Текст книги "Призраки грядущего"

Дэвид Геммел
Призраки грядущего

Есть люди, которые покоряют вершины, создают империи, наживают себе состояния или пишут классику. Но эту книгу я с любовью посвящаю Биллу Вудфорду, который взял себе в сыновья застенчивого, замкнутого, незаконнорожденного шестилетнего мальчика и ни разу его не подвел. Благодаря своему терпению, спокойной силе и бесконечной доброте он давал своему сыну гордость и уверенность, чтобы тот мог вести собственные войны – и в жизни, и на печатных страницах. Спасибо, отец!

Пролог

Трое уже полегли, остальные четверо образовали полукруг около безобразного верзилы в медвежьем полушубке.

– Хотите знать, как там, на вершине? – гнусаво выкрикнул он и выплюнул кровь на рыжую с проседью бороду.

Первый из неприятелей, напавший на него, наткнулся на сокрушительный удар в подбородок и растянулся на посыпанном опилками полу. Верзила, нагнув лысую голову, ринулся на трех оставшихся, но поскользнулся и упал, прихватив одного с собой. Чей-то сапог устремился ему в лицо – он размахнулся и сбил противника с ног. Потом взгромоздился на ноги, прислонился к стойке и сощурил глаза: двое оставшихся вытащили из-за поясов ножи. Верзила тоже достал из-за голенища длинный свежевальный нож, обоюдоострый и отточенный, как бритва.

Трактирщик тихо зашел сзади и нанес верзиле внезапный удар по шее. Глаза великана остекленели, нож выпал из пальцев, и он повалился ничком рядом со своими жертвами.

– Сейчас я вырву его поганое сердце, – прошипел один из его врагов, выходя вперед.

– Не советую, – сказал хозяин. – Он мой друг – мне пришлось бы убить тебя. – Трактирщик произнес это тихо, но с уверенностью, рассекшей удушливое облако гнева и насилия.

Человек с ножом вбил свой клинок обратно в ножны.

– Кто-нибудь в один прекрасный день непременно убьет его.

– Как ни печально, но это правда. – Хозяин поднял доску в стойке и опустился на колени рядом с поверженным. – Твои друзья живы?

Двое павших стонали, а третий пытался сесть.

– Живы. О какой это вершине он толковал?

– Не важно. Вон там у бочонка стоит кувшин с пивом. Пейте – нынче я с вас ничего не возьму.

– Это хорошо. Давай я тебе помогу. – Вместе они поставили великана на ноги и затащили в заднюю комнату, где ярко светила лампа и была приготовлена постель. Уложив приятеля, хозяин сел с ним рядом. У добровольного помощника гнев совсем прошел.

– Иди пей свое пиво, – сказал хозяин. – Моя жена тебе подаст.

Человек ушел, и хозяин пощупал пульс своего друга. Тот бился исправно.

– Ну, хватит притворяться, – усмехнулся трактирщик. – Мы одни.

Верзила открыл глаза и сел, откинувшись на подушки.

– Мне страсть как не хотелось убивать кого-то, – сказал он, показав в ухмылке сломанный зуб. – Спасибо, что помешал, Наза.

– Не за что. Почему бы тебе, однако, не оставить прошлое в покое?

– Потому что я был там. На вершине. Этого у меня никто не отнимет.

– Никто и не пытается, – с грустью сказал Наза.

Великан закрыл глаза.

– Но все оказалось не так, как я мечтал.

– Так всегда бывает. – Наза встал и задул лампу.

Позже он и его жена Маэль, убрав кружки, кувшины и тарелки, заперли дверь и сели рядом у догорающего огня. Маэль тронула мужа за плечо, и он с улыбкой потрепал ее по руке.

– Почему ты ему потакаешь? – спросила она. – Это уже третья драка за месяц, и делу от этого вред.

– Он мой друг.

– Будь он тебе взаправду другом, не доставлял бы тебе столько хлопот.

– Это правда, Маэль, родная моя, – но я чувствую, как ему худо, и его печаль передается мне.

Она поцеловала его в лоб.

– Слишком уж ты мягкосердечен – но за это я тебя и люблю, помимо всего прочего. И не жалуюсь больше положенного. Надеюсь только, что он тебя не разорит.

Наза посадил жену к себе на колени.

