Текст книги "Поиск смысла. Заключительная стадия горевания, которая поможет пережить потерю и начать двигаться дальше"

Много лет назад Дженнифер, моя бывшая коллега, узнала, что больна раком. Хотя в то время надежды на излечение практически не было, она превратила свой смертный приговор в приглашение к жизни. Вот что она мне рассказала:

В 1985 году, когда мне было двадцать девять лет и я только что развелась с мужем, мне поставили диагноз «лимфома Ходжкина». Я подумала: «Я не вижу, что происходит во мне, но что бы это ни было, оно не может отнять у меня того, кто я есть: мою сущность, мой дух и мою душу». Я не спрашивала: «Почему я?» Вместо этого я сказала себе: «Хорошо, и что нам теперь делать?» Я прошла рекомендованное лечение и старалась держаться молодцом. Я поняла, что завтра есть не всегда.

Я не самый целеустремленный человек, если только не увлечена чем-то на сто процентов, поэтому обычно избегаю кардинальных перемен. Я всегда хотела поступить в магистратуру, но так и не поступила. Теперь я была больна. Я подумала: «Я умру. Если не сейчас, то когда-нибудь. Жизнь – временная акция, и однажды это путешествие закончится». Смерть умеет породить ощущение срочности. Я понимала, что в конце путешествия умру.

Я оглянулась на свое прошлое и подумала: действительно ли я сделала все, что могла? Я представила американские горки жизни с их взлетами и падениями. Для меня смысл заключался в том, чтобы прокатиться до конца.

Неожиданно мне в голову пришла мысль: «А что будет дальше?» Следующее, что я помню, – я просматриваю каталоги в библиотеке и подаю заявление в магистратуру. Хотя в то время я проходила курс лечения и чувствовала себя неважно, до начала учебы оставалось несколько месяцев. Если мне придется отказаться в последний момент, решила я, смерть будет приемлемым оправданием. Но я не умерла.

В итоге я получила степень магистра по социальной работе. Благодаря обучению и личному опыту я знаю, как поддержать людей, переживающих трудное время. Для меня это очень важно. Я не воображаю, будто у меня есть ответы на все вопросы, но я понимаю, каково им. Я испытываю к ним искреннее сострадание и знаю, как вселить надежду. Сейчас я работаю в Институте рака. Отчаявшимся пациентам я рассказываю, что у меня тоже был рак, но я выжила. Обычно человек говорит что-то вроде: «Значит, вы его победили!» «Нет, – отвечаю я. – Я поддалась смерти и жизни. Подписалась на все путешествие».

Дженнифер понимала: хотя она не могла контролировать то, как будет развиваться ее болезнь и что произойдет завтра, она могла сама выбирать, как реагировать. Вот в чем она нашла смысл. Виктор Франкл утверждает, что это под силу всем нам.

Ощущение безотлагательности, порожденное перспективой смерти, существенно повлияло и на то, как восприняла свою болезнь Фэрра Фосетт. Большинство помнят Фэрру Фосетт как девушку из рекламы купальников и Джилл Монро в «Ангелах Чарли». Еженедельник TV Guide включил ее в список 50 величайших телезвезд всех времен. Позже Фэрра доказала свой талант серьезной актрисы в сценических версиях «Крайностей» и в фильме «Пылающая кровать», а также сыграла много других ролей, в том числе и роль, которую не ожидала сыграть никогда, – роль активистки по борьбе с раком.

Эту роль Фэрра взяла на себя, когда у нее обнаружили рак. Вместо того чтобы мучиться вопросом «Почему я?», она ясно дала понять, что не намерена становиться жертвой. Она решила не только бороться с раком и снять документальный фильм об этой борьбе, призванный вдохновить других, но и учредить фонд, чтобы помочь им справиться с болезнью. Алана Стюарт, ее лучшая подруга, помогала снимать медицинские процедуры. В одной из сцен фильма Фэрра говорит: «В каком-то смысле я почти рада, что заболела раком. Теперь я знаю, что могу что-то изменить». В другой сцене она спрашивает: «Почему проводится так мало исследований по определенным видам рака? Почему наша система здравоохранения не использует альтернативные методы лечения, которые доказали свою эффективность в других странах?» Она надеялась, что ее фонд поможет ответить на эти вопросы.

