Текст книги "Легенда о Побратиме Смерти"

Глава 5

Волнения продолжались три дня – они начались в беднейшем квартале и быстро охватили весь город. Из всех окрестных мест были вызваны войска, кавалерия расправлялась с бунтовщиками. Количество жертв росло – к концу третьего дня стало известно, что около четырехсот человек убито и еще больше ранено.

Игры были приостановлены, и атлетам советовали оставаться в своих жилищах. Близлежащие улицы охранялись солдатами. В сумерках Друсс мрачно смотрел из верхнего окна, как пламя пожирает дома западного квартала.

– Безумие какое-то, – сказал он подошедшему Зибену.

– Майон сказал мне, что они схватили того, кто стрелял из арбалета, и порубили его на куски.

– И все-таки продолжают убивать. Почему, Зибен?

– Ты сам сказал: это безумие. Безумие и алчность. Почти все они поставили деньги на Клая, и теперь им кажется, что их предали. Они сожгли дотла три игорных дома.

По улице прошел на рысях отряд кавалерии, направляясь к месту беспорядков.

– Что слышно о Клае? – спросил Друсс.

– Ничего, но Майон говорит, что у Клая много друзей среди лекарского сословия. Притом он богатый человек и может позволить себе все самое лучшее.

– Я должен был умереть. Нож летел мне прямо в глаз. Я ничего не мог поделать. Он выбросил руку с быстротой молнии, поэт. Я никогда еще не видел ничего подобного. Он остановил клинок в воздухе. – Друсс покачал головой. – До сих пор не верится. А миг спустя трусливый выстрел свалил его наземь. Он никогда больше не сможет ходить, Зибен.

– Ты этого знать не можешь, старый конь. Ты не врач.

– Я знаю, что у него поврежден позвоночник. И не раз видел, как это бывает. Такое не излечивается – разве только…

– Разве только – что?

Друсс отошел от окна.

– Надирский шаман приходил ко мне – как раз перед дракой. Он сказал мне о волшебных камнях, которые излечивают любые раны.

– Не продал ли он тебе заодно карту алмазных копей?

– Я выйду. Надо навестить Клая.

– Выйдешь? В этот хаос? Брось, Друсс, подожди хоть до утра.

Друсс упрямо покачал головой.

– Тогда возьми оружие. Бунтовщики все еще жаждут крови.

– Что ж, пусть держатся от меня подальше, – рявкнул Друсс, – не то я пролью ее столько, что все потонут!

Ворота были открыты, сад разорен. Разбитая статуя валялась на лужайке. Похоже было, что по ней били молотом. Голова откатилась в сторону, и каменные глаза смотрели невидящим взором на чернобородого воина в воротах.

Друсс осмотрелся. Клумбы изрыты, трава вокруг статуи втоптана в грязь, парадная дверь распахнута. Ни один слуга не попался Друссу, когда он прошел через дом на ристалище. Ни звука. Песчаные круги пусты, фонтаны бездействуют. Навстречу Друссу шел старик с ведром воды – тот самый, что позаботился о нищем мальчике.

– Где остальные? – спросил Друсс.

– Ушли.

– Что с Клаем?

– Его поместили в больницу в южном квартале. Гнусные ублюдки!

Друсс вернулся в дом. Стулья и лежанки поломаны, занавески сорваны с окон. Портрет Клая искромсан, повсюду разит застарелой мочой. Друсс недоумевающе покачал головой:

– Зачем они это сделали? Я думал, они его любят!

Старик поставил ведро и тяжело опустился на уцелевший стул.

– И любили, покуда ему спину не перешибли. Тогда они его возненавидели. Люди ведь поставили на него все свои сбережения. А потом услышали, что он влез в пьяную драку и все их заклады пошли насмарку. Ну и накинулись на него, чисто звери лютые! Это после всех побед, что он одержал, и всего, что для них сделал. Ведь больница, где он теперь лежит, – с гневом повествовал старик, – на его же деньги и построена. В прошлом он помог многим из тех, которые явились сюда и осыпали его руганью. И вот благодарность. А всех хуже Шонан.

– Его наставник?

