Текст книги "Падение царей"

Столько кораблей затонуло за последние несколько мореходных сезонов! Сотни опытных моряков утонули или были убиты в морских сражениях. Теперь в море возьмут новичков, которые будут погибать сотнями.

«Ксантос» приблизился к Царскому Берегу, как раз когда солнце опустилось за горизонт.

Ониакус выкрикнул команды гребцам. Немедленно два ряда весел левого борта были вынуты из воды, в то время как гребцы правого борта погрузили весла в воду и налегли на них. «Ксантос» плавно развернулся кормой к берегу.

– И… Давайте! – вскричал Ониакус.

Все весла одновременно вошли в воду. Корпус «Ксантоса» коснулся песка и остановился. Весла быстро втянули на борт.

Потом были открыты палубные люки. Гершом помог команде вытащить груз. Больше тысячи кирас передали по цепочке и перебросили через борт на песок. Доспехи троянских всадников были хорошо сделаны, бронзовые диски лежали внахлест, как чешуя на кожаном нагруднике и – в отличие от гордых мужчин, которые носили эти доспехи, – имели слишком большую ценность, чтобы оставить их на поле боя во Фракии.

Доспехи погрузили на повозки и отвезли через нижний город в верхний.

Наконец палубные люки закрыли. Ониакус прошел мимо Гершома, направляясь к носу судна. Члены вахтенной команды устроились на приподнятой кормовой палубе, накинув на плечи одеяла для защиты от вечернего холода, в то время как их товарищи отправились в нижний город, под стены золотого града.

Гершом увидел, как Геликаона, держащего на руках спящего сына Декса, приветствует толстый троянский царевич Антифон. Гершом отвернулся и зашагал на нос. Ониакус прислонился к борту и смотрел на новые военные галеры по ту сторону залива. Его красивое лицо было решительным и злым, глаза полными жестокости.

– Я могу что-нибудь послать тебе из города? – спросил Гершом. – Может, вина?

Ониакус покачал головой.

– Говорят, вино помогает забыться. Я не хочу забывать. И я не хочу разговаривать.

– Тогда не разговаривай, – мягко сказал Гершом. – Два друга могут стоять рядом молча, не испытывая неловкости.

Молчание не продлилось долго, да Гершом этого и не ждал. Не потому, что Ониакус был общительным человеком, а потому, что переполнявшее того горе нельзя было сдержать. Ониакус начал говорить о двух своих сыновьях, о том, какими они были прекрасными мальчиками. Гершом ничего не отвечал; в этом не было нужды. Ониакус вообще-то разговаривал не с ним, он просто говорил с ночью, с тенями мальчиков, с богами, которые не защитили ни их, ни их мать, когда микенцы с блестящими мечами напали на Дарданию.

За печалью последовала ярость, за яростью – слезы. В конце концов снова воцарилось молчание.

Гершом обхватил Ониакуса за плечи.

Ониакус вздохнул.

– Я не стыжусь своих слез, – сказал он.

– Ты и не должен стыдиться, друг мой. Говорят, ворота рая могут быть открыты только слезами тех, кто остался в живых. Я не знаю, правда ли это. Но думаю, это должно быть правдой.

Ониакус внимательно посмотрел на него.

– Ты веришь, что мы будем продолжать жить после смерти и что там… там будут вознаграждены те невинные, чьи жизни были… были отобраны у них?

– Конечно, – солгал Гершом. – А разве может быть по-другому?

Ониакус кивнул.

– Я в это верю. Место счастья. Ни ужаса, ни слез, ни трусов, ни убийц. Я верю в это, – повторил он.

Некоторое время они стояли вместе, наблюдая за военными галерами на неподвижной воде.

– Неправильный баланс, – сказал Гершом, указав на ближайшее судно. – Видишь, как она поворачивает?

– Гребцы левого борта слишком сильно налегают на весла. Им следовало бы поменять местами нескольких гребцов, – ответил Ониакус.

Его глаза все еще были полны муки, но теперь он сосредоточил внимание на галере.

– Гребцы чересчур напрягаются. Все они растянут плечи и утратят уверенность в себе.

Ониакус посмотрел на Гершома и улыбнулся вымученной улыбкой.

