Текст книги "Падение царей"

Голос Диоса вернул Гектора к действительности:

– Нам нужно обсудить путь шествия. Ты поедешь в церемониальной военной колеснице отца. Сейчас ее чистят и покрывают новым слоем золота. Колесницу доставят тебе перед рассветом. У отца есть две белоснежные лошади, которые ее повезут, – Диос улыбнулся. – Ты будешь похож на юного бога!

Гектор глубоко вздохнул и окинул взглядом город.

– И каков путь? – спросил он.

– Все войско проедет по нижнему городу, потом через Морские ворота, вверх по улице ко дворцу, где Приам будет приветствовать воинов и наградит тех героев, которых ты назовешь. Затем последует благодарственный пир на Площади Гермеса. Отец надеется, что ты произнесешь там речь. Он предлагает тебе рассказать собравшимся о победе при Карпее, ведь она была самой последней.

– Самой последней была Дардания, – заметил Гектор.

– Да, так и есть, но смерть Халисии сделает историю слишком печальной.

– Конечно, – сказал Гектор. – Мы не можем допустить, чтобы история о крови и смерти испортила рассказ о войне.

Халкей-бронзовщик сидел в освещенном факелами мегароне Дардании, потирая онемевшие пальцы левой руки. Через некоторое время чувствительность вернулась, кончики пальцев начало покалывать. А потом началась дрожь. Он уставился на больную руку, желая, чтобы дрожь прошла. Вместо этого она только усилилась. Как будто невидимые пальцы ухватили его за запястье и стали трясти.

Раздраженный, Халкей сжал пальцы в кулак, потом скрестил руки так, чтобы никто не увидел дрожи.

Хотя в мегароне не было никого, кто мог бы ее заметить. Египтянин Гершом велел ему подождать Геликаона в этом холодном пустом месте и ушел.

Халкей оглядел мегарон. Кровь пятнала мозаичный пол. Пятна и брызги засохли, но повсюду, на коврах и в самых глубоких желобках мозаики, кровь оставалась липкой. У стены валялся сломанный меч.

Халкей пересек зал и поднял оружие. Клинок был сломан пополам. Халкей пробежал по металлу толстыми пальцами. Дурное литье, слишком большая примесь олова, решил он. Медь была мягким металлом, и добавление олова превращало ее в более прочную, более полезную бронзу. Но в металл этого клинка добавили слишком много олова, и он стал хрупким и сломался при ударе.

Вернувшись на свою скамью, Халкей снова сел. Его рука перестала дрожать, и это было благословением. Но онемение вернулось. То было проклятием бронзовщиков. Никто не знал, что вызывает этот паралич, но он всегда начинался сперва с кончиков пальцев рук, а потом ног. Вскоре ему придется ковылять с помощью палки. Говорят, что даже бог кузнецов, Гефест, и тот хромой. Старый Карпит, когда Халкей жил еще в Милете, под конец жизни ослеп и клялся, что расплавленная медь отравляет воздух. Халкей не мог проверить эти слова, но настолько поверил им, что теперь ставил свои топки только на открытом месте, чтобы любой яд развеивался на свежем воздухе.

«Ты не имеешь права жаловаться», – сказал он себе. Ему было пятьдесят лет, а дрожь началась только сейчас. Карпит страдал от дрожи около двадцати лет, прежде чем ему отказало зрение.

Время тянулось и тянулось, и Халкей, никогда не отличавшийся терпением, все больше раздражался. Поднявшись со скамьи, он вышел в ночь, на воздух. Из центра крепости тянулся вверх черный дым: там все еще догорали кухни.

«Хотя враг рьяно взялся крушить и рушить, – подумал Халкей, – он сделал это очень неумело».

Многие дома обгорели только снаружи. А на опоры моста у Каприза Парнио микенцы вообще не обратили внимания. Они иссекли доски моста топором и мечом, чтобы ослабить их, потом вылили на дерево масло и подожгли. Идиоты не понимали, что вся конструкция держится на опорах, вогнанных глубоко в утесы по обе стороны моста. Какие бы люди ни строили этот мост, они были мастерами своего дела. Опоры остались на месте, огонь их не тронул, и в течение нескольких дней мост можно было бы отстроить заново.