– Тьфу! – плюнул старик. – Наставник, указчик, хозяин – называйте его как хотите, а для меня он кровосос. Стоило Клаю слечь, как его богатство девалось незнамо куда. Шонан говорит, что и дом принадлежит ему, а у Клая, мол, ничего не было. Можете вы в это поверить? Мерзавец, даже за карету не заплатил, которая увезла Клая в больницу. Клай умрет нищим. – Старик с горечью рассмеялся. – Был героем Готира – все его любили, все ему льстили. А теперь он беден, одинок, и друзей у него нет. Тут призадумаешься, клянусь богами!

– У него есть ты, – сказал Друсс. – И я.

– Вы? Да ведь вы дренай и едва знали его.

– Я его знаю – этого довольно. Проводишь меня к нему?

– Охотно. Здесь мне больше делать нечего. Вот соберу пожитки – и пойдем.

Друсс вышел на лужайку. Около дюжины атлетов входили в ворота, и их смех распалил в нем гнев. В середине шагал лысый мужчина в золотом, украшенном камнями обруче на шее. Они остановились у статуи, и Друсс услышал, как один из юношей сказал:

– Клянусь Шемаком, это пугало стоило больше тысячи рагов, а теперь вот превратилось в обломки.

– Что прошло, то прошло, – проговорил Золотой Обруч.

– Что ж ты теперь будешь делать, Шонан? – спросил кто-то.

– Найду другого бойца, – пожал плечами наставник. – Нелегко это, конечно, будет, у Клая дар был.

Старик подошел к Друссу.

– Не правда ли, их горе трогает до слез? Клай их всех содержал. Видите вон того, светлого? Клай оплатил его игорные долги не далее как неделю назад. Больше тысячи рагов отдал. Хорошо же они его отблагодарили!

– Подлые скоты! – Друсс зашагал через лужайку к Шонану.

Тот усмехнулся ему и сказал, указывая на статую:

– Вот оно, падение великих.

– И не столь великих. – Друсс двинул Шонана кулаком в лицо, и тот рухнул. Несколько атлетов бросились вперед, но Друсс посмотрел на них, и они попятились. У Шонана было выбито два зуба, челюсть бессильно отвисла. Друсс сорвал золотой обруч с его шеи и бросил старику. – Это частично оплатит содержание Клая в больнице.

– Еще как оплатит, – согласился старик.

Атлеты так и стояли на месте.

– Эй ты, поди сюда, – велел Друсс юноше с длинными светлыми волосами. Тот испуганно заморгал, однако подошел. – Когда эта падаль очухается, скажешь ему, что Друсс его не оставит. Скажешь, что за Клаем должен быть уход. Он должен лежать дома, и чтобы его слугам платили жалованье. Если этого не будет сделано, я вернусь и убью Шонана. А после найду тебя и расквашу твою хорошенькую мордашку напрочь. Понял? – Юноша кивнул, и Друсс обратился к остальным: – Я вас всех, сволочей, запомнил. Если Клай будет хоть в чем-то нуждаться, я займусь каждым из вас. Запомните хорошенько: малейшая подлость по отношению к Клаю – и вам не жить. Я, Друсс, обещаю вам это.

Друсс зашагал прочь, старик за ним.

– Меня зовут Кармол, – с широкой ухмылкой сказал слуга. – Очень рад видеть вас снова.

Они шли вдвоем по охваченному мятежом городу. Тут и там валялись трупы, ветер нес запах пожаров.

Больница стояла посреди беднейшего квартала, выделяясь своими белыми стенами среди окружающих ее убогих домишек. Бунт, начавшийся здесь, уже перекинулся дальше. Пожилой священник проводил их в комнату Клая, маленькую и чистую, с единственной кроватью под окном. Клай спал, когда они вошли, и священник принес им стулья. Друсс сел рядом с кроватью, и больной проснулся.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил Друсс.

– Я знавал и лучшие дни. – Клай выдавил из себя улыбку. Лицо под загаром сделалось серым, глаза, обведенные темными кругами, ввалились.

Друсс взял его за руку.

– Один надирский шаман сказал мне, что на востоке есть место, где спрятаны волшебные камни, исцеляющие любые раны. Завтра я отправлюсь туда. Если эти камни существуют, я найду их и привезу тебе. Понимаешь?

– Да, – с отчаянием в голосе ответил атлет. – И они меня вылечат?

– Надейся, – сказал Друсс.

