Текст книги "Надежда патриарха"

– О, господин Генеральный секретарь. – Адмирал Хой выглядел взволнованным. – Не могли бы вы заглянуть в мой кабинет? Я хочу вам кое-что показать.

– Отлично. – В коридоре меня ждал Джеренс Бранстэд с начальником моей охраны. Я нахмурился:

– Вроде бы вам было велено отдыхать.

Тилниц только махнул рукой:

– Моя работа состоит в том, чтобы не спускать с вас глаз.

Рядом с нами был Хой, поэтому я не стал спорить. Мы пошли с ним к люку, ведущему в его апартаменты.

– Сюда, сэр.

– Знаю, – холодно отозвался я.

Когда-то, десятилетия назад, я поднялся сюда наверх, в эту самую каюту, чтобы потребовать от адмирала Джеффа Торна отменить приказ о расстреле каждого десятого переселенца. И это место напомнило мне о трагедиях, о которых я давно забыл, а также о днях, когда мы с Фити еще были друзьями.

Хой застыл возле проема. Я вошел внутрь, ориентируясь по блеску огромного голографического экрана, занимающего целую стену напротив.

– Ничего не измени… Господи! Вскочивший на ноги офицер виновато улыбался:

– Мы хотели сделать вам сюрприз, сэр. С вами все в порядке?

Я прислонился к стене.

– Да. Я… Алекс, как ты… это так замечательно, что… я не знаю… – Я нервно сглотнул. – Иди ко мне!

Офицер протянул руки ко мне, и я собрался было пожать их, но отстранил его вместо того, чтобы обнять.

– О боже! Боже мой! – Я был не в силах сказать что-либо еще.

Алекс Тамаров был бравым гардемарином на «Гибернии», когда я впервые перешагнул порог ее кают-компании – полным надежд мальчишкой, сломанная жизнь которого была еще впереди. Позже я сделал его лейтенантом, летал с ним снова спустя несколько лет, прошел вместе с ним через огонь, воду и муки амнезии.

Я вытер глаза.

– Как ты… где ты был…

– «Мельбурн» пришвартовался два дня назад, сэр.

– Сколько же лет прошло?

– Двенадцать.

Несколько полетов у него – и выборы, политика у меня.

Я закрыл глаза. Как это могло произойти? Как так получается в жизни? «Посмотри-ка на него, – подумалось мне. – Все еще стройный, лицо словно выточено из камня, волнистые волосы, едва тронутые сединой. Капитан». О звании Алекса сообщали звездочки на его плечах, но я и так это знал. Время от времени, просматривая списки капитанов, я вспоминал некоторые имена.

– Шесть с половиной лет, – продолжал он, – меня не было в Солнечной системе. А здесь занимался организацией нового полета. Джош Феннер планирует отправить «Мельбурн» на Титан. Мойра немного расстроилась, что я оставляю ее с ребятишками, особенно переживает за Майкла. Мистер Сифорт не желает их повидать? – Моя улыбка погасла при мысли об изменениях, которые мне придется вносить в свои планы. – Они в отеле. Она будет рада видеть вас. И мы немного посидим… О!

– В чем дело, сэр?

– Дерек в городе! – Его лицо вспыхнуло от восторга. «Три мушкетера снова вместе!» Когда мы были почти мальчишками, то сообща сносили терпеливо все мучения в Сентралтауне.

Я хихикнул. Каким-то образом благодаря его присутствию у меня полегчало на сердце. Алекс был добродушным парнем – не прошибешь за просто так. Если бы он был рядом со мной все эти бесцветные годы!

Кто-то кашлянул рядом. Словно очнувшись, я осознал, что мы не одни.

– О, Марк, вы никогда не встречались… Адмирал Хой, вы не представите их друг другу? – Я упал в кресло и обхватил голову руками.

Когда-то на планете Надежда мы с Алексом спали в одной палатке вдали от освоенной плантаторами зоны…

– Сэр?

Я был таким молодым, боевым, старался исполнять свои обязанности…

– Сэр, с вами все в порядке? – снова послышалось рядом.

