Текст книги "Рыцари темного леса"

– О человеке судят по его врагам, хозяин. Пусть будут лучше сильные, чем слабые.

Лемфада, очутившись в лесу, разом лишился сил. Перед глазами все плыло, и стволы вокруг шатались. Земля устремилась ему навстречу, и он закрыл глаза.

Из-за толстой сосны вышел и приблизился к упавшему юноше какой-то человек – стройный, в небесно-голубой шелковой рубашке, кожаных бриджах и башмаках с серебряными пряжками, в нарядном овчинном плаще на плечах. Длинные волосы скреплял на затылке серебряный обруч, глаза отливали лиловым. Опустившись на колени рядом с Лемфадой, он увидел сочащуюся из-под стрелы кровь и отвернулся.

– Хочешь вытащить ее? – спросил кто-то. Человек быстро встал и увидел перед собой высокого, плечистого воина со светлыми волосами и золотисто-рыжей бородой.

– Я ничего не понимаю в ранах. Быть может, он уже умер.

– Ты стал серый, как зимнее небо, – усмехнулся Лло Гифс и разорвал на раненом рубашку. Стрела вонзилась глубоко под лопатку, и вокруг нее уже образовалась опухоль. Лло ухватился за древко.

– Погоди! – сказал другой. – Если острие зазубренное, ты разорвешь его на части.

– Тогда молись, чтобы зазубрин не было, – сказал Лло и выдернул стрелу. Лемфада застонал, но не очнулся. Зазубрин на острие не оказалось. Из раны хлынула кровь, и Лло заткнул дыру клочком рубашки. Потом взвалил юношу на плечо и зашагал по сумрачному лесу.

Другой, последовав за ним, спросил:

– Куда ты идешь?

– Тут в часе ходьбы есть деревня, а в ней знахарка.

– Меня зовут Нуада, – представился незнакомец. Лло промолчал.

Солнце уже садилось за горы, когда они поднялись на холм над деревней. В ней было семь хижин и один дом побольше, в загоне на северном конце стояло пять мелких лошадей.

– Посмотри, жив парень или нет, – велел Лло своему спутнику.

Нуада осторожно взял Лемфаду за руку и нащупал пульс.

– Жив, но сердце бьется неровно.

Лло, не отвечая, стал спускаться с холма. Из крайней хижины им навстречу вышли двое мужчин, оба с длинными луками и ножами на поясе. Лло помахал им, и они, узнав его, вложили стрелы в колчаны.

Лло со своей ношей прошел к самой дальней хижине, поднялся на крыльцо и постучал. Ему открыла женщина средних лет. Увидев раненого, она отступила. Лло вошел в дом и направился прямо к узкой койке у восточной стены.

Женщина помогла ему уложить юношу и вытащила из раны затычку, внимательно глядя на вновь потекшую кровь.

– Легкое не задето, – сказала она. – Оставь его тут, я позабочусь о нем.

Лло молча встал, расправил спину и посмотрел на стоящего у порога Нуаду.

– Чего тебе здесь надо?

– Я не отказался бы от еды.

– А заплатить есть чем?

– Обычно я плачу за еду песнями. Я бард, сказитель.

Лло покачал головой и, отстранив Нуаду, вышел из дома. Поэт двинулся за ним.

– Я хорошо пою. Меня принимали в Фурболгском дворце и у герцога Мактийского. На востоке я тоже бывал.

– Хорошие сказители все богачи. Ну да ничего – думаю, здешние жители охотно тебя послушают. Знаешь сказание о Петрике?

– Само собой, но я предпочитаю более свежие истории. Я и сюда пришел в поисках чего-то нового.

– Послушайся моего совета и расскажи им про Петрика, – сказал Лло, направляясь к большому дому. Нуада с трудом поспевал за ним.

– Ты не очень-то приветлив, дружище.

– У меня нет друзей, и я в них не нуждаюсь.

Дом насчитывал футов семьдесят в длину, и посреди него имелись два каменных очага, один против другого. Здесь стояло около дюжины столов, а в дальнем углу помещалась стойка, за которой стояло несколько бочек. Лло, растолкав собравшихся здесь людей, снял кружку с крючка на стене и нацедил в нее пива из маленького бочонка. Нуада заметил, что он не заплатил за выпивку, и тоже взял себе кружку.