– Надежда здесь не живет, дружище. Это больница для умирающих. Все люди, которые лежат здесь, ждут смерти – кто от рака, кто от чахотки, кто от вовсе не известных болезней. Чьи-то жены, мужья, дети. Если такие камни есть, другие заслуживают их больше, чем я. Но все равно спасибо.

– Это не просто слова, Клай. Завтра я уезжаю. Обещай мне, что будешь бороться за жизнь, пока я не вернусь.

– Я всегда борюсь, Друсс. Такой уж у меня дар. На восток, говоришь? Это надирские земли, где кишат разбойники, воры и убийцы. Лучше тебе с ними не встречаться.

– Это им лучше не встречаться со мной, – усмехнулся Друсс. – Ты уж поверь мне, парень!

Гарен-Цзен смотрел на скрюченное предсмертной судорогой тело бальзамировщика. Тот умер, захлебнувшись собственным криком, с широко раскрытыми глазами. Кровь уже перестала течь из многочисленных ран, переломанные пальцы больше не дергались.

– Крепкий был старикан, – сказал палач.

Гарен-Цзен не ответил. Он получил от бальзамировщика далеко не все сведения – кое-что тот все-таки утаил. «Ты знаешь, где они», – думал министр, глядя в мертвое лицо. За годы своих трудов Чорин-Цу восстановил путь, проделанный изменником-шаманом, похитившим Глаза Альказарра. Шамана нашли в Лунных горах и убили там, но камней при нем не было. Он мог спрятать их где угодно, но многочисленные следы указывали, что он укрыл их в гробнице Ошикая или где-то рядом. Там случались чудесные исцеления: несколько слепых прозрели, один калека начал ходить. Сами по себе эти «чудеса» ничего не значат. Гробницы святых и героев всегда окружает такая слава, и Гарен-Цзен, будучи чиадзе, хорошо понимал природу истерического паралича или слепоты. Но это единственное указание на возможное местонахождение камней. Вся беда в том, что гробницу тщательно обыскивали не менее трех раз и ничего не нашли.

– Убери его, – сказал Гарен-Цзен. Палач кивнул. – Университет платит пять золотых за каждый свежий труп – хотя за этот, возможно, дадут только три, в столь плачевном он состоянии.

Министр, подобрав полы длинных бархатных одежд, вышел вон. «Быть может, я цепляюсь за листья на ветру? – думал он. – Можно ли посылать войска в долину Слёз Шуль-сен с какой-то надеждой на успех?»

У себя в покоях он выбросил эти мысли из головы и занялся последними донесениями. Тайная сходка в доме сенатора Борвана, крамольные речи против Бога-Короля, слышанные в трактире на Угриной улице, потасовка в доме бойца Клая. В глаза министру бросилось имя Друсс, и он вспомнил могучего дренайского атлета. Он стал читать дальше, делая пометки. Имя Друсса упоминалось еще раз: он навестил Клая в больнице нынче утром. Гарен-Цзен моргнул, дойдя до строк: «Наблюдаемый говорил о целительных камнях, которые обещал привезти больному…» Министр позвонил в серебряный колокольчик, и в комнату с поклоном вошел слуга.

Час спустя испуганный осведомитель стоял перед Гарен-Цзеном.

– Расскажи мне обо всем, что слышал, не упуская ни единого слова, – приказал министр.

Выслушав и отпустив доносчика, он встал у окна, глядя на башни и крыши. Некий надирский шаман рассказал Друссу о камнях, и тот едет на восток. Долина Слёз Шуль-сен лежит на востоке, и внучка Чорин-Цу едет на восток с надирским воином Талисманом.

Гарен-Цзен снова позвонил в колокольчик.

– Ступай к владетелю Ларнесса, – велел он слуге, – и передай, что мне нужно видеть его сегодня же. Пусть также подготовят приказ об аресте дренайского бойца Друсса.

– Слушаюсь, мой господин. По какому обвинению?

– Нападение на готирского гражданина, приведшее к смерти последнего.

– Но Шонан не умер, господин, – удивился слуга, – ему только зубы выбили. – Гарен-Цзен глянул на него, и слуга покраснел. – Будет исполнено, господин. Прошу прощения.

Торг дошел до высшей точки, и Зибен приготовился нанести решающий удар. Лошадник от безразличной вежливости перешел к вежливому безразличию, затем к раздражению, а теперь весьма умело разыгрывал гнев.