– Конечно, Джеренс. – Я взялся за протянутую им руку. – Выдели время для Алекса. Придумай что-нибудь, вне зависимости от того, что у меня намечено. И пусть он сидит впереди на сегодняшнем банкете.

– Будет сделано.

Двумя уровнями ниже коридоры орбитальной станции были шире, обшивка более изящной, вполне подходящей для пребывания там пассажиров. Наш электромобиль сбавил ход у отделанного золотом входа в «Хилтон».

Я сердечно помахал зевакам, будучи в хорошем настроении оттого, что рядом со мной оказался Алекс. Мы проложили себе дорогу через толпу людей. На церемонии были приняты все возможные меры предосторожности, не проверяли только тех, кто уже прошел через это по пути на станцию.

Через полчаса – на виду у сотен людей, которые заплатили астрономические суммы за привилегию здесь присутствовать, и на глазах еще миллионов телезрителей – я ковырялся вилкой в зеленом горошке и жареном цыпленке.

Я думал об Арлине, мне хотелось посоветоваться с нею по поводу разговора со Стангером, но она сидела в переднем ряду, отказавшись выйти на авансцену. Надо будет мне как-то больше не глупить.

Сенатор Роб Боланд склонился ко мне поближе:

– Надеюсь, я не помешаю вам нынешним вечером?

– Не помешаете, если будете говорить правду.

Не будь он так озабочен выборами на новый срок, я бы во многом с ним согласился. Но Робби Боланд удачно занимал сенаторское кресло своего отца и заслуживал переизбрания.

Мы давно забыли и наши разногласия по поводу беспризорников, и моральное поражение Боланда. Политика научила меня быть практичным. Его помощь была важным инструментом в проведении через Сенат многих законов, которые моя партия считала важными.

В другом конце стола, отведенном для почетных гостей, бывший Генсек Кан мрачно жевал.

Робби перегнулся над моей тарелкой, чтобы пожать Алексу руку:

– Мистер Тамаров, не могу поверить, что мы встретились.

– Рад встрече, сенатор.

– Вы служили на его первом корабле? Как я вам завидую.

– Почему же? – Алекс бросил на меня извиняющийся взгляд, но я не очень вникал в их разговор обо мне.

– Я познакомился с мистером Сифортом, когда он был начальником Академии. – Боланда тогда, моими хлопотами, приняли туда кадетом. – Вы же знали его в молодости.

– Все мы были тогда молоды. – Алекс улыбнулся своим воспоминаниям, потом повернулся ко мне. – А сейчас – посмотрите-ка. – Он прочитал блистающую надпись на экране позади нас:

– Премия Бона Уолтерса за высочайшую нравственность.

– Господи Иисусе, Алекс. О, извините! – Я тут же склонил голову в искреннем раскаянии. – Ты что, не понимаешь, что все это политиканство? Как я на самом деле мог это заслужить?

– А почему бы и нет?

Замигали огни. Председательствующий взобрался на подиум и начал вступительную речь. Я старался изобразить вежливый интерес.

Сначала он изъявил всеобщую благодарность организаторам церемонии. Потом передал слово Антону Бурсу, всемирно известной кинозвезде, который создал для миллионов зрителей образ капитана Бона Уолтерса. Потом глава фонда Бона Уолтерса рассказал о своей сложной работе и о премии, которую они спонсируют.

Моя вежливая улыбка стала превращаться в каменную маску. Я прикрыл рот платком.

– Терпение, сэр, – прошептал Алекс. – Это долго не продлится.

Я только хмыкнул в ответ. Его глаза блеснули:

– Я и понятия не имел об этой премии, когда «Мельбурн» ошвартовался. Как все удачно сложилось.

– Ну, ты-то здесь не виноват.

– Разве вы не понимаете, сэр? Я бы вышел из игры много лет назад, если б не ваш пример. Даже сегодня кадеты вас глубоко уважают. Не могу и передать, как это здорово – ощущать, что и все общество думает точно так же.

– Алекс, ну сколько тебе повторять? Мы организовали это – Бранстэд и я.