– Тебе пора на берег. Тебя ждут многочисленные наслаждения Трои, и тебе ведь не хочется стоять здесь и обсуждать тренировки моряков. Не тревожься обо мне. Я не перережу себе горло, обещаю.

– Знаю, – ответил Гершом. – Увидимся завтра.

С этими словами он шагнул прочь. Ониакус окликнул его, и Гершом обернулся.

– Спасибо, друг мой, – сказал Ониакус.

Гершом пошел к кормовой палубе, взял свой плащ и накинул на плечи. Потом перебрался через борт, спустился на песок и не спеша пошел по берегу к тропе, ведущей к нижнему городу.

У широкого деревянного моста, переброшенного через защитный ров, он увидел двух часовых в доспехах из полированной бронзы, с длинными копьями в руках. По ту сторону моста вокруг моряков «Ксантоса» собралась толпа. Один из часовых улыбнулся Гершому. Часовой этот был молодым, но руки и лицо его были покрыты боевыми шрамами.

– Вести о ваших победах дошли до нас два дня назад, – сказал он. – Их встретили с радостью, как солнечный свет после снегопада.

Люди теснились вокруг команды, хлопая моряков по спинам и выкрикивая благословения и похвалы. Гершом осторожно двинулся в обход толпы. Внезапно один из собравшихся хлопнул египтянина по плечу и радостно крикнул:

– Вот один из них!

Еще несколько человек повернулись к Гершому, но тот покачал головой.

– Нет, нет, – сказал он, подняв руки. – Я обычный путник.

Немедленно утратив к нему интерес, люди снова обратили все свое внимание на моряков.

Гершом поспешил дальше, как вдруг из тени на лунный свет шагнула темноволосая девушка и взяла его за руку. Гершом взглянул ей в лицо. Она была хорошенькой, со светлыми глазами, то ли голубыми, то ли серыми – в темноте трудно было разобрать. Однако он смог разглядеть, что девушка молода: ее белый хитон плотно облегал тело, и маленькие груди едва натягивали ткань.

Гершом убрал ее руку со своего запястья.

– Я не в настроении развлекаться, – хмуро сказал он. – А если бы и был в настроении, то развлекался бы с женщиной, а не с ребенком.

Девушка засмеялась.

– Если бы ты был в настроении, ты не смог бы позволить себе со мной развлечься – хоть ты и царевич Египта.

Гершом помедлил, обежав глазами ее стройное тело, ища спрятанное оружие. Его имя держалось в секрете – по крайней мере, он так думал. Если эта юная шлюха знает его, сколько еще людей о нем слышали? Людей, которые желают получить награду за его голову? Гершом тревожно огляделся по сторонам, почти ожидая увидеть выскакивающих из темноты египетских наемных убийц.

– Я тебя напугала? – спросила девушка.

– Иди и поищи кого-нибудь другого, кому ты сможешь действовать на нервы, – ответил он, двинувшись прочь.

Девушка побежала за ним. Гершом почувствовал нарастающее раздражение.

– Я видела тебя в море, – сказала она. – На тебя обрушивались огромные волны. Ты очень сильный.

Тут Гершом помедлил; в нем проснулось любопытство.

– Хорошо, ты знаешь, кто я. Кто послал тебя, дитя, и для чего?

– Меня послал Ксидорос…

Внезапно она склонила голову набок.

– Да, да, – сказала она в темноту, – но это просто придирки.

Нахмурилась и, казалось, прислушалась к чему-то. Потом вскинула руки.

– О, убирайся! – огрызнулась она и, снова повернувшись к Гершому, заявила: – Он говорит, что не посылал меня, а просто сказал, что мы с тобой должны поговорить.

Гершом тихо выругался. В Фивах был дом с высокими стенами, где в течение четырех лет держали людей, которых коснулась луна. Четыре года к ним приглашали прорицателей и целителей, астрологов и магов, чтобы вылечить их или изгнать демонов, укравших их разум. Хирурги просверливали дыры в их черепах; лекари пичкали их странными травами и зельями. Если к концу четвертого года люди, которых коснулась луна, не исцелялись, это считалось знаком того, что их требуют к себе боги. Гершом не слышал, чтобы такие дома призрения существовали в варварской Трое. Вот почему сумасшедшим вроде этой девочки разрешалось бродить по улицам.

