Текст книги "Поиск смысла. Заключительная стадия горевания, которая поможет пережить потерю и начать двигаться дальше"

Глава 2. Свидетели горя

Ради мертвых и живых мы должны оставить свидетельство.

Эли Визель

Горе каждого человека так же уникально, как и его отпечатки пальцев. И все же между нами есть кое-что общее: каким бы образом мы ни оплакивали смерть близкого человека, все мы хотим, чтобы наше горе засвидетельствовали окружающие. Это не означает, что нам нужен кто-то, кто успокоит боль или изменит наше отношение к случившемуся. Нам нужен кто-то, кто в полной мере сможет осознать масштабы нашей потери и не станет искать в ней положительные стороны.

Эта потребность запрограммирована в нас от природы. Эмоции связывают нас друг с другом, и в этих узах – ключ к нашему выживанию. С момента нашего рождения мы понимаем, что не одиноки. В человеческом мозге есть особые зеркальные нейроны, поэтому, когда улыбается мать, малыш улыбается в ответ. Эта связь сохраняется и во взрослой жизни. Помню, как однажды шел по улице, и какой-то мужчина сказал мне: «Здорово!» Хотя я не из тех, кто обычно употребляет это слово, я автоматически ответил: «Здорово!» Это не просто копирование чужих выражений. Это отражение эмоций, лежащих в основе этих выражений. Зеркальные нейроны позволяют матери и ребенку улавливать эмоции друг друга.

Вместе со своими коллегами-психологами д-р Эдвард Троник снял короткое видео о том, что происходит, если окружающие не отражают эмоции ребенка. Сначала мы видим 10-месячного младенца, сидящего на высоком стульчике. Его глаза широко открыты; он смотрит на улыбающееся лицо своей матери и тоже улыбается. Ребенок и мать отражают эмоции друг друга, как я описывал выше. Оба смеются. Ребенок на что-то указывает; мать смотрит в этом направлении, но потом отворачивается. Когда она снова поворачивается к ребенку, ее лицо ничего не выражает. Растерянный малыш делает все, чтобы привлечь ее внимание. Он плачет и кричит. Это запрограммированное поведение: дети на подсознательном уровне знают, что взрослые им нужны для выживания. Если взрослый не реагирует на них, они страдают.

То же верно и в отношении взрослых. Потеряв близкого человека, они должны чувствовать, что их горе понимают и отражают другие. К сожалению, в нашем суетливом мире горе минимизируется и обезличивается. На работе вам дают три выходных дня, а затем все ждут, что вы будете вести себя так, будто ничего не произошло. У окружающих становится все меньше и меньше возможностей засвидетельствовать вашу боль, что может вызвать острое чувство одиночества и привести к изоляции.

Путешествуя по Австралии, я познакомился с исследовательницей, которая изучала коренные народы, проживающие на севере страны. В одной деревне ей рассказали, что ночью, когда кто-то умирает, все жители выносят мебель или другие вещи во двор. На следующий день, когда родственники просыпаются и выходят на улицу, они видят, что все изменилось – не только для них, но и для всех. Эта традиция – способ засвидетельствовать и отразить чужое горе. Своими действиями соседи показывают, что смерть имеет значение. Утрата становится видимой.

В США тоже когда-то было принято собираться вместе, чтобы засвидетельствовать горе людей, потерявших близких. К сожалению, в нашей нынешней культуре скорбящий четко осознает, что, хотя его собственный мир разрушен, мир всех остальных продолжает существовать, как будто ничего не случилось. У нас очень мало соответствующих ритуалов, а на траур отводится слишком мало времени.

Горе должно объединять. Это универсальный опыт. Разговаривая с человеком, страдающим физическим заболеванием, я могу слушать и сопереживать, но, возможно, сам никогда не столкнусь с аналогичной проблемой. Находясь в обществе человека, который потерял друга или родственника, я точно знаю, что когда-нибудь окажусь на его месте, и стараюсь понять, что он чувствует. Я делаю это не для того, чтобы изменить эти чувства, а для того, чтобы впитать их в полной мере. Мне лестно, когда кто-то делится со мной своей болью и горем. Сам акт засвидетельствования чьей-то уязвимости может спасти человека от изоляции, при условии, конечно, что свидетель воздерживается от всякого осуждения.