Я отвернулся, чтобы немного пригубить вина. Через стекло бокала один из огней светился, как иллюминатор. Я поиграл своим бокалом. Походило на иллюминатор на корабле ВКС «Хельсинки»…

Я спустился на второй уровень. Вверх по лестнице, потом налево. Еще зеленый, неуклюжий шестнадцатилетний мальчишка – я был впечатлительным гардемарином, впервые входившим для доклада на капитанский мостик. До этого я не видел мистера Хагера – первого гардемарина, от которого зависела моя судьба, – не видел и капитана, столь отдаленного от моей тогдашней жизни, что я покрывался потом в предвкушении скорой встречи.

Мне надлежало произвести хорошее впечатление. От этого зависела вся моя карьера. Вся моя учеба, все мои тренировки были подготовкой к этой встрече.

«Помоги мне, Господи. Я раб Твой, всецело преданный Тебе. Я посвящу всю мою жизнь Тебе».

Мои шаги замедлились. Я был рядом с капитанским мостиком.

Я застегнул все пуговицы, пригладил китель. Пробежался пальцами по коротко остриженным волосам.

«Вот оно, Господи! В этот момент начинается моя карьера. Помоги мне сделать все правильно. Помоги мне держаться достойно».

Послышались аплодисменты. Я вздрогнул и поднял голову. Робби Боланд поднялся с кресла и прошел на подиум.

– Леди и джентльмены! Оказаться здесь сегодня вечером – большая честь. Потому что почетным гостем является мой друг, старый товарищ, верный союзник моего отца, мой… – он мгновение поколебался, – мой наставник. Человек, который научил меня отличать правду от лжи и благодаря которому, – он горестно улыбнулся, – я утерял политический вес. – Это вызвало дружеский смех. Боланд, донельзя расстроенный гибелью своего друга Адама Тенера, которую не сумел предотвратить, ушел в отставку с должности члена Генеральной Ассамблеи, чтобы поднять на ноги сынишку Адама – Джареда, парнишку с проблемами. Это было за пять лет до его возвращения в политику.

– Николас Сифорт – человек, который никогда не будет лгать. Человек, который никогда не станет вилять. Человек, который ненавидит любую фальшь. Человек, который делает то, что считает нужным, чего бы это ни стоило.

Алекс схватил, меня за руку:

– Я так горжусь вами! Не променял бы это ни на что в мире.

Я по-прежнему смотрел на бокал, но капитанский мостик «Хельсинки» уже растаял.

«Господи, почему все так получается? Почему я не могу вернуться назад, снова стать тем честным мальчишкой?»

В дальнем конце стола Генсек Кан уперся взглядом в свою тарелку.

«Почему я здесь, Господи?»

– …человек, который служит примером доброты, решительности, открытости, прогрессивности и моральной чистоты для всего человечества. Представляю вам капитана «Гибернии», «Дерзкого», «Трафальгара», номинанта премии этого года имени Хьюго Бона Уолтерса, Генерального секретаря ООН Николаса Эвина Сифорта! – Боланд повернулся, и зал разразился аплодисментами.

«Господи, верни меня в детство. Я встану на колени, если это поможет моей мольбе. Дай мне еще один шанс».

– Сэр, пора.

«Смилуйся! Как я мог так пасть?»

– Они ждут!

Мне не оставалось ничего другого, как только пройти через это. Несколько слов благодарности – и все закончится. Медленно, устало я поднялся на ноги. Овации не смолкали. Люди вставали и аплодировали стоя.

Это было невыносимо.

Я кое-как добрался до подиума, прислонил неразлучную трость к стойке. Широко улыбаясь, со сверкающими глазами, Робби Боланд протянул мне руку.

Ожидая, когда смолкнут аплодисменты, я оглядел зал. Арвина Родштейна загнали во второй ряд, как я и планировал. Он заплатил немалые деньги, чтобы во всем этом участвовать. Господи, как он элегантен в своем черном костюме!

Я поднял обе руки и помахал залу. Скольких людей здесь я знал? Адмирала Хоя, конечно. Заместителя Генсека Чисно Валера и сидевших с ним за столом помощников. Конни Хистинга с голографовидения. Винце Канло из «Всего мира на экране». Да и многих других.

Аплодисменты стали медленно стихать.

Я жмурился от огней, от света телекамер, которые будут разносить мои слова по всему миру.