– Что ж с ним поделаешь. Он побывал на горе, а теперь ему некуда податься.

– На какой еще горе?

– Худшего толка. Сначала на такую гору взбираешься, а потом носишь ее на себе.

– Время слишком позднее, чтобы загадывать загадки.

– И то верно. – Он встал и поднял ее на руки. – Давай-ка я отнесу тебя в постель.

– В какую постель? В нашу ты уложил своего пьяницу.

– Верхняя комната свободна.

– И ты полагаешь, что достаточно молод, чтобы снести меня наверх?

Он усмехнулся и опустил ее на пол.

– Я мог бы – но лучше, пожалуй, мне приберечь свои скудные силы. Ступай вперед и зажги лампу – я сейчас приду.

Наза зашел в свою спальню и стянул со спящего сапоги. Второй нож звякнул об пол. Наза укрыл друга одеялом.

– Спокойной ночи, – шепнул он и закрыл за собой дверь.

1

Семнадцать человек наблюдали за поединком, и не было слышно ни звука, кроме свиста клинков и нестройного звона стали о сталь. Князь, изогнув запястье, направил колющий удар в маску своего противника, но тот опустил плечо, отклонился, и князь едва успел отразить ответный выпад. Некоторое время они вели оборонительный бой, затем князь предпринял молниеносную атаку. Его противник – высокий худощавый мужчина в сером монашеском облачении, кольчуге и маске – защищался отчаянно. Клинки сошлись в последний раз, и острие княжеской шпаги коснулось груди монаха.

Противники поклонились друг другу под легкие рукоплескания зрителей. Жена князя и три его сына подошли к месту боя.

– Вы были великолепны, отец, – сказал младший, светловолосый семилетний мальчик.

Князь Тальгитира потрепал его по голове.

– Понравился вам поединок?

– Да, отец, – хором ответили мальчики.

– А как называется прием, с помощью которого ваш отец победил меня? – спросил монах, снимая маску.

– Укол Чареоса, – ответил старший.

– Верно, господин Патрис, – улыбнулся монах. – Вы хорошо усваиваете свою науку.

Князь позволил жене увести сыновей и знаком отпустил придворных. Потом взял монаха под руку, и они прошли на южную галерею, где уже стояли кувшин с фруктовым соком и два кубка.

– Тебе в самом деле хорошо здесь? – спросил князь, наполнив кубки.

– Не хуже, чем в любом другом месте, мой господин, – пожал плечами монах. – Почему вы спрашиваете?

Князь посмотрел ему в глаза. Лицо у монаха было сильное, с длинным орлиным носом и решительным ртом под коротко подстриженными усами.

– О тебе ходит множество легенд, Чареос. В некоторых ты именуешься принцем. Известно тебе об этом?

– Да, я слышал – но это не важно.

– Что же тогда важно? Ты лучший боец из всех, кого я знаю. Ты был одним из героев Бел-Азара. Ты мог бы разбогатеть так, как другим и не снилось.

– Я и так богат – вот в чем суть. Такая жизнь устраивает меня. По натуре я книжник, а готирские библиотеки славятся на весь мир. Говорят, что далеко на юге, в Дренае, книг еще больше, зато здесь имеется полное собрание трудов Тертуллия. У меня уйдет много лет, чтобы изучить их все.

– И все-таки это неправильно. Я помню, как отец поднял меня на плечо, чтобы я мог видеть героев Бел-Азара, шествующих по улицам Нового Гульготира. Я помню все, что происходило в тот день. Ты ехал на белом жеребце ладоней семнадцати в вышину, в серебряной кольчуге и шлеме с белым плюмажем. Рядом ехал Бельцер со своим топором, а также Маггриг и Финн. Люди тянулись к тебе, как к путеводной звезде. Чудесный был день.

– Да, солнце светило ясно – но это был всего лишь парад, мой господин, один из многих.

– А что случилось с другими? Сохранили вы дружбу? Я уже много лет ничего не слышал о них.

– Я тоже. – Монах отвел в сторону свои темные глаза, вспоминая, каким видел Бельцера в последний раз – пьяным, красноглазым и плачущим. Топор его пошел с молотка за долги. Бывший крестьянин стал героем, и эта участь подкосила его так, как не удалось и надирам. Маггриг и Финн тоже были там. Оставив Бельцера в задней комнате гостиницы, они втроем вышли на солнце.

