Текст книги "Бледнолицая ложь. Как я помогал отцу в его преступлениях"

Глава 12

Учиться в школе в Гэллапе оказалось куда легче. Никто из учителей не знал, что у меня дислексия, и я им не говорил. Они едва справлялись с потоком учеников, которые поступали и уходили, и не требовали от нас слишком много. Больше никто не называл меня глупым.

Мы с Сэмом жили в ожидании выходных. Поскольку Гэллап был единственным крупным городом больше чем на сто миль вокруг, после трех часов дня в пятницу туда со всех сторон начинали съезжаться индейцы навахо, и так продолжалось до вечера воскресенья. Туристы собирались в фешенебельной части, на трассе 66, с чистыми заправочными станциями, хорошими ресторанами и отелями. Местные и навахо, приезжавшие в Гэллап за покупками, редко там бывали. Они направлялись на прилегающие улицы, чтобы запастись продуктами, запчастями для пикапов и алкоголем.

Сразу после завтрака мы бежали в сувенирную лавку Пино, где мистер Пино обычно разговаривал с каким-нибудь покупателем, склонившись над стеклянным прилавком с безделушками. Как только он заканчивал, я высыпал на прилавок мелочь из карманов.

– Сегодня будет большой день, мистер Пино.

Он улыбался нам во весь рот и звал к себе в подсобку, не считая, собрав с прилавка монеты.

– Этого хватит на целый арсенал, – говорил он, и сигарета подпрыгивала у него во рту.

Он набивал для нас пакет фейерверками всех сортов.

– Смотрите, только не попадитесь!

А потом хохотал.

Он знал, что мы постараемся наделать как можно больше шума. Но полицейские не станут нами заниматься – им и без того хватает дел с индейцами навахо, которых приходится отвозить в участок. Они заталкивали в свои фургоны пьяных от зари до темна, тащили их в карцер – самый большой, по словам мистера Пино, в стране – и давали проспаться.

Утром субботы сотни повозок и пикапов с индейскими семьями скапливались на переезде через трассу 66. Они стекались в город тысячами. Длинные торговые составы прерывали их поток с пятнадцатиминутным интервалом. Стоило подняться шлагбауму, как бешеный транспортный поток беспорядочно устремлялся через рельсы.

Мы с Сэмом обычно устраивались за дровяным складом «Бабейни Компани», прячась за штабелями досок возле железнодорожных путей. Перед собой мы раскладывали свои боеприпасы, яйца и воздушные шары с водой. Нашей задачей было как можно эффективнее их использовать.

Я воображал, что мы – партизаны, сражающиеся с немцами или с японцами за свою территорию. У нас достаточно вооружения, чтобы переломить ход сражения. На какой-то момент я переставал быть членом семьи Кроу – я был отважным капитаном американской армии.

Сэм, мой надежный и бесстрашный помощник, стоял рядом со мной, тоже горя желанием ринуться в бой. Ничто его не пугало. Он никогда не отступал и не спасался бегством – а еще постоянно болтал о наших проделках, хоть я и приказывал ему помалкивать. Он был уверен, что наши проделки кажутся всем забавными – но я-то знал, как это выглядит на самом деле.

Груженые фургоны и пикапы тряслись на рельсах, торопясь преодолеть переезд до следующего поезда. Мы с Сэмом по очереди поджигали запалы и швыряли фейерверками в ничего не подозревающих пассажиров, а потом забрасывали их яйцами и воздушными шарами с водой. Семилетний Сэм был настоящим снайпером. Обычно от фейерверков все так пугались, что забывали даже наклонять головы.

Однажды субботним утром в конце октября, когда фермеры-навахо ехали в город продавать свой урожай, мы заметили телегу, груженную овцами и сеном. Трое стариков набились в нее вместе с животными. Супружеская пара, сидевшая на козлах, с трудом справлялась с лошадьми, волочившими груз, колеса телеги отчаянно скрипели. Лучше мишени нельзя было и представить.

– Сэм, начинаем с яиц, потом шарики и «вишневые бомбы», – скомандовал я. – Тройной удар Кроу.

Сэм швырнул яйцо, попав в голову мужчине с кнутом. Я бросил в него шар с водой, которая смыла желток, стекавший у него по лицу. И тут, нарушив мой приказ, Сэм кинулся к повозке и забрался внутрь. Он оседлал овцу, словно лошадь, размахивая в воздухе руками.