Руководствуясь самыми благими намерениями, посторонние люди часто говорят человеку, понесшему тяжелую утрату, что пришло время двигаться дальше, вернуться к полноценной жизни, отпустить прошлое. Но горе не приемлет осуждения. Те, кто понимает, что вы чувствуете, никогда не осудят вас и не подумают, что ваше горе выходит за всякие рамки или слишком затянулось. Горе – внутри нас, скорбь – снаружи. Горе – это внутренний процесс, путешествие. Оно не имеет заранее установленных границ и не заканчивается к определенной дате.

Когда люди спрашивают меня, как долго они будут горевать, я отвечаю: «Как долго ваш любимый человек будет мертв? Вот как долго. Я не хочу сказать, что вы будете страдать вечно. Но вы никогда не забудете этого человека, никогда не сможете заполнить ту пустоту, которая образовалась в вашем сердце. В первый год вы, скорее всего, будете сильно горевать и скорбеть. После этого горе примет периодический характер. Оно будет то стихать, то охватывать вас вновь. Со временем боль станет слабее, но вы будете ощущать ее всегда».

Конкретнее я не могу ответить на этот вопрос. Каким бы расплывчатым ни был мой ответ, он не учитывает всех возможностей. За многие годы работы с горем я пришел к выводу, что каждый переживает его по-своему. Нельзя сравнивать одного скорбящего с другим, даже если они из одной семьи. Одна сестра часто плачет, другая – редко. Один сын становится уязвимым и чувствительным, другой просто хочет двигаться дальше. Некоторые люди не стесняются выражать свои чувства. Другие их скрывают. У одних больше эмоций, у других меньше. Некоторым свойственен более продуктивный и практичный стиль горевания, обусловленный менталитетом «засучи рукава и иди вперед». Мы можем ошибочно полагать, будто люди, не проявляющие видимых признаков боли, должны посещать соответствующие группы, разговаривать с другими людьми и делиться своими переживаниями. Но если это не было присуще им раньше, то и в горе подобное поведение маловероятно. Они должны пережить утрату по-своему. Все прочие способы не для них.

В современном мире горе часто можно выплеснуть и засвидетельствовать онлайн. Высказывания о горе, опубликованные в социальных сетях, вызывают разные реакции у людей. Предположим, я опубликовал обнадеживающую, оптимистичную цитату об исцелении. Одним она дает надежду, но не находит отклика у других. Те, кто переживает черную полосу, еще не готовы слышать о надежде. Зачастую это люди, которые находятся в начале процесса горевания: их горе слишком остро, чтобы на его фоне могли возникнуть другие эмоции. Они просто хотят, чтобы окружающие увидели и прочувствовали глубину их горя. Их слезы – свидетельство любви, доказательство того, что покойный имел для них значение. Им ближе что-то вроде: «Сегодня кажется, что боль не уйдет никогда» или «Горе похоже на черную тучу, закрывающую все небо». Подобные фразы отражают и оправдывают их чувства; иногда это приносит гораздо большее утешение, чем попытки найти что-то положительное.

Одни скорбят во мраке, другие видят свет, третьи – делают и то и другое, в зависимости от стадии горевания. Было бы ошибкой полагать, что одно лучше другого или что существуют правильные и неправильные способы скорбеть. Горе может проявляться по-разному, а утрата – вызывать различные чувства. То же относится и к надежде. Для одних надежда подобна кислороду. Другим, особенно на ранних стадиях, она может показаться необоснованной: «О какой надежде ты говоришь? На что? Ты пытаешься вселить в меня надежду, чтобы тебе самому стало легче?»

Надежда тесно связана со смыслом. Точно так же, как меняется смысл, меняется и надежда. Работая с людьми, которые зациклились на своем горе, я часто говорю:

– Похоже, вместе с вашим родственником умерла и надежда. Вам кажется, что все потеряно.

– Да, именно так, – кивают они.

– Смерть любимого человека – это навсегда, и это больно, – продолжаю я. – Но я верю, что надежда еще вернется. Пока этого не случится, я буду надеяться за вас. Я вовсе не стремлюсь обесценить ваши чувства, но я не хочу наделять смерть еще большей силой. Смерть обрывает жизнь, но не наши отношения. Она не может убить нашу любовь и нашу надежду.