Халкей посмотрел направо и в лунном свете увидел, как трое мужчин тащат ручную тележку, на которой лежат тела нескольких женщин и детей. Колесо застряло в рытвине дороги, тележка содрогнулась, и труп одной из женщин скользнул набок. Из-за этого ее туника задралась, обнажив ягодицы. Трое немедленно перестали тянуть тележку, и один мужчина поспешил обратно, чтобы прикрыть наготу мертвой.

«Как странно, – подумал Халкей. – Как будто ей теперь не все равно».

Он побрел обратно в мегарон. Несколько слуг вставляли новые факелы в скобы на стенах. Халкей окликнул одного из них:

– Эй, ты, послушай! Принеси мне хлеба и вина.

– А ты кто такой? – угрюмо спросил тот.

– Тот, кто хочет пить и есть, – ответил Халкей.

– Ты гость царя?

– Да. Я Халкей.

Слуга ухмыльнулся.

– Правда? Безумец из Милета?

Халкей вздохнул.

– Я не из Милета, но так меня зовут некоторые идиоты.

Слуга принес ему тарелку черного хлеба, сыр и кувшин разбавленного вина. Хлеб не был свежим, но вместе с сыром оказался довольно вкусным. Халкей отхлебнул вина и посмотрел на огромные двери и на тени в лунном свете за этими дверями. Он хотел бы, чтобы пришел Геликаон – тогда можно будет обсудить то, зачем Халкей сюда явился, и вернуться в Трою к его новым кузницам.

Первые попытки Халкея выплавлять металл из красных камней принесли лишь разочарование. Даже из самых горячих топок выходила лишь бесполезная ноздреватая серая масса. Он решил, что огонь должен быть еще более жарким. Придя к такому заключению, Халкей заказал новую топку на северной равнине у Трои, где ветер был особенно пронзительным.

Но ему требовалось больше времени и больше золота. Он был уверен, что Геликаон его поймет. Если Халкею все удастся, выгода будет колоссальной. Из красных камней, во множестве имевшихся повсюду на востоке, можно будет выплавлять мечи, копья, наконечники стрел и доспехи. Исчезнет нужда в дорогостоящем олове, которое приходилось везти на кораблях с далеких островов за Зеленым морем, и в мягкой меди с Кипра и других земель, находящихся под властью Микен. Металлические изделия – плуги, гвозди, обручи для бочек – можно будет делать гораздо дешевле, чем из бронзы.

Слуги дважды поменяли горящие факелы, прежде чем Геликаон наконец вернулся.

Он вошел вместе с пятью молодыми людьми, крича слугам, чтобы те принесли воды. Его красивое лицо было перемазано сажей, длинные черные волосы завязаны в хвост длиной до плеч.

Приблизившись к резному трону, молодой царь тяжело опустился на него и, подавшись вперед, закрыл глаза. Явившиеся вместе с ним люди начали разговаривать друг с другом.

Халкей слушал, как они жалуются на непреодолимые трудности. Это невозможно сделать по одной причине, то невозможно выполнить по другой причине. Халкей почувствовал, как в нем нарастает раздражение. Глупцы с ленивыми мозгами! Вместо того чтобы решать проблемы, они впустую тратят время на выискивание причин, почему решения не существует. И зачем Геликаон позволяет таким дуракам находиться рядом с собой – непонятно.

Слуга принес серебряный кубок с вином и кувшин, полный холодной воды.

Геликаон наполнил кубок и осушил его.

– Только на то, чтобы заново отстроить мост, уйдут месяцы, – заговорил молодой человек с жидкой рыжей бородкой, – и у нас слишком мало дерева, чтобы восстановить здания, уничтоженные микенцами.

– И слишком мало плотников и столяров, – добавил другой.

– И уж наверняка слишком мало мозгов! – взорвался Халкей, грузно поднявшись со скамьи.

Люди, стоявшие рядом с царем, замолчали и резко повернулись к Халкею. Тот решительно двинулся вперед, сверля их взглядом.

– Я видел, что осталось от моста. Его можно починить за несколько дней. Клянусь богами, Геликаон, я надеюсь, эти ублюдки сражаются лучше, чем думают.