Секунду спустя я закинул в повозку «вишневую бомбу», которая разорвалась буквально у Сэма под ногами, но он и глазом не моргнул. От взрыва овцы заблеяли как сумасшедшие, а лошади встали на дыбы, отчего телега наклонилась. Задние дверцы распахнулись, овцы выскочили на дорогу и разбежались по трассе 66 и железнодорожным путям. Трое стариков с трудом поднялись на ноги и бросились за ними. Сэм бегом вернулся ко мне, задыхаясь от смеха.

Движение остановилось – включая поезда. Пешеходы, водители и перепуганные хозяева овец перемешались, гоняясь друг за другом. Зрелище было уморительное – все кричали и носились туда-сюда. Никто не заметил нас.

Я чувствовал себя невидимым и всесильным.

Нас редко ловили. Подыскивая, где расположиться, мы всегда намечали пути отступления на случай, если за нами будут гнаться. Время от времени какой-нибудь парень помоложе, рассердившись, догонял нас и валил на землю. Мы обещали больше так не делать, и он возвращался к своей машине или повозке. А мы возвращались на исходную позицию, и все начиналось сначала.

После полудня мы перемещались к барам. Они десятками стояли на Коул-авеню и трассе 66, за туристическими кварталами. Их двери были испачканы кровью и мочой, а хозяева уже к обеду лыка не вязали.

Прежде чем войти внутрь, мы пугали пьяных на парковках, как тогда, у себя во дворе – фейерверками, подброшенными в стратегические места. Некоторые подскакивали, но кто-то даже не шевелился. Многие лежали неподвижно, с серовато-зелеными лицами. Отец говорил, что они могут проваляться в бессознательном состоянии до того, что замерзнут насмерть, когда ночью температура в пустыне упадет. Полицейские называли таких «ледышками».

Нашей первой остановкой был бар Сейга. Внутри там царила такая темнота, что мы почти ничего не видели. Вбегая внутрь, я кричал: «Наступает Кит Карсон с кавалерией! Доставайте томагавки!» Я швырял пистоны на пол рядом с посетителями, которые едва могли подняться на ноги, а Сэм тем временем сбивал с их голов шляпы.

Время от времени разъяренные хозяева ловили нас, но нам обычно удавалось освободиться и выскочить за дверь, громко хохоча. Когда хозяева гнались за нами, мы прятались в следующем баре. Их было столько, что приходилось еще выбирать.

Для разнообразия мы могли пройти за пьяным посетителем в грязный дощатый туалет за баром. Пьяные шли так, будто уже наложили в штаны. Больше всего нам нравилось забрасывать «вишневую бомбу» внутрь, когда посетитель уже усядется. Мы держали дверь, пока заряд не взорвется. Пьяный выскакивал наружу с видом Хитрого Койота из мультика, а над головой у него витал дым и обрывки бумаги кружились в воздухе, словно конфетти.

Мы скатывали с пригорка за барами громадные булыжники, целясь ими в туалеты. Это напоминало боулинг – только куда веселее. Страйком считалось, когда грязная шаткая будка падала прямо на пьянчугу внутри, который выскакивал наружу, даже не подтянув штаны. Мы с Сэмом потом всю неделю об этом вспоминали и смеялись.

По словам отца, чероки превосходили всех остальных, поэтому нам позволялось насмехаться над индейцами навахо и мексиканскими торговцами. Ни с какими другими чероки мы ни разу не встречались, но отец внушал нам, что они – настоящие супермены, точно как он. Я страшно гордился таким своим превосходством, хотя оставался по-прежнему тщедушным и не особенно сильным.

По воскресеньям, развезя газеты, я снова возвращался на улицу баров. В городе к тому времени становилось тихо. Сэм не ходил со мной, говоря, что все уже мучаются от похмелья и не станут реагировать на наши бомбы и фейерверки. Но мне очень нравилось наблюдать, как разгневанные жены индейцев разыскивают своих мужей. Через несколько недель я уже узнавал нескольких таких жен, приезжавших за мужьями каждое воскресенье. Да и за новенькими было интересно посмотреть.

Как-то утром я пошел за упитанной матроной, которая выглядела не менее суровой и яростной, чем наш отец. Она петляла между пьяными, валявшимися на тротуарах перед барами. Мужчины лежали, прислонившись к стенам и надвинув шляпы на глаза от солнца. Она подходила к каждому из них, поднимала шляпу и смотрела, не ее ли это супруг.

– Не видел моего хозяина? – спрашивала она.

Мужчины морщились и медленно качали головой, будучи не в состоянии убедительно солгать.