– Для вас это, может, и лошадь, – говорил он, похлопывая серого по бокам, – но для меня Ганаэль член семьи. Мы любим этого коня. Его отец был призовым скакуном, а мать обладала быстротой восточного ветра. Он храбр и верен. А вы даете мне цену, которую предлагают за вислозадую клячу?

Зибен с полнейшей серьезностью посмотрел в серые глаза купца.

– Я не умаляю достоинств этого… мерина. Будь он на пять лет моложе, я мог бы выложить еще немного серебра. Но теперь он стоит не больше, чем я за него даю.

– Ладно, по рукам, – буркнул торговец. – Многие гульготирские дворяне дали бы мне вдвое против вашего. Я соглашаюсь только потому, что вы мне нравитесь – и Ганаэлю, кажется, тоже.

Зибен заглянул серому в глаза.

– Взгляд у него вредный.

– Просто умный, – возразил торговец. – Он, как и я, не любит дураков. Зато он силен и не знает страха. Вы едете в степь – и, видит небо, вам понадобится конь, способный обскакать кургузых надирских лошадок.

– Тридцать монет – чересчур много. Ганаэль, может, и силен, но возраст у него почетный.

– Вздор. Ему не больше девяти… – тут Зибен выразительно вскинул бровь, – ну, может, десять или одиннадцать. И он еще долго прослужит. Ноги у него крепкие, в копытах никакой слабины. И я перекую его для степи. Ну что, идет?

– Идет – за двадцать две серебром.

– Боги, вы что, пришли сюда оскорблять меня? Проснулись, поди, утром и подумали: дай, мол, пойду к честному готирскому торговцу и доведу его до сердечного припадка? Двадцать семь.

– Двадцать пять – если добавите старую кобылу из дальнего стойла и два седла.

– Кобылу? Даром? Да вы никак разорить меня вздумали? Эта кобыла наилучших кровей. Она…

– …член вашей семьи, – перебил Зибен. – Я сам вижу – она сильная, но мне важнее то, что она старая и смирная. Мой друг не наездник, и она ему как раз подойдет. У вас ее никто не купит – разве что арестантам на мясо или на клей. Этим скакунам цена полушка.

Лошадник побагровел и дернул себя за бородку.

– У меня, собственно, есть два старых седла – прекрасной работы, с сумками и флягами. Но я не возьму за каждое меньше серебряной монеты. Двадцать семь – и по рукам. Слишком жарко, чтобы торговаться.

– Ладно, согласен. Но их обоих нужно перековать и доставить ко мне через три часа. – Зибен вручил торговцу две серебряные монеты. – Окончательный расчет при получении товара.

Дав купцу адрес, Зибен вышел на рыночную площадь. Она была почти пуста ввиду беспорядков. Молодая девица окликнула его с порога почерневшего от дыма здания.

– Не хотите ли поразвлечься, сударь?

Зибен окинул ее взглядом: молодая, хорошенькая, но глаза усталые и пустые.

– Сколько?

– Для такого знатного господина, как вы, четвертушку серебром. Ну, если в постель хотите – тогда полушка.

– И за это ты меня развлечешь?

– Я доставлю вам бездну удовольствия.

Зибен взял ее за руку – рука была чистая, как и дешевое платье девушки.

– Ладно, попробуем.

Два часа спустя он вернулся в дом, где их поселили. Майон сидел у дальнего окна, составляя речь для завтрашних похорон королевы. Увидев Зибена, он отложил перо.

– Нужно поговорить, – сказал он, жестом приглашая поэта сесть.

Зибен устал и уже сожалел о своем решении сопровождать Друсса. Он сел на мягкую кушетку и налил себе разбавленного вина.

– Только покороче, посол. Я должен прилечь хотя бы на часок перед отъездом.

– Речь как раз о вашем отъезде. Так не годится, поэт. Завтра хоронят королеву, и Друсс – почетный гость. Уехать сейчас было бы оскорблением худшего толка. Особенно сразу после бунта, который, что ни говори, начался из-за Друсса. Разве нельзя подождать несколько дней?

– Боюсь, что здесь мы имеем дело с чем-то непонятным для вас, посол. Друсс считает это долгом чести.

– Не пытайтесь меня оскорбить. Я отлично понимаю, о чем вы. Но Друсс не просил этого человека о помощи и потому не несет вины за его увечье. Друсс ничего ему не должен.