Иногда клиент жалуется мне, что член семьи или друг сказал что-то ужасное. Обычно это та или иная вариация «время лечит все» или «радуйся, твой любимый сейчас покоится с миром». Из-за подобных утверждений у скорбящего может сложиться впечатление, что его чувства не были поняты и засвидетельствованы должным образом. Большинство людей стараются сказать что-то полезное, но не осознают, что делают это не вовремя. Если скорбящему нужно какое-то время побыть наедине со своей болью, попытка подбодрить его, скорее всего, вызовет негативную реакцию. Мы должны понимать чувства человека, которого пытаемся утешить. Потеря становится более значимой – и менее болезненной, – когда она отражается, и отражается точно, в глазах другого человека.

Мы также должны помнить, что наши собственные мысли об умершем не имеют значения. Возможно, мы думаем, что мать нашего друга была настолько ужасна, что о ней вообще не стоит горевать. Или мы знаем, что муж нашей сестры ей изменял, и удивляемся, почему она рыдает из-за его кончины. То, что мы думаем, не имеет никакого отношения к чувствам горюющих. Наши уверения, что покойный не заслуживает их слез, не принесут им утешения.

Люди, оплакивающие потерю своих питомцев, часто сетуют, что окружающие не понимают их горе. Через несколько месяцев после смерти моего сына у одного из моих дорогих друзей умерла его любимая собака. Ей было шестнадцать лет. Когда я выразил ему свои соболезнования, он был ошеломлен. «Твоя утрата намного страшнее моей», – сказал он.

Я не мог видеть его слез и не считал, что его потеря менее болезненна или значима, чем моя. Любая потеря имеет значение; все потери должны быть оплаканы и засвидетельствованы. Что касается смерти домашних животных, я придерживаюсь следующего правила: «Если любовь настоящая, то и горе настоящее». Горе, которое вызывает утрата, отражает глубину нашей любви, а любовь принимает множество форм.

Пол Деннистон, мой партнер, преподает йогу для людей, потерявших близких. Иногда он просит двух человек встать друг напротив друга и положить руку на сердце. Они смотрят друг другу в глаза и говорят: «Я вижу твое горе. Я вижу, что ты исцеляешься». Подобное засвидетельствование уязвимости другого человека производит мощный эффект. Участники часто говорят, что это была самая запоминающаяся, самая ценная часть сеанса.

Некоторые люди не могут заставить себя быть с человеком, оплакивающим смерть друга или родственника. Возможно, они боятся, что не смогут подобрать правильных слов или думают, что им будет слишком тяжело. После того, как мой сын Дэвид умер, подруга звонила мне и оставляла сообщения в течение нескольких недель, пока я наконец не поднял трубку. Мария рассказала, что чувствовала себя очень виноватой из-за того, что не пришла на похороны, хотя хорошо знала и Дэвида, и меня.

– Я просто не смогла этого сделать, – призналась она. – Я боялась, что боль будет слишком сильной. Но сейчас я постоянно думаю о тебе и Дэвиде и чувствую себя очень виноватой.

Психолог во мне хотел сказать: «Не переживай. Ничего страшного», – и тем самым облегчить ее чувство вины. Но это была неправда. Поэтому я просто сказал:

– Мне не хватало тебя.

Позже я много думал о ее словах не только с точки зрения горя, но и с точки зрения жизни. Когда мы пытаемся избежать негативных эмоций, что-то ломается. Если бы Мария пришла на похороны, она бы ощутила сильную печаль и горе. Но в этих чувствах был бы смысл. В них была бы аутентичность, порожденная движением в ритме жизни.

Печаль, которую она бы испытала, растопила бы ее душу. Вместо этого ее сознание заполнилось чувством вины, которое пронизывало все.

Жизнь причиняет боль. Наша задача состоит в том, чтобы испытать ее в полной мере. Избегание дорого обходится. Проявлять свою боль и видеть боль других – прекрасное лекарство как для тела, так и для души.

На одной из моих лекций консультант спросил:

– У меня есть клиентка, которая не ходит на похороны, потому что считает их слишком грустными. Как это называется в клинической практике?

– Эгоизм, эгоцентризм, – ответил я.

Интересно, когда люди начали думать, что не могут пойти на похороны, потому что это слишком грустно? В жизни есть черные и белые полосы. Проживать и те и другие – наша обязанность.