– Где ты живешь? – спросила девушка. – Я увижу тебя, когда ты будешь в безопасности дома.

Она посмотрела на него снизу вверх, и внезапно лицо ее стало печальным.

– В твоей голове туман, – сказала она. – Он густой и клубящийся, он мешает тебе видеть. Ты оступаешься, как слепой, – она пожала плечами. – Но ведь были времена, когда я сама долго была слепой, и могла просто слушать людей, и слышала только слова, что они говорят, а не коварные нашептывания внутри их голов.

Девушка снова улыбнулась.

– Пошли, я провожу тебя домой.

– Ты знаешь, куда я иду?

– Да, знаю. Ты отправишься вместе со мной на Остров Красоты, а потом тебя позовут в пустыню, и будут голоса в огне, и огонь в небесах, и огонь растопит туман в твоей голове, и ты узнаешь все, что знаю я, и увидишь больше, чем я когда-либо увижу.

– Очень интригующе, – сказал Гершом, – но я имел в виду: знаешь ли ты, куда я иду сейчас?

– А! Да, знаю. В Дом каменных лошадей.

– Ну, это верно. А где живешь ты?

Она тихо засмеялась.

– Мои охранники ищут меня, поэтому я должна идти. Но я увижусь с тобой завтра во дворце Гектора.

С этими словами она подобрала подол белого хитона и метнулась прочь.

Гершом подумал: не погнаться ли за ней, чтобы передать городской страже? Некоторые районы нижнего города считались опасными, и ребенок, которого коснулась луна, мог попасть в беду. Но едва эта мысль пришла ему в голову, как девушка исчезла в темной улице и пропала из виду.

Покачав головой, могучий египтянин пошел ко дворцу Геликаона.

Глава 3
Янтарная богиня

Ранним утром, когда солнечный свет омыл улицы Трои, Геликаон покинул Дом каменных лошадей и не торопясь зашагал через город. Повсюду начинались дневные хлопоты: торговцы расставляли на рыночной площади свои прилавки, слуги и рабы несли свертки материи или изделия, завернутые в сухой тростник. Самые разные звуки доносились до шагающего Геликаона: стук молотков по металлу с улицы Оружейников, крики осликов, кудахтанье кур, тявканье собак, крики зазывал, наперебой привлекающих людей к своим прилавкам.

Это было странно – снова находиться в Трое. Теперь война казалась очень далекой, смерть Халисии – темным ночным кошмаром, нереальным и причудливым.

Когда Геликаон проснулся этим утром, он почувствовал рядом с собой чье-то теплое мягкое тельце. За мгновение перед тем, как проснуться окончательно, он уверил себя, что откроет глаза и увидит Халисию. Вместо этого он увидел Декса: тот спал, засунув в рот большой палец и положив голову на отцовское плечо.

Геликаон погладил светлые волосы, откинув их со лба мальчика. Декс открыл глаза и тут же снова уснул.

Встав с постели, Геликаон оделся, выбрав белую тунику, расшитую золотыми нитями, и широкий пояс с рельефными золотыми листьями. Он чувствовал себя неловко в таком пышном наряде, но как раз такое облачение подходило для встречи с Приамом. Под конец Геликаон взял кинжал в ножнах и засунул его за пояс. Было маловероятно, что здесь, на улицах Трои, появятся наемные убийцы, – маловероятно, но не невозможно.

В более счастливые дни Геликаон ходил по этим улицам в компании Гектора и его братьев Антифона и Агатона. То были дни невинности, когда будущее сулило чудеса. Именно на этих улицах десять лет назад Гектор спорил о достоинствах и недостатках брака, заключенного только по любви.

– Да зачем тебе желать такого брака? – спросил Гектор. – Все поступки царевича обязаны укреплять его царство. Значит, жена должна принести тебе щедрое приданое, земли или союз с царством ее отца. После этого царевич может найти любовь там, где пожелает.

– Я не согласен, – ответил Геликаон в тот далекий день. – Одиссей любит свою жену, и он счастлив. Видел бы ты их вместе, Гектор. Ты бы в один миг изменил свои взгляды. Одиссей говорит, что жизнь без Пенелопы была бы как земля без солнечного света. Я хочу, чтобы жена принесла мне такое же счастье.