– Ты чего это? – осведомился один из присутствующих, ткнув его пальцем в грудь.

– Выпить хочу, – ответил поэт.

– Только не из моей посудины, – заявил селянин и отнял у него кружку.

– Извини, – промолвил Нуада. Его белокурый попутчик тем временем разговаривал с каким-то человеком, коренастым и толстопузым. Вскоре тот обернулся и с улыбкой направился к Нуаде.

– Это ты будешь сказитель?

– Я самый.

– Издалека идешь?

– Из Фурболга. Я пел при дворе.

– Это хорошо – расскажешь нам новости. Я представлю тебе обществу. Как тебя звать?

– Нуада. За игру на арфе известен так же, как Серебряная Рука.

– У нас тут арф нету, но ты получишь еду и постель, если расскажешь, что делается в мире. Выкрутасов нам не надо – говори попросту.

Лло Гифс, усевшись на лавку у стены и вытянув свои длинные ноги, посочувствовал поэту. Здесь не Фурболг и даже не Макта. Придворному барду придется выступать перед неотесанными лесовиками, хорошо понимающими разницу между вымыслом и действительностью. Поэт между тем взобрался на стол, и содержатель общего дома, потребовав тишины, представил его. Разговоры на миг смолкли, но тут же возобновились, и кто-то отпустил шутку, вызвавшую общий смех.

Но звучный голос Нуады внезапно перекрыл гомон.

– Когда умирает герой, боги одаривают его, но дар этот о двух сторонах. Известно ли тебе, что это за дар? – спросил поэт, обращаясь к человеку в волчьем полушубке. – Да-да, тебе, хряк в волчьей шкуре! – Грянул смех, и «хряк», побагровев, схватился за кинжал у себя на поясе. Нуада же, как ни в чем не бывало, уже повернулся к другому. – А ты? Ты знаешь? – Тот мотнул головой. – Хорошо, я скажу вам. После смерти душа героя блуждает по миру, откликаясь на зов сказителей и поэтов. Когда о нем говорят перед собранием – даже перед такими нищебродами, как вы, – его душа является среди этого собрания. Это волшебство, недоступное ни одному чародею. Почему же этот дар о двух сторонах?

Потому что герой, стоя среди вас, видит, что его подвиги для вас ничего не значат.

Вот у вашего очага стоит Петрик, величайший из воинов и благороднейший из людей. Он сражался со злом и делал это не ради славы. Что же он видит, глядя вокруг себя? Лодырей, беглых воров и распутников. А ведь такой человек заслуживает гораздо большего.

Лло Гифс беспокойно взглянул на очаг, но не увидел ничего, кроме пляшущего пламени. В доме теперь воцарилась полная тишина. Поэт продлил ее еще на несколько мгновений, а потом его голос смягчился.

– Давным-давно, на заре иных времен, – начал он, – Петрик вышел из леса. Он был высок…

Ни один звук не прерывал повествования, и поэт продолжал ткать свое волшебное полотно. Когда он стал рассказывать о том, как Петрик был предательски убит на Перевале Душ, слушатели просто впились в него глазами. Но история не завершилась, как обычно, крылатыми демонами, накинувшимися на тело героя. Душа Петрика, по словам Нуады, воспарила ввысь, чтобы продолжить свою битву в небесах. Меч его преобразился в лунный луч, глаза – в две сияющие звезды. Когда поэт наконец умолк, в горнице загремели оглушительные рукоплескания.

Еще час Нуада рассказывал о героях древности, завершив свою речь сказанием о рыцарях Габалы, ушедших, чтобы сразиться с силами зла. Угрюмое пренебрежение Лло Гифса, помимо его воли, растворилось в красноречии поэта, и он захлопал в ладоши наряду со всеми остальными.

Хозяин поднес Нуаде кружку эля. Поэт осушил ее до дна, а затем водрузил на столешницу стул и сел на него, ожидая вопросов.

Вопросы не замедлили явиться, и Нуада стал рассказывать о гонениях в столице, о травле номадских купцов, о росте цен и нехватке продовольствия на севере, о больших скачках и огромном сером жеребце улане, обогнавшем лучших скакунов королевства.

Рассказав все новости, он слез со стола и подошел к Лло Гифсу.

– У тебя талант, – сказал тот. – Но был ли Петрик здесь на самом деле?

– Раз ты почувствовал его присутствие, значит, был, – улыбнулся Нуада.