Мария не приехала на похороны, что причинило мне боль. Боль также могут причинить люди, которые питают самые добрые намерения, но не знают, каким образом выразить свое участие. Если кто-то повторяет свою историю снова и снова, это означает, что его горе не было засвидетельствовано должным образом. Возможно, кто-то из детей сказал: «Папа, хватит, мы все знаем, как умерла мама. Перестань все время об этом думать». Или: «Не грусти, мама прожила долгую жизнь и, по крайней мере, больше не страдает». Повторяя свою историю, скорбящий подсознательно старается привлечь внимание, в котором он так нуждается.

Другим проявлением незасвидетельствованного горя является сравнение своей потери с потерей кого-то другого: «Представляешь, у меня только что умер муж, а Марта оплакивает свою собаку!»

Сравнение – распространенный способ выразить потребность в сочувствии. Сравнивая, мы будто говорим: «Слушай меня, а не Марту. Моя боль сильнее. Мне нужно, чтобы ты заметил мою боль».

Как помочь такому человеку? Прежде всего, дайте ему понять, что вы слушаете, что он может без стеснения говорить с вами об одолевающих его чувствах. Если ваша подруга недавно потеряла супруга, вы можете сказать: «Я вижу, как тебе больно, и знаю, каким замечательным человеком был твой муж. Помнишь тот день, когда мы все поехали…» – или иным образом побудить ее рассказать о потере.

Я познакомился с австралийкой Линди Чемберлен вскоре после того, как судебное разбирательство завершилось и она получила свободу. У меня было всего мгновение, чтобы выразить ей свои соболезнования. В 1980-х годах о Линди – матери, чью маленькую дочь загрызли собаки динго, – говорил весь мир. В фильме об этой ужасной трагедии Мерил Стрип достоверно воспроизвела ее отчаянный крик: «Моего ребенка утащили динго!» Большинство людей были уверены, что Линди совершила преступление. Почему? Потому что Линди была сильной женщиной и никогда не плакала на публике. Она была признана виновной в убийстве и получила пожизненный срок без права на досрочное освобождение. После многочисленных обращений в суд и повторных анализов ДНК женщина была признана невиновной. В 2012 году общественность посчитала, что Линди не имеет отношения к смерти малышки.

Некоторые скорбящие не говорят о своей потере, не проливают реки слез и максимально быстро возвращаются к «нормальному» состоянию. Как и Линди, они кажутся слишком сильными. Возможно, даже оторванными от реальности. Поскольку они не плачут и не делятся своими чувствами с друзьями и родственниками, их часто понимают неправильно. Мы ошибочно полагаем, что слезы – доказательство любви к покойному. Однако это далеко не так. Можно сказать, что таким людям свойственно «отсроченное горе». Предполагается, что однажды давление, вызванное отрицанием чувств, станет настолько велико, что горе прорвется наружу. На опыте я убедился, что некоторые люди даже в горе руководствуются практическими соображениями. Если вы спросите, почему они не плачут, они, скорее всего, скажут что-то вроде: «Я бы плакал, если бы мои слезы могли вернуть его/ее к жизни, но этого ведь не случится».

Мы должны принимать чужое горе таким, какое оно есть. «Практики» часто жалуются, что окружающие пытаются их изменить, «исправить». Их не нужно исправлять. Мы просто должны быть рядом и уважать их уникальный способ справиться с утратой.

Роберт и Джоан были женаты двадцать пять лет. Однажды Роберту позвонили и сообщили, что его брат Кори умер от сердечного приступа. Он понимал, что родители и вдова брата убиты горем и не могут взять на себя организацию похорон. Поэтому Роберт мгновенно перешел в «активный» режим и все устроил. Невестка до сих пор говорит, что не пережила бы этот трудный период без его помощи.

На похоронах присутствующие восхищались стойкостью Роберта, но кто-нибудь видел, как он плачет? Нет, никто. Родственники подошли к Джоан и спросили:

– А дома Роберт плакал?

Джоан не видела, чтобы ее муж плакал, и забеспокоилась. В течение следующих двух недель она регулярно спрашивала, что он чувствует.

– Ты скучаешь по Кори?

– Конечно, скучаю, – отвечал он.

– Я просто хочу, чтобы ты знал: грустить – это нормально.

– Я знаю, и мне тоже очень грустно.

Примерно через шесть недель Джоан предложила мужу сходить к психотерапевту.

– Зачем? – с удивлением спросил он.