– Надеюсь, ты найдешь ее, мой друг, – ответил Гектор.

И он нашел. Он нашел женщину, о которой мечтал.

«И какова же ирония судьбы, – подумал он, – что именно Гектор женился на ней!»

Геликаон задержался, чтобы осмотреть драгоценности, выставленные на продажу каким-то египтянином, и торговец – пожилой, стройный, темнокожий человек с выкрашенными хной волосами и бородой – немедленно приветствовал его.

– Ты не найдешь лучших, господин. Не найдешь во всем городе.

Торговец поднял тяжелую янтарную брошь, украшенную золотой проволокой.

– Шестнадцать серебряных колец, господин. Хорошая сделка.

– Прошлым летом в Египте, – заметил Геликаон, – за шестнадцать серебряных колец можно было купить мешок таких побрякушек.

– Может быть, господин, – ответил египтянин, сощурив темные глаза, – но, поскольку теперь торговля с Египтом прервана, кто знает, сколько сейчас можно выручить за янтарь?

– Мудрые слова, – согласился Геликаон, оглядев рыночную площадь. – Теперь здесь меньше прилавков, чем, помнится, было во время моего прошлого приезда.

– Кое-кто покинул город, – сказал торговец. – Думаю, еще многие последуют их примеру. Мой брат упаковал свои товары, как только был вырыт защитный ров. Рановато, сказал бы я.

Но он всегда был робким. А теперь говорят, что будет возведена стена для защиты нижнего города. Если это правда, я отправлюсь вслед за братом.

– Интересный довод, – заметил Геликаон с улыбкой. – Ты останешься лишь до тех пор, пока нижний город будет плохо защищен?

Торговец захихикал.

– Приам – хороший царь. Но, надо сказать, он бережливо относится к своим богатствам. Если теперь он одобрил дорогостоящую постройку стены вокруг нижнего города, то лишь потому, что не может помешать микенцам прийти на эти земли. Что ж, я проходил через руины городов, разграбленных микенцами. Я не буду сидеть и ждать, чтобы увидеть такое снова.

Геликаон кивнул.

– Я вижу в твоих словах логику, но наверняка еще больше торговцев покинут город, если Приам не построит стены, чтобы их защитить?

– Да. Кто бы хотел быть царем, а?

Взгляд Геликаона привлек янтарный кулон, на котором художник изобразил богиню Артемиду с натянутым луком. Богиня напомнила ему Андромаху – как та стояла на балконе мегарона Приама, спокойно всаживая стрелы в нападающих микенцев.

Подняв украшение, Геликаон получше его рассмотрел: кулон был прекрасно вырезан.

– У тебя отменный вкус на драгоценности, господин, – сказал египтянин, немедленно снова перейдя на язык торгаша, – потому что ты выбрал гордость моей коллекции.

Он хотел продолжить, но Геликаон его перебил:

– Прежде чем ты начнешь свою речь, позволь сказать, что сегодня я не в настроении торговаться. Поэтому вот что мы сделаем. Ты назовешь свою цену. Если мне понравится цена, я немедленно ее заплачу. Если она мне не понравится, я кину эту безделушку обратно на прилавок и уйду. А теперь… Назови свою цену.

Старый торговец облизнул губы и почесал подбородок, выйдя из-за прилавка и явно глубоко задумавшись. Геликаон стоял молча, а торговец рассматривал его.

– Двадцать серебряных колец, – наконец проговорил египтянин.

– Я согласен, – с улыбкой ответил Геликаон. – Ты умный человек. Как тебя зовут?

– Тобиос.

– Ты хетт?

Торговец пожал плечами.

– Полагаю, это зависит от того, кто задает вопрос. За землю, где я родился, идет жестокий спор. Фараоны сказали бы, что я грязный хетт-пустынник, но земля эта сейчас находится под властью императора Хаттусилиса, хетта. Следовательно, теперь я считаюсь грязным египтянином-пустынником. Жизнь моего народа всегда была сложной.

Геликаон улыбнулся.

– Такие сложности помогают оттачивать ум.