Она ходила от бара к бару со сжатыми кулаками, и с каждым разом ее лицо становилось все мрачнее и сердитей. Ясно было, что ее мужа ожидают суровые и вполне заслуженные побои.

Мужчины выкрикивали друг другу предупреждения, когда приближался кто-то из жен. Некоторые пытались прятаться под столами и стульями в барах или бежали к выходу. Я сочувствовал им, но спастись бедолагам удавалось редко.

Наконец толстуха-навахо обнаружила своего хозяина, лежащего ничком перед Американским баром. Она схватила его за волосы и несколько раз приложила лицом об асфальт. Изрыгая проклятия на своем языке, она проволокла благоверного по улице и затолкала в телегу. Скамья прогнулась под ее весом, когда она ухватилась за поводья и скомандовала лошадям трогаться. Выходные подошли к концу.

Каждый раз на выходные в городе было полно таких вот пьяниц и их жен. В Гэллапе ничего никогда не менялось.

Наблюдая за их потасовками, я начинал мириться с тем, что происходило у нас дома. И понимал, что мама – не единственная тут несчастная женщина. В Гэллапе их полным-полно.

Глава 13

Наша жизнь в дуплексе подошла к концу январским утром, когда к нам в дверь постучался работник социальной службы. Через две недели этот дом снесут, сказал он. Перед тем как уйти, он из баллончика написал «На снос» у нас на стене с пятнами от мочи. Когда мы сложили вещи в свой «Рамблер» с прицепом и тронулись в путь, пьянчуги на Южной второй улице наверняка устроили праздник – по крайней мере те, что были в сознании.

Мы переехали в другой дом, номер 306 по Саут-Клифф-драйв. Наш новый дом, оштукатуренный и выкрашенный в оранжевый цвет, стоял на крутом склоне гигантского оврага – прямо-таки миниатюрный каньон. На верхнем этаже находились три спальни и терраса с цементным ограждением, а на нижнем – подвал и гараж. Хоть дом и не был таким же хорошим, как в Альбукерке, он выгодно отличался от предыдущего. Никакой свалки во двор, и никаких пьяниц. Мы с Сэмом заняли комнату в подвале, подальше от остальной семьи, расположившейся наверху. Так мы могли сбегать из дому через гараж, и никто об этом не знал.

Отец стал все больше времени проводить вне дома, даже после работы. Собственно, никто и не возражал. Пока его не было, нам не приходилось слушать их бесконечные ссоры с мамой. Он практически игнорировал нас с Сэмом до того дня, пока не ворвался к нам в комнату сообщить о предстоящем боксерском поединке между Бенни «Кидом» Паретом и Эмилем Гриффитом.

Отец обожал слушать репортажи с боксерских боев по радио. Лучший радиоприемник, что у нас был, стоял в «Рамблере», поэтому он усаживался в машину и приглашал нас присоединиться к нему. Сэма это не интересовало, но мне нравилось притворяться перед отцом, что я люблю бокс так же, как он. Когда я его поддерживал, он заметно ко мне добрел.

Отец знал всех великих боксеров из прошлого, вроде Джо «Черного громилы» Льюиса и Джерси Джо Уолкотта, который едва мог прокормить семью за девять долларов в неделю, пока не стал чемпионом в тяжелом весе. Но главным его фаворитом был Джек Дэмпси, «Костолом из Манассы», уроженец Колорадо. Сын шахтера, Дэмпси мог участвовать в десяти поединках за день, получая за каждый по пять долларов, прежде чем перейти в профессионалы. Он жевал смолу, чтобы развить нижнюю челюсть.

Истории о том, как бедный парень стал великим боксером, всегда очаровывали отца. Он говорил об этих парнях так, будто они – члены его семьи, вспоминая моменты их славы, которые должны были служить нам уроком. Бокс – спорт настоящих мужчин, говорил он, потому что это лучший способ показать себя.

Я на тот момент был костлявым мальчишкой в толстых очках, которому совсем не хотелось, чтобы его лупили. Но отец, похоже, считал, что со временем я превращусь в настоящего Кроу и смогу тоже «выбивать дерьмо» из других парней.

Тем вечером, 24 марта 1962 года, было очень холодно. Мы с отцом забрались в «Рамблер», отец открыл дверь гаража, но выезжать не стал, и мы так и сидели при свете единственной тусклой лампы. Он припас для нас сэндвичи и ледяной чай, чтобы их запивать.

Отец наклонился и похлопал меня по колену.

– Сегодня – особый день. Мы услышим, как вершится история.