– Как получилось, что такой мастер, как ты, оказался в подобном месте? Ты давно должен был разбогатеть и жить во дворце.

Нуада весело прищурил свои лиловые глаза.

– Я действительно жил во дворце и ел на золоте. Такие рубашки, что на мне сейчас, я носил только один день, а потом отдавал рабам либо просто сжигал.

– Ты хочешь сказать, что все это ничего не стоит по сравнению с вольной жизнью в лесу? – усмехнулся Лло.

– Нет, не хочу. Посмотри на меня и скажи, что ты видишь.

– Довольно смазливого парня с длинными волосами и глазами необычайного цвета. Что еще я должен видеть?

– Я номад. Мой отец был одним из богатейших купцов Фурболга.

– Понимаю. У тебя все отняли.

– Хуже того. Всю мою семью перебили. Когда пришли солдаты, я был не дома, а… у своей подруги. Потом она помогла мне выбраться из города.

– Нечего сказать, в хорошие времена мы живем. А почему ты выбрал этот лес?

– Я слышал, что тут появился один мятежник, настоящий герой, и хотел разузнать о нем побольше. После этого я намерен отправиться на восток, в страны, где еще правит разум.

– Мятежников ты здесь не найдешь. Воры и разбойники у нас имеются, а вот герои едва ли.

Нуада, помолчав немного, наклонился поближе к Лло.

– В Фурболге и других городах ходят слухи о герое, который восстал против герцога и самого короля. Он убил герцогского племянника и был приговорен к смерти, но бежал из мактийской тюрьмы и освободил всех тамошних узников. Во всей стране его имя стало символом борьбы с тиранией.

– Борьбы с тиранией? – хмыкнул Лло. – Что за чушь, поэт! Бороться с тиранами – все равно что плевать против ветра.

– Ошибаешься. Этот человек существует, и я его найду.

– Как его хоть звать-то, борца твоего?

– Лло Гифс, – с блеском в глазах произнес Нуада.

– Желаю тебе отыскать его, поэт.

– Стало быть, ты его не знаешь?

– Нет, я не знаю человека, о котором ты говоришь. Пошли-ка лучше поедим.

3

Бывший рыцарь выбирал нехоженые тропы подальше от человеческого жилья. Питался он мясом, которое добывал, стреляя из лука, и приправлял его собранными в лесу травами. Время шло, и борода все сильнее давила ему на горло, но никто из тех, кого он спрашивал, не слыхал о знаменитом мастере по имени Руад Ро-фесса. На севере остался только один большой город, Макта, и Мананнану очень не хотелось ехать туда. Герцог наверняка его узнает, хотя бывший паж не узнал.

Прошло пятнадцать дней с тех пор, как он в последний раз пополнял запас соли, крепкой браги и овса. Травы на лугах полно, но от диких зверей надежнее спасаться на коне, который ест овес. Городишко, где он покупал припасы, был маленький – каких-нибудь шестнадцать домишек, кузня и житница, а цены оказались вдвое выше ожидаемых. Мананнан заплатил, сколько требовалось, и устроился на ночлег за городом, на поляне у ручья.

Было жарко, и он немилосердно потел под своим шлемом. Откупорив бутыль с брагой, он выпил, и ему в который раз вспомнился ужас, испытанный в детстве. Он залез тогда на сухое дерево и перебирался с одной стороны ствола на другую, но сук под ним подломился, и он рухнул прямо в прогнивший изнутри ствол, угодив ногами в муравейник. Руки его оказались прижаты к бокам, и он застрял в дереве, как в узком стоячем гробу. Он стал кричать, но до дому было далеко, а он никому не сказал, куда идет. Муравьи, взбираясь вверх по его ногам, сновали по лицу, забирались в глаза и уши – а когда он кричал, то и в рот. С прижатыми к телу руками он не мог вылезти и ждал час за часом, пока его наконец не услышал лесник. Шестеро человек трудились еще час, чтобы вытащить его на волю. С того дня он стал избегать тесных, замкнутых мест. Пережитый ужас не оставил его и в зрелые годы.

Когда перед ним разверзлись черные врата, этот кошмар снова ожил в его памяти, захлестнув Мананнана волной страха.

Теперь он снова оказался в плену – на этот раз у серебристого колпака, намертво прикрепленного к стальному вороту его доспехов. И пот, щиплющий кожу головы, напоминает ему о тех муравьях. Он снова припал к бутылке.