– Ну, – попыталась объяснить Джоан, – Кори умер, и я боюсь, что ты этого не осознаешь.

– Я это осознаю, – возразил Роберт. – Я не плачу, как ты, но я все понимаю. Я не знаю, что сказать еще. Его больше нет. Это ужасно. Я буду скучать по нему всю оставшуюся жизнь. Но что бы я ни делал, это его не вернет.

Четыре месяца спустя Роберт отправился на ежегодную семейную рыбалку. Каждый год мужчины из их семьи собирались вместе и проводили выходные на ближайшем озере. Джоан была рада, что рыбалку решили не отменять. Она была уверена, что мужчины обязательно заговорят о смерти Кори и Роберт сможет лучше понять, что происходит у него внутри.

– Наверное, было приятно поговорить друг с другом о Кори, – заметила она, когда муж вернулся домой.

– Мы не говорили о его смерти.

– Как это? – изумилась Джоан. – Кори ездил с вами в прошлом году и все предыдущие годы тоже, а в этот год его не было. Как вы могли не говорить о нем?

В конце концов она обратилась ко мне из опасений, что у Роберта может быть психологический блок. Я предположил, что, хотя для нее естественно горевать открыто, он был «практиком» и, вероятно, справлялся со своей утратой так, как это было естественно для него.

– Представьте, что бы вы почувствовали, если бы кто-то сказал вам: «Перестань горевать» или «Ты слишком убиваешься», – сказал я.

Джоан согласилась, что подобные замечания шли вразрез с присущим ей способом переживания потери.

– Просить Роберта демонстрировать больше эмоций, – объяснил я, – значит не уважать способ горевания, характерный для него.

Джоан поняла: переживать утрату так, как это делал Роберт, ничем не хуже, чем проливать тысячи слез.

Симона занималась подбором героев для одного из ночных телешоу. Будучи настоящим профессионалом, она знала, когда у знаменитого актера выходил новый фильм или когда назревал скандал. Это была ее работа – приглашать самых популярных звезд на пике их славы.

Все знали Симону, но, помимо того что у нее был муж и взрослые дети, о ее личной жизни не было известно ничего. Она редко рассказывала о себе и всегда старалась не смешивать личную и профессиональную жизнь.

Однажды во время совещания Симоне позвонила дочь и сообщила, что ее муж только что скончался от сердечного приступа.

– Чем я могу помочь? – спросила ассистентка Симоны. – Что мне сказать людям?

– Просто скажи им, что мой муж умер и я вернусь через две недели. Что тут еще говорить?

Через две недели Симона вернулась на работу. Ее кабинет был завален цветами. Она вежливо приняла соболезнования, но, когда коллеги захотели узнать подробности, заявила, что предпочла бы не говорить об этом. Несмотря на трагедию, у нее был «рабочий настрой». Через полгода она уволилась. Хотя руководство не сомневалось, что ее переманил один из конкурирующих телеканалов, причины увольнения были гораздо сложнее.

Никто не знал, что муж Симоны страдал биполярным расстройством. Она годами заботилась о его здоровье, следила, чтобы он принимал лекарства, и помогала ему вести максимально продуктивную жизнь. Отчасти из-за стигмы, связанной с этой болезнью, отчасти из-за природной сдержанности Симона неохотно рассказывала о супруге и всеми силами старалась защитить свое личное пространство. Работа была для нее спасением от домашних сложностей, местом, где ей не нужно было думать о проблемах мужа. Но после его смерти она уже не могла вести прежнюю жизнь.

Мы познакомились вскоре после того, как она ушла с телеканала. Симона сказала, что чувствовала себя травмированной. Многие годы она заботилась о муже и всячески его оберегала. Когда же он умер, работа вдруг показалась ей бессмысленной. Во время болезни ее супруг не получал практически никакой помощи. Она много думала об этом и мечтала найти способ быть более полезной в этом мире. Мы обсудили несколько возможностей: например, она могла бы снова пойти учиться и, возможно, стать консультантом или социальным работником. Ни один из этих вариантов ей не нравился. К счастью, ее финансовое положение позволяло ей некоторое время не работать, и она решила использовать этот период, чтобы обдумать будущее.

Примерно через год Симона позвонила мне и попросила выступить на ежегодной конференции некой организации. Когда она назвала город, я заметил, что это вовсе не тот город, в котором она жила раньше.

