Текст книги "Дети у власти: как мы растим маленьких тиранов, которые управляют нами"

Подростки – не такие, как все

Развиваем тему. Подростки получили такие же права, как и взрослые, однако от обязанностей почти освобождены. Тем не менее они недовольны. Нам, молодым, не так уж и хорошо живется, считают они. Между тем в тех странах, где большинство населения вынуждено бороться за выживание, подростки не склонны к бунтарству и фобиям, свойственным их западным сверстникам. Создается такое впечатление, что само понятие «бунтующий подросток» притянуто за уши. На самом деле так оно и есть. Понятие «бунтующий подросток» ввели в обиход в 1950-х годах в США. Конечно, всегда и везде в обществе появлялись бунтари, не желавшие мириться с установленными порядками, однако далеко не факт, что бунт – это непременная стадия в нашем развитии. Вместе с тем проблемы подросткового периода вовсе не вымысел. Подростки очень отличаются от детей и от взрослых. К примеру, подростки в гораздо большей степени склонны к погоне за сиюминутными удовольствиями. Исследователи Гарвардского университета Уильям Киллгор и Дебора Юргелан-Тодд причины вызывающего поведения видят в том, что подростки руководствуются главным образом своими эмоциями, отдаются им и перестают контролировать себя. С точки зрения физиологии это объясняется тем, что различные области головного мозга заканчивают свое формирование в разное время. Другими словами, подростки – это не до конца сформировавшиеся взрослые, и во главу угла они ставят эмоционально-чувственную сферу.

Но… Люди меняются со временем, и подростки становятся взрослыми. Греческий философ Гераклит еще за 500 лет до рождества Христова сказал: «Нельзя войти дважды в одну и ту же реку». Что же касается человека, он не может вернуться к прежнему образу мыслей и вряд ли будет бунтовать до конца дней своих.

Надо ли обижаться на взрослых, пытающихся вправить мозги бунтующему подростку? Скажу так: подросток или ребенок может получить серьезную психоэмоциональную травму (и в некоторых случаях вину за нее можно возложить на плечи родителей), однако, когда он подрастет, ему не станет лучше от того, что он будет переосмысливать и, таким образом, снова проживать негативный опыт. Он уже другой, не такой, каким был раньше.

Воспитание – штука относительная

Что говорит наука?

В предыдущих главах говорилось, что личностные черты и поведение ребенка не зависят от его окружения в семье, что на его развитие влияют другие факторы, подчас случайные, но многие из вас, возможно, не согласились с моими аргументами.

Теория привязанности, когнитивная бихевиоральная терапия, наконец, классическая психология… Как все это соотнести с тем, что утверждается в этой книге? И как мои аргументы соотносятся с интуитивным убеждением, что наиболее сильное влияние на детей, конечно же, должны оказывать родители?

В 1973 году австрийский ученый Конрад Лоренц получил Нобелевскую премию по физиологии и медицине за достижения в области этологии, науки о поведении животных. Он смог доказать, что ряд свойств и качеств передается животным по наследству. Например, птицам не нужно учиться летать: эта способность заложена у них в генах. Он также опроверг утверждение, что все живые существа при рождении подобны чистому листу бумаги, и показал, как работает импринтинг (форма обучения на внешнем примере; от анг. imprint – запечатлевать, оставлять след). Как он это показал? Новорожденные гусята последовали за ним, как за мамой-гусыней, потому что он был первым, кто попался им на глаза.

Серию жестоких экспериментов по изучению явления импринтинга в 1960-х годах провел американский психолог Гарри Харлоу. Настоящую мать новорожденных макак-резусов он заменил «матерью» искусственной. Даже двумя. Одна «мать» была сделана из мягкого материала, а другая выполнена из твердой и холодной стали. От стальной «мамаши» детеныши могли получить молоко, а от мягкой – нет. В тех случаях, когда макакам предоставлялся выбор, они цеплялись за мягкую «мать», несмотря на то что оставались без молока. Отсюда был сделан вывод о потребности тесной связи между ребенком и матерью.