Куда же девался Оллатаир? Мананнан постоянно сверялся с камнем на эфесе своего меча, но тот не давал ему никакой надежды. Камень отзовется, лишь когда Оружейник окажется не далее как в дне езды от него.

Будь ты проклят, колдун! Где ты?

Все шесть лет изгнания, которое он сам на себя навлек, Мананнан жадно прислушивался к новостям из дома, но они в основном касались нового короля, Ахака, только что одержавшего победу в Фоморианской войне. Король встретил распад империи с редким присутствием духа, заключив договоры со всеми прежними владениями Габалы. Но рыцари стали легендой, а об Оружейнике не было ни слуху ни духу. Быть может, тот передумал и отправился за ворота вместе с Самильданахом? В ту страшную ночь собрался густой туман – он-то и помог Мананнану ускользнуть незамеченным.

Но нет – Оллатаир говорил, что должен остаться, чтобы открыть врата, когда зло будет побеждено. Он сказал, что будет ждать пять дней – но где он может быть шесть лет спустя?

Мананнан сидел, прислонясь спиной к толстому дубу, и пил, а потом запел непристойную песню, которую выучил, служа наемником далеко на востоке. Песня была хорошая – про женщину, имевшую мужа и двух любовников, и про уловки, на которые она пускалась, чтобы они не встретились. Последний куплет он забыл. Конь ушел от него, чтобы попастись у ручья.

– Что за радость петь для себя одного, даже в таком красивом месте, – сказал бывший рыцарь. – Поди сюда, Каун, я тебе овса дам.

Конь, подняв серую голову, посмотрел на него.

– Я не пьян, просто весел. Это большая разница, хотя коню ее, конечно, не понять. – Мананнан хотел встать, но запутался в собственных ножнах. Он снял их, кинул на траву и поднялся. – Видишь, я держусь на ногах.

– Гляньте-ка, ребята – он и впрямь держится.

Бывший рыцарь обернулся и увидел четверых человек – трех бородатых и одного юнца лет пятнадцати.

– Добро пожаловать, господа. Не хотите ли выпить?

– Очень даже хотим. От денег и хорошего коня мы тоже не откажемся.

Бывший рыцарь снова плюхнулся наземь и осклабился.

– Конь у меня только один, и он не продается.

– Да мы, сударь мой, и не собирались его покупать, – сказал тот же плечистый бородач.

– Понимаю – но увести его вам тоже не удастся. Убирайтесь-ка прочь.

– Так говорить невежливо, сударь, и притом опасно. Поглядите: нас четверо, мы все при оружии и трезвее трезвого.

– Я предлагал вам выпить. – Мананнан вынул меч из ножен и встал, держась за дуб. – Предупреждаю вас, – заплетающимся языком выговорил он, – я рыцарь Габалы. Сойтись со мной в бою – значит умереть.

– Вот диво-то, ребята – рыцарь Габалы, ни больше ни меньше! Странно только, что доспехов на нем нет, кроме этого помятого шлема. А еще страннее, что он пьян. Не хочу сомневаться в ваших словах, сударь, но разве в вашем ордене крепкие напитки не запрещены?

– Запрещены, – подтвердил бывший рыцарь. – Мы были… – Он запнулся в поисках нужного слова.

– Чисты? – подсказал бородач.

– Вот-вот! Чисты. Благородны. – Мананнан засмеялся. – Прямо как боги! И гордые были. Да. Теперь-то никого не осталось. – Он махнул рукой. – Ушли сражаться с повелителем демонов.

– А вы как же, сударь?

– Я… испугался черных врат. Оллатаир открыл их, а я не смог в них войти. Что-то внутри… защелкнулось и не пустило. Мы все сидели на конях и ждали, и вот врата открылись. Все остальные, Эдрин, Патеус, въехали в них, а я нет. Я остался.

– Стало быть, вы, уж не обессудьте за прямоту, сударь – трус?

– Так и есть. Я – трусливый рыцарь. Но теперь это уже не причиняет мне такой боли, как прежде. Вы уверены, что не хотите выпить со мной?

– Нет, спасибо. Однако мы избавим вас от коня и кошелька.

– Право же, лучше не пытайтесь. Мы знакомы совсем недолго, но вы пришлись мне по душе.