– А как вы связаны с этой организацией? – поинтересовался я.

– Одну минутку, – сказала она. – Я на работе, и мне нужно закрыть дверь.

Симона объяснила, что двадцать пять лет чувствовала себя абсолютно беспомощной. Она понимала, что эти годы нельзя прожить заново, а потому хотела найти такую работу, которая помогла бы избавиться от чувства потерянного времени. В конце концов она устроилась в ассоциацию национальных спикеров. Теперь, вместо того чтобы разыскивать знаменитостей, Симона организовывает публичные лекции ведущих специалистов в сфере психического здоровья.

– Так я помогаю людям справиться с их проблемами, – сказала она. – А еще я волонтер в психиатрической клинике.

– Это замечательно! – воскликнул я. – А ваши коллеги в курсе, почему вы так круто изменили свою жизнь?

– Дэвид, вы же меня знаете. Я не люблю говорить о себе. Я просто сказала, что хочу перемен, и уехала из Лос-Анджелеса.

В этом была вся Симона – скрытная и сдержанная во всем, что касалось ее личной жизни. Однако эта сдержанность не означала, что она не оплакивала свою потерю. И эта сдержанность не мешала ей делать что-то значимое в память о муже.

На другом конце шкалы находятся люди, которые не стесняются проявлять свое горе публично. Однажды в моем кабинете раздался звонок.

– На линии вице-президент Байден, – сообщила какая-то женщина.

В трубке щелкнуло, и я услышал знакомый голос:

– Здравствуйте, Дэвид, это Джо. Хотел поблагодарить вас за все, что вы написали.

Джо не раз терял близких. Много лет назад, когда он только собирался занять кресло сенатора, его жена Нейлия и дочь Наоми погибли в автокатастрофе. Через два дня после вступления в должность Байдену пришлось столкнуться с массовым расстрелом – да, тем самым, который в детстве пережил я. Мы немного поговорили о странностях жизни и наших утратах, которые произошли буквально одна за другой, но в тот день Джо хотел обсудить иную трагедию – смерть своего сына Бо, который незадолго до этого скончался от опухоли мозга.

Я сказал, что восхищаюсь тем, как он повел себя после смерти сына. Джо не только говорил о своих чувствах открыто и эмоционально, но и не скрывал слез на публике. В интервью Опре Уинфри он рассказал, как вместе со своим вторым сыном Хантером держал Бо за руку в его последние минуты.

Если Симоне было свойственно скрывать свои эмоции, то Байдену было свойственно выплескивать их наружу. Хотя после смерти Бо он несколько раз открыто и очень трогательно проявлял свои чувства, его собственная эмоциональность вызывала у него беспокойство. «Как вице-президент, – пояснил он, – я обязан присутствовать на похоронах и произносить надгробные речи от имени правительства». Байден продолжал выполнять эти обязанности даже после смерти сына. Менее чем через месяц Джо нашел в себе силы поехать в Чарлстон, штат Южная Каролина, чтобы поддержать выживших после массового расстрела в африканской методистской епископальной церкви Эммануэль. Как он пишет в своей книге «Обещай мне, папа», «утешая других, я всегда чувствовал себя лучше». Однако, потеряв сына, он сам испытывал такую боль, что посещение похорон превратилось в настоящее испытание. Стоя у могил, он неизменно вспоминал о собственной утрате.

«Могу представить, как это тяжело», – сказал я. Кроме того, я предположил, что смерть сына сделала его особенно чувствительным к чужим страданиям. Отражая боль других людей, он дает им понять, что их боль тоже имеет значение. Если так, смерть Бо была ненапрасной. Надеюсь, то, что я сказал, нашло такой же отклик в его душе, как и фраза, которую он часто повторял другим скорбящим: «Придет время, когда воспоминания сначала вызовут улыбку и только потом – слезы». Так бывает всегда: сначала боль, потом смысл.

Другой публичный человек сознательно решил сделать свою утрату видимой для всего мира. Когда президента Кеннеди застрелили, его жена намеренно отказалась сменить розовый костюм, забрызганный кровью. «Пусть они видят, что натворили», – сказала Джеки. Она хотела, чтобы все могли засвидетельствовать ее горе. Когда ваше горе видят другие, потеря становится реальной.