Комментатор из Мэдисон-сквер-гарден объявил:

– Дамы и господа, бой начинается. Пятнадцать раундов за звание чемпиона мира во втором полусреднем весе.

– Это будет великий бой! Гриффит должен убить Парета, этого кубинского сукина сына, – сказал отец, потирая руки, словно он сам готовился к поединку и разогревался.

– Парет обозвал его пидором, и Гриффиту надо защитить свою честь.

Он что, серьезно? Судя по боксерским журналам, которые папа постоянно читал, боксеры как только друг друга не обзывали, и этот эпитет мало чем отличался от прочих, о которых он мне рассказывал.

– Но Парет же не умрет? Это же боксерский матч, верно?

Отец сжал челюсти.

– Нельзя называть мужика пидором, если не хочешь, чтобы из тебя выбили всю душу. Уж ты-то должен это понимать. Бокс – это война, только на кулаках, и все великие бойцы должны следовать по пути воина. Если твоя честь задета, ты должен убить ублюдка, который на это осмелился. Иначе ты – не мужчина.

Отец имитировал несколько ударов по рулю.

– Парета надо прикончить. Иначе и быть не может.

Раздался сигнал к началу первого раунда, и бой стартовал. Отец размахивал в воздухе кулаками. Все обычные признаки ярости были налицо: выпученные глаза, пульсирующая вена на лбу и дрожащие губы. Но тем вечером он еще и надувал грудь – таким огромным я его никогда не видел.

– Прикончи его, Гриффит! – кричал он. – Разделайся с этим ублюдком. Убей!

Капли пота блестели у него на лице, он всем телом раскачивался из стороны в сторону, и машина качалась следом за ним.

Гриффит побеждал, но в конце шестого раунда Парет нанес ответный удар, отправив того в нокдаун.

– Черт, вот же сукин сын! – заорал отец. – Давай вставай и надери ему задницу! СЕЙЧАС ЖЕ!

Его голос гремел в тесном пространстве машины.

Гриффиту дали нюхательную соль, и если бы не звонок, Парету могли засчитать нокаут. К концу следующего раунда Гриффит вел снова. Отец тяжело задышал:

– Вот, так уже лучше.

Он раз за разом прибавлял громкость и старался точней настроить станцию, чтобы было лучше слышно. Толпа в динамиках выкрикивала имена обоих боксеров.

Дали сигнал к двенадцатому раунду. На первой же минуте комментатор сказал:

– Это, похоже, самый спокойный раунд поединка.

И вдруг воскликнул:

– Гриффит зажал Парета в углу, на канатах. Он не может защищаться. Голова болтается, но Гриффит не дает ему упасть.

Отец замолотил по воздуху кулаками.

– Убей гада! Убей! Убей! Убей!

– Парет свалился на ковер, дамы и господа, – объявил комментатор. – Он в нокауте, без сознания, получил несколько ударов в голову. Не знаю, какой человек переживет такое!

Микрофон переключили на диктора из Мэдисон-сквер-гарден.

– Время: две минуты и девять секунд двенадцатого раунда. Победа нокаутом, чемпионом мира во втором полулегком весе становится Эмиль Гриффит.

Толпа взревела.

Отец широко улыбнулся и разжал кулаки. Глаза его снова стали нормальными, вена перестала пульсировать на лбу. Он повернулся ко мне со счастливым лицом и изо всех сил потрепал по голове, как будто мы оба стали свидетелями чего-то восхитительного.

– Иногда мужчине приходится убивать, чтобы восстановить справедливость, – сказал он, глядя в окно машины.

– Ты же понимаешь, что Парета надо было убить, правда? Его унесли на носилках. И прекрасно! Надеюсь, этот сукин сын подохнет. Мне случалось забивать людей до смерти, но не на боксерском ринге, и мне за это не платили. У меня не было другой возможности свести с ними счеты. Я избавился от парочки гадов, заслуживших наказания. Никто по ним не скучает. Я оказал этому миру услугу.

Он выключил радио и повернулся ко мне.

– Да, я сумасшедший. И ты точно такой же. Надо всегда делать то, что ты должен, – понимаешь?

Я кивнул. Единственное, чего мне хотелось, это выбраться из машины и сбежать от него. Если отец заметит отвращение у меня на лице, он может меня ударить. От страха у меня закружилась голова. Как я могу быть его сыном?

Я очень жалел Парета. Рефери несколько раз разводил бойцов во время поединка – почему он этого не сделал, когда Парет повис на канатах? Он же не мог защищаться! