачем это вам, сержант?

– Я расследую то самое дело. Мы никак не можем понять, как преступник выбирает жертв.

– И поэтому сержант хочет проконсультироваться с нами?

– Да.

Они наперебой принялись описывать внешность преступника. Некий Джимми Фортёйн выбирает себе подружку в магазине «Пик энд Пэй» во второй половине дня в пятницу, потому что в это время там полно одиноких женщин.

– Причем им за тридцать или даже за сорок. У молодых еще есть запал – они по вечерам ходят в ночные клубы – в одиночку или в компании, вместе-то веселее.

– Они запасаются на вечер пятницы и выходные: берут всякие, знаете, вкусности, чтобы побаловать себя. Деликатесы.

– Самый сезон охоты начинается для Джимми между пятью и семью, когда в офисах заканчивается рабочий день. Склеить дамочку Джимми ничего не стоит; он их легко убалтывает – у него обаяние…

– Он охотится только в «Пик энд Пэй»?

– Ему там удобнее, но то же самое можно проделывать и в «Чеккерсе».

– Есть что-то в этом супермаркете…

– Какая-то безнадега…

– Отчаяние…

– Клуб одиноких покупательниц…

– Последняя остановка перед благотворительными базарами…

– Неспящие в «Семь одиннадцать».

– Вы поняли?

Гриссел, смеясь, сказал, что все понял, поблагодарил их и вышел.

Он подвез Карлу в школу на машине, которую оставил ему Яуберт.

– Папочка, мы скучаем по тебе, – сказала дочь, когда они остановились у ворот школы.

– А я по вас – еще сильнее.

– Мама говорит, ты снял квартиру.

– Всего лишь временное жилье, доченька. – Он взял ее за руку и крепко сжал. – Я уже третий день не пью, – сказал он.

– Папа, ты знаешь, что я тебя люблю.

– Я тоже тебя люблю.

– И Фриц тоже.

– Он так сказал?

– Ему ничего не нужно говорить. – Карла торопливо открыла портфель. – Смотри, вот что я тебе принесла. – Она протянула ему конверт. – Иногда можешь забирать нас из школы. Мы не скажем маме. – Она обхватила его за шею, обняла, открыла дверцу машины и оглянулась. – Пока, папа! – сказала она с серьезным лицом.

– Пока, доченька.

Гриссел смотрел, как она торопливо взбегает вверх по ступенькам. Его дочь с темными волосами и странными глазами, которые она унаследовала от него.

Он вскрыл конверт. В нем была фотография – семейный снимок, который они сделали два года назад на школьном благотворительном базаре. На лице Анны – вымученная, деланая улыбка. Он сам улыбается криво – он тогда был не совсем трезв. Но тем не менее они на снимке вместе – все четверо.

Гриссел перевернул фотографию. Сзади аккуратным, ровным почерком Карлы было выведено: «Папа, я тебя люблю». После слов она пририсовала крошечное сердечко.

– Весь декабрь я работала, несмотря на беременность. Я позвонила домой и предупредила, что не приеду на каникулы. Я не собиралась приезжать к ним в Апинг тон или ехать с ними отдыхать в Хартенбос. Отец не обрадовался. Явился ко мне в Блумфонтейн, чтобы помолиться за меня. Я боялась, что он заметит мой живот, но он ничего не заметил; его голова была забита другими вещами. Я сказала ему, что поживу пока у Кэлли и Колина, потому что в конце года много всяких мероприятий – свадеб, рождественских вечеринок, а у них не так много студентов, которые могут помогать. Я хотела хорошо заработать, чтобы стать более независимой финансово.

Тогда я видела отца в последний раз. Перед уходом он поцеловал меня в щеку – тогда он был ближе всего к своей внучке.

Однажды утром Кэлли услышал, как меня рвет. Он принес мне завтрак на террасу, где я спала, и услышал. Подошел к двери ванной и дождался, пока я выйду. Потом он сказал:

– Да ты в положении, детка! – Когда я не ответила, он спросил: – Что ты собираешься делать?