С этими словами он отсчитал двадцать серебряных колец и положил на прилавок.

– Если ты решишь остаться в городе, Тобиос, приходи повидаться со мной в Доме каменных лошадей. Я Геликаон из Дардании, и мне всегда нужны здравомыслящие люди.

Тобиос склонил голову и прикоснулся к сердцу на хеттский лад.

Геликаон отправился дальше, держа в руке янтарный кулон. Цена была высока. Торговец посмотрел на его одежды, оценивая по их качеству богатство того, кто их носил. Белая туника была выполнена в египетском стиле, соткана их тончайших нитей. Пояс украшали золотые листья. Даже сандалии Геликаона были сделаны из крокодиловой кожи, расписанной золотом. Если бы он не нарядился для встречи с царем Приамом, он бы носил старую удобную одежду и купил бы кулон за две трети заплаченной цены.

Шагая по узким улицам и открытым площадям, он добрался до громадных Скейских ворот с их шестью каменными стражами, и пошел через верхний город с его дворцами, садами и аллеями. На всем здесь лежал отпечаток богатства. Женщины носили тяжелые ожерелья, браслеты и серьги, и даже мужчины щеголяли дорогими кручеными ожерельями или браслетами.

Знатным людям, надеющимся увидеть царя, было позволено ожидать в садах, а не в переполненном мегароне. Сюда проводили и Геликаона. Воздух был прохладным, и в саду было расставлено несколько жаровен, полных горящих углей.

Геликаон осмотрелся, кивая в знак приветствия знакомым. Потом повернулся – и внутри у него все сжалось. Всего в нескольких шагах от него стояла Андромаха в накинутом на плечи плаще ржавого цвета, солнечные отблески играли на ее золотисто-рыжих волосах. Длинное желтое одеянье сияло, как летнее солнце.

У Геликаона пересохло во рту, он почувствовал неловкость и тревогу.

Андромаха шагнула к нему.

– Мне было так жаль, когда я услышала о смерти Халисии, – сказала она. – Хотя у меня полегчало на душе, когда я узнала, как она умерла. Думаю, боги будут лелеять ее.

– Может быть. Но при жизни она заслуживала лучшего, – ответил Геликаон. – От жизни и от меня. Однако люди обожали ее, и, думается, о ней не забудут.

– Как мальчик?

– Декс храбрый, но теперь он напуган. Прошлой ночью ему приснился кошмар, и он прибежал ко мне в комнату. Он спал, приткнувшись у меня под боком. Ребенок не должен видеть, как умирает его мать.

– Но когда он подрастет, – мягко проговорила Андромаха, – он будет знать, что она любила его – так сильно, что хотела отдать за него жизнь. Это поддержит его.

Андромаха увидела, как красивое лицо Геликаона смягчилось, как он улыбнулся печальной улыбкой, вспомнила, что Геликаон тоже наблюдал, как умирает его мать, и захотела податься вперед и обнять его. Но Андромаха сдержалась и вежливо сказала:

– Надеюсь, ты приведешь сына к нам в гости, пока ты в Трое.

– Мне бы этого хотелось, Андромаха.

Когда Геликаон произнес ее имя, она почувствовала, что краснеет, и внезапно проговорила:

– Я здесь для того, чтобы увидеть царя.

Это замечание было и излишним, и нелепым, так как все собравшиеся в саду находились здесь по единственной причине – чтобы увидеть царя.

Злясь на себя, Андромаха продолжала:

– Я хотела сказать, меня позвали сюда, чтобы повидаться с царем. Вчера прибыл корабль с Теры с посланием от Верховной жрицы. Послание, наверное, насчет Кассандры. Как ты знаешь, она должна стать жрицей в Храме Коня. Ты ведь знал об этом?

«Милостивая Артемида! Помоги мне перестать лепетать!»

– Да, я об этом знаю. Я должен доставить Кассандру в храм на «Ксантосе» следующей весной. Ты хорошо себя чувствуешь? – внезапно спросил Геликаон с участием в глазах. – Похоже, у тебя жар.

– Я здорова. Просто немного перегрелась на солнце.

– Я принесу тебе воды, – сказал он и зашагал прочь.