– Убейте его. – Трое, достав ножи, бросились на Мананнана, а сам вожак направился к коню. Бывший рыцарь повернул кисть, и его меч со свистом описал дугу, сверкнув на солнце. Первый грабитель попытался остановиться, но опоздал, и меч рассек ему яремную жилу и разрубил ключицу до самых легких. Он умер еще до того, как упал. Обратный удар клинка вспорол живот второму – этот еще успел крикнуть. Юноша, зашедший рыцарю за спину, прыгнул на него с ножом. Мананнан, не оборачиваясь, припал на одно колено и нанес мечом колющий удар назад, пропустив его между своей правой рукой и боком. Парень заметил опасность лишь в самый последний миг, и меч вошел ему в грудь, пронзив сердце.

Бывший рыцарь вытащил клинок и встал. Весь бой занял несколько мгновений. Вожак, подойдя к Кауну, схватил его под уздцы, но жеребец встал на дыбы и так залепил передними копытами в лицо разбойнику, что тот отлетел и брякнулся наземь. На него упала тень, и вожак поднял глаза.

– Ты совершил глупость, и твои друзья за нее поплатились.

Разбойник привстал на колени, глядя расширенными от изумления глазами на своих мертвых сподвижников.

– Сын мой! – вскричал он и, спотыкаясь, побежал к мальчику. – Ты убил моего сына! – Прижав на миг к груди мертвое тело, он встал и вынул свой нож. Мананнан молчал, зная, что слова тут не помогут. С душераздирающим воплем разбойник кинулся на него.

Меч еще раз пропел свою песню, и протрезвевший бывший рыцарь сел на коня.

– Поехали, Каун, это место утратило свою прелесть.

С того самого дня он и стал избегать городов, селений и уединенных хуторов. Так он доехал до Мактийского герцогства. Если Оллатаир и существует где-то, то он должен быть здесь, у себя на родине. Бывший рыцарь достал меч и, глядя на рубин в его эфесе, прошептал:

– Оллатаир. – Камень загорелся, и в его глубине Мананнан увидел стоящего у колодца Оружейника.

К нему приближались вооруженные люди, и их мечи сверкали серебром при луне.

– Нет! – крикнул бывший рыцарь, и образ в камне померк.

Эррин вышел из ванны и надел толстый халат, поданный ему Убадаем. Весь лоснящийся от горячей воды, он подошел к окну и вдохнул свежий ночной воздух. Убадай принес хозяину разбавленного вина, но Эррин отстранил кубок.

– Сегодня я пить не буду.

– Беспокоишься о чем-то, господин?

– Почему ты остаешься у меня, Убадай? Я дал тебе вольную два года назад, и ты мог бы отправиться куда хочешь – обратно в степи, или за море в Цитаэрон, или на восток. Почему ты остался?

Убадай пожал плечами. Его темные раскосые глаза не выражали никаких чувств.

– Тебе надо выпить. Много выпить. Так, чтобы с ног свалиться.

– Не думаю. Уйди, оставь меня.

Проводив номада взглядом, Эррин заглянул в кубок, вздрогнул, закрыл окно и отошел к очагу, где горел огонь. Подтащив поближе тяжелое кресло, он сел и стал смотреть в пламя.

Разговор с провидцем Окесой преследовал его, вспоминаясь снова и снова. Эррин всегда недолюбливал этого человека, чья бритая голова и крючковатый нос придавали ему сходство со стервятником, а глаза всегда светились злобным огнем. Нет, не любил Эррин Окесу.

– Вы не часто удостаиваете меня своими визитами, – сказал провидец, когда Эррин вошел в его кабинет.

– Просто наши пути не так часто пересекаются, – ответил Эррин, оглядывая уставленные книгами полки. – Пожалуй, я возьму у вас что-нибудь почитать.

– Сделайте одолжение, барон, если вы, конечно, владеете мертвыми языками.

– Нет, не владею.

– Тогда эти книги, увы, не представляют для вас интереса. Чем я могу вам помочь?

Эррин сел на стул с высокой спинкой напротив провидца, а тот отложил гусиное перо и отодвинул книгу, с которой он работал.

– Я пришел просить у вас совета. Один юноша, беглый раб, выкрикнул слово, после которого сразу побежал гораздо быстрее – думаю, это было нечто вроде заклинания. Я ранил его, но ему удалось скрыться в лесу.