И Жаклин Кеннеди, и вице-президент Байден и раньше были на виду у общественности. Другие попадают в центр внимания уже после трагедии. Так произошло с молодой парой с Манхэттена, Джейсоном и Стейси Грин, с которыми я познакомился на одном из моих семинаров в ретрит-центре Крипалу. Однажды утром, когда их двухлетняя дочь Грета с бабушкой сидели на скамейке у одного из зданий в Верхнем Вест-Сайде, из кладки на восьмом этаже вывалился кусок кирпича и упал девочке на голову. Малышку срочно доставили в больницу, где ей сделали экстренную операцию на головном мозге, но она умерла, не приходя в сознание.

О трагедии написали местные СМИ, включая The New York Times, после чего историю подхватили другие новостные агентства. Daily News напечатала фотографию Греты на первой полосе. Родителей девочки стали узнавать на улицах. Незнакомые люди подходили к ним, выражали соболезнования и задавали вопросы. Джейсона и Стейси подобное внимание тяготило. Оба были безутешны в своем горе и едва сдерживали слезы. Им казалось, будто за ними наблюдает весь мир.

Во время семинара участники вслух читали письма близким, которые я поручил им написать накануне вечером. Джейсон несмело поднял руку. Когда он дрожащим голосом прочитал свое письмо дочери, в помещении воцарилась гнетущая тишина. Все были потрясены его историей. Я попросил Джейсона и Стейси выйти вперед и выразить свои негативные чувства.

– Многие пары, у которых умер ребенок, завидуют счастливым, беззаботным семьям, – сказал я. – Чувствовать злость и гнев нормально. Более того, это неизбежно. Гнев – отдельная стадия в процессе горевания. Выплесните его.

Чтобы подбодрить их, я, насколько мог, проникся их болью и несколько раз ударил подушку. Я кричал, показывая, что страдаю и возмущаюсь тем, что их дочь умерла. Хотя мое поведение шокировало их, они поняли, что тоже имеют право на эмоции. В Джейсоне начала закипать внутренняя ярость, и я начал с него. Я знал, что я всего лишь катализатор.

– Ненавижу счастливые семьи!

Его руки коснулись подушки. Стейси наблюдала за Джейсоном, сжав кулаки. Я повернулся к ней, как тренер в последние минуты важной игры, и спросил:

– Стейси, на что вы злитесь?

Я видел, что она одновременно испытывает гнев и подавляет его.

– Не знаю, – ответила она.

– В каком мире мы живем? – воскликнул я, обращаясь к присутствующим и Богу. – Что это за мир, в котором дети умирают?

– Не кричите на нее, – вмешался Джейсон, стараясь защитить свою жену и ее горе.

– В этом здании был центр для пожилых людей, и теперь, когда я прохожу мимо, я чувствую, что… Когда я вижу стариков, мне тяжело… – сказала Стейси и глубоко вздохнула. – Они меня раздражают. Так что же мне делать? Ходить и говорить, что я ненавижу стариков?

– Совершенно верно! – кивнул я. – Все мы знаем, что это значит и что на самом деле вы не испытываете ненависти к старикам. Вы завидуете времени, которое у них было. Вас мучает, что они прожили долгую жизнь, тогда как жизнь Греты оказалась так коротка.

Но Стейси никак не могла произнести эти слова. Оглядевшись, она заметила нескольких седовласых людей и окончательно растерялась.

– Давайте скажем все вместе, – предложил я. – Раз… два… три. Я НЕНАВИЖУ СТАРИКОВ.

Присутствующие очень серьезно отнеслись к ее гневу. Они понимали, что в действительности речь идет о несправедливости времени.

Выплескивая негативные эмоции, мы обретаем свободу. Это был значимый опыт, причем не только для Стейси и Джейсона, но и для всех остальных, кто был свидетелем их горя. Я не сомневался, что это переживание положит начало процессу исцеления.

Несколько месяцев спустя Джейсон позвонил мне.

– Не знаю, помните ли вы меня… – начал он.

Я сказал, что никогда не забуду ни его, ни Грету. Джейсон был очень тронут и сообщил, что дни, которые они провели со мной, стали переломным моментом. Прежде и ему, и Стейси казалось, будто судьба намеренно послала им такое испытание. Только оказавшись в обществе других людей, переживших не менее страшные потери, они перестали чувствовать себя жертвами. Думаю, это одна из важнейших функций подобных семинаров – они позволяют участникам засвидетельствовать и отразить боль друг друга.