В саду было много людей, желающих увидеть царя, и все они расступились, пропуская Геликаона. Андромаха видела, что он не замечает впечатления, которое производит на людей, – ни завистливых взглядов мужчин, ни откровенно восхищенных взглядов женщин.

На нее упала чья-то тень, она подняла глаза и увидела своего мужа, Гектора. Тот тоже смотрел на Геликаона; лицо Гектора ничего не выражало, но Андромахе показалось, что в его глазах застыла печаль.

– Что случилось, муж мой? – спросила она, беря его за руку.

Тот пожал плечами и притянул ее к себе.

– А что может случиться, когда ты рядом? Я пропустил какую-то интересную беседу с Геликаоном?

– Вообще-то нет. Я попросила его привести сына к нам в гости.

Гектор нахмурился, и Андромаха ощутила, как он напрягся.

– Почему ты попросила его об этом?

– А почему бы нет? – ответила она, внезапно ощутив неуверенность.

Когда Гектор ответил, в его голосе звучала такая мука, что слова его, как кинжалы, вспороли ее защиту.

– Сколько его сыновей мне нужно в моем доме, Андромаха?

Потрясение было таким, что ее замутило. Гектор пообещал вырастить маленького Астианакса и любить его, как собственного ребенка. Он был верен своему слову, и Андромаха никогда раньше не слышала, чтобы он говорил о подобных чувствах.

Лишившись дара речи, что случалось с ней нечасто, она ничего не ответила, а просто стояла и смотрела на мужа, снова подмечая его сходство с отцом. До сих пор в Гекторе отражалось все, что могло быть великим в Приаме, – храбрость, сострадание, доброта. Но теперь Андромаха гадала, сколько же отцовских слабостей в придачу унаследовал Гектор.

Так и не промолвив ни слова, она отвернулась, подошла к жаровне, вытянула над огнем руки и потерла их, будто желая согреться. В ней кипел гнев, но не на Гектора. Она сердилась на саму себя. Конечно, ее мужа должно было обидеть ее приглашение! Она знала, что Гектор любит Геликаона. Она призналась Гектору в первый же вечер, когда они остались наедине, что делила с Геликаоном постель.

Выжив после удара клинка наемного убийцы, Геликаон страдал от лихорадки, в его крови растворился яд. Лекарь из пустыни сказал Андромахе, что Геликаон, похоже, потерял волю к жизни. Он предложил, чтобы в постель больного положили нагую женщину, чтобы напомнить тому о радостях жизни. Спустя несколько ночей, услышав, что Геликаон умирает, Андромаха сбросила платье и скользнула в постель рядом с ним. Следующим утром, когда она вернулась в его комнату, Геликаон сказал, что она ему снилась. Андромаха поняла: он не помнит о том, как они занимались любовью. И она не только разрешила Геликаону поверить, что это был всего лишь сон, но и не давала ему узнать, что у него есть сын.

Стоя рядом с жаровней, она чувствовала, как на сердце у нее становится все тяжелей, как в голове теснятся мрачные мысли.

Она появилась в этом городе юной жрицей, гордой и честной, полной решимости сделать так, чтобы коварство и обманы Трои не запятнали ее. Ее не втянут в мир лжи и интриг!

«Глупая, высокомерная девчонка!» – выбранила она себя.

Вскоре после своего появления здесь она забеременела от человека, который был помолвлен с другой, и обольстила старого царя, заставив того поверить, что ее сын – от него, и отравила Гекубу, угасающую царицу Трои.

«Но Гекуба была царицей зла, – сказала себе Андромаха, – она убила мою сестру и убила бы моих друзей». А что касается обольщения Приама, что еще ей оставалось делать? Узнай он правду, Астианакса бы у нее отобрали и, возможно, убили бы, а она сама была бы казнена, и Геликаон тоже.

«Зло всегда ищет оправдания своим делам», – упрекнула она себя.

Полная мрачных мыслей, она повернулась к Гектору, но не успела с ним заговорить, как услышала, что его зовет юный воин. К Гектору шел Полидорос, телохранитель царя.

– Царь хочет видеть вас обоих, – сказал он, взглянув на Андромаху, – в Янтарной Комнате.

Ветер, который троянцы назвали «коса», нес на юг огромную стаю птиц, оставивших позади ледяные пики Родопских гор и суровую зиму Фракии. Гонимые перелетным инстинктом, птицы то снижались, то взмывали вверх, несясь над волнами и островками Зеленого моря. Стояло раннее утро, и солнечный свет блестел на желтых и черных перьях, когда золотая туча птиц летела над Троей.

Стоя на высоком балконе, облаченный в старый тускло-золотистый наряд, Приам смотрел, как летят иволги. Спикировав, они промчались прямо над ним, повернулись и снова взмыли в небо – их словно привлекла золотистая одежда царя. Приам поднял руки и крикнул им:

– Я и ваш царь тоже, маленькие птицы!

На мгновение появление этой стаи заставило старого царя забыть о своих проблемах. Он вспомнил, как его любимая Гекуба изучала перелетные привычки множества птиц: белохвостых орлов, карликовых сов, пеликанов, чибисов и многих других, чьи названия он теперь забыл.

Золотистые иволги, однако, были для Трои особенными птицами, настаивала Гекуба. Если их перелет к берегам Египта начинался до праздника Ареса, тогда зима должна была быть суровой и холодной, полной штормов и неистовых ветров. А до праздника Ареса оставалось еще восемнадцать дней.

Внезапно золотистые птицы рассыпались и исчезли. Холодный ветер прошептал что-то, проносясь по дворцу, и заставил царя задрожать.

– Принеси мне плащ! – крикнул он своему помощнику Полидоросу.

Воин появился на балконе, неся новый плащ из зеленой шерсти, расшитый по краям золотой нитью.

– Не эту бесполезную тряпку! – огрызнулся Приам. – Мой собственный плащ, будь любезен.

Полидорос вернулся со старым коричневым плащом, истертым по краям.

Накинув плащ на плечи, Приам подошел к краю балкона. Столь ранним утром он слышал, что делается во всем городе: крики осликов и пение петухов, скрип тележек и стук лошадиных копыт по каменным дорогам, крики воинов, сменяющихся с караулов, и голоса моряков, спускающихся на берег, чтобы отплыть на рассвете.

Приам представил себе заспанных пекарей, месящих тесто, усталых шлюх, направляющихся по своим постелям. На вершине Великой Башни Илиона все еще мерцали четыре ночных факела.

Глаза Приама то и дело устремлялись к темной громаде башни. Обычно он каждое утро взбирался по ее крутым ступеням, чтобы понаблюдать за восходом и осмотреть город, но в последние дни забросил эту привычку.

– Когда я в последний раз поднимался на башню, Полидорос?

– В разгар лета, повелитель.

– Так давно? Время летит быстрее, чем иволги. Я поднимусь на башню завтра. Люди должны видеть, что их царь продолжает присматривать за ними.

– Да, повелитель, – ответил Полидорос. – Я принесу тебе вина?

Приам облизнул губы. Мысль о вине была искусительной. Он и в самом деле жаждал сделать глоток.

– Нет, – наконец, ответил он. Усилие, которое он сделал над собой, породило вспышку гнева. – Сегодня – никакого вина, Полидорос!

Было время, когда Приам наслаждался вином, как и должен наслаждаться мужчина, – вином, обострявшим веселье танцев, пения и любви. Теперь царь думал о вине непрерывно, каждый день распределяя свои дела так, чтобы оставалось время для обильных возлияний. Но сегодня ему понадобится вся острота его ума.

«Ни капли вина не упадет сегодня на мои губы», – пообещал он себе.

– Посетители уже здесь?

– Я посмотрю, повелитель.

Молодой воин ушел.

Оставшись в одиночестве, Приам подумал об Андромахе и, представив ее себе, почувствовал, как стеснило грудь, а в животе растеклось тепло. Он давно ее не видел.

Взгляд царя снова обратился к Великой Башне. Он не мог смотреть на эту башню, не думая об Андромахе. Их первая встреча состоялась на вершине башни – тогда Андромаха отказалась опуститься перед ним на колени, как поступила и его Гекуба много-много лет тому назад. Андромаха! Приам разрешил себе вернуться мыслями к тому дню, вспоминая, какой увидел ее тогда: желтый хитон, пламенные волосы небрежно завязаны на затылке, смелые глаза смотрят на него так, как глаза ни одной молодой женщины не должны смотреть на царя. Он пытался напугать ее, но даже когда они стояли вместе на парапете и Андромаха знала, что царь единственным толчком может послать ее вниз, чтобы она разбилась на камнях, по ее глазам Приам видел, что она готова протянуть руку и забрать его с собой на Темную дорогу, ведущую в Аид.