– Друзья мои, – сказал Геликаон рассерженным людям вокруг, – это Халкей. А теперь, прежде чем вы его возненавидите, вы должны понять, что ему будет наплевать на вашу ненависть. Халкея ненавидят все. Поэтому приберегите свой гнев для других и дайте нам поговорить.

Халкей подождал, пока все уйдут; он не обращал внимания на ледяные взгляды, которыми награждали его все, проходя мимо. Потом он приблизился к Геликаону и сказал:

– Я почти нашел решение. Но мне нужно больше золота.

Геликаон медленно, глубоко вздохнул, лицо его стало жестким. Халкей, внезапно заволновавшись, посмотрел в глаза царя и не увидел там дружелюбия. Напротив, взгляд сапфировых глаз был враждебным.

– Я сделал что-нибудь… что тебя оскорбило? – спросил Халкей.

– Оскорбило? Ты такой странный, Халкей. Гений и идиот в одном лице. Ты назвал моих людей ублюдками. Ты вошел в мой тронный зал, не поздоровавшись, не обронив ни слова соболезнования по поводу тех мук, которые вынесли здешние люди, просто бесстыдно потребовал у меня золота.

– А! – сказал Халкей. – Теперь я понял. Да, конечно. Отсутствие притворного соболезнования было оскорбительным. Приношу свои извинения. Однако мне все-таки нужно золото. Думаю, я близок к разгадке, Геликаон. Топки должны быть жарче, чтобы выжечь побольше примесей. А еще я считаю…

– Довольно! – взревел Геликаон, взметнувшись на ноги и выхватив бронзовый кинжал.

Ошарашенный, испуганный, Халкей сделал шаг назад. У него пересохло во рту, теперь обе его руки тряслись.

Геликаон придвинулся к нему, схватил левой рукой за тунику, а правой занес кинжал, и мерцающее лезвие оказалось возле левого глаза Халкея. Мгновение ни один из них не шевелился, потом Геликаон тихо выругался и глубоко вздохнул.

Вложив нож в ножны, он вернулся к трону, налил в серебряный кубок еще воды и жадно выпил. Когда он снова посмотрел на Халкея, глаза царя больше не пылали яростью.

– Люди, которых ты оскорбил, – проговорил Геликаон, – пришли домой и увидели, что их жены и дети убиты. Они не умелые мастера или ремесленники. Они моряки. Я держал их сегодня при себе, чтобы им было чем заняться, чтобы они могли думать о чем-либо, кроме ужасных потерь, которые понесли. Но ты ведь этого не понимаешь, верно? Ни один человек, который говорит о притворном сочувствии, не может этого понять.

Халкей хотел заговорить, но Геликаон поднял руку:

– Нет, давай не будем больше это обсуждать. Я отплываю в Трою завтра. Ты останешься здесь. Я хочу, чтобы мост был починен, чтобы были возведены новые Морские ворота. Потом ты сможешь организовать рабочих и отстроить дома.

– У меня много работы в Трое, – ответил Халкей.

Но тут же увидел, что в глазах Геликаона вновь появился холодный блеск.

– Однако, само собой, я буду счастлив помочь здесь.

– Это весьма мудро с твоей стороны.

Халкей вздохнул.

– Тогда это, должно быть, первые мудрые слова, которые я сегодня произнес. Ты был прав, Геликаон. Я идиот. Ты последний человек, которого я желал бы оскорбить, и не потому, что нуждаюсь в твоем золоте, а потому что ты всегда помогал мне и поддерживал, когда остальные называли меня безумцем. Поэтому я надеюсь, что ты простишь меня и мы сможем оставить в прошлом эти мгновения гнева.

Лицо Геликаона стало спокойнее, но он не улыбнулся, и в его мрачных, неистовых голубых глазах не было тепла.

– Мы то, что мы есть, – сказал он. – Оба. Ты равнодушен к страданиям других, но ты никогда не сжигал людей живьем и не упивался их криками.

Он мгновение помолчал, потом заговорил снова.

– Ты сказал, мост можно быстро отстроить?

Халкей кивнул.

– Его можно восстановить за двадцать дней. Сомневаюсь, что сейчас ты захочешь большего.

– Это почему?