– Что за слово?

– «Оллатаир».

– Вы уверены?

– Думаю, да. Мой слуга Убадай тоже слышал. Что это может означать?

Океса откинулся назад и провел пальцем по своему длинному носу, не сводя бледных глаз с Эррина.

– Он произнес имя мертвого чародея. Вы уверены, что он после этого стал бежать быстрее? Быть может, это страх перед погоней придал ему сил?

– Возможно, но я никогда еще не видел, чтобы человек бежал так быстро, а ведь прошлой осенью я, как вам известно, был распорядителем игр в Фурболге. По-моему, это все-таки было волшебное слово. Могло такое случиться?

– Случиться может все, барон. После Оллатаира остались некоторые… вещи. У короля одной страны за Цитаэроном есть золотой сокол, у короля Ахака – меч, способный разрубить что угодно, даже сталь. Но ведь им нет цены. Откуда мог раб раздобыть подобную вещь?

Океса взял с одной из полок толстый фолиант и, вернувшись на свое место, принялся бережно листать его.

– Да, вот он – Оллатаир, сын Галибала, пятнадцатый Оружейник рыцарей Габалы. В 1157-м, тринадцати лет, он обучался у своего отца, в 1170-м, достигнув двадцати шести, стал его преемником. В 1190 году рыцари исчезли из истории, и нам остались лишь легенды, гласящие, что они отправились в преисподнюю сражаться с силами зла. На следующий год Оллатаир был обличен как изменник и предан смерти в темницах Фурболга. Здесь имеется краткая запись его допроса. Думаю, вы расслышали раба не совсем верно.

– Быть может, есть еще какой-то Оллатаир?

– Если бы такой человек был, я знал бы о нем, поверьте. Могу я служить вам еще чем-нибудь?

– Нет, мудрейший, это все. Благодарю, что уделили мне время, – сказал, вставая, Эррин.

– Прошу вас, не спешите уходить. Я хотел поговорить с вами еще кое о чем. – Эррин снова сел на место. – Речь о ваших домочадцах. Кажется, у вас в услужении состоит около шести номадов?

– Да, и все они верны мне и королю.

– Король смотрит на это иначе. Он собирается издать указ о ссылке всех номадов в Гар-аден.

– Но ведь это же пустыня!

– Вы оспариваете королевскую волю? – вкрадчиво произнес Океса.

– Не мне оспаривать волю моего государя – я всего лишь уточнил, где это. Впрочем, мои номады не рабы и свободны отправиться, куда пожелают.

– Не совсем так, – улыбнулся Океса. – Отныне все номады лишаются гражданства и по прямому приказу короля должны собраться в Гар-адене. Тех, кто не подчинится, будут преследовать и убивать, а их имущество отойдет в пользу короны или ее представителей. В Макте представителем короны, разумеется, будет герцог.

– Как же, позвольте вас спросить, мы будем решать, кто номад, а кто нет? Они живут среди нас несколько веков, и во многих благородных семействах, как говорят, тоже есть номадская кровь.

– Вам известны такие семейства? – с блеском в глазах подался вперед Океса.

– С уверенностью сказать не могу.

– Тогда будьте осторожнее в том, что говорите. Номады объявлены нечистым народом и должны быть удалены из королевства.

– Благодарю вас за это предупреждение, – с вымученной улыбкой сказал Эррин. – И заверяю вас, что буду действовать согласно с ним.

– Надеюсь, что будете. Кстати, этот случай с Оллатаиром заинтересовал меня. Не знаете ли вы в окрестностях Макты ремесленника или землевладельца, у которого только один глаз?

– Я не имею дел с простонародьем, мудрейший, однако мог бы навести для вас справки.

– Прошу вас, сделайте это – и, если можно, поскорее.

– Непременно.

От провидца Эррин прошел прямо к герцогу, который принял его в своих личных покоях в западной башне.

– Не нам обсуждать королевский указ, – заметил ему герцог. – К тому же не стоит забывать и о собственной выгоде. Ни у меня, ни у тебя в роду номадов нет, и нам это только на руку.

Эррин молча кивнул. Он знал, что герцог – человек крутой и жестокий, но думал, что тот все-таки не лишен благородства. Но теперь Эррин видел в темных глазах своего сюзерена одну только алчность. Герцог с улыбкой встал – красивый мужчина накануне сорокалетия, ростом выше своего бывшего пажа, с холеной, расчесанной надвое бородкой.