В конце фильма Фосетт спрашивают, как у нее дела. «У меня рак, – отвечает она, – но, с другой стороны, я жива! Так что… прямо сейчас я в порядке. Моя жизнь продолжается, а вместе с ней и моя борьба. А как дела у вас? За что боретесь вы?»

Жизнь Фэрры продолжалась недолго. Но добро, которое она сделала, продолжает жить. Фэрра хотела, чтобы после смерти ее образ использовали во благо, для чего-то значимого. Поэтому она завещала свое состояние, а также свой образ – возможно, самый ценный ее актив, который продолжает приносить доход – своему фонду. Спустя десять лет после ее смерти фонд Фэрры Фосетт по-прежнему финансирует передовые исследования, лечение и профилактику рака.

Я не был знаком с Фэррой лично. Тем не менее сегодня я состою в правлении фонда, помогая решить, как лучше использовать ее наследие – деньги и образ. Умирая, Фэрра нашла смысл в борьбе с раком. Для меня смысл состоит в том, чтобы воплотить ее мечту о помощи онкологическим больным в реальность.

Фонды и фильмы – замечательное наследие. Однако смысл можно найти и в таких простых вещах, как поедание мороженого. Вот история Лоис, которой она поделилась со мной во время одной из наших бесед:

«Что самое главное?» – моя мантра. Я все время задаю себе этот вопрос. Он помогает мне принимать верные решения. Я медсестра и работаю с пациентами, перенесшими пересадку органов – почек и печени. Впервые я задумалась о смысле и смерти после того, что случилось с моими родителями. Куда бы я ни уезжала, я всегда звонила родителям. Однажды вечером, поговорив с мамой, я спросила, дома ли папа. Мне хотелось первой поздравить его с днем рождения.

– Он только что лег спать, – сказала она.

– Ладно. Позвоню завтра из Калифорнии.

Я до сих пор сожалею о том, что не попросила маму отнести ему телефон. Не успела я выйти из самолета, как мне позвонил брат и сообщил, что папа скончался. В тот день ему должно было исполниться семьдесят. Он был здоровым и активным, и мы надеялись, что он проживет еще много-много лет, но накануне он лег спать и больше не проснулся. Если бы я поговорила с ним, у меня бы осталось значимое воспоминание. Вместо этого я упустила последнюю возможность услышать его голос, сказать, как сильно я его люблю. Вот почему сегодня я постоянно спрашиваю себя: «Что самое главное?»

При каждом удобном случае я говорю своим близким, как много они для меня значат. Три года спустя у моей мамы обнаружили неизлечимый рак. Врачи решили, что лучше сосредоточиться на купировании болевого синдрома, чем пытаться продлить ее жизнь. Я перевезла ее к себе. Я знала, что это важно для нас обеих. Некоторое время она получала паллиативную помощь, а затем к нам домой стала ходить медсестра из хосписа. Ее кровать стояла в гостиной. Лежа в постели, она любовалась садом и играла с моими собаками.

А потом меня забрали в больницу с аппендицитом. Я очень переживала – теперь весь мой оплачиваемый отпуск придется посвятить своему здоровью! – пока не додумалась спросить себя, что в этой ситуации самое главное. Я поняла, что на самом деле это дар – у меня будет две недели, когда мне не придется ходить на работу, и все это время мы с мамой сможем провести вместе. Этого у нас никто не отнимет. Каждый вечер после ужина мы ели мороженое и говорили о вещах, которые иначе никогда бы не обсудили. Это было потрясающе. Многие говорили мне: «Не могу поверить, что ты так неудачно выбрала время!» «На самом деле все получилось замечательно, – улыбалась я. – Я смогла побыть дома с мамой».