– Поразительно. Вы как нельзя лучше подтверждаете мои слова. Я говорю о чести, а вы о счетах. Послушайте меня: этот человек получил увечье, спасая Друсса. Теперь он умирает, и ждать больше нельзя. Врач сказал Друссу, что Клаю осталось жить от силы месяц. Поэтому мы выезжаем теперь же, как только доставят лошадей.

– Что за чушь вы несете! – взревел Майон. – Подумать только: волшебные камни, спрятанные в надирской долине! Какой человек в здравом уме способен поверить в эту… сказку? Я был в местности, куда вы собираетесь. Там кочует много племен. Даже караваны не ходят туда – разве что под усиленной охраной. Есть там одна шайка, которая зовется Спинорубами. Как вам нравится это название? Они перерубают хребты своим жертвам и бросают их в степи на съедение волкам.

Зибен допил вино, надеясь, что испытываемый им ужас не отражается на лице.

– Я понял вашу точку зрения, посол.

– Зачем ему это на самом-то деле?

– Я уже сказал вам. Друсс должен этому человеку – и в огонь пойдет, чтобы расплатиться. – Зибен встал, Майон тоже.

– Но вы-то зачем едете с ним? Он умом не блещет, и я еще могу как-то понять его простецкие взгляды на жизнь. Вы же – человек незаурядный. Разве вы не видите всей тщеты этого предприятия?

– Вижу, – сознался Зибен. – И это еще печальнее, ибо обличает полную несостоятельность моего незаурядного, как вам кажется, ума.

У себя в комнате Зибен помылся и растянулся на кровати. Удовольствие, которое обещала ему девица, успело уже улетучиться. Как и все удовольствия, испытанные Зибеном в жизни. Страсть сменяется легкой грустью о недостижимом. Идеальное счастье, как и мифическая идеальная женщина, все еще ждет где-то впереди.

«Зачем вы едете с ним?»

Зибен ненавидел опасности и дрожал при мысли о том, что его ожидает. А вот Друсс, несмотря на все его недостатки, живет полноценной жизнью, наслаждаясь каждым ее мигом. Зибен чувствовал себя по-настоящему живым только рядом с ним: в поисках похищенной Ровены, на море в бурю, когда «Дитя грома» швыряло, как щепку, или в битвах, где каждое мгновение грозило смертью.

После своих странствий они с триумфом вернулись в Дренан, и Зибен сложил свою эпическую поэму «Друсс-Легенда». Она стала самой известной сагой в дренайских землях и была переведена на дюжину языков. За славой пришло богатство, за богатством – женщины, и Зибен с удивительной быстротой вновь погрузился в пучину праздной роскоши. Вздохнув, он поднялся с постели. Слуги приготовили ему одежду – штаны из бледно-голубой шерсти, высокие сапоги для верховой езды из мягкой кремовой кожи. Разрезы на пышных рукавах голубой шелковой рубашки открывали серую, тоже шелковую, подкладку, вышитую перламутром. Синий плащ, завершавший наряд, застегивался у горла плетеной золотой цепочкой. Одевшись, Зибен встал перед большим зеркалом и пристегнул перевязь, на которой висело четыре метательных ножа в черных ножнах, с рукоятками слоновой кости.

«Зачем вы едете с ним?»

Зибену очень хотелось бы ответить: «Потому что он мой друг», – и он надеялся, что в этом есть хотя бы доля правды. Но не это было истинной причиной.

– Я должен чувствовать себя живым, – сказал он вслух.

– Я купил двух лошадей, – объявил он Друссу, – чистокровку себе и ездовую тебе. Поскольку верхом ты ездишь, как мешок морковки, я счел, что она тебе как раз подойдет.

Друсс пропустил подковырку мимо ушей.

– Где это ты взял такие красивые ножички? – спросил он, кивнув на нарядную перевязь Зибена.

– Красивые ножички? Это превосходно уравновешенное смертельное оружие. – Зибен достал один клинок из ножен. Плавно закругленное книзу лезвие было острым как бритва. – Я поупражнялся с ними, прежде чем купить. Пригвоздил бабочку с десяти шагов.

– Твое искусство нам пригодится, – проворчал Друсс. – Я слыхал, надирские бабочки очень злые.