Я объяснила, что хочу оставить ребенка. Тогда я впервые поняла это сама. Знаю, мое решение очень странное, учитывая Вильюна, отца и все остальное… До тех пор о ребенке знала только я. Мне как-то не верилось… Как будто я жила во сне. Иногда мне казалось: сейчас я проснусь, а ребенок выйдет самостоятельно. Мне не хотелось думать о родах, просто хотелось, чтобы все шло как идет.

Тогда Кэлли спросил, не хочу ли я отдать ребенка на усыновление, и я ответила: не знаю, но объяснила, что в конце месяца уеду в Кейптаун. Поэтому я попросила, чтобы они чаще ставили меня на работу. Он спросил, знаю ли я, что делаю, и я ответила: нет, я не знаю, что я делаю, потому что все это для меня внове.

Они оба проводили меня на вокзал и подарили подарки для ребенка: голубой комбинезончик, ботиночки, бутылочки с сосками, а мне вручили конверт с деньгами – сказали, рождественская премия. А еще они дали мне несколько адресов своих друзей-геев в Кейптауне – на тот случай, если мне понадобится помощь.

Всю дорогу до Колесберга я проплакала. Именно тогда Соня в первый раз зашевелилась, как будто хотела сказать: «Хватит, возьми себя в руки, с нами все будет хорошо». Тогда я поняла, что никому ее не отдам.

Гриссел нашел то, что искал, в трех отчетах судмедэкспертов. Он вошел в кабинет Матта Яуберта и стал ждать, пока старший суперинтендент закончит говорить по телефону.

– Результаты вскрытия не исключают ассегая, – говорил в трубку Яуберт, – но им надо провести дополнительные исследования, на которые нужно время. Перезвоните через пару дней. Хорошо. Пожалуйста. Спасибо. До свидания. – Он положил трубку и посмотрел на Гриссела. – Рад, что ты вернулся, Бенни. Как себя чувствуешь?

– До ужаса трезвым. Что там такое насчет ассегая?

– Дело Энвера Дэвидса. Звонили из «Аргуса», задавали массу вопросов. Чувствую, нас ждут крупные неприятности.

Гриссел выложил на стол перед Яубертом отчеты судмедэкспертов и заявил:

– Тот подонок клеит их в «Вулворте». Вечером в пятницу. Раньше я не обращал внимания на одну важную подробность, потому что не знал, что ищу… В общем, судмедэксперты обследовали содержимое мусорных баков у домов всех трех жертв; в двух из них обнаружились пакеты из «Вулворта» и чеки, а в третьем – только чек, но все трое побывали там, в магазине на набережной в пятницу, в те пятницы, когда их убили, где-то между половиной пятого и семью вечера.

Яуберт перечитал отчеты.

– Бенни, этого мало.

– Знаю, Матт, но сегодня утром я еще побеседовал с двумя важными свидетельницами… Узнал много нового! Сдается мне, только старым женатикам, вроде нас с тобой, кажется, будто супермаркет – это такое место, где покупают продукты.

– Объясни! – велел Яуберт, радуясь тому, что в глазах Гриссела загорелся прежний огонек, гадая про себя: надолго ли?

В торговом центре на Черч-стрит Тобела отыскал таксофон, который работал от монет, и в засаленном телефонном справочнике нашел номер психологического факультета Кейптаунского университета. Позвонив, он попросил к телефону профессора Дэвида Аккермана.

– Он на обходе. Что ему передать?

– Я пишу статью о преступлениях против детей. У меня к нему есть несколько вопросов.

– В каком издании вы работаете?

– Я работаю вне штата.

– Профессор Аккерман очень занят…

– Я отниму у него всего несколько минут.

– Я перезвоню вам, сэр.

– Я не всегда бываю на месте… Можно перезвонить завтра?

– С кем я разговариваю?

– Меня зовут Пакамиле, – сказал он. – Пакамиле Нзулувази.