Примерно через шесть недель состояние мамы резко ухудшилось. Однажды в воскресенье она крикнула мне из гостиной:

– Я хочу видеть твоих братьев. Срочно!

Часы показывали 21:30.

– Хорошо, – сказала я, хотя понятия не имела, что происходит. Может, она знала что-то, чего не знала я?

Я позвонила своим братьям и, несмотря на поздний час, попросила их приехать.

– Ты шутишь? – запротестовал один из них. – Ночь на дворе!

Я помнила, как упустила последний шанс поговорить с отцом, и не была готова к отказу.

– Она говорит, что хочет тебя видеть. Ты должен приехать, – сказала я.

Приехали все – восемь или девять человек. Мама повернулась ко мне и спросила:

– У нас есть чипсы и соус?

Было воскресенье, десять часов вечера, и я подумала: «Она что, правда хочет чипсы с соусом?» «Ладно, – решила я, – чипсы так чипсы». Мы сидели и ели чипсы. Через пять дней мама скончалась. Это был последний раз, когда мы собрались все вместе перед ее смертью.

Я восхищаюсь тем, как повела себя Лоис. Простой вопрос «Что сейчас самое главное?» может изменить наше восприятие неминуемой смерти. Он может изменить жизнь, как изменил жизнь Лоис. Тем не менее для большинства последняя глава жизни не самая интересная, не самая важная. Многие рассматривают ее как бессмысленную и «ненужную». Вместо того чтобы использовать драгоценное время для укрепления отношений и выражения любви, мы позволяем последней главе жизни превратиться в череду медицинских проблем, лихорадочный поиск исцеления, когда исцеление уже невозможно. Нам невыносимо смотреть, как наши близкие мирно уходят в закат. Мы должны спросить себя: «Как сделать последнюю главу жизни значимой? Насколько значимой она может быть?»

Мать Фрэн была не из тех, кто открыто проявляет нежность и любовь. Став взрослой, Фрэн сказала ей:

– Я люблю тебя, мама. Мы никогда не говорили об этом вслух, но я хочу, чтобы ты знала: я люблю тебя.

Мать озадаченно посмотрела на дочь.

– Разве ты не хочешь сказать мне того же? – спросила Фрэн.

– О, дорогая, это смешно. Я твоя мама. Конечно, мы любим друг друга.

Много лет спустя Фрэн перевезла ее к себе домой. В то время ей было девяносто шесть, и она умирала. Однажды ночью Фрэн сидела у маминой постели и беспомощно наблюдала, как она то приходит в себя, то снова теряет сознание.

– Помассируйте ей руки и ноги, – предложила медсестра из хосписа. – Думаю, ей будет приятно.

– О, вы не знаете мою мать, – покачала головой Фрэн. – Я даже обнять ее не могла.

– В конце жизни люди меняются, – настаивала медсестра. – Нам всем нужно немного нежности и ласки в начале жизни и в конце.

Фрэн осторожно взяла руку матери и погладила ее. Удивительно, но на лице старушки появилась милая улыбка, которую Фрэн не видела много лет.

– О боже, раньше она не позволяла ничего подобного, – прошептала Фрэн, поворачиваясь к медсестре. – Как же приятно прикасаться к ней!

После смерти матери Фрэн сказала, что это были самые значимые минуты, которые они провели вместе за последние годы.

Иногда смысл можно найти в самых незначительных вещах.

Бывают ситуации, когда мы не можем быть рядом с нашими близкими. Бренда воспитывала трехлетнюю дочь Дженни одна, пока ее муж воевал в Ираке. Будучи консультантом, она могла работать из дома.

Однажды Бренде нужно было уехать на несколько часов, чтобы встретиться с клиентом. Дженни осталась с соседкой, которая часто выполняла функции няньки. Соседка убирала дворик перед домом, а Дженни играла в мяч. Неожиданно одна из машин потеряла управление. У водителя случился приступ, и он выскочил прямо на газон. От удара Дженни выбросило на проезжую полосу. К счастью, мимо проезжал полицейский. Он остановил машину посреди улицы, чтобы девочку не задели другие автомобили, вызвал «Скорую помощь» и поднял малышку на руки. Врачи прибыли как раз в тот момент, когда она перестала дышать. Они забрали девочку из его рук и провели все необходимые реанимационные процедуры.

Персонал больницы неоднократно пытался связаться с ее матерью и сообщить, что ее дочь попала в ужасную аварию. После встречи с клиентом Бренда позвонила соседке, узнала, что произошло, и помчалась в больницу.

Врачи не смогли спасти жизнь ее дочери. С тех пор, как произошел несчастный случай, прошло четыре часа; медсестры, социальные работники и капелланы собрались в маленькой комнатке, чтобы утешить Бренду, заверить ее, что было сделано все возможное.

Постепенно в больницу начали съезжаться родственники и друзья. Персонал предложил опустошенной матери перейти в более просторное помещение. Когда она проходила через отделение неотложной помощи, к ней подошел полицейский, который первым прибыл на место происшествия, и сказал:

– Я просто хочу, чтобы вы знали: ваша дочка была не одна.

В последующие месяцы его слова были единственным утешением для Бренды и ее мужа. В последние минуты об их дочери позаботились, даже если это был совершенно незнакомый человек.

Все, что живет, обречено на смерть. Жизнь должна закончиться, но любовь бесконечна. Когда мы наблюдаем, как садится солнце в последние дни жизни наших близких, нам хочется воскликнуть: «Не дай погаснуть свету своему!» Но солнце заходит только потому, что Земля вращается. Скоро оно снова взойдет, и начнется новый день. Верно ли это и для наших близких?

Ответ на этот вопрос зависит от ваших религиозных взглядов. Если вы верите в загробную жизнь, вы верите, что ваш любимый человек будет продолжать жить. Даже если у вас нет убеждений, в которых вы могли бы черпать утешение, конец жизни вашего любимого человека не есть конец ваших отношений. Ваша любовь будет продолжать жить. Точно так же, как мои отношения с мамой продолжали развиваться в течение полувека с тех пор, как она умерла, у каждого есть возможность сохранить и питать свою любовь.

Работая с семьей умирающего, я часто спрашиваю его родственников:

– Вы когда-нибудь входили в комнату, когда ваш любимый человек спит?

Обычно они отвечают:

– Конечно.

– И что вы делаете?

– Я просто сижу и смотрю на него, – говорят они.

– В следующий раз, когда он заснет, – предлагаю я, – сядьте у его кровати, но повернитесь к нему спиной.

С нашими близкими, объясняю я, нас связывают эмоциональные, физические и духовные отношения. В повседневной жизни мы полагаемся на физическое. Мы знаем, что наш любимый человек здесь, потому что мы можем увидеть его, потрогать, услышать. Как человек, потерявший слух или зрение, вдруг обнаруживает, что другие чувства становятся острее, так и мы можем укрепить наши эмоциональные и духовные отношения, когда отношения физические подходят к концу. Советуя родственникам сесть спиной к кровати – так, чтобы они больше не могли полагаться на зрение, – я призываю их ощутить присутствие их любимого человека через другие способы восприятия.

Смерть – это финал. Это необратимое изменение, которое, как нам кажется, мы не в силах ни осмыслить, ни пережить. Но хотя смерть наступает независимо от того, хотим мы этого или нет, мы можем найти спасение в понимании ее как прелюдии к чему-то новому.

Во многих хосписах и домах престарелых на стенах нарисованы бабочки. Почему? Вскоре после окончания Второй мировой войны Элизабет Кюблер-Росс посетила несколько концентрационных лагерей и повсюду видела изображения бабочек. Ей показалось очень странным, что умирающие люди рисуют бабочек. Много лет спустя, работая с умирающими детьми, она заметила, что они тоже рисуют бабочек. Для умирающих бабочки – это символ трансформации, не смерти, но продолжения жизни. Хотя ваши отношения с любимым человеком после смерти изменятся, они будут продолжаться, несмотря ни на что. Ваша задача – наполнить их смыслом.