– Старые шутки самые лучшие, спору нет. Но эту уже пора проводить на покой.

Друсс старательно упаковал в седельные сумки вяленое мясо, сушеные фрукты, соль и сахар. Затянув ремни, он снял с кровати одеяло, туго скатал его и приторочил к поклаже.

– Майон недоволен тем, что мы уезжаем, – заметил поэт. – Завтра хоронят королеву, и он боится, что король воспримет наш отъезд как неуважение к постигшей его потере.

– Ты уже уложился? – спросил Друсс, взваливая сумки на плечо.

– За меня это делает слуга. Терпеть не могу эти сумки – шелк в них ужасно мнется. Рубашка или камзол, вынутые из них, не имеют никакого вида.

Друсс безнадежно покачал головой:

– Ты берешь с собой в степь шелковые рубашки? Полагаешь, что надиры оценят твой вкус?

– Увидев меня, они сочтут, что я бог! – хмыкнул Зибен.

Друсс снял со стены свой топор, Снагу. Зибен оглядел блестящие серебряные лезвия в виде крыльев бабочки, черную рукоять с серебряными рунами и с чувством сказал:

– Ненавижу это орудие.

Друсс спустился к входной двери. Посол Майон разговаривал с тремя королевскими гвардейцами, высокими молодцами в серебряных панцирях и черных плащах.

– Послушайте, Друсс, – сказал он. – Эти господа хотят проводить вас во Дворец Дознаний. Тут, очевидно, какая-то ошибка, но вам хотят задать несколько вопросов.

– О чем?

Майон откашлялся и провел рукой по аккуратно приглаженным серебристым волосам.

– Насколько я понял, в доме борца Клая произошло столкновение, в итоге чего человек по имени Шонан умер.

Друсс опустил Снагу на пол и скинул с плеча поклажу.

– Умер? От тычка в зубы? Ни в жизнь не поверю. Он был жив, когда я уходил.

– Вы пойдете с нами, – сказал гвардеец, выступив вперед.

– Соглашайтесь, Друсс, – вставил Майон. – Я уверен, что мы сможем…

– Ну, дренаи, довольно болтать. Этот человек обвиняется в убийстве, и мы берем его под стражу. – Солдат снял с пояса кандалы, и Друсс сузил глаза.

– Мне кажется, вы ошибаетесь, – начал Зибен, но опоздал: гвардеец уже наткнулся на правый кулак Друсса, угодивший ему прямо в челюсть, качнулся вбок и стукнулся головой о стену, потеряв свой шлем с белым плюмажем. Двое других ринулись вперед. Одного Друсс свалил боковым слева, другого – правым снизу.

Кто-то из поверженных простонал, и стало тихо.

– Что вы наделали? – дрожащим голосом воскликнул Майон. – Как могли вы напасть на королевских гвардейцев?

– Да вот так и смог. Ну что, поэт, ты готов?

– Вполне. Сейчас возьму свои вещи, и давай покинем этот город как можно скорее.

Майон без сил рухнул на мягкий стул.

– Но что я скажу им, когда они очнутся?

– Изложите им свои взгляды о преимуществе дипломатии над насилием, – посоветовал Зибен, потрепав посла по плечу, и бегом помчался к себе за вещами.

Лошади стояли у задней двери. Друсс приторочил свою поклажу и неуклюже влез в седло. Кобыла была шестнадцати ладоней высотой и сильная, хотя и вислозадая. Серый конь Зибена, той же вышины, был при этом, как и сказал поэт, чистопородным скакуном.

Зибен сел верхом и первым выехал на главную улицу.

– Ты, видно, от души врезал этому Шонану, старый конь.

– Не настолько, чтобы убить его. – Друсс покачивался, вцепившись в луку седла.

– Держись ляжками, а не икрами, – посоветовал Зибен.

– Никогда не любил верховой езды. Торчишь наверху, как дурак.

К Восточным воротам направлялось немало конных, и Друсса с Зибеном затерло в общий поток на узкой улице. Солдаты у ворот расспрашивали всех выезжающих, и Зибену уже начало становиться не по себе.

– Как ты думаешь, нас еще не ищут?

Друсс только плечами пожал. Наконец они подъехали к воротам, и часовой потребовал:

– Бумаги.

– Мы дренаи, – ответил Зибен. – Хотим прогуляться.