– Ты богатый человек, Геликаон, но твое богатство зависит от торговли. Каждый золотой слиток, который ты потратишь, чтобы восстановить Дарданию, может оказаться затраченным впустую, если микенцы снова вторгнутся сюда. И тебе может понадобиться все твое золото, если война продолжится.

– Что же ты посоветуешь?

– Почини все дешево, чтобы продержалось какое-то время. И увези свои сокровища из Дардании.

Геликаон покачал головой.

– Первое я сделать не могу. Здесь нет народа, Халкей, лишь смесь людей разных рас. Все они пришли в Дарданию в поисках богатства: хетты, фригийцы, фессалийцы, фракийцы. И выходцы из многих других народов. Они подчиняются моим законам и платят мне пошлины, потому что я защищаю их от врагов и сокрушаю тех, кто мне противостоит. Если они решат, что я больше не верю в то, что смогу защитить собственные земли, они потеряют веру в меня. Тогда я столкнусь лицом к лицу не только с вторжением с севера, но и с внутренним мятежом. Нет, починить все надо накрепко и отстроить на века.

– Тогда так все и будет сделано, – согласился Халкей. – И, рискуя снова тебя оскорбить, как насчет моей недавней просьбы? Непохоже, чтобы война шла к концу, поэтому моя работа становится еще важней.

– Знаю. Помоги моим людям здесь, и я позабочусь, чтобы золото ждало тебя в Трое.

Геликаон устало поднялся на ноги.

– У тебя огромная вера в эти красные камни, Халкей. Надеюсь, вера эта не напрасна.

– Она не напрасна. Я не сомневаюсь. К концу следующего лета, Геликаон, я привезу тебе самый великий меч в мире.

Глава 2
Маски Приама

Сон был ужасным. Ксандер болтался над черной ямой. Посмотрев вниз, он увидел, что на него пристально глядят десятки кроваво-красных глаз, блестящие клыки ждут, чтобы разорвать его на куски. Ксандер посмотрел вверх, ища поддержки у человека, который крепко сжимал его запястье. А потом Ксандер закричал – потому что державший его человек был трупом; серая гниющая плоть отваливалась от костей. Разлагающиеся сухожилия запястья и локтя начали вытягиваться, кости пальцев сломались, и Ксандер упал в яму.

Он внезапно проснулся, рывком подтянув ноги. Широко раскрытыми глазами осмотрел маленькую знакомую комнату отдыха в Доме змей. Постепенно его сердце перестало неистово колотиться, страх прошел. Он снова услышал слова Одиссея: «Моя Пенелопа говорит, что есть два вида снов. Некоторые приходят к нам через Ворота Слоновой Кости, и значение их обманчиво. Другие приходят через Ворота Рога, и такие сны полны предсказаний».

Ксандер сел. За прикрытым ставнями окном был яркий солнечный день, но юному лекарю не хотелось открывать ставни. Стоит их открыть – и время отдыха придет к концу, и ему снова придется расхаживать среди умирающих и искалеченных.

– Этот сон – ложь, – прошептал он. – Просто смесь воспоминаний и страхов.

На миг он снова представил себе ярость шторма, четыре года назад обрушившегося на «Ксантос». Тогда Ксандеру исполнилось всего двенадцать, и он отправился в свое первое морское путешествие. Его перебросила через борт гигантская волна, и он наверняка утонул бы, если бы могучая рука не поймала его за запястье. Воин Аргуриос метнулся по залитой дождем палубе, чтобы схватить Ксандера, прежде чем море поглотило мальчика.

– Воспоминания и страхи, – прошептал Ксандер, дыша медленно и глубоко.

Теперь он вспоминал вскрытие трупа нищего несколько дней тому назад. Хирург Зеот рассек плоть руки мертвеца и оттянул ее от локтя.

– Видите, – сказал старик, – как прикрепляются мускулы и сухожилия. Замечательно!

Четыре лекаря и пять студентов следили за этой жуткой демонстрацией мастерства хирурга. Один из самых младших студентов потерял сознание, упал и ударился головой о стену. Ксандер и трое других студентов недолго наслаждались чувством превосходства над своим злополучным товарищем – до тех пор, пока Зеот не распилил грудную кость и не вскрыл живот трупа. Как только показались внутренности, комнату наполнила такая вонь, что стало невозможно дышать, и молодые люди выскочили в коридор, а вслед им несся смех хирурга.