В другом опыте Харлоу поместил группу детенышей в условия полной изоляции. На протяжении нескольких месяцев макаки не общались с себе подобными. Когда же Харлоу выпустил их в стаю, оказалось, что они не могут вписаться в социальное окружение. Макаки, выросшие в изоляции, не смогли установить отношения с членами стаи, а впоследствии оказались неспособными заботиться о своем потомстве. До самой смерти у них наблюдались симптомы серьезных поведенческих нарушений. Вывод тот же: очень сомнительно оставлять детенышей без родительского тепла и любви. Это касается и человеческих детенышей, что вряд ли кого-то удивит.

Эксперименты Конрада Лоренца и Гарри Харлоу вдохновили многих ученых на дальнейшие изыскания. Дальше других зашел английский психоаналитик Джон Боулби, создавший теорию привязанности. Он ясно и четко показал, что при запечатлении речь идет вовсе не о кормлении и смене памперсов, а совсем о других вещах. По Боулби, детям нужны любовь, забота и утешение. Если снова обратиться к экспериментам Лоренца и Харлоу, можно сделать довольно много очевидных выводов. Один из них звучит так: когда с детьми обращаются плохо, когда их держат в изоляции, ничего хорошего из этого не получается.

Теория Боулби и труды его коллеги Мэри Эйнсворт полностью изменили взгляды на воспитание и обучение детей в XX веке. Во многих аспектах наработки этих двух ученых противопоставлялись психоанализу Мелани Кляйн, последовательницы Фрейда. Фрау Кляйн больше внимания уделяла внутренней жизни ребенка, чем тому, каким факторам воздействия он подвергается в реальном мире. Мысли Боулби по сути отличались от положений психоанализа, но все же британский ученый недалеко ушел от австрийской коллеги. Как и последователи фрейдизма, основатель теории привязанности подчеркивал важность семейного окружения для будущей успешной жизни ребенка. Однако при этом он опирался не на скрытые переживания и бессознательное, а на конкретный пережитый опыт и окружение. Боулби придерживался мнения, что привязанности чрезвычайно важны для человека – настолько, что благодаря им в сознании формируется особый отдел. То есть, по мнению ученого, для того чтобы ребенок мог формировать привязанности и устанавливать связи, необходимо наличие в мозге соответствующей генетической программы. Именно об этом, кстати, говорил и Конрад Лоренц. Он считал, что привязанности у детей возникают автоматически, сродни тому, как птицы априори умеют летать.

Сегодня теория привязанности считается полностью доказанной, проверенной и неопровержимой. И в самом деле, отмахнуться от нее совсем непросто, так как она интуитивно воспринимается людьми как верная. Каждый понимает, что ребенок, который был лишен в детстве тепла и ласки (то есть возможности формировать привязанность), впоследствии будет из-за этого страдать. Мэри Эйнсворт подтвердила верность теории привязанности при помощи экспериментов, проведенных в США и в Восточной Африке. Она сравнивала детей из Балтимора (США) с детьми из Уганды и пришла к выводу, что юные американцы гораздо меньше боятся незнакомых людей, чем их ровесники с Черного континента. Она приписала это тому, что американские дети менее привязаны к своим матерям и поэтому легче идут на контакт с другими взрослыми. Для подтверждения своего предположения она провела так называемый «тест на контакт с незнакомцем». При помощи этого теста можно было исследовать, использует ли ребенок свою мать как отправную точку для создания связей с другими людьми или нет. Позднее Эйнсворт расширила свой тест и стала изучать, как реагируют дети, когда мать выходит из комнаты и когда возвращается. Дети, которые были не уверены, что их мать скоро вернется, по мнению исследовательницы, страдали от неправильно сформированной связи. Так ли это на самом деле?