«Мы возвращаемся в горы», – сказал Финн. «Что вы там будете делать?» – спросил Чареос. «То же, что и везде, Мастер Меча». – С этими словами чернобородый лучник улыбнулся, вскинул на плечи котомку и зашагал прочь. Молодой Маггриг с улыбкой подал Чареосу руку: «Мы еще встретимся. Мне думается, ему просто нужно какое-то время побыть одному, подальше от толпы». – «Как ты только терпишь его угрюмый нрав?» – «Я его не замечаю».

…Чареос, попивая сок, посмотрел в окно. Он сидел слишком далеко, чтобы видеть двор и сады, зато поверх высокой ограды монастыря открывался вид далеко на юг, где лес лежал на горах, словно зеленый туман. Монах перевел взгляд к востоку, к гряде холмов, за которыми простирались надирские степи, и страх на миг коснулся его ледяным острием.

– Думаешь, надиры летом пойдут на нас войной? – спросил князь, словно прочтя его мысли.

Чареос задумался. Суровые кочевники-надиры живут только войной и только в битве находят радость. Многие века готирские короли держали их под своим игом, черпая уверенность в том, что кочевые племена ненавидят друг друга еще сильнее, чем своих поработителей. Но потом пришел Ульрик, первый великий вождь. Он объединил надиров, превратил их в непобедимую силу, в армию, насчитывавшую сотни тысяч свирепых воинов. Готиры были разбиты, их король погиб, а беженцы поставили свои новые жилища здесь, на северо-западе. Только дренайская крепость Дрос-Дельнох, стоявшая далеко на юго-востоке, дала надирам отпор. Но век спустя явился другой полководец, которого не сумел остановить никто. Тенака-хан разбил дренаев и вторгся в Вагрию. Его войска вышли к морю у Машрапура и двинулись вдоль побережья в Лентрию. Чареос вздрогнул. Один лишь Исток знает, придут надиры будущим летом или нет. Но одно столь же верно, как смерть: когда-нибудь они придут непременно. Они перевалят через холмы с оглушительным боевым кличем, и копыта их боевых коней смешают траву с землей. Чареос тяжело сглотнул, не сводя глаз с холмов. Он видел за ними кровожадные орды, готовые темной волной захлестнуть зеленую готирскую землю.

– Ну что же? – настаивал князь. – Как по-твоему?

– Не могу сказать, господин мой. У меня недостаточно сведений, чтобы решить это. Говорят, будто дренаи опять восстали под предводительством новоявленного Бронзового Князя. Мне кажется, это уже пятое восстание за те тридцать лет, что прошли после взятия Дрос-Дельноха Тенакой-ханом. Возможно, оно отсрочит вторжение надиров.

– Этого вожака постигнет судьба всех остальных. Он будет схвачен и распят, а восстание подавлено. Говорят, новый хан уже послал войска на север.

– Об этом говорят годами. Надирам здесь нечем поживиться. Завоевание Дреная, Вагрии и Лентрии обогатило их. Мы ничего не можем им дать – и даже путь в более богатые государства не лежит через нас. За Новым Гульготиром нет ничего, кроме моря. Быть может, они оставят нас в покое. – Собственная ложь стала у Чареоса комом в горле. Для надиров главное не добыча, а кровь, смерть и порабощение. Им все равно, богаты готиры или бедны, – их подогревает желание отомстить за вековые обиды.

– Ты сам не веришь этому, Мастер Меча, – я по глазам вижу, – сказал князь, вставая. – Надиры ненавидят нас за прошлое, и их мучит память о Бел-Азаре – единственном поражении за всю историю Тенаки-хана.

Чареос, помогая князю накинуть плащ с капюшоном, взглянул ему в лицо.

– Судьбу Бел-Азара иначе как чудом не объяснишь. Я не знаю, как нам удалось удержать крепость, и не знаю, почему Тенака-хан позволил нам это. Притом это было двадцать лет назад – теперь я об этом почти не вспоминаю.

– Старая крепость развалилась – и это уже, можно сказать, надирская земля. Спасибо тебе за урок. Мне кажется, я стал ближе к тебе по мастерству.

– Более того, мой господин, – сегодня вы побили меня.

– А ты уверен, что не поддался мне – из-за того, что при поединке присутствовали мои сыновья?

– Вы честно одержали победу, мой господин, – но на той неделе она будет за мной.

– На той неделе сразимся в замке – а после поохотимся в лесу и попробуем затравить пару кабанов.

Чареос поклонился, провожая князя. В кувшине осталось еще немного сока. Он налил себе и подошел к окну, глядя, как князь со свитой отбывает из монастыря.

Давно уже не произносились вслух эти имена – Бельцер, Маггриг и Финн. Чареос вновь увидел перед собой рыжебородого великана, увидел, как тот крошит своим топором надиров, лезущих на стену около надвратной башни. А лучники Маггриг и Финн каждый вечер писали углем на гранитной стене свой счет: «Маггриг сегодня убил одиннадцать, всего тридцать одного. Смерть надирам!» А старый Калин оспаривал эти числа, стряпая ужин над жаровней. Отменный был повар – даже филей, приготовленный им, напоминал по вкусу бараньи кишки. Он погиб в последний день осады.

Около башни гибло больше всего народу. Из прежних сорока пяти выжили только Бельцер, Маггриг, Финн и Чареос. Надиры заняли крепость, но Бельцер соскочил с башни, в одиночку спас готирское знамя и, прорубая себе дорогу, вернулся обратно. Они засели в башне, бросая вызов окружившим их надирам. Почти весь день враг пытался взять башню, каждый раз отступая перед мечами и топорами ее защитников.

Ночью туда пришел сам Тенака-хан со своим шаманом.

«Сдайтесь мне – и уйдете отсюда живыми», – сказал он. «Это противоречит нашему приказу», – ответил ему Чареос. «Что же для вас важнее – долг или свобода?» – «Любопытный вопрос. Почему бы тебе не подняться сюда и не обсудить его с нами?» – «Спустите веревку», – ответил хан.

Чареос, улыбнувшись при этом воспоминании, услышал позади шаги, обернулся и увидел настоятеля.

– Я побеспокоил тебя? – спросил старик.

– Нисколько, Парнио. Посиди со мной.

Настоятель в белых одеждах подсел к столу и посмотрел на небо.

– Непостижимы небеса, – прошептал он. – Всегда изменчивы и всегда постоянны в своей красе.

– Это так, – согласился Чареос, садясь напротив него.

– Приобщился ли ты к славе Истока, сын мой?

– Нет, отец. Я все еще сомневаюсь. Это тревожит тебя?

– Ничуть, – махнул тонкой рукой настоятель. – Тот, кто ищет Его, найдет… когда захочет Он. Но ты здесь уже два года, и я хотел бы знать, что держит тебя в монастыре. Чтобы пользоваться библиотекой, не обязательно быть монахом.

– Утешительно принадлежать к чему-то, отец, – улыбнулся Чареос. – Утешительно быть безымянным.

– Если ты хотел стать безымянным, не надо было говорить, кто ты на самом деле, а уж тем более соглашаться на предложение князя обучать его тонкостям фехтования.

– Верно. Проще всего, наверное, было бы ответить, что я сам не знаю. Но я не хочу уходить отсюда.

– На мой взгляд, сын мой, ты еще молод. Тебе бы завести жену и детей, наполнить свою жизнь любовью. Или я неправ?

Чареос встал и снова подошел к окну.

– Ты прав, отец настоятель. Когда-то я любил… и, наверное, мог бы полюбить снова. Но боль потери была слишком тяжела для меня. Я предпочитаю новым страданиям одинокую жизнь.

– Значит, ты просто прячешься здесь, Чареос, – а это дурно. Жизнь дается нам не для того, чтобы тратить ее впустую. Подумай об этом. С чего бы прославленному герою Бел-Азара чураться радостей любви?

Чареос обернулся к старику, сердито нахмурясь:

– Бел-Азар! Я слышу это название второй раз на дню. Оно ничего не значит. У меня был меч, я хорошо владел им, и люди умирали. Никакого геройства я в этом не вижу, отец. Когда-то я видел, как старик, весь скрюченный, бросился на помощь женщине. Его убили одним ударом кулака – но вот он был герой, потому что ни на что не надеялся. Понимаешь, что я хочу сказать? Солдат всегда надеется на что-то. Многие мужчины и женщины совершают героические поступки каждый день, но никто этого не замечает. А вот я благодаря верному глазу и быстрой руке прослыл героем Бел-Азара, и обо мне поют в залах собраний и в трактирах.

– Ты ошибаешься, Чареос. О тебе поют люди, а тот старик воспет перед Богом – в этом вся разница.

– И я бы видел ее, если бы верил, но мне не дано.

– Дай срок, сын мой. Остерегайся князя. Он сильный человек, но и жестокий тоже. И когда ты ходишь в замок давать ему уроки, не надевай монашеского платья. У нас здесь не Храм Тридцати, и мы не воины.

– Как скажешь, отец.

Старик встал.

– Когда я вошел сюда, ты был погружен в раздумья. Не скажешь ли о чем?

– Я думал о Бел-Азаре и Тенаке-хане. О той ночи, когда он поднялся к нам на стену и просидел с нами до рассвета. Он говорил о своей жизни и своих мечтах, а мы – о своих. Бельцер хотел взять его в заложники, но я не дал. На рассвете хан спустился с башни и увел свое войско. Мы сохранили готирское знамя, и потому победа формально осталась за нами.

– Ты восхищался этим человеком?

– Да. Это благородное сердце. Но я так и не знаю, почему он оставил нам жизнь.

– Разве он не сказал вам?

– Нет. Между тем он был не тот человек, чтобы делать что-то без причины, и это мучило меня многие годы. Когда он умер, я отправился в надирские земли и долго стоял перед гробницей Ульрика, где его похоронили. Меня тянуло туда. Я приехал в лагерь Волков, стал на колени перед шаманом и спросил его, почему нас пощадили в тот день. Он пожал плечами и сказал, что мы шиокас-атра – Призраки Грядущего.

– И ты понял его?

– Нет. А ты понимаешь?

– Я молюсь о том, чтобы понять, сын мой.

Когда Бельцер проснулся, в голове у него бушевало целое море боли. Он со стоном сел, и его замутило. Он натянул сапоги, дотащился до окна и открыл его. Свежий воздух хлынул в комнату. Бельцер сплюнул. Губа у него была разбита, и в слюне виднелась кровь. На комоде стояло зеркало. Бельцер плюхнулся на сиденье перед ним. Один глаз заплыл и почернел, лоб ободран, правая щека порезана, в рыжевато-седой бороде запеклась кровь. Бельцеру стало совсем тошно. Дверь позади открылась, и занавески на окне вздулись. Он обернулся. Вошла Маэль, неся на подносе поджаренный хлеб с сыром и кувшин – Бельцер молился, чтобы там оказалось пиво.

– Спасибо, – сказал он, когда она поставила поднос.

Она покачала головой, уперев руки в могучие бедра.

– Срам глядеть на тебя.

– Не читай мне мораль, Маэль. Сжалься! Моя голова…

– Твоя голова – твоя забота. К забулдыгам у меня жалости нет. Посмотри, как ты извозил кровью простыни! А от вони просто стошнить может. Когда ты в последний раз мылся?

– В нынешнем году, это точно.

– Как позавтракаешь, пойдешь в дровяной сарай и будешь работать, покуда не оплатишь свой долг. Топор и пила хорошо помогают от головной боли.

– А где Наза? – спросил Бельцер, стараясь сосредоточить взгляд на женщине.

– Уехал в город. Нынче базарный день. И чтобы, когда он вернется, тебя здесь не было – понял?

– Он… в долгу передо мной.

– Ничего он тебе не должен! Слышишь? Ничего! Ты пробыл здесь два месяца, не заплатив ни единого раза за еду, кров и пиво, и все это время ты оскорблял наших гостей, заводил драки и делал все, чтобы разорить моего мужа. Нарубишь дрова, а потом уйдешь.

Он стукнул кулаком по комоду и вскочил на ноги:

– Да как ты смеешь так говорить со мной? Знаешь ли ты, женщина, кто я?

– Знаю, – сказала она, подступив к нему поближе. – Ты Бельцер. Бельцер-пьяница, Бельцер-лодырь, Бельцер-хвастун. И от тебя воняет. Потом, прокисшим пивом и блевотиной. Еще бы мне не знать, кто ты!

Он поднял руку, словно для удара, но Маэль рассмеялась ему в лицо:

– Давай, могучий герой Бел-Азара. Рази!

Он протиснулся в дверь мимо нее, но она последовала за ним, и ее язык язвил его словно огненный бич. Он вывалился во двор и прищурился от яркого солнца. Дровяной сарай стоял справа, а слева простирались поля.

Он свернул налево, но, не пройдя и полумили, сел на камень. Его хижина в трех милях отсюда, но там ничего нет: ни еды, ни питья. Только волчий вой да пустота, знакомая лишь одиноким.

Сгорая от стыда, он повернул обратно, к дровяному сараю.

Остановился у ручья, снял медвежий полушубок и серую шерстяную рубаху, стянул сапоги и вошел в воду. Мыла не было – он потер тело мятными листьями и смыл с бороды кровь. Когда он после купания взял в руки свою рубашку, от запаха его едва не стошнило.

– До чего же ты дошел, – сказал себе Бельцер.

Он выстирал рубашку, побив ее о камень, выжал и надел на себя, а полушубок перекинул через руку.

Маэль, увидев, как он опять входит во двор, вполголоса выругалась. Когда в сарае застучал топор, она вернулась на кухню – готовить пироги и паштеты для полуденной кормежки батраков и лесорубов.

Бельцер трудился на совесть – топор в руках и колка дров доставляли ему удовольствие. Его рука не утратила сноровки, и каждый удар разваливал чурбаки на ровные поленья, которые скоро сгорят в жаровнях по обоим концам зала.

Перед самым полуднем он закончил работу и принялся возить дрова на тачке через двор, а потом носить их в трактир и складывать у жаровен. Маэль с ним не разговаривала, а он не имел охоты вновь испытать на себе ее язычок. Когда полуденная суета утихла, она налила ему миску супа и дала хлеба. Он молча поел, мечтая о кружке пива и боясь нарваться на неизбежный отказ.

Наза вернулся в сумерках и принес ему кувшин пива в сарай.

– Ну, как ты тут, дружище? – спросил трактирщик, подавая полную кружку благодарному Бельцеру.

– Помереть и то легче, – ответил тот, выпив все до дна.

– Не надо было тебе сегодня работать. Отдохнул бы лучше. Вчера тебе порядком досталось.

– Твоя жена лучше тебя понимает, что мне нужно. А если еще и пивка выпить… Что за нелепая штука жизнь, Наза? Я был самым знаменитым человеком в Готире. Воином, спасшим знамя. Меня поили и кормили, деньги и подарки так и сыпались мне в руки. Я был на вершине. Но там ничего нет. Ничего. Только облака. И я понял, что жить на этой вершине нельзя. Но когда ты падаешь с нее – о, как же ты стремишься обратно! Я готов убить, чтобы снова оказаться там. Готов душу свою продать. Да только глупо это. Я думал, что, прославившись, стану другим человеком – но не стал. Дворяне, конечно, приглашали меня в свои замки, но я не умел толковать с ними по-ихнему – о поэзии там или политике. Я мужик и грамоте не обучен. С ними я чувствовал себя дурак дураком. Я только одно и умею – топором махать. Я перебил кучку надиров и унес знамя – а теперь даже в мужики обратно податься не могу. Гора не пускает.

– Почему бы тебе не навестить Маггрига и Финна? Они так и живут там, в Высокой Долине. Они будут рады тебе, и вы потолкуете о старых временах.

– Они всегда держались особняком, ни с кем особо не сближались. Лучше бы я погиб там, в Бел-Азаре. С тех пор все пошло вкривь и вкось.

– Смерть и так достаточно скоро приходит за нами. Не надо ее торопить. Пошли в дом и выпьем.

– Нет, сегодня я посижу здесь и подумаю. Не буду пить, не буду драться – посижу здесь.

– Я пришлю тебе еще кувшин и чего-нибудь горячего и одеяла тоже.

– Не хлопочи так обо мне, Наза.

– Я в долгу перед тобой, дружище.

– Нет, – грустно сказал Бельцер, – ты ничего мне не должен. И отныне я буду отрабатывать свой хлеб.

Сорок деревянных колышков окружностью в два дюйма были вбиты в землю на лужайке. Они располагались футах в трех друг от друга, по восемь в ряд. Восемь мальчиков стояли перед ними, ожидая, что скажет Чареос. Утреннее солнце светило ярко, и легкий ветерок колыхал верхушки вязов, окаймлявших лужайку.

– Итак, господа, – сказал Чареос, – вы должны будете пробежать между этими колышками и вернуться назад как можно быстрее.

– Можно спросить зачем? – спросил Патрис, старший княжеский сын. – Ведь мы учимся владеть мечом.

– Это так, мой господин. Но меч вы держите в руке, и это лишь одна сторона мастерства фехтовальщика. Важно еще и равновесие. Извольте выполнить то, что я вам назначил.

Мальчики нерешительно пустились петлять между колышками. Патрис быстро справился с задачей и вернулся к Чареосу. Остальные немного отстали от него. Трое запутались, и Чареос сказал им:

– Продолжайте бегать, пока я не вернусь. – Один из троих был толстяк Акарин, сын городского головы. Ясно было, что он никогда не станет хорошим бойцом, но он был отважный парень и нравился Чареосу.

Остальных пять Чареос увел к помосту. Это сооружение закончили строить только накануне, и Чареос остался им доволен. Наклонная доска вела к бревенчатому настилу в футах шести над землей. Бревна свободно перекатывались по смазанным жиром каткам. В конце помоста висела узловатая веревка, с помощью которой нужно было перемахнуть через двадцатифутовый прогал и по насаленной доске спуститься на землю. Ученики, оглядев все это, посмотрели друг на друга.

– Ну, кто первый? – спросил Чареос. Мальчики молчали. – Тогда вы, молодой Лорин. – Монах указал на рыжего сына Салиды, капитана княжеской гвардии.

Мальчик храбро побежал вверх по доске. Вступив на бревна, он чуть не упал, но выправился и медленно двинулся к веревке. Перемахнув через проем, он отпустил веревку, оступился и упал на мягкую землю. Остальные не стали смеяться, зная, что их черед еще впереди. Один за другим они проделали тот же путь, и остался один Патрис. Он ловко взбежал по доске, прошел по бревнам, повис на веревке и раскачался. Перед самым прыжком он отклонился всем телом в сторону, упал на согнутые ноги и удержал равновесие на шатком бревне. Но насаленные сходни его подвели – он поскользнулся и свалился в грязь.

Чареос подозвал всех к себе. Ученики порядком перепачкали свои вышитые шелковые камзольчики.

– Вид у вас, господа, печальный. А на войне вы будете выглядеть еще более грустно. Солдат сражается в дождь и в слякоть, в засуху и в наводнение. Редко кому доводится воевать с удобствами. Повторите попытку еще дважды – и в том же порядке. Патрис, прошу вас на два слова. – Чареос отвел княжеского сына немного в сторону. – Вы действовали с умом, но не сами до этого додумались. Вы наблюдали за остальными и учились на их ошибках. Вы не сумели спуститься по доске, потому что никто из них не проделал этого до вас.

– Теперь я знаю, как спускаться, учитель, – сказал мальчик.

– Не сомневаюсь. Но на настоящей войне офицеру зачастую представляется только один случай. Обдумывайте каждый свой шаг заранее.

– Хорошо.

Чареос вернулся к кольцам. Отставшие проделывали свою задачу уже с большей ловкостью, кроме Акарина.

– Дай-ка я на тебя посмотрю. – Мальчик, весь красный, стал перед учителем, и Чареос ощупал его толстые ляжки. – Ты сам знаешь, что тебе надо сбросить вес. Ноги у тебя крепкие, но тело плохо уравновешено. Если ты взаправду хочешь стать бойцом, ешь только раз в день – предпочтительно похлебку с мясом и овощами. Никаких медовых коврижек, никаких сладостей. Ты хороший парень, но твоя мать тебя балует.

Двум остальным Чареос разрешил перейти к помосту, но они там не преуспели. Акарин стал просить, чтобы ему тоже позволили.

– Иначе они будут смеяться надо мной. Пожалуйста, позвольте мне попробовать.

Чареос кивнул. Мальчик взобрался по доске и заковылял к веревке. Под его тяжестью бревна катались не так сильно, как у остальных. Он ухватился за веревку, но упустил ее и свалился прямо в лужу. Раздался громкий всплеск, сопровождаемый хохотом остальных мальчишек.

Акарин вылез из грязи, моргая, чтобы не расплакаться.

