Текст книги "Поиск смысла. Заключительная стадия горевания, которая поможет пережить потерю и начать двигаться дальше"

Похороны имеют огромное значение. Когда другие видят, слышат и понимают наше горе, внутри нас происходят глубинные изменения. Скорбь – это внешнее проявление горя. И наоборот, когда горе остается невидимым, что-то ломается. Вот почему я убежден, что человек, решивший не устраивать похорон, упускает нечто важное. Похороны – это время, когда люди собираются всей семьей, всей общиной, чтобы засвидетельствовать горе друг друга. Похороны – самый распространенный ритуал, связанный со смертью. Это церемония, которая дает возможность увидеть смысл как в жизни покойного, так и в нашем собственном опыте утраты.

На похоронах присутствующие говорят о том, что значил для них умерший. Это могут быть мрачные надгробные речи или забавные истории. Они могут сопровождаться смехом, слезами или и тем, и другим. Какую бы форму она ни приняла, история жизни усопшего помогает скорбящим принять реальность его смерти. Мы должны не только услышать эту историю от других, чтобы увидеть вещи с иной точки зрения, но и рассказать ее сами.

Прощаясь с Дианой Спенсер, принцессой Уэльской, ее брат Чарльз Спенсер обратился к собравшимся с такими словами: «Сегодня у нас есть последняя возможность сказать тебе «спасибо» за то, что ты освещала наш мир, хотя Бог даровал тебе только половину жизни. Мы все чувствуем себя обманутыми и горько сожалеем, что Он забрал тебя так скоро, и все же нам следует быть благодарными. Пусть недолго, но ты была с нами. Только теперь, когда ты ушла, мы можем по-настоящему оценить то, чего лишились. Мы хотим, чтобы ты знала: нам будет очень, очень трудно жить без тебя».

Вот где начинается исцеление – и смыслообразование.

Считается, что, ограждая детей от реальности смерти, мы тем самым уберегаем их от боли. Но все как раз наоборот. Теряя любимого человека, наши дети, как и мы, испытывают боль. Замалчивание этой боли не поможет ее успокоить. Зато поможет присутствие на похоронах: как и взрослому, ребенку нужно, чтобы окружающие засвидетельствовали его боль и отразили ее в своих эмоциях.

Объясняя суть похорон маленьким детям, я бы сказал примерно следующее: «Помнишь, в прошлом году ты был у дедушки на дне рождения? Все поздравляли его и говорили: «С днем рождения!» Это способ сказать: «Я люблю тебя». Теперь, когда дедушка умер, мы устроим ему похороны и соберемся всей семьей, чтобы с ним попрощаться. Прощание – еще один способ сказать: «Я люблю тебя».

Благодаря похоронному ритуалу близкие могут засвидетельствовать наше горе. Это очень важно, ведь всю оставшуюся жизнь мы будем горевать в одиночестве. Похороны – последняя возможность всем вместе оплакать умершего. Конечно, покойный не хотел бы, чтобы мы о нем горевали – это утверждение часто можно услышать на похоронах. Я всегда думаю: если нельзя горевать на похоронах, то когда можно? Разве похороны не предназначены для того, чтобы засвидетельствовать горе друг друга с помощью музыки, историй, стихов и молитв?

Люди часто спрашивают меня: «Традиционная церемония прощания лучше, чем праздник жизни?»[4]4
  Праздник жизни – так называемые «веселые похороны» с песнями, танцами и современной музыкой. (Прим. перев.)


[Закрыть] Мой ответ таков: «И то, и другое хорошо. И то, и другое – способы засвидетельствовать наше горе. Мы собираемся на привычную панихиду, чтобы проникнуться грустью утраты и почтить память умершего. На празднике жизни мы делаем акцент на том, что этот человек значил для нас, когда был еще жив». Я всегда напоминаю, что на празднике жизни тоже можно плакать.

Шестилетняя Эллен была очень привязана к своей двоюродной бабушке Рут. Когда Рут заболела раком мозга, ее поместили в специальный центр, где ей могли обеспечить надлежащий уход. Эллен очень скучала по бабушке и все время спрашивала, где она. «Бабушка уехала отдыхать», – отвечала мама. «А когда она вернется домой?» – не унималась девочка. «Скоро», – говорили ей взрослые.

Через несколько недель мама сказала Эллен, что бабушка умерла. Эллен забралась к маме на колени и заплакала, но вскоре мама ушла к себе в спальню и закрыла дверь. Спустя несколько дней родители Эллен собрались на похороны, чтобы попрощаться с Рут. Девочка умоляла взять ее собой, но ей сказали, что похороны только для взрослых.

На своих лекциях я спрашиваю присутствующих: «Как вы считаете, родители Эллен должны были разрешить ей пойти на похороны?» Я задавал этот вопрос небольшим группам и огромным аудиториям. Ответ был всегда один: «Да!»

«У скольких из вас остались душевные раны или травмы, потому что вы присутствовали на похоронах?» – продолжаю я. Один-два человека поднимают руки. Затем я спрашиваю: «У скольких из вас остались душевные раны или травмы, потому что вам не разрешили пойти на похороны?» Руки поднимают примерно пятнадцать процентов.

Мы думаем, что, уберегая детей от боли, помогаем им, но на самом деле все наоборот. Наши дети, как и мы, нуждаются в том, чтобы их боль засвидетельствовали окружающие, а потому похороны важны для них не меньше, чем для взрослых. Однажды, когда я был маленьким, мы куда-то ехали и притормозили, потому что впереди оказался катафалк. В те времена эти черные универсалы были обычным явлением. Раньше катафалки забирали тела из больницы или из дома. Сегодня они курсируют только между траурным залом и кладбищем. Современное общество обезличило смерть, и мертвецы передвигаются по нашим городам в белых фургонах без опознавательных знаков. В следующий раз, когда вы увидите белый фургон без окон, помните, что это, скорее всего, катафалк.

Многие жалуются, что зациклились на своей утрате. В прошлом у нас были панихиды и погребение. Не так уж много вариантов. Как и смерть, они просто случались. Теперь, когда появилась кремация, вариантов стало больше. Мы можем превратить прощание в уникальное мероприятие, выбрать, как и когда провести церемонию. Есть возможность отложить похороны, причем не только при кремации, но и при традиционном погребении.

Я часто спрашиваю таких людей, как прошли похороны. Обычно они говорят: «Мы не устраивали официальной церемонии. Это непрактично». Или: «Все были заняты, поэтому мы решили провести церемонию через шесть месяцев». Некоторые сетуют, что «теперь прошло слишком много времени» или «недавно умер еще один член семьи». Многие признаются, что хранят урны с пеплом в кладовке, пока не решат, что с ними делать.

Церемонии прощания не должны быть практичными и проходить в идеальное время. Сразу после смерти наше горе наиболее ощутимо. Именно в этот период мы больше всего нуждаемся в том, чтобы нашу боль засвидетельствовали другие. Мы не перестанем горевать после похорон, но эта церемония – своеобразная точка, финал. Когда жизнь человека не отмечена каким-либо событием, возникает стойкое ощущение незавершенности, неоднозначности.

Находясь в трауре, люди испытывают потребность в чувстве общности. Мы исцеляемся как племя, ибо так уж мы устроены. Лучший подарок, который вы можете преподнести человеку, оплакивающему родственника или друга, – это спросить его о покойном, а затем внимательно выслушать. Когда мы видим свою боль в глазах другого, мы понимаем, что наше горе имеет смысл. И тогда, впервые после потери, мы можем смутно осознать, что мы выживем, что будущее возможно.

Глава 3. Смерть и любовь

Без страдания и смерти человеческая жизнь не может быть полной.

Виктор Франкл

Невозможно говорить о горе, не говоря о его предшественнице – смерти. Зачем обсуждать смерть в книге о горе? Затем, что смерть непосредственно влияет на горе. Если мы считаем, что наши близкие умерли значимой или естественной смертью, наше горе, вероятно, будет менее мучительным. Если же мы оплакиваем более проблематичную смерть, нам, скорее всего, будет в разы тяжелее. Находясь рядом с любимым человеком и стараясь максимально облегчить его страдания, мы можем придать больше смысла процессу умирания. Конечно, некоторые смерти неизбежно переживаются тяжелее, например смерть в результате самоубийства, передозировки, смерть ребенка, внезапная смерть, смерть родственника, которого мы любили, но с которым не поддерживали отношения, и так далее.