Эти два воспоминания – труп и корабль, попавший в шторм, – смешались в столь ужасном сне.

Чувствуя себя спокойнее, Ксандер встал с ложа и подошел к каменному тазу, установленному на столе под окном. Сполоснув лицо, он расчесал влажными пальцами вьющиеся волосы. Освеженный, открыл ставни и впустил в комнату солнечный свет. В солнце было мало тепла, и холодный ветер возвещал о начале зимы.

– Ксандер! – раздался голос Зеота.

Молодой студент повернулся и увидел, что белобородый хирург стоит у двери комнаты отдыха.

– Ты должен немедленно вернуться к работе, – сказал Зеот.

Лицо его застыло от усталости, и Ксандер почувствовал острый укол совести. Старик всю ночь проработал без отдыха.

– Ты не должен был разрешать мне так долго спать, господин, – проговорил Ксандер.

– Молодые, похоже, нуждаются в сне больше стариков, – ответил Зеот. – Так-то вот. А теперь я собираюсь отобрать у тебя эту постель. Там есть двое с глубокими ранами живота. Присмотри за обоими, мальчик. Если животы начнут вспухать, стремглав беги за мной. Понял?

– Да, господин.

Прошлой ночью в Дом змей под покровом тьмы принесли почти две сотни всадников. Все они были жестоко изранены и исстрадались за время трудной переправы через Геллеспонт и долгого путешествия из Дардании. Многие умерли по дороге, пока их везли на тряских переполненных тележках и на влекомых лошадьми носилках.

Зеот лег на кровать и тихо застонал от удовольствия.

Ксандер, оставив старика отдыхать, вышел во двор, где под навесами на мягких тюфяках лежали раненые. Несмотря на то что здесь сгрудилось много людей, во дворе было почти тихо, только время от времени раздавался стон воина, которому обрабатывали рану, или бормотание умирающего в бреду. Дым от сжигаемых на алтаре Асклепия душистых трав помогал отгонять насекомых.

Ксандер увидел главу Дома, Махаона, и трех других лекарей; они ходили среди раненых. Вышколенные слуги занимались тем, что приносили свежую воду, убирали грязные ткани и накладывали новые повязки.

Ксандер знал, где он нужнее всего. О тех, у кого имелся шанс выжить и поправиться, изо всех сил заботились оба лекаря и слуги. Умирающие лежали одни.

Ксандер быстро двинулся к ряду тюфяков, находившихся ближе всего к алтарю. Первый человек, к которому подошел юноша, был ранен в грудь и в поясницу. Лицо его осунулось и посерело, смерть уже маячила рядом.

– Тебе больно? – прошептал Ксандер, наклонившись над ним.

Умирающий воин посмотрел ему в глаза.

– Бывало и хуже. Ты видел шествие? Слышал, как они ехали под приветствия толпы?

– Видел мельком, – ответил Ксандер. – Гектор ехал в золотой колеснице, и всадники следовали за ним по четыре в ряд. Люди усыпали улицу цветами.

Улыбка воина угасла.

– Теперь ты можешь идти, лекарь. Остальным ты куда нужнее, чем мне.

– Тебе что-нибудь принести? Может, воды?

Воин вздрогнул.

– Было бы неплохо, если бы ты принес мне еще один год жизни.

Ксандер двинулся дальше.

Трое других воинов тихо скончались, и он кликнул слуг, чтобы те убрали тела. Умирающий мрачно смотрел, как уносят трупы.

После полудня снова появился Зеот и торопливо пересек двор.

– Царь идет, – фыркнул хирург. – Махаон хочет, чтобы ты встретился с ним и царевичем Гектором возле ворот. Сам Махаон должен немедленно провести ампутацию, а мне там показываться нельзя.

Ксандер понимающе кивнул. Зеот был изгнан из Трои после того нападения микенцев, во время которого погибла дочь царя Лаодика. Приам обвинил старого хирурга в ее смерти. Зеот странствовал по округе, занимаясь своим ремеслом, никогда не уходя далеко от Тои, но ему приходилось нелегко. Махаон услышал о его трудном положении и тайно вернул его в Дом змей, боясь, что в надвигающейся войне у них попросту не хватит лекарей.