В переднем ряду замахали руками, как будто для того, чтобы привлечь мое внимание.

«О, нет!»

Мой сын Филип и Джаред Тенер усмехались, довольные произведенным на меня шоком.

«Нет, Господи, только не это».

Я посмотрел вниз, на Алекса. Его губы словно молча произносили: «Браво, сэр!»

Слышалось скрипение сотен стульев. Наконец в зале наступила полнейшая тишина.

Только несколько слов. И дело будет сделано.

– Леди и джентльмены! Благодарю вас…

«Гардемарин Николас Сифорт докладывает, сэр!» – отчеканил энергичный молодой голос. Я замер в ожидании. Капитан «Хельсинки» повернул ко мне свои пронзительные серые глаза.

– …благодарю… – Я запнулся. «Нет!»

Я застыл на несколько мгновений, смотря в зал.

Послышались удивленные восклицания.

Я схватился за кафедру так, что костяшки пальцев побелели. В переднем ряду мой сын Ф. Т. смотрел вверх, переполняемый гордостью.

Я поднял голову.

– Благодарю вас за доверие, которое вы сочли возможным мне оказать. – Я осмотрел присутствующих в поисках человека, который мог бы меня понять. – Вы будете чествовать мою высочайшую нравственность… Между тем прошлой зимой я одобрил изменение в налоговом законодательстве, попав в число номинантов на премию Бона Уолтерса. Я знал, что награждение этой премией обязательно последует за подобным деянием. Это можно назвать только актом моральной нечистоплотности, и больше никак. После того, что здесь мною сказано, я не имею возражений против продолжения церемонии награждения.

Повсюду в зале зазвучали удивленные возгласы.

Филип в переднем ряду молча за мною наблюдал, а губы его разомкнулись, словно он хотел что-то возразить. Рука Джареда вытянулась вперед, как бы для защиты.

– Являюсь ли я после всего этого порочным человеком? Думаю, что нет, однако я дал волю политическим амбициям и соответственно рассадил здесь гостей банкета. Мистер Генеральный секретарь Кан, вам следовало бы сидеть на более почетном месте – и вы бы там сидели, не вмешайся я. Мистер Родштейн, хотя вы и директор фонда Бона Уолтерса, я дал вам место в отдалении от президиума за ваше выступление против Закона о тарифах на пшеницу. Я прошу прощения у вас обоих за эти нечестные действия.

– Господин Генеральный секретарь! Не надо! – донесся до подиума крик Джеренса Бранстэда.

– Давно ходили слухи, что премия Бона Уолтерса присуждается по политическим мотивам. Так оно и есть. И мне нет прощения за участие в этом дешевом балагане.

Возгласы в зале стихли, и наступила мертвая тишина.

Я проглотил комок, застрявший у меня в горле.

– Так как я нахожусь здесь рядом с моим старым товарищем по полетам, в присутствии моего сына, которым внутренне горжусь, и еще одного хорошего парня, который когда-то был моим кадетом, мне вспомнилось, кем когда-то, несколько десятилетий назад, я хотел стать. Теперь уже поздно пытаться стать таким человеком. Но я могу сделать очень важную для меня попытку искупить свою вину. Итак, как вы видите, если у меня есть какие-то претензии на моральное достоинство, я не могу принять награду, которую присуждают наиболее высоконравственному человеку. Я недостоин чести, которую вы мне сегодня оказали.

Я невозмутимо смотрел прямо в голографокамеры.

– Благодарю вас за намерение наградить меня. Благослови вас Господь.

Опираясь на трость, я заковылял через молчащий зал.

4

Мы сидели в моем номере-люкс «Хилтона». За широкими иллюминаторами виднелся корабль ВКС «Галактика», а за ним – огромная сфера Земли.

Джеренс Бранстэд замер на диване, обхватив голову руками.

Арлина пристроилась на подлокотнике моего кресла.

– О, Ники, ты когда-нибудь изменишься?

– Не похоже, – хмыкнул я. Поздновато уже меняться.

– Стыд какой. Если отбросить твою пуританскую мораль, ты просто маленький хулиганишка.