На моих занятиях и семинарах мы часто возвращаемся в прошлое и снова переживаем момент смерти и дни, предшествующие ей. Смерть этого человека была неминуемой? Можно ли было предотвратить его смерть? Мог ли я ее предотвратить? А кто-то другой? Как умирающий воспринимал то, что с ним происходило? Мог ли я как-то облегчить его последние дни? В чем смысл смерти и умирания?

Бетти заболела раком, когда ей было за сорок. У Бетти был любящий муж и двое детей. Все члены семьи были полны решимости победить онкологию, и следующие несколько лет Бетти регулярно проходила курсы химиотерапии и облучения, чтобы замедлить рост опухоли. И она, и ее муж утверждали, что болезнь укрепила и углубила их отношения, научила больше ценить друг друга. Бывали моменты, когда Бетти становилась на колени, целовала своих детей и говорила, как она благодарна за то, что они есть.

Однако ее лучшая подруга, Энни, не видела в такой жизни ничего хорошего. Она постоянно твердила о том, как это все трагично и несправедливо.

– Это кошмар, – говорила она. – Ты только и делаешь, что ходишь по врачам и группам поддержки.

– Да, – соглашалась Бетти, – но в этих группах я познакомилась с замечательными людьми. А еще я научилась дорожить временем, которое могу провести с мужем и детьми. Если бы я не знала, что мне осталось не так уж много, этого бы не случилось.

– Но ты все время плохо себя чувствуешь, – возражала Энни.

– Но меня так любят, – отвечала Бетти, ласково беря ее за руку.

На этом примере мы видим, как два человека вкладывают разный смысл в одну и ту же историю. Не то чтобы Бетти находила химиотерапию или болезнь приятными. Она говорила, что иногда боль была всепоглощающей, но мысль о том, чтобы умереть и навсегда покинуть мужа и детей, вызывала у нее ужас. Бетти ценила время, проведенное со своими близкими, и наслаждалась общением с новыми друзьями из группы поддержки. «Это самые смелые люди, которых я знаю», – говорила она.

Энни видела в болезни подруги только несправедливость. Согласно ее мировоззрению, плохие вещи не должны случаться с хорошими людьми. К сожалению, она не знала другого способа взглянуть на то, что происходило с Бетти. Очевидно, подобное восприятие жизни и болезни было сформировано под влиянием воспитания и ее собственного опыта потерь.

Я часто учу, что в горе боль неизбежна, но страдание необязательно. На своих лекциях я специально подчеркиваю это различие, поскольку большинство из нас считают эти понятия взаимозаменяемыми. Это не так. Боль – это чистая эмоция, которую мы испытываем, когда умирают наши близкие. Боль – это неотъемлемая составляющая любви. Страдание – это шум, который создает наш разум, ложные истории, которые он рассказывает, потому что не может мыслить о смерти как о случайном явлении. Смерть не может просто случиться. Должна быть какая-то причина, какая-то ошибка. Разум ищет, на кого бы возложить вину. Иногда он возлагает ее на нас самих, иногда – на кого-то другого. Наши близкие умерли не из-за рака; они умерли, потому что медсестра дала морфий. Их жизнь подошла к концу потому, что мы поместили их в хоспис, а не потому, что у них была терминальная стадия.

В смерти наших близких мы обвиняем других людей, а не смертельную болезнь, которой они болели несколько лет. Наша собственная версия смерти любимого человека – история, которую рассказывает наш разум, – может либо помочь нам исцелиться, либо продлить наши страдания.

В некотором роде поиски смысла начинаются и заканчиваются историями, которые мы рассказываем самим себе. Рассказывание историй – первичная человеческая потребность. У всех нас есть истории, которые объясняют, кто мы такие, что мы думаем, о чем мечтаем, чего боимся, что значит для нас семья и чего мы достигли.

Такие истории – часть нашего бытия, часть человеческой природы. Мы все время рассказываем их семье, друзьям и незнакомым людям. А еще мы рассказываем эти истории самим себе. Как ни странно, их формулировка и содержание способны в корне изменить наши чувства. На своих семинарах и ретритах я часто прошу людей написать о смерти своих близких. В основе этой практики лежат исследования социального психолога Джеймса Пеннебейкера из Техасского университета. Он заметил, что люди, пережившие травматическое событие, не только чаще страдают депрессиями и эмоциональной неустойчивостью, но и чаще умирают от рака и сердечных заболеваний. Это наблюдение не вызвало у него удивления. Его внимание привлекло другое: среди людей, державших свою травму в секрете, уровень смертности был существенно выше, чем среди тех, кто открыто говорил о своем опыте. Возможно, подумал Джеймс, обмен секретами положительно скажется на их здоровье? Оказалось, что делиться секретами с другими вовсе не обязательно. Чтобы добиться положительного эффекта, достаточно просто записать их на бумаге. Исследования показали, что впоследствии такие люди реже обращались к врачу; почти у всех наблюдалось снижение кровяного давления, частоты сердечных сокращений и общей тревожности.

Описание травмирующего события оказывает целебное действие сразу по трем направлениям:

• Анализ причин и следствий: разбирая причины и следствия, мы чаще используем такие слова, как «понять», «осознать», «потому что» и «проработать».

• Сдвиг в перспективе: мы переводим взгляд с себя на людей вокруг и пытаемся их понять.

• Поиск позитивных сторон в травматическом опыте: мы не отрицаем «плохое», но обнаруживаем, что даже из худших событий может выйти что-то хорошее.

Я на личном опыте убедился, насколько это полезно. Как я часто рассказываю на своих семинарах и лекциях, я использовал практику рассказывания историй, чтобы справиться со смертью мамы. Боль, которая охватила меня после ее смерти, сохранялась много лет – в основном из-за гнева и обид, которые только усугубляли мое горе. Я много раз пересказывал историю ее смерти, но это привело к тому, что я еще больше укрепился в своей психологии жертвы. В конце концов я решил написать о ней с точки зрения двух людей, которые играли в этой истории главную роль, – моих родителей.

Во-первых, я написал о смерти мамы от лица своего отца. Я всегда сурово осуждал его за то, что не получил от него практически никакой поддержки. Помню, однажды поздно вечером я вылез из постели и зашел в его комнату.

– Папа, – спросил я, – как ты думаешь, мама по-прежнему существует? Она все еще с нами?

– Уже поздно, – сказал он. – Ложись спать.

Я не знал, как истолковать этот ответ. Может, он просто горевал не так, как я. Может, он ее не любил, а может, я задавал неправильные вопросы.

Я не мог понять, почему мы никогда не говорим о маме. Но мы не говорили, и мне пришлось горевать в одиночестве. Теперь я понимаю, что мой папа не был человеком чувств. Я никогда не слышал, чтобы он говорил о своем или чужом горе. Он был практиком – человеком, который в любой ситуации старается просчитать, что делать дальше. По всей вероятности, он просто не видел в горе проблему, которая заслуживает внимания.

Много лет спустя, когда я решил написать папину версию событий, я впервые попытался представить его тогдашнее состояние. Если я потерял маму, то он не только потерял жену, но и остался один с тринадцатилетним ребенком на руках. Раньше обо мне заботилась мама. Он был кормильцем. Теперь ему предстояло играть совершенно новую роль. Должно быть, эта ситуация пугала и угнетала его. Я представил, как он, уставший и убитый горем, ложится в постель, но тут в его спальню врывается сын и начинает задавать гипотетические вопросы, на которые он понятия не имеет как отвечать. Вместо осуждения я испытал к нему сострадание.

Затем я написал историю мамы. Она часто лежала в больницах и не раз попадала в отделение интенсивной терапии. Поскольку мне почти ничего не рассказывали, мое единственное воспоминание состояло в том, что иногда она пропадала на несколько дней. С моей точки зрения, мама как будто уезжала в командировку. Теперь я могу только гадать, что она переживала в такие периоды. Наверное, ей было очень страшно, но раньше я никогда об этом не думал.

Когда мама возвращалась домой, я не спрашивал, где она была, а сама она ничего не говорила. Уверен, она знала, что умирает и скоро навсегда покинет мужа и сына. В тот день я впервые осознал, какую боль, должно быть, причиняла ей эта мысль. Кроме того, я наконец понял, что мама меня не бросала. Моя мама умерла, но мой юный разум истолковал это так, будто она сознательно меня покинула. История, которую я рассказывал себе о ее смерти, стала моей тюрьмой на многие, многие годы. Только когда я пересказал ее от лица своих родителей и понял, каким тяжким испытанием стала для них мамина болезнь и смерть, как искренне они меня любили и как сильно хотели уберечь от боли, я наконец обрел свободу. Отныне я не испытываю к ним ничего, кроме безграничной благодарности.

Слова, которыми мы описываем наш опыт, обладают особой силой. Джейсон Грин, муж Стейси и отец погибшей Греты, позже написал книгу об их потере и пути к исцелению. Он назвал ее Once More We Saw Stars (букв. «И мы снова увидели звезды»). Некоторое время назад я общался с ним по телефону. Он немного рассказал о книге, а потом сообщил, что вскоре после нашего семинара Стейси забеременела и недавно родила сына. Я сказал, что мемуары и рождение ребенка – чудесные способы найти смысл после трагедии. Джейсон согласился.

В одном из интервью он сказал: «Я человек слов. Я мыслю словами. Писательство не позволяет горю ослепить меня и помогает поддерживать связь с Гретой… Я искренне верю, что остался жив только благодаря своей книге».

Джейсон был убежден, что смысл, который он нашел в писательстве, помог ему вернуться к жизни. «Грета ушла, – сказал он, – но она по-прежнему с нами. Я хочу, чтобы моя книга была жизнеутверждающей и обнадеживающей – хотя бы потому, что я жив и смог ее написать. Думаю, это важно».

Книга Джейсона – его способ почтить память дочери и подать пример сыну. Что же касается всех тех, кто потерял близких, уверен, они найдут в ней бесценную поддержку: история Джейсона и Стейси даст им понять, что они не одиноки в своем горе и тоже могут извлечь смысл из боли и страданий.

«Смерть, не тщеславься…» – первая строка сонета Джона Донна, написанного в XVII веке. На протяжении столетий люди, потерявшие близких, черпали в этом сонете великое утешение. Идея, что смерть всего лишь портал в вечную жизнь, – один из способов не воспринимать смерть как своего рода триумф над человеком. Впрочем, нам вовсе не обязательно верить в загробную жизнь, чтобы переосмыслить свое представление о смерти – увидеть в ней портал к смыслу.

Один из важнейших уроков, которые я усвоил, работая над своей первой книгой The Needs of the Dying (букв. «Потребности умирающих»), заключается в том, что наше отношение к смерти тесно связано с тем, как мы смотрим на жизнь. Если смерть – это злая шутка природы, враг, который в конце концов одерживает над нами победу, тогда наша жизнь бессмысленна. Зачастую эту идею подкрепляют сами слова, которые мы употребляем, рассуждая о смерти. В современном обществе о смерти говорят как о поражении. Можно подумать, будто у человека есть выбор, и если бы он боролся достаточно упорно, то смог бы ее одолеть, хотя наш уровень смертности составляет 100 %. Врач не может просто написать «старость» в свидетельстве о смерти. Должна быть иная причина. К сожалению, этой причиной обычно оказывается какой-то сбой, «недостаточность». Вообразим 100-летнего мужчину, который прожил замечательную и долгую жизнь. Однажды он лег спать и не проснулся. Скорее всего, в графе «Причина смерти» будет указана «сердечная недостаточность» или «дыхательная недостаточность».

Болезнь тоже представляет собой своеобразный «сбой». В медицинском мире вы не миссис Хансон, которая после смерти мужа, погибшего в ДТП, поступила в колледж, открыла собственный бизнес и вырастила троих детей; вы – почечная или сердечная недостаточность в палате 302.

Это чувство поражения пронизывает всю последнюю главу нашей жизни. Только вдумайтесь, как мы говорим о смерти и пишем о ней в некрологах: Она поддалась болезни. Он проиграл битву с раком. Папа не выжил.

Очевидно, какой бы великой ни была наша жизнь, в конце концов нам суждено потерпеть фиаско. Однако это не единственный возможный способ рассматривать жизнь и смерть.

В одном из интервью актриса Эди Фалко, больше известная по роли Кармелы в сериале «Клан Сопрано» и Джеки в сериале «Сестра Джеки», откровенно рассказала о своем опыте борьбы с раком молочной железы. «Итак, вы победительница! – заметил журналист. – Вы победили рак». «Нет, – возразила Эди. – Мне просто повезло. У меня был излечимый рак. Не у всех эта болезнь поддается лечению. Я не хочу, чтобы меня считали победительницей – это означало бы, что есть и проигравшие, а это не так. Мы все участвуем в этой битве».

Ее слова о победителях и проигравших в конце жизни заставили меня глубоко задуматься. Я веду группу поддержки для больных раком и читаю лекцию под названием «Бабай в шкафу». Я регулярно выступаю с ней в Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе, а также в Сообществе поддержки онкологических больных, где мы пытаемся справиться со страхом рецидива. На самом деле это страх смерти. «При чем здесь бабай?» – спросите вы. Многие дети бояться засыпать в темноте. Тогда родители включают свет, открывают дверцу шкафа и показывают им, что бояться нечего. Страх живет в нашем разуме. В сущности, в группах для онкологических больных я делаю то же самое. Я напоминаю людям, что страх не остановит смерть, но он может остановить жизнь. Так не должно быть. Человек, который живет с осознанием смерти, понимает, насколько драгоценна жизнь. Это знание обогащает его. Все мы рождаемся, живем и умираем, когда приходит наше время. Приняв эту реальность, мы постараемся сделать так, чтобы наша жизнь и смерть были наполнены смыслом.

Многие люди, узнав о смертельной болезни близкого человека, умоляют врача: «Не дайте ему умереть! Он не может умереть!» Было бы гораздо лучше, если бы вместо этого они спросили: «Как помочь ему максимально использовать оставшееся у него время?» Ответ на этот вопрос позволил бы им не только скрасить последние дни умирающего, но и легче пережить его уход.

Мы игнорируем смерть, забываем о ней, отрицаем ее, но однажды она придет ко всем нам. Все мы умрем независимо от того, хотим мы этого или нет. Но если мы встречаем смерть с открытым забралом, храбро глядим ей в лицо, сама ее неизбежность может придать жизни новый смысл.

Однажды мне довелось побывать на замечательной постановке по пьесе Торнтона Уайлдера «Наш городок». Главная героиня, Эмили, которую играет Хелен Хант, умирает при родах, но получает разрешение вернуться к жизни – всего на один день. Она хочет, чтобы это был какой-то знаменательный день – может быть, день ее свадьбы, – но миссис Гиббс, другая умершая женщина, советует ей выбрать какой-нибудь обычный день: «Выбери самый обычный день в твоей жизни. Он окажется достаточно необычным». В конце концов Эмили выбирает свой двенадцатый день рождения – самый обыкновенный день в самом обыкновенном городке, в котором живет самая обыкновенная семья. Правда, вернувшись в мир живых, Эмили понимает, как прекрасен даже самый заурядный день на земле. Ошеломленная этим открытием, она восклицает: «Все происходит с такой быстротой. Мы не успеваем взглянуть друг на друга… Я не понимала! День уходил за днем, а мы ничего не замечали».

Осознание упущенного настолько мучительно, что Эмили решает вернуться в могилу до того, как дарованный ей день подойдет к концу. Прежде чем уйти, она бросает последний взгляд на мир: «Прощай, прощай, белый свет! Прощай, Гроверс-Корнерс… мама, папа… Прощай, тиканье часов… И мамины подсолнухи… И еда, и кофе, и вечно подгоревший бекон… И свежевыглаженные платья, и горячая ванна… и сон, и пробужденье. О земля, ты слишком прекрасна, чтобы кто-нибудь мог понять, какая ты!» Затем она поворачивается к помощнику режиссера и спрашивает его: «Есть такие люди, которые понимают, что такое жизнь, пока они живы? В каждый, каждый миг жизни?» «Нет, – отвечает он. – Может, святые или поэты что-нибудь понимают…»

Ссылаясь на мудрость поэтов, Уайлдер вполне мог подразумевать стихотворение Дилана Томаса «Не уходи безропотно во тьму» (хотя на самом деле пьеса «Наш городок» была написана на десять лет раньше стихотворения Томаса). «Не дай погаснуть свету своему!» – пишет Томас. В этих строках мы слышим, с одной стороны, вопль скорби, порожденный осознанием того, что всякая жизнь конечна, а с другой – призыв ценить и славить «свет» каждого дня, который нам суждено прожить.

Возможно, святые и поэты и видят в жизни бесценный дар, но большинству из нас это несвойственно. Мы опустошены, когда дни, которые мы можем провести с любимым человеком, подходят к концу. Мы не ценим это время, пока не становится слишком поздно. И все же, как бы это ни было болезненно, если рассматривать приближение смерти как напоминание о ценности каждого мгновения, мы сможем найти новые источники смысла.