– Не волнуйся за этих смердов, Эррин. Жизнь и без того коротка.

– Я думаю о своем Убадае. Он был мне преданным слугой и однажды спас мне жизнь. Помните, на медвежьей охоте, когда мой конь погиб? Зверь разорвал бы меня на куски, если бы Убадай не прыгнул с седла прямо ему на загривок.

– Да, он поступил храбро, но ведь мы этого и ждем от своих людей, разве нет? Дай ему денег и отправь в Гар-аден. Поговорим лучше о более приятных вещах. Весной король прибудет в Макту, и я хочу, чтобы пиром распоряжался ты.

– Благодарствую, ваша светлость. Это большая честь для меня.

– Чепуха, Эррин. Лучше тебя с этим никто не справится. Ты у нас наихудший воин, зато отменный кулинар!

Эррин откланялся и вышел.

Теперь он сидел у огня с тяжелым сердцем и головой, полной дурных предчувствий.

Океса – настоящий змей, и Эррин не мог забыть его зловещий взгляд, когда он спросил: «Вам известны такие семейства?» Именно это спасло одноглазого ремесленника Руада Ро-фессу. Эррин никогда бы не выдал Мудрейшему – но что это сулит ему самому?

Задумавшись, он не заметил, как вошел Убадай.

– Еда, – сообщил слуга, поставив перед Эррином серебряный поднос.

– Я не голоден.

Номад пристально посмотрел на бледное лицо своего господина.

– Что стряслось, мальчик? Ты не пьешь и не ешь.

– Ты должен уехать из Макты… нынче же ночью. Возьми с собой всех номадских слуг и ступай через лес к морю. Бегите из этой страны.

– С чего это?

– Остаться – значит умереть. Всех номадов хотят загнать в Гар-аден, а там вас ждет смерть, Убадай, я это чувствую. Скажи это всем остальным.

– Будет сделано, – пообещал Убадай.

Руад выровнял серебряное зеркало и поправил бритву на висящем у стены ремне. Добившись желанной остроты, он смочил лицо теплой водой и осторожно сбрил черную, с сединой щетину.

Лицо в зеркале сполна заслуживало бороды – густой бороды, которая скрыла бы впалые щеки и щелястый рот с кривыми зубами.

– Ты стал еще страшнее, чем прежде, – сказал Руад своему отражению. Сев за стол, он отодвинул остатки завтрака, снял с глаза бронзовую нашлепку и отполировал ее мягкой тканью до блеска. Вернул нашлепку на место, налил себе яблочного сока и стал смотреть, как деревья за окном проступают на рассветном небе.

Здесь ему лучше, чем в цитадели: старая крепость хранит слишком много воспоминаний об отце. Галибал был суров к сыну, чьего рождения не желал, и мальчик, некрасивый и неуклюжий, ничем не мог ему угодить. Все свое детство и юность он пытался завоевать отцовскую любовь. Со временем он овладел наукой обращения с Цветами и показал себя лучшим, чем отец, чародеем. Тогда безразличие Галибала обернулось ненавистью. Он отослал сына прочь и даже перед смертью не допустил его к себе.

«Бедный Галибал, – подумал Руад. – Бедный, одинокий Галибал».

Прогнав тяжелые воспоминания, он три часа поработал в мастерской и вышел на луг, чтобы насладиться осенним солнышком. Скоро соберутся темные тучи, задует северный ветер, налетят метели, и горы покроются снегом. Уже и теперь листья начинают желтеть, а цветы увядают.

Вдалеке показалась медленно шагающая в гору фигура.

– Кости греешь? – приблизившись, спросил Гвидион. Его морщинистое лицо покраснело от подъема, белые, длиной до плеч волосы взмокли.

– Ты бы лошадь себе купил, что ли. Стар ты уже по горам лазать.

Старик улыбнулся и перевел дух, опершись на посох.

– У меня нет сил с тобой спорить, но чашка твоего яблочного сока оживила бы мой дух.

Руад повел его в дом и налил желанного напитка.

– Как у тебя дела? – спросил старик.

– Не жалуюсь, а у тебя?

– Для лекаря всегда работа найдется, даже если он уже не так силен, как прежде.