Глава 4. Первый шаг к обретению смысла

В разгар зимы я понял наконец, что во мне живет непобедимое лето.

Альбер Камю

Первый шаг к обретению смысла – это принятие, пятая стадия горя. Мы не любим терять. Мы никогда не примиримся с потерей, но мы обязаны принять ее и со временем признать, что она реальна.

Принятие не происходит мгновенно. Организуя похороны, вы начинаете осознавать, что ваш любимый человек ушел. Но вы принимаете эту реальность лишь частично. Смерть по-прежнему кажется вам нереальной. В течение некоторого времени вы будете переживать различные стадии горя. Один этап, возможно, займет несколько месяцев, другой – несколько дней. Принятие формируется медленно.

В первые месяцы после смерти сына я стоял над его могилой и кричал: «Так вот как я проведу остаток своей жизни – стоя над твоей могилой?» Я поднимал глаза к небу и спрашивал у Бога: «Как Ты мог допустить, чтобы случилось подобное?» Я был травмирован, убит горем и полон ярости.

Мысленно я переносился в будущее к образам грядущих лет и представлял себя навсегда увязнувшим в этом мгновении. Я безмерно скучал по Дэвиду, а моя боль была бесконечна. Не сводя глаз с небес, я расхаживал взад и вперед и бормотал: «Правда, Дэвид? Правда, Господи? Так и будет?»

Именно так выглядело для меня принятие в самом начале. Я приходил на могилу Дэвида и понимал, что он мертв. Этим ограниченным принятием я был обязан исключительно похоронам: я сам видел, как его тело засыпают землей. Иначе я бы ни за что не поверил, что его больше нет. Однако это раннее принятие было смешано с гневом. Внутри я весь кипел от злости и не сомневался, что моя боль всегда будет такой невыносимой.

Заглянув на кладбище три года спустя, вы бы увидели совсем другую картину. Я спокойно лежал у могилы Дэвида, смотрел на траву и на небеса и говорил: «Вот так, Дэвид. Такова наша жизнь». Для меня это был момент полного принятия. Благодаря помощи и поддержке других людей я преодолел гнев и наконец обрел покой.

Нельзя обрести покой, пропустив этап принятия, каким бы сложным и болезненным он ни был. Потеряв близкого человека, многие пытаются найти смысл раньше времени. Они рассуждают о проблеме, которая беспокоила их любимого человека, учреждают фонды или содействуют просвещению общественности об обстоятельствах его смерти.

Но через год, когда произнесены десятки речей, а фонды благополучно существуют, те же самые люди вдруг обнаруживают, что их вновь переполняет горе. Зачастую они говорят примерно то же, что и я в самом начале: «Значит, в этом теперь будет заключаться моя жизнь? В произнесении речей и управлении фондом? И все?»

Им нужно заново пережить некоторые этапы процесса горевания. «Я очень рад, что вы смогли так быстро восстановиться и вновь найти смысл в жизни, – говорю я, – но, возможно, вам следует вернуться к более ранним стадиям, таким, как гнев, принятие или и то, и другое».

Для большинства первым шагом в поисках смысла после потери является переживание всех стадий горя в полном объеме. Это означает, что мы должны ощутить всю глубину боли и на некоторое время остаться в этом состоянии.

Пожив в этой болезненной реальности, мы сможем постепенно перейти к более спокойному принятию. В других случаях мы медленно достигаем принятия, но не можем отпустить эти мучительные моменты.

На своих семинарах я прошу участников записать, какие элементы смерти своих близких они приняли, а какие нет. Это упражнение помогает нащупать те области горя, которые еще не прожиты в полной мере. Оно показывает, какие чувства по-прежнему требуют выражения. Вот в чем заключается их главная задача и исцеление – в этих чувствах.

Мне очень нравится изречение: «Если бы я мог прожить жизнь заново, я бы нашел тебя раньше, чтобы любить тебя дольше». Тот, кто написал эти слова, находился на стадии принятия. Он понимал неизбежность смерти.

Однажды ко мне на консультацию пришла женщина, которая долго рассказывала о том, как мучительна ее жизнь без мужа. Я сидел и терпеливо слушал. Я представлял боль, которую она испытывала в этот момент, но подсознательно ждал чего-то другого. Наконец она в слезах посмотрела на меня и сказала: «Эта боль никогда не закончится». Когда я слышу это от человека в горе, я понимаю, почему он страдает так сильно.

«Ваша боль не всегда будет такой, – сказал я. – Она изменится». Многие скорбящие находят в этих словах великое утешение. Не успеваю я договорить, как в их психологии происходит сдвиг. Человек смотрит на меня и говорит: «Правда?» – И ему вдруг становится легче.

Если это происходит в присутствии других людей, они тоже видят эти изменения и хотят знать, чем я вызвал такую перемену. Секрет прост: человек должен понять, что неизбежна боль, но не страдание. Я говорю: «Я не могу избавить вас от боли. Это не в моей власти. Ваша боль – это ваша боль. Это часть вашей любви. Однако я могу заверить вас, что, если вам удастся найти смысл, ваша боль изменится и ваши страдания прекратятся».

Когда голос в вашем сознании шепчет, что вы всегда будете чувствовать то, что чувствуете сейчас, будущего для вас не существует. Я могу заглушить этот голос, предложив выход. Смысл – вот ключ к завтрашнему дню.

Разум бывает очень жестоким, особенно в горе. Выжившие узники концлагерей часто рассказывают об ужасах, которые им довелось пережить. Физические страдания были невыносимы, но они также говорят и о внутренних страданиях – страданиях, вызванных неспособностью представить будущее. Они не знали, когда выйдут на свободу, и выйдут ли вообще; это была настоящая пытка, самая страшная пытка из всех. Мысль о будущем, которое может не наступить никогда, лишала их всякого чувства цели и обрекала на кошмар настоящего. Но пока вы живы, у вас есть будущее. Однажды вы освободитесь от боли, которая мучает вас сейчас.

В первый день ретрита я часто прошу участников написать письмо своему прошлому «Я». Обычно люди пишут о том, какой замечательной была жизнь, когда их близкие были живы, и как она ужасна теперь, когда они умерли. Они пишут о своих потерях и незаживающих ранах ушедших дней.

На второй день я прошу их написать письма своему будущему «Я». В основном они пишут письма-соболезнования, например: «Мне жаль, что тебе по-прежнему так больно». Я напоминаю им, что их будущая жизнь может сильно отличаться от того, какой они представляют ее сегодня. Как ни трудно это понять, будущее необязательно должно быть – и, вероятно, не будет – таким, каким они его воображают.

В последний день я прошу их написать еще одно письмо – на этот раз о будущем, каким они видят его сейчас.

– На первой строке напишите заглавными буквами: «МОЕ БУДУЩЕЕ», – говорю я и сажусь.

Они тоже садятся, ожидая дальнейших инструкций. Я молчу. Наконец кто-то не выдерживает и спрашивает:

– Вы скажете нам, что писать?

– Конечно, – отвечаю я. – Посмотрите на свой листок. Что вы видите?

– Чистый лист бумаги, – выкрикивает другой.

– Точно. Это ваше будущее, – говорю я. – Чистый лист. Оно еще не написано. Его должны написать вы. Ни ваше прошлое, ни ваши потери, ни смерть. Вы. Вы творцы своего будущего, не дайте своему разуму убедить вас в обратном. Пока ваше будущее чисто, как чист этот лист бумаги. Как говорится, не позволяйте своему прошлому диктовать ваше будущее.