При интерпретации результатов экспериментов возникает несколько проблем, которые лежат в основе самой теории. Как и в случае с другими теориями, которые кажутся нам очевидными, при анализе мы рискуем перейти из научной сферы в область ненаучных предположений и догадок. Из-за уверенности человека в том, что какое-то явление, интуитивно воспринимаемое им как правильное, и в самом деле верно, он безоговорочно отказывается от поиска других, альтернативных вариантов толкования результатов теста. По этой причине появляется опасность, что теорию объявят истинной, независимо от того, есть ли доказательства ее верности или же они отсутствуют. С другой стороны, при такой позиции человек склонен игнорировать все, что противоречит этой теории.

То, что дети формируют привязанности, несомненно, правда. Но это не означает, что все интерпретации, касающиеся связей, будут верными. Позвольте мне проиллюстрировать свое утверждение при помощи теста на контакт с незнакомцем. Одна фундаментальная противница теории привязанности интерпретировала его так: дети из Уганды имеют более тесную связь с матерями, чем дети из Балтимора, поэтому они больше боятся незнакомых людей. Возможно даже, что такое утверждение соответствует истине. Однако, похоже, для американских детей такая менее слабая связь не представляет никакой проблемы.

Давайте проведем небольшой мысленный эксперимент. Представьте, что ученые установили: дети из Уганды более открытые и свободные, и они совершенно не боятся незнакомых людей. Не возникло бы тогда искушение объяснить такое явление тем, что у африканских детей установились более тесные связи со своими матерями и поэтому они не испытывают страха перед незнакомцами? Я не утверждаю, что данные были интерпретированы неправильно, однако далекоидущие выводы мы сделать не можем. Несмотря на то что в этой сфере действительно проводились некоторые опыты, есть вероятность, что специалисты интерпретировали результаты таким образом, чтобы они совпали с первоначально выдвинутым предположением. А их действительно возможно интерпретировать так, как человек считает нужным. Есть также много возможностей впасть в заблуждение, даже если у человека появляется интуитивное чувство, что все соответствует истине.

Наиболее важным моментом теста на контакт с незнакомцем является реакция ребенка на возвращение матери. Впрочем, было бы нелишне поразмыслить и над этим. Действительно ли так важно, что ребенок начинает плакать, когда мать уходит, и успокаивается, когда она возвращается? Можно предположить, что так оно и есть. Интуитивно мы полагаем, что такая реакция свидетельствует о тесной связи, установившейся между матерью и ребенком. Даже если все это правда, тест, однако, ничего не сообщает о том, какие еще привязанности есть у ребенка. Возможно, отношения ребенка с матерью вовсе не являются такой уж важной жизненной необходимостью, возможно, у него есть более крепкие привязанности. Но в этом случае основа теории привязанности начинает шататься. Если посмотреть на другие исследования в этой области, то под сомнение можно поставить многое.

Во-первых, есть целый ряд исследований, которые показывают, что дети, у которых вообще не было возможности сформировать привязанность к родителям, в конечном счете все же смогли влиться в нормальную жизнь и наладить отношения с другими людьми. Кроме того, есть много детей, которые постоянно вступают в отношения с разными взрослыми. Мои дети, например, не испытывают никаких проблем с установлением связей с воспитательницами в детском саду.

В большинстве случаев с другими взрослыми дети проводят еще больше времени, чем с собственными родителями. Несмотря на это, они, похоже, все же воспринимают как людей первостепенной важности именно отца и мать.

Какое-то время родители находятся для ребенка на первом месте, но так продолжается лишь до тех пор, пока дети не заводят друзей и не начинают общаться со своими сверстниками. В соревновании за внимание ребенка родители быстро проигрывают, и вскоре их вообще сбрасывают с пьедестала. Мне самому приходилось снова и снова признавать, что мои дети примерно с трехлетнего возраста предпочитают общество друзей. Я и сам часто вспоминаю своего лучшего друга, с которым мы росли вместе с трех до двенадцати лет. Мы думали об одном и том же, и даже походка у нас была одинаковой. Десять лет спустя мы случайно встретились в Гётеборге. Я жил там постоянно, а мой друг искал съемную квартиру. Я только что развелся с первой женой и, разумеется, пригласил друга детства пожить к себе. Мы начали с того, что круглые сутки напролет играли в игры, как делали это много лет назад. И так продолжалось почти два года. А когда я пытаюсь вспомнить имя любимой воспитательницы из детского сада (по Боулби, дети должны помнить имя воспитательницы всю жизнь), у меня ничего не получается. Все это очень ясно показывает, что логика теории привязанности не так уж очевидна.