Ксандер, волнуясь, поспешил к воротам, чтобы приветствовать царя. За воротами по залитой солнцем площади в сторону храму двигался отряд Царских Орлов, сопровождая крытые носилки. Рядом с носилками шел Гектор, все еще в церемониальных доспехах и развевающемся белом плаще, который носил на параде. Носильщики остановились, из носилок выбрался царь Приам, облаченный в длинные голубые одежды. Он высоко поднял руки и потянулся.

– Чума порази этот… движущийся гамак! – огрызнулся он. – Мне надо было приехать в своей колеснице. Царя не следует носить, как тюк с бельем.

Оглядевшись по сторонам, царь уставился на Ксандера и скрипучим голосом спросил:

– А ты кто такой, мальчик?

Ксандер утратил дар речи. Он видел царя и прежде, но только издалека, во время Игр и разных церемоний. Его поразило сходство между Приамом и его сыном – оба высокие, ширококостные и властные. Старший мужчина был слегка сутуловат, и было заметно, что он отпраздновал возвращение сына, выпив много вина, однако в его присутствии даже Орлы в тяжелых доспехах, казалось, чувствовали себя ничтожными.

Гектор шагнул вперед.

– Ты – Ксандер, – с улыбкой сказал он.

– Да. Да, господин, – ответил юный лекарь, запоздало бросившись на колени.

– Встань, Ксандер. Ты друг моей жены, а друзья не стоят на коленях в моем присутствии. А теперь проводи нас к нашим раненым товарищам.

Когда они проходили через темные ворота храма, Ксандер услышал ворчание Приама:

– Калеки действуют на меня угнетающе, а вокруг умирающих всегда воняет. Вонь будет держаться в носу несколько дней.

Гектор как будто не услышал его.

Они шагнули во двор, и там на мгновение воцарилась тишина, но потом израненные люди разразились усталыми приветствиями. Даже стоящие в преддверии Темной дороги возвысили голоса, встречая своего царя и своего командира.

Приам поднял руки, и приветствия зазвучали вдвое громче. Потом царь заговорил – и раздраженный скрипучий голос, который Ксандер слышал несколько мгновений назад, сменился глубоким, теплым и гулким; он отчетливо доносился даже до раненых у дальней стены.

– Троянцы! – крикнул Приам, и все смолкли. – Я горжусь всеми вами. О победе, которую вы подарили Трое, будут говорить тысячи лет. Ваши имена будут так же знакомы отцу Зевсу, как имена Геракла и Ила.

Он просиял и снова поднял руки в знак признательности за приветствия, потом вместе с Гектором пошел меж тюфяков.

Ксандер был сбит с толку. Несколько мгновений назад он слышал, как царь жаловался на этот визит, как на скучную обязанность. Может, Ксандер ослышался или неправильно понял? А теперь он наблюдал, как Приам мягко разговаривает с умирающими, как добродушно выслушивает путаные истории о святых матерях и женах, даже шутит с людьми, перенесшими ампутацию, и говорит одному из них:

– Твой царь гордится тобой, воин.

Ксандер оставался рядом с царем, время от времени истолковывая невнятные слова воина в последние минуты жизни, иногда поднимая руку какого-нибудь человека, чтобы тот мог коснуться одежды царя. Порой юноша украдкой кидал взгляд на лицо Приама, но не видел там ничего, кроме доброты, участия и сочувствия.

Гектор все время оставался на шаг позади отца и приветствовал каждого раненого по имени. Когда они медленно завершили свой обход, не пропустив ни одного тюфяка, солнце уже садилось, и Ксандер увидел, что морщины на лице Гектора стали глубже и плечи его поникли. Отец же Гектора, напротив, казалось, получил заряд бодрости.

Когда солнце исчезло за Домом целителей и вокруг двора были зажжены факелы, царь, Гектор и Ксандер вернулись к воротам, куда подогнали богато украшенную золотом и драгоценными камнями колесницу.

Приам повернулся к сыну.

– Теперь позволь нам вернуться к живым и насладиться этим днем триумфа.

– Людям было полезно увидеть нас вместе, – мягко ответил Гектор.

Приам гневно посмотрел на него. Голос царя снова стал холодным и скрипучим.