– Нужно подписать разрешение у караульного офицера, – заявил часовой, и Зибен, заметив, как напрягся Друсс, быстро выудил из кошелька мелкую серебряную монету и дал солдату.

– В городе так тесно, – сказал он при этом с лучезарной улыбкой. – Погуляешь часок на просторе – и думается легче.

Часовой сунул монету в карман.

– Я и сам люблю покататься верхом. Приятной прогулки. – Он махнул рукой, и двое всадников, пришпорив коней, поскакали к восточным холмам.

После двух часов езды Зибен выпил всю свою воду и начал смотреть по сторонам. До самых далеких гор простиралась плоская сухая равнина.

– Ни рек, ни ручьев. Где же мы будем брать воду?

Друсс указал на гряду скалистых холмов в нескольких милях от них.

– Откуда ты можешь знать? Я вовсе не хочу умереть от жажды.

– Жив будешь, – усмехнулся Друсс. – Я воевал в пустыне и умею находить воду. Есть у меня способ, который уж точно не подведет.

– Это какой же?

– Я купил карту с источниками воды! Давай-ка теперь пустим лошадей шагом.

Друсс спрыгнул с седла и зашагал пешком. Зибен последовал его примеру, и некоторое время они шли молча.

– Чего ты такой мрачный, старый конь? – спросил Зибен.

– Я думал о Клае. Почему люди отвернулись от него после всего, что он для них сделал?

– Люди бывают злы, Друсс, черствы и себялюбивы. Но виноваты не они, а мы, когда ждем от них чего-то. Когда Клай умрет, они будут вспоминать, какой он был хороший человек, и даже поплачут по нему, быть может.

– Он заслуживает лучшей участи, – проворчал Друсс.

– Может, и заслуживает. – Зибен вытер надушенным платком пот со лба. – Но разве в этом дело? Разве мы получаем то, чего заслуживаем? Я в это не верю. Мы получаем только то, что завоевываем, – будь то работа, деньги, женщины или земля. Посмотри на себя! Разбойники отняли у тебя жену: у них была сила, и они ею воспользовались. К несчастью для них, ты тоже оказался достаточно силен, чтобы за ними погнаться, и достаточно решителен, чтобы отыскать свою любимую за океаном. Ты получил ее назад не благодаря удаче, не по капризу переменчивого божества, а потому, что боролся. При этом ты мог сто раз погибнуть – от болезни, от стрелы или меча, от бури на море. Ты получил не то, что заслужил, а то, что добыл в бою. Клаю не повезло – в него попала стрела, предназначенная тебе, зато тебе посчастливилось.

– Не стану с тобой спорить. Ему и правда не повезло. Но горожане снесли его статую, а друзья – те самые, кого он поддерживал, опекал и защищал, – ограбили его и бросили. Вот что я никак не могу переварить.

– Отец говорил мне, что счастлив человек, который в жизни может положиться хотя бы на двух друзей. А тот, у кого друзей много, говорил он, либо богат, либо глуп. Мне кажется, в этом много правды. За всю мою жизнь у меня был только один друг – и это ты.

– А женщин своих ты не считаешь?

– Нет. С ними у меня все было по-деловому. Я хотел чего-то от них, они – от меня. Мы оказывали друг другу обоюдную услугу. Они делились со мной своим теплом и своими податливыми телами, я с ними – своим несравненным любовным опытом.

– Как ты можешь говорить «любовным», если любви в твоих шашнях и близко не было?

– Не будь педантом, Друсс. Я говорю это с полным правом. Даже искушенные шлюхи говорили мне, что лучшего мужчины у них не было.

– Надо же! Могу поспорить, они не многим это говорят.

– Острить тебе не к лицу, воин. У каждого из нас свой дар. Ты в совершенстве владеешь своим ужасным оружием, я – искусством любви.

– Верно. Только мое искусство пресекает все хлопоты, а твое их создает.

– Смех, да и только. Этого мне как раз и не хватало в пустыне – проповеди на тему морали. – Зибен потрепал своего серого по шее и сел в седло. – Сколько тут зелени, – заметил он, заслонив глаза рукой. – Никогда еще не видел земли, которая обещала бы так много и давала так мало. Чем живут все эти растения?