И позже, когда она наконец сдалась ему, как он и ожидал, Приам посмотрел наружу, в темноту, и увидел факелы, пылающие на Великой Башне. Тогда он понял, что вся его жизнь была подготовкой к этому мигу. Все битвы, в которых он сражался, все сыновья, которых он породил (по большей части, пустая трата энергии и семени), даже годы с любимой Гекубой поблекли, превратившись в серую тщету. Его ночь с Андромахой была исполнившимся пророчеством. Грозовой щит породил дитя Орла, и Троя простоит еще тысячу лет.

Он был царем, выполнившим свое предназначение, однако его чресла все еще жаждали ее. Не проходило ни дня, чтобы Приам не сожалел о данном ей обещании.

Андромаха согласилась делить с ним ложе – но только до тех пор, пока не почувствует, что беременна. Она потребовала, чтобы Приам дал слово, что выполнит это соглашение. И он дал слово. Дурак!

Но все равно он был убежден, что она к нему вернется. Попавшая в ловушку печального брака с мужем-импотентом, конечно, она вернется. Однако она не вернулась, и это до сих пор озадачивало царя.

– Гектор и Андромаха ждут тебя в Янтарной Комнате, повелитель, – сказал Полидорос, появляясь в дверях. – Я послал воина, чтобы тот отыскал Геликаона.

– Он царевич Эней, – огрызнулся Приам. – Благородное имя, которое давно уважают в моей семье.

– Да, царь, мой повелитель. Я на мгновение забыл.

Приам покинул свои покои и пошел по широкому коридору; Полидорос следовал за ним. Комната, где ждали гости, находилась в южной части дворца, вдали от холодных зимних ветров. И все равно воздух здесь был зябким.

Царя ожидали Андромаха, Гектор и молодой царь Дардании. Оставив Полидороса снаружи охранять дверь, Приам шагнул в комнату, чтобы поздороваться с гостями. Произнося слова приветствия, он не мог оторвать взгляда от Андромахи, от изгиба ее грудей под желтой тканью, от ярко-зеленых глаз, от ее притягательных губ.

Отведя, наконец, глаза, Приам проговорил:

– Эней, мой мальчик, я скорблю вместе с тобой. Когда моя дорогая Гекуба скончалась, мое сердце словно пронзила пылающая стрела.

Приам оглядел комнату. В ней повисло напряженное молчание. Андромаха сидела неподвижно, сложив руки на коленях. Гектор стоял за ней с суровым выражением лица, с холодными глазами. И Энею, похоже, было не по себе. Знают ли они, о чем Приам собирается попросить? Жрица прибыла только вчера, поздно вечером, но могла успеть проболтаться о цели своего приезда слуге.

Приам немедленно отбросил эту мысль. Жрица была скрытная старая ведьма и вряд ли сплетничала с дворцовыми слугами. Нет, здесь что-то другое. Выбросив меньшую проблему из головы, он сосредоточился на самом неотложном вопросе.

Посмотрев на Энея, Приам спросил:

– Ты все еще собираешься рискнуть и отплыть на запад по зимнему морю?

Его родственник кивнул.

– Нам нужно олово, – просто сказал Геликаон. – Теперь, когда его на Кипре больше нет, а хетты используют все олово, которое могут раздобыть, мы должны поискать в более отдаленных краях. Если я отправлюсь немедленно, я смогу добраться до Семи Холмов задолго до Одиссея, который, вероятно, как всегда, зазимует на Итаке.

Приам знал: это опасно, но план был хорош. Без олова не будет бронзы, с которой смогут работать кузнецы, без бронзы не будет мечей, копий, щитов и шлемов. Без бронзы не может быть победы над Микенами.

– И ты пойдешь на «Ксантосе»? Ты не проскользнешь незамеченным на этом извергающем огонь чудовище.