Всегда найдется кто-то, кто служит посмешищем для других. Чареос знал это. Такова природа человеческой стаи.

Он увел всех на луг, открыл ящик с мечами, масками и кольчугами и разбил мальчиков на пары, поставив Патриса с Акарином.

– Почему я должен драться с Хрюшкой? – спросил, подойдя к учителю, княжеский сын.

– Потому что вы – самый лучший.

– Не понимаю.

– Покажите ему, как это делается.

– А мне кто покажет?

– Когда вы станете офицером, у вас под началом будет много солдат, и не все они будут первостатейными воинами. Вы должны уметь добиться от каждого наибольшего, на что тот способен. Акарин с вами добьется большего, чем с любым другим мальчиком… а вас буду учить я.

– Значит, он переходит на мое попечение?

– Я верю, что это пойдет на пользу как ему, так и вам.

– Хорошо, посмотрим.

К концу занятий Акарин многое почерпнул от Патриса, хотя его руки и ноги покрылись многочисленными синяками от деревянного учебного меча.

– Увидимся завтра, господа, – сказал Чареос, и мальчики устало побрели по домам. – Завтра еще не то будет, – промолвил он им вслед.

На следующий день мальчики собрались у колышков, и Чареос вышел к ним. Акарина не было – его место занял какой-то худенький мальчик.

– Это кто же такой? – спросил Чареос.

– Мой кузен Алейн, – ответил Патрис.

– А где Акарин?

– Он решил отказаться от уроков.

– Не вы ли подсказали ему это решение?

– Да, я. Вы были неправы, учитель. Когда я стану офицером, я не потерплю у себя никого, кто не был бы превосходен во всех отношениях, – и уж конечно, никаких жирных свиней у меня не будет.

– У меня тоже, молодой господин. Предлагаю вам и вашему кузену немедленно удалиться. Остальные могут начинать бег между колышками.

– Ни с места! – приказал Патрис, и мальчики застыли кто где стоял. – Вы посмели оскорбить меня? – сказал он Чареосу.

– Вы сами навлекли это на себя, мой господин, – ледяным тоном отрезал Чареос, – и я не могу более служить вам. Поскольку эти юноши – ваши друзья и в какой-то мере зависят от вашего благорасположения, я не стану просить их оставаться. Уроков больше не будет. Желаю всем доброго дня.

Чареос откланялся и пошел прочь.

– Вы поплатитесь за это! – крикнул ему Патрис.

Монах, не отвечая ему, вернулся к себе. Гнев душил его, но злился он не на Патриса, а на себя: надо было это предвидеть. Княжеский сын – хороший атлет, но нрав у него дурной. С его надменностью и жестокостью сладить невозможно.

Успокоившись, Чареос побрел в библиотеку и там, в тишине и прохладе, принялся за труды философа Неусина. Увлеченный этим занятием, он не заметил, как пролетели часы. Потом кто-то тронул его за плечо.

– Князь ждет тебя в главном зале, – сказал настоятель.

Чареос прошел сквозь зеленые своды сада к ступеням, ведущим в зал. Он знал, что его стычка с Патрисом не останется без последствий, – но визит самого князя? И так скоро? Ему стало не по себе. Старые феодальные законы в Готире большей частью отменены, но князь по-прежнему пользуется неограниченной властью на Южных Землях, и по его капризу человека могут высечь или заключить в тюрьму.

Собравшись с мыслями, Чареос взошел по ступеням. Князь стоял один у южного окна, барабаня пальцами по подоконнику.

– Здравствуйте, господин мой, – сказал Чареос, и князь, молодой и стройный, обернулся к нему с натянутой улыбкой. Тонкое красивое лицо обрамляли длинные белокурые волосы, завитые по моде регентского двора.

– Ну и как же мы теперь поступим, Чареос? – Князь жестом пригласил монаха занять место у окна. Чареос сел, но князь остался стоять.

– Вы говорите о моих уроках?

– Зачем бы я иначе явился сюда? Ты вызвал целый переполох. Жена моя требует, чтобы тебя высекли, капитан моей гвардии хочет вызвать тебя на поединок, сын настаивает на повешении – хотя я и указал им всем, что отказ давать уроки – еще не преступление. Ну так что же будем делать?

– Разве это так важно, мой господин? В учителях фехтования недостатка нет.