Но я хорошо помню, как зовут мою мать. У меня отличные отношения с родителями. Понятно, что, когда я приезжаю к ним, я веду себя не так, как в своей повседневной взрослой жизни. Как и многие из нас, в доме родителей я играю роль ребенка, как бы возвращаясь на много лет назад. Когда мы находимся вместе, они влияют на мое поведение, если же их нет рядом – нет. Каждый человек ведет себя по-разному в различных ситуациях. И я со временем изменился, как меняются все прочие люди. Мы охотно копируем жесты и манеры других людей, которых встречаем в разных ситуациях, и в различных обстоятельствах ведем себя по-разному. В обществе одних людей мы поступаем так, в обществе других – совсем иначе. Я очень хорошо умею приспосабливаться к окружению. Похоже, эта способность и является отличительной особенностью человека разумного.

Луэлла и Уинторп Келлоги в 1930-х годах провели известный эксперимент. Они привели домой самку шимпанзе по имени Гуа и начали воспитывать ее вместе с собственным сыном. Эффект был вовсе не таким, на который рассчитывали ученые, которые, вероятно, надеялись, что обезьяна выучит английский язык. Не выучила, зато сынишка исследователей начал общаться на языке шимпанзе. В результате Келлогам пришлось прекратить эксперимент. Впрочем, вреда от него ребенку не было никакого. Маленький Келлог, разумеется, научился говорить на родном языке, и его развитие пошло по вполне обычному пути, что является наглядным примером великолепных возможностей человека к имитации, а также способности его мозга к приспособлению к внешним обстоятельствам.

Во всем виноват детсад?

Противники детсадовского воспитания утверждают, что в течение первых трех лет жизни ребенок должен проводить гораздо больше времени с родителями – главными (и первичными) объектами привязанности, чтобы уже потом беспроблемно влиться в детский коллектив. В своей аргументации они ссылаются на статистику. А статистика якобы утверждает, что у тех, кто посещает детский сад, развивается заметно больше психических проблем.

Однако такие данные не всегда корректны. Проблемы могут быть вызваны совсем другими причинами. И стоит, конечно, принять во внимание, что список психических отклонений в последнее время был значительно расширен. Я так думаю, что теперь вообще сложно признать кого бы то ни было душевно здоровым.

В моей работе психиатра мне приходилось несколько раз в неделю принимать пациентов, сталкивавшихся с какими-нибудь проблемами. Каждый, кто считал, что пережил какую-то травмирующую ситуацию, тотчас же норовил поставить себе диагноз, и мне, профессиональному психиатру, подчас было сложно этот диагноз опровергнуть. Мы все чувствуем себя подавленными и несчастными, это симптом или нет?

Объяснить, почему наблюдается рост отклонений в психике среди детей, можно, похоже, при помощи так называемого исполняющегося пророчества. Ведь если взрослые считают детей нежными, ранимыми созданиями, то большинство из них именно такими и станут – нежными и ранимыми. Если же, напротив, с детьми обращаться так, будто они смогут выдержать любые испытания, то для детей это тоже стресс – они будут думать, что не соответствуют ожиданиям взрослых. Но дети действительно могут выдержать многие испытания. Вопрос только в том, что они должны быть уверены в этом. А уверенность нужно взращивать постепенно. Сделал что-то трудное – молодец, не получилось – получится в другой раз, но ты все равно справишься. Влияние образа мышления родителей (позитивное/пессимистичное) может иметь такое же решающее значение, как и отсутствие привязанностей в дошкольном возрасте.