– Никогда больше не проси меня этого делать, мальчик. Царь – не нянька. И воняло там так, что меня затошнило.

Ксандер увидел, как Гектор сжал зубы, но легко взошел на колесницу и взял вожжи. Приам поднялся на колесницу вслед за ним.

– Ты должен был оставить их всех на берегу Карпеи. Они бы с радостью приняли почетную смерть за своего царя и свой город.

Гектор щелкнул вожжами, и два белых мерина налегли на постромки. Колесница легко покатила прочь, Царские Орлы бежали рядом.

Во дворе тем временем люди возбужденно говорили о посещении царя и о том, как он сказал, что гордится ими.

Ксандер, опечаленный лживостью Приама, той же ночью беседовал об этом с Зеотом:

– Он казался таким… искренним, когда ими интересовался, таким теплым, таким сострадательным! На самом же деле ему плевать на всех раненых.

Хирург захихикал.

– Ты слышал, как он сказал людям, что гордится ими, и как сказал Гектору, что он царь, а не нянька?

– Да.

– И ты решил, что он лгал тем людям и говорил правду Гектору?

Ксандер кивнул.

– Я ошибся, господин?

– Возможно, Ксандер. Приам – сложный человек. Возможно, его слова, обращенные к раненым и умирающим, были искренними, а за бессердечными репликами Гектору он скрывал истинные чувства.

– Ты так думаешь?

У Ксандера полегчало на душе.

– Нет. Приам – холодное и бессовестное существо. Хотя, – добавил Зеот, подмигнув, – теперь, быть может, лгу я. Дело в том, Ксандер, что не слишком мудро выносить суждение на основании столь малых свидетельств.

– Теперь я совершенно запутался.

– А я и хотел тебя запутать. Ты прекрасный парень, Ксандер, честный, прямой, в тебе нет вероломства. Приам – человек настолько пропитанный ложью, что он сам уже не знает, какие его слова искренни, если такие вообще есть. Но в конце концов это неважно. Люди, которые услышали его похвалу, воспрянули духом. Теперь некоторые из них, может быть, даже поправятся, и будет справедливым сказать, что это Приам их вылечил. Поэтому пусть тебя не удручают несколько бессердечных слов пьяного царя.

Андромаха поднималась по высокому холму к дворцу, лунный свет блестел на ее золотистом, украшенном драгоценностями хитоне. В ее длинные, пламенно-рыжие волосы была вплетена золотая тесьма с изумрудами.

Она устала. Устала не физически, потому что была молодой и сильной, но ее смертельно утомил день, проведенный в бурлящей толпе, она пресытилась разговорами, полными неискренности. Андромаха до сих пор слышала музыку и смех, доносившиеся с площади. В этих звуках не было веселья. Атмосфера праздника была напряженной, смех – вынужденным и резким.

Люди разговаривали о победе, но Андромаха слышала в их голосах страх, видела, как страх светится в их глазах. Приам воодушевил толпу могучей речью, в которой превозносил героические достоинства Гектора и Троянской конницы. Но действие речи оказалось кратковременным. Все собравшиеся на празднике знали, как на самом деле обстоят дела.

Многие семьи торговцев уже покинули город, большинство складов стояли пустыми. Богатство, текущее в город золотой рекой, замедлило свой ток. Вскоре оно начнет сочиться жалкой струйкой. Сколько времени пройдет, прежде чем враг встанет лагерем у городских стен, готовя лестницы и тараны, оттачивая мечи и готовясь к убийствам и грабежу?

Андромаха знала: именно поэтому все хотели быть поближе к ее мужу Гектору, разговаривая с ним, хлопая его по спине, рассказывая, как молились о его благополучном возвращении домой. Последнее, вероятно, было правдой. В Гекторе заключалась самая большая надежда Трои на то, что нападение будет отражено – надежда более великая, чем огромные стены города, чем сила их воинов, чем богатство их царя. Отовсюду приходили мрачные вести: торговые пути перерезаны, союзники побеждены или подкуплены, вражеские армии буйствуют за горой Ида и по ту сторону пролива, во Фракии.