Возмущенный, я задумался. Хотя к ее критике я обычно относился с уважением, Арлина редко наседала на меня прилюдно. Правда, Бранстэд и Алекс были для нас почти членами семьи, но все же…

Алекс прочистил нос.

– Господи, не на поминках же мы! – поспешно сказал я.

– Может быть, и на поминках, – заметил Бранстэд. – На политических. – Его пронизывающие серые глаза остановились на мне.

Я махнул рукой:

– Ерунда все это.

Патриархи все равно через несколько дней мною займутся. Впрочем, Джеренс с Арлиной об этом не знали, а мне не хотелось их беспокоить. Я никоим образом не мог критиковать старейшину, не затрагивая самой Церкви, а этого мне делать никак не хотелось. Так я бы вступил в конфликт с самим Господом.

– Такой был приятный момент, сэр, – сказал Алекс. – Зачем вы все разрушили?

– Тебя это не касается. – Я сначала огрызнулся, а уж потом подумал. – Извини, ты этого не заслужил.

Я устало откинулся назад в кресле, поудобнее устроив голову. Жаль, с нами не было Филипа, но он сказал Арлине, что хочет побыть один, и куда-то ушел.

– Я становлюсь старым брюзгой, – медленно проговорил я. – Наверное, вы замечаете. Надо вам меня придерживать.

– Мы стараемся, – сухо заметил Бранстэд.

– Такое впечатление, будто я навожу порядок в наших делах. Меня так достали все эти придурки, которые мешают нашему прогрессу. – Я вздохнул, мысленно сетуя, что не нахожу нужных слов все это объяснить. – Когда я впервые занял эту должность, шрамы от вражеских атак были еще совсем свежими…

Тогда целые города оказались уничтожены, а люди были в шоке оттого, что наши доблестные покорители Вселенной допустили такое опустошение.

– А затем, в пору моего второго пребывания в должности Генсека, после восстания переселенцев…

Помнится, Нью-Йорк был охвачен пламенем, беспорядки распространились на Чикаго, Детройт, Лондон.

И в качестве офицера Флота, и на гражданке я был героем войны, а потом миротворцем. Но как Генеральный секретарь я работал над тем, чтобы устранить последствия разрушений, создать условия для роста экономики. Чтобы унять разгул эмоций, чтобы мы встали наконец на путь восстановления. В то время я много поколесил по свету, утешая и поддерживая тех, кто впал в глубокое отчаяние. Берлин погряз в преступности. Новый Орлеан затопило водой, Киев вообще исчез с лица земли… Наступит ли этому конец?

Казалось, израненный, перенаселенный мир получит достаточно шансов, чтобы воспрянуть, встать на ноги. И я старался изо всех сил – часто в совершенно невозможной атмосфере, среди потерявших кров во время войны бездомных, в загаженных всевозможными выбросами городах, окруженный переполненными яростью людьми, – старался расшевелить разлапистый правительственный аппарат. Снова и снова я ездил по городам Земли, чтобы меня видели, слышали, прикасались ко мне – в полную противоположность моему предшественнику, Генсеку Кану.

Во внешних сношениях я восстановил контакты со многими колониями – недовольными, что их забыли в самый важный момент, когда безжалостные космические рыбы атаковали многие дальние поселения. Я изменил обменный курс в их пользу, чтобы поддержать и промышленность, и торговлю.

И повсюду я говорил только правду, проводил последовательную политику, благодаря которой и заслужил безграничное доверие всего мира.

И тем не менее так много вопросов я решал не правильно.

– Полагаю, что в определенном возрасте, – сказал я, – мы все мечтаем снова стать молодыми, чтобы впереди снова оказалась вся жизнь. Во мне же происходит нечто иное. Чего я действительно хочу – так это повернуть вспять время, чтобы стать другим человеком. Но это невозможно, и оттого я схожу с ума.

– Кто-то нашептывает ему. – Алекс говорил в стену, словно боясь встретиться со мной взглядом. – Если кто-то и может гордиться тем, кем он стал, так это он.

– Последними деяниями мне гордиться не приходится.

– Ба! Да вы и никогда не гордились.

– Те действия, которые вы называете героическими…

– Вы так же ошибаетесь относительно себя, как и всегда, – заметил Джеренс.