Язык как отражение связей

Известно, что дети мигрантов начинают говорить на языке принявшей их страны очень быстро и бегло и гораздо лучше своих родителей. Бывает, они вообще не говорят на родном языке. Впрочем, если дети растут в районе, где на их родном языке говорят все, такого не случается.

Навыки общения, в том числе языковые, дети перенимают от своего непосредственного окружения, а не от родителей. Это подтверждает и обратное явление, когда «местные» дети, то есть дети коренных жителей, растут в окружении большого количества мигрантов и учатся с их детьми в одной школе. На бытовом уровне они начинают перенимать словечки из диалекта школьных товарищей. Однажды ко мне на прием привели мальчика-шведа, чья семья проживала в районе Стокгольма, заселенном преимущественно мигрантами. Мальчик разговаривал так, будто бы он вырос где-нибудь в Латинской Америке и только недавно приехал в Швецию, при этом язык его родителей был чистым, шведским.

То, на каком языке говорит человек, совершенно не зависит от набора генов, это доказанный факт, поэтому и исследовать какие-либо наследственные признаки нет необходимости. Здесь почти все зависит от факторов окружающей среды и в гораздо меньшей степени – от влияния родителей. Я вырос в Сконе, на юге Швеции, и, соответственно, говорю со специфическим произношением. А мои дети, выросшие в Стокгольме, говорят на столичном диалекте. Никто из них не может воспроизвести мой родной сканский так, чтобы он звучал хотя бы правдоподобно. Ничего удивительного, они говорят как люди, среди которых выросли, и я не родителей имею в виду. Каждый ребенок испытывает внутреннюю потребность учиться у кого-то еще, помимо папы, мамы и бабушки (при условии, что его выпускают на улицу).

В разных групповых ситуациях дети демонстрируют разное поведение. Это явление уже было изучено ранее. Когда дети находятся дома, они склонны копировать поведение собственных родителей, вне дома – поведение своего окружения. Милые и послушные лапочки на улице могут вести себя отвратительно и безобразно – ровно так, как их друзья. Поэтому и не следует делать никаких обобщений. Вас вызовут в школу и скажут, что ваш ребенок хулиганит. Вы ответите: «Нет, он ведет себя безупречно, это другие хулиганят». Так оно и есть: хулиганят другие дети, не те, которых вы видите дома.

Не все родители обращаются со своими детьми с терпением и любовью. Однако как в таком случае объяснить то, что ребенок, у которого сформировалась привязанность к злому по отношению к нему объекту, – а это, если вы помните, грозит копированием поведения, – со временем без проблем вливается в нормальную жизнь? Во-первых, зло не всегда порождает зло. Во-вторых, ребенок растет не в пустыне, и наверняка у него есть другие объекты для подражания (которые, возможно, нивелируют зло). Совсем маленький ребенок больше всего подвергается влиянию первичного объекта привязанности (чаще всего это его мать), а позже – вторичного объекта (любой человек, с которым налаживается та самая связь). Построение межличностных связей происходит по определенному механизму. Ребенок наблюдает за поведением объекта при помощи зеркальных нейронов, отвечающих за подражание. Именно зеркальные нейроны помогают нам учиться. Вольно или невольно мы подражаем кому-то, и если будем подражать достаточно долго, то на этой основе у нас выработаются определенные шаблоны поведения. Наблюдаем за родителями – один шаблон, наблюдаем за друзьями – другой. Вот почему в течение дня мы играем разные роли. Согласитесь, ведь в разных ситуациях вы действительно превращаетесь в разных людей. Например, моя супруга не хочет быть замужем за ведущим психиатром, заведующим клиникой (одна моя роль). Она хочет быть женой Дэвида Эберхарда (другая роль).

Если в семье неблагоприятные условия, у ребенка всегда есть возможность найти другой объект привязанности – человека вне домашнего круга, который сможет оказать влияние на его становление. Мы вступаем в контакты, которые накладывают отпечаток на наше поведение, и таким образом встраиваемся в общество, приспосабливаемся к нему. То, какими мы становимся, лишь на 50 % зависит от набора генов. Остальное – чистая случайность.