Андромаха продолжала идти; два воина, шагающие рядом с ней, держали горящие факелы, чтобы осветить ей путь. Еще два воина, Орлы Приама, следовали сзади, держа руки на рукоятях мечей. С тех пор как на нее напали микенские наемные убийцы, за Андромахой тенью следовали вооруженные люди. Это раздражало, она так и не смогла к привыкнуть к постоянному эскорту.

Ей вспомнилась давняя ночь в бухте Голубых Сов, когда, переодетая, она шла среди моряков и шлюх и слушала, как Одиссей рассказывает свои истории. Той ночью она повстречала Геликаона – ночью насилия и смерти, ночью пророчества.

Теперь у нее больше не может быть таких ночей. Ее лицо слишком хорошо известно в Трое. Иначе она могла бы вернуться во дворец, переодеться служанкой и отправиться в нижний город, чтобы потанцевать и попеть с простыми людьми.

Приблизившись ко дворцу, Андромаха увидела нескольких пьяных, спящих прямо на улице. Сопровождавшие ее воины настороженно взглянули на них. Один из пьяных проснулся, когда они проходили мимо, и уставился на Андромаху. Потом протер глаза; на его лице было написано изумление. Он с трудом поднялся на ноги и, шатаясь, шагнул к ней. Немедленно мечи Орлов зашуршали в ножнах.

– Все в порядке! – крикнула Андромаха. – Не трогайте его!

Пьяный остановился перед ней, уставившись на ее золотистое одеяние; свет факелов блестел на вплетенных в ткань драгоценных камнях.

– Я думал… думал, ты одна из богинь Олимпа, – сказал пьяный.

– Я Андромаха. Тебе лучше пойти домой.

– Андромаха, – повторил он.

– Проваливай, – приказал пьяному один из воинов.

Тот попытался выпрямиться, но пошатнулся. Негодующе посмотрев на воина, он поднял правую руку и сказал:

– Я был у Кадеша.

В мерцающем свете Андромаха увидела, что человек этот искалечен: у него не хватает большого, указательного и среднего пальцев.

– Троянская конница, – продолжал он. – Для меня – никаких шествий, мальчик. И теперь я мочусь в горшок для мастера, делающего краску, и сплю на улице. Но я мог бы помочиться и на тебя, ты, высокомерное дерьмо!

Андромаха быстро шагнула между этим человеком и рассерженным воином. Отцепив золотую брошь от плеча своего платья, она вложила ее в искалеченную руку.

– Прими этот подарок, воин, от жены Гектора, – сказала она, – как дань уважения твоей храбрости.

Он уставился на сверкающее золото, и Андромаха увидела слезы в его глазах.

– Я Пардонес, – сказал он. – Напомни обо мне своему мужу.

Потом отвернулся и, шатаясь, пошел в темноту.

Солнце сияло низко над горизонтом, когда «Ксантос» вошел в огромную Троянскую бухту. Ни дуновения ветерка не тревожило воду, и только звук опускающихся и поднимающихся весел нарушал закатную тишину.

Город в отдалении блестел, словно был отлит из золота. Последние отблески солнца сияли на позолоченных крышах и украшенных флагами башнях; наконечники копий и шлемы часовых на площадках башен отбрасывали мерцающие блики.

Египтянин Гершом улыбнулся, глядя на город. Зрелище действительно впечатляло, но, когда он увидел благоговейное выражение лиц стоящих рядом членов команды, он подумал, как бы они отреагировали, если бы увидели чудеса Стовратных Фив, высокие белые пирамиды или Сфинкса. Троя была удивительным городом, но в ней отражались замыслы построивших ее людей. Город не был задуман ни красивым, ни устремленным к небу, чтобы угодить обитающим там богам. Он был прежде всего городом-крепостью, прочным и крепким, с высокими стенами и воротами из дуба и бронзы.

«Троя величественна почти волей случая, – подумал Гершом. – Только из-за своей каменной кладки и сверкающих закатов».

В гавани находилось еще несколько кораблей. Четыре рыбачьих лодки раскинули свои сети, а три новых военных галеры заканчивали маневры у южного берега. Гершом понаблюдал за маневрами. Гребцы были неопытными, весла время от времени стукались друг о друга, когда галеры останавливались, поворачивались или устремлялись вперед с такой скоростью, с какой идут на таран.