– Чушь все это. Я помню, что обзывал тебя мальчишкой, но что касается «Трафальгара»…

– Господи, черт подери, да послушайте же меня! – повысил голос Бранстэд. Я изумленно вскрикнул при его богохульстве, но он не обратил на это никакого внимания. – Где бы я был, если б не вы? В могиле или в колонии, сидел бы за решеткой за наркотики.

Еще подростком он оказался в плену у наркотиков, его мучили сильные судороги, пока я не освободил его от этого кошмара. Перед моим мысленным взором возник четырнадцатилетний мальчишка, на корабле «Виктория». Чтобы успокоиться, он положил ладонь на мою руку. «Клянусь своей бессмертной душой, что никогда… не буду принимать… снова наркотики». Джеренс тогда разразился рыданиями: «Это было так трудно, мистер Сифорт. Так трудно!»

Но он сделал это. И прожил жизнь, которой можно гордиться.

– А я? – тихо сказал Алекс. – Если бы не вы, мистер Сифорт, кем бы я был?

– Тем же, кем и сейчас. Справляющимся со всеми трудностями, преуспевающим офицером…

– Вы научили меня, как стать офицером. И потом снова учили.

– Алекс, я совсем немного мог сделать… Он снизил голос почти до шепота:

– Не развенчивайте того человека, которым вы стали для меня. И которым все еще остаетесь.

Я воздел руки к небу:

– Не знаю, что и сказать.

Арлина нерешительно подняла руку, как ученик в школе.

– Ты понял, что был не прав, и теперь сожалеешь о сказанном?

«Господи, разве я заслуживаю таких преданных друзей?»

Я склонил голову в поклоне.

Через час, когда все разошлись, Арлина села напротив. Она устало посмотрела на меня.

– Ник, бога ради, скажи, что тебя гнетет? Нет, не отводи глаз. Настало время нам… – Она сглотнула. – Расскажи мне.

– Это… – Сердце у меня заколотилось.

– Говори.

– Это женщина. Я… влюбился.

На мгновение ее глаза закрылись, словно от невыносимой боли. Потом прозвучало решительное:

– Она красивая?

Я внимательно посмотрел на нее, размышляя, сколько мук она еще вынесет.

– Да. Господи, да. – Раздался слабый стон. – Голубые глаза, золотисто-каштановые волосы.

– Ты давно ее знаешь? – резко: спросила Арлина.

Я сделал над собой усилие, чтобы отразить ее взгляд. Эта встреча была удивительным чудом. – У меня запершило в горле. – Я ненавижу себя за то, что не сделал для нее больше. Я полюбил ее, когда мне было шестнадцать, и до сих пор не знаю, что бы делал, если б…

– О, Ники! – Она перелетела через ковер и упала мне в объятия.

Я обнял ее, вдыхая аромат ее тела, прислушиваясь к стуку ее сердца.

– Прости, любовь моя. Я очень сожалею. – Я был не в силах сказать еще хоть слово. – Так сожалею…

«Галактика» – если смотреть из иллюминатора «Хилтона», – по правде разочаровывала. Она казалась огромной, но дело было не в размере. Ее огни светились примерно в километре от орбитальной станции – она не была пришвартована, а просто висела рядом в пространстве.

«Галактика» была слишком громоздкой, чтобы ее прикреплять к станции обычным способом: она бы заняла пять обычных стоянок. А специальные причалы для нее и для другого такого же корабля еще не были закончены. «Небольшая неувязочка», – как все говорили.

На корабле имелись четыре катера и две космические шлюпки, чтобы перевозить туда и обратно пассажиров. Определенные на него гардемарины, помимо всего прочего, должны были благодарить судьбу за то, что им предоставлялась возможность совершать полеты между станцией и кораблем.

И правда, как раз в этот момент подлетала космическая шлюпка, светясь зелеными и белыми огнями. Выглядевшая совсем крошечной рядом с «Галактикой», она держала курс на орбитальную станцию.

Мы с Алексом и Арлиной перешли на катер «Галактики» через один из флотских шлюзов. Ночной отдых не изменил моего мнения, что на банкете по поводу вручения премии Бона Уолтерса я вел себя подобающим образом. Жаль было только, что я не разобрался со своими ощущениями раньше и загодя не отказался от этой награды.

Какой-то идиот собрал журналистов, когда мы собирались покинуть станцию, и их громкие вопросы еще долго звенели у меня в ушах.

– Господин Генеральный секретарь, вы встречались с избирателями?

– Как долго вы планируете…

– Можно ли считать это началом вашей предвыборной кампании?

– Вы хотели этим подать пример Ассамблее?.. Задвинувшийся люк подарил нам благословенную тишину.

Вскоре мы приблизились к «Галактике», и наш пилот сбавил скорость. В этот момент из-за корпуса выплыла космическая шлюпка и двинулась к станции.

Я затаил дыхание. Приближалась не шлюпка, а другой катер, в несколько раз большего размера. Это значило…

И вдруг я увидел истинную «Галактику». Если ее катер выглядел рядом с ней, словно москит на спине бизона, она была подлинно гигантской. Я прижался лбом к иллюминатору, силясь постичь величину корабля. Наконец я откинулся назад, «переваривая» увиденное. Арлина взяла меня за руку.

– Что бы я отдал за то, чтоб на ней летать, – промолвил Алекс.

Я согласно кивнул. Ради этого любой капитан отдал бы свою правую руку на отсечение. Я снова задумался: что повлияло на решение Адмиралтейства остановить свой выбор на Стангере? Возможно, мне надлежало принять в этом более активное участие. «Галактика» была крупнейшим кораблем Флота, самым большим из когда-либо построенных. Сравниться с ней могла только ее сестра «Олимпиада», еще не готовая к полетам.

Словно прочитав мои мысли, Алекс сказал:

– На эти деньги можно было бы построить десяток: кораблей. – Я кивнул. – Что ж, она, несомненно, остудит некоторые горячие головы. – Он повернулся к иллюминатору. – Прошу прощения, нечего мне вмешиваться в политику.

– Что ты говоришь, Алекс? – фактически поощрил я его продолжать.

– Наверное, и вы слышали кое-какие разговоры. О том, какая судьба ожидает Флот. Налаживание отношений с колониями. С этими неблагодарными отпрысками Земли, которые теперь вроде мусора. – Его глаза всматривались в маячивший вдали корпус корабля. – Господи, какая громадина.

– И как будет «Галактика»…

– О, просто наведываясь туда. Незаявленная угроза, но, ежели возникнет надобность… – Он сделал выразительный жест.

– И много таких разговоров?

– Достаточно. Мне не хотелось бы выступать в роли распространителя слухов. – Он выразительно крутнул кистью руки. – Всего лишь… мол, стали мы так зависеть от импорта… И ребята нервничают. – Он улыбнулся. – А у капитанов при долгих полетах столько времени для размышлений.

Я знал, что так оно и есть.

– Посмотрите, сэр, причальные камеры для катеров открыты. Корабль такой большой, что места для стоянки едва можно охватить глазом.

Я вместе с ним приник к иллюминатору. Арлина молча наблюдала за нами, ее лицо хранило бесстрастное выражение.

Пилот начал маневрировать и тормозить.

Скоро наш катер подлетел к причальной стойке. Наконец замки щелкнули, и массивная наружная крышка шлюза за нами закрылась. Мы немного подождали, пока давление нормализовалось. Обычно на всех кораблях имеется шлюз между причальной камерой и рабочим пространством, но здесь кому-то не захотелось держать пассажиров, как баранов, в шлюзе, если этого можно было избежать, поэтому причальная камера в норме сама наполнялась воздухом.

Мы выбрались наружу и вышли через люк в коридор третьего уровня.

– Смирно! – прогремел громкий голос. Двадцать два одетых с иголочки офицера замерли в строю. Капитан Стангер, возглавлявший их, отдал честь, как это принято в Академии. Против воли сердце мое забилось чаще.

– Вольно, джентльмены.

Стангер строевым шагом вышел вперед:

– Добро пожаловать на «Галактику», господин Генеральный секретарь.

– Благодарю вас.