Руад нарезал черного хлеба и сыра. Пока старик ел, он вышел на порог и взглянул на ведущую к Макте дорогу. Все было спокойно.

– Океса ищет одноглазого ремесленника, – сказал Гвидион, когда он вернулся.

– Неудивительно. Я совершил ошибку.

– Ты сказал волшебное слово тому мальчику, Лагу?

– Да.

– Неразумный поступок.

– Разум не должен противоречить состраданию. Ты проделал весь этот путь, чтобы предупредить меня?

– И да и нет. Я мог бы послать гонца, но есть еще одно неотложное дело, в котором ты мог бы мне помочь.

– Ты говоришь об изменении Цветов?

– Значит, мне это не померещилось, и не я один виноват в том, что сила моя убывает?

– Нет. Мощь Красного растет, а другие Цвета слабеют. Зеленый, самый дальний, страдает больше других.

– В чем же причина? Я знаю, что Цвета постоянно играют и перемещаются, но такого еще никогда не было. Зеленый сузился до мерцающей полоски – мне даже теленка вылечить стоит большого труда.

Руад выгреб из очага золу и положил дрова.

– У меня нет ответа, Гвидион. Равновесие нарушено, и Цвета утратили свою гармонию.

– Не знаешь ли ты, случалось это раньше или нет? Я никогда о таком не слыхал.

– Я тоже. Быть может, все наладится само собой.

– Ты думаешь? В воздухе чувствуется что-то недоброе. В Макте на последней неделе произошли три убийства. Люди боятся, Руад.

– Это влияние Красного – он усиливает страх. Я тоже чувствую это – нетерпение и гнев, которые отражаются на моей работе. На днях я не сумел прибегнуть к Синему и потому обратился к Черному, но даже и он тускнеет.

Гвидион поежился от холодного ветра, проникшего в открытую дверь.

– Разведи-ка огонь, Руад. Мои старые кости не выносят холода.

Руад, взял из очага толстое полено, провел по нему пальцами. Дерево тут же загорелось, и Руад бросил полено обратно.

– Красный тоже по-своему полезен, – заметил он, раздувая пламя.

– Только не для лечения, которым я на хлеб зарабатываю, – усмехнулся Гвидион.

Руад закрыл дверь и подвинул стулья к огню. Гвидион, сев, протянул руки к пляшущему пламени.

– Ты, само собой, останешься ночевать у меня, – сказал Руад.

– Спасибо.

– Что еще нового в городе?

– Боюсь, что ничего хорошего. Один человек, приехавший из Фурболга, говорит, что столица охвачена ужасом – там тоже орудует убийца. Найдены тела одиннадцати молодых женщин и пяти молодых мужчин. Король обещал разыскать убийцу, но пока этого не произошло. А тут еще слухи о номадах. Их, больше тысячи человек, сослали в Гар-аден, чтобы будто бы поселить там. Но один надежный человек сказал мне… – Гвидион содрогнулся. – Огонь почему-то уже не греет меня, как бывало. Может, мне помирать пора, Руад?

– Я не провидец, дружище. Так что ты слышал о номадах?

– Мне сказали, что в некоем овраге у самых гор лежит тысяча тел – и есть место еще для многих тысяч.

– Не может быть, – прошептал Руад. – Какой в этом смысл? Зачем нужна подобная бойня?

Гвидион, помолчав немного, сказал:

– Король объявил номадов нечистым народом, марающим наше чистое королевство. Во всех наших бедах он винит их. Слышал ты о дворянине по имени Кестер?

– Встречался с ним как-то. Раздражительный старик.

– Он предан смерти. Его дед был женат на номадской княжне.

– Ушам своим не верю. И никого не нашлось, чтобы возразить королю?

– Находилось. Первый королевский боец, рыцарь Элодан, заступился за Кестера и вызвался защищать его на поединке. Король дал согласие, что всех удивило, ибо не было в государстве воина лучше, чем Элодан. На турнирном поле за городом собралась большая толпа. Король не присутствовал, зато явились его новые рыцари, и один из них вышел сражаться против Элодана. Бой завязался жестокий, но все, кто там был – как мне передавали, – сразу поняли, что Элодану этого нового бойца не победить. Так и вышло. Красный рыцарь раздробил меч Элодана на куски и ударом по шлему швырнул противника на колени, а после преспокойно отсек ему кисть правой руки.