Друсс не ответил. Он пытался вдеть ногу в стремя, но кобыла ходила кругами. Зибен со смехом подъехал, придержал ее, и воин наконец сел.

– У них длинные корни, – пояснил Друсс. – Зимой здесь целый месяц идут дожди, и растения пьют влагу из земли до будущего года. Это суровый край. Суровый и дикий.

– Как и люди, которые здесь живут.

– Да. Надиры – жестокий народ.

– Майон рассказал мне о шайке Спинорубов.

– Это отщепенцы. Здесь их зовут нотасами, не имеющими племени. Они промышляют разбоем и убийством. Постараемся избежать встречи с ними.

– А если не удастся?

– Тогда ты покажешь мне, как метко умеешь бросать свои красивые ножички!

Носта-хан сидел в тени под скалой, окунув левую руку в холодный скальный водоем. Солнце стояло высоко и палило немилосердно. Носта-хана это не заботило. Он не боялся больше ни жары, ни холода, ни боли, ни горя, ибо был Мастером Пути– шаманом.

Не по своей воле он избрал этот путь. В юности им владели мечты всякого надирского воина: много коней, много женщин, много детей. Его ждала короткая жизнь, наполненная свирепой радостью боя и мычащим, скользким теплом совокупления.

Судьба распорядилась по-иному. Тайный Дар не дал осуществиться его мечтам. Еще мальчиком его взяли в пещеру Аста-хана, и там он познал Путь. Нет жен у Носты, и дети не играют у его ног.

Вынув руку из воды, он коснулся ею лба и закрыл глаза, ощутив холодные капли на морщинистой коже.

Ему было семь лет, когда Аста отвел его и еще шестерых мальчиков на гору Каменный Ястреб и посадил на солнцепеке в одних набедренных повязках. Старший шаман обмазал им головы и лица мокрой глиной и велел сидеть смирно, пока глина не засохнет и не отвалится. В каждую глиняную маску он вставил две тростинки для дыхания. Там, внутри, не было ни времени, ни звука, ни света. Кожа на плечах обгорела и покрылась пузырями, но Носта не шевелился. Три палящих дня и три леденящих ночи он просидел в гробнице из сохнущей глины.

Глина не желала отваливаться, и у него руки чесались самому отколупнуть ее. Но он не делал этого, даже когда его одолевал ужас. А вдруг придут волки? Вдруг враг где-то близко? Может, Аста просто оставил его умирать здесь, потому что он, Носта, ни на что не годится? Он сидел, не трогаясь с места. Земля под ним промокла от мочи и нечистот, мухи и муравьи кусали его. Он содрогался, чувствуя их кожей. Что, если это не мухи, а скорпионы?

Он так и не шелохнулся. На четвертое утро, когда солнце начало пригревать обожженную спину, кусочек глины отвалился, и он смог шевельнуть челюстью. Он склонил голову набок и открыл рот. Тростинки свалились, а с ними еще кусок глины у носа. Чья-то рука коснулась его головы, и он вздрогнул. Аста-хан отколупнул остатки глины.

Солнце было невыносимо ярким, и у мальчика из глаз потекли слезы. Старый шаман кивнул и сказал: «Молодец». Это была единственная похвала, которую он когда-либо слышал от Аста-хана.

Справившись со слезами, Носта огляделся. На вершине они с шаманом были одни. «А где все остальные?»

«Ушли. Они вернутся в свои селения. Награда осталась за тобой».

«Почему мне тогда так грустно?» – еле ворочая пересохшим языком, спросил Носта.

Аста-хан ответил не сразу. Он дал мальчику мех с водой и подождал, пока тот напился.

«Каждый человек отдает частицу себя будущему. Самая малая дань – это ребенок, который передаст его семя другим. Но шаману в этом отказано. – Взяв мальчика за руку, он подвел его к краю обрыва, откуда далеко видна была степь. – Вон там пасутся козы твоего племени. Вся их забота – это есть, спать и спариваться. Пастух – дело иное. Он должен отгонять волков и барсов, следить, чтобы мясные мухи не откладывали личинок в шерсть, искать безопасные, тучные пастбища. Твоя грусть проистекает из понимания, что стадным животным тебе быть не дано. Судьба предназначила тебя для иного».

…Носта-хан вздохнул и снова смочил лицо водой. Асты давно уже нет на свете, и нельзя сказать, что он вспоминает его с любовью.