Я осмотрелся. Все кольцевые коридоры на космических судах имеют дугообразную форму, но «Галактика» даже отдаленно не напоминала ни один из виденных мною прежде кораблей. Ее диски были намного шире, чем можно было ожидать, и это создавало ощущение необычной грандиозности и роскоши.

Глаза Арлины засверкали:

– Боже ты мой!

Ее благоговение было мне понятно. Обычно коридоры кораблей Флота красились в серый цвет, но здесь они были отделаны роскошными панелями под дерево е поразительным количеством витиеватых украшений. Иллюминаторы обрамлялись золотыми ободками.

Возмущенный, я опустил глаза. «Ковры? В коридорах на палубе?» Коридоры на других кораблях были выстелены панелями с заклепками. Всегда.

– Мы на третьем уровне, сэр. Это царство пассажиров. Уровень номер один самый большой – на таком вам еще не доводилось побывать.

Я зашаркал ногами по неприлично мягкому покрытию. Но через несколько мгновений расслабился настолько, что усмехнулся Арлине.

– Это что-то, ты не находишь? – Я почти перестал жалеть о расходах на постройку корабля.

– «Гибернии» рядом с ней было бы стыдно, – ввернул Алекс.

– Хм-м-м. – Преданность старому кораблю заставила меня нахмуриться.

Офицеры выглядели подозрительно молодо. Мои глаза забегали по их нашивкам в поисках знаков долгой службы.

– Господи, сколько же гардемаринов будут спать на здешних койках?

– Одиннадцать, сэр.

– И все в кают-компании?

– Не совсем так. Мы назвали так одно помещение, но оно делится на две части.

У первого гардемарина было бы полно забот, даже если б «Галактика» была размером с те корабли, которые я знал раньше. В свое время я обнаружил, что даже три гардемарина в подчинении – серьезное испытание. А когда их десять…

– Кто у вас первый?

– Мистер Спик, шаг вперед.

Из строя вышел долговязый парень и отдал честь:

– Гардемарин Эдвин Спик, сэр.

Я взглянул на его знаки отличия. Шесть лет. Достаточно опыта. Но почему он все еще не лейтенант? Хотя шесть лет – в среднем не такой уж великий срок. Годом раньше, годом позже…

Капитан Стангер представил одного за другим своих лейтенантов, каждый из которых, казалось, горел желанием пожать мне руку. Интересно, сколько из них будут хвастаться таким рукопожатием, когда патриархи публично выскажут мне свое недоверие.

– Пройдемте на капитанский мостик, сэр?

– Пожалуйста.

Надо было мне раньше обсудить все детали визита. Даже будучи Генсеком, я не имел права командовать на корабле Стангера – на Флоте жестко следуют требованиям устава. Стангер и его команда оказывают мне почести исключительно из вежливости, а не по обязанности.

На корабле возможен только один капитан, и в данном случае это был Стангер. Никакое гражданское лицо – будь он хоть военный советник или даже глава правительства – не может отдавать прямые приказы на корабле. Даже адмирал должен все согласовывать с капитаном, который один отвечает за космолет. Единственное право адмирала – отстранить провинившегося капитана, но даже он не может оспаривать приказы последнего.

И устроено это было правильно. На Флоте выработали абсолютно верную иерархию.

Строго говоря, я мог заставить команду «Галактики» делать то, что мне нужно. Но для этого мне требовалось направить директиву в Адмиралтейство, после чего мои приказы прошли бы фильтрацию, передаваясь по цепочке начальников. Конечно, на деле всякая моя просьба будет воспринята как приказ. Никакой моряк в здравом уме не примется спорить с Генсеком.

Мы двинулись по коридору, несколько офицеров последовали за нами.

Как и любой другой корабль, «Галактика» состояла из дисков-уровней. Представьте себе несколько кругляшей наподобие кусков мыла, поставленных один на другой. Картину дополняет старомодный карандаш, пронизывающий эти диски посередине. Часть этого карандаша, выходящая наружу, соединена с огромными хранилищами, которые обеспечивают корабль всем необходимым. На корме, внизу дисков, располагаются двигательные установки, которые генерируют N-волны, перемещающие корабль в пространстве. А в дисках работает команда и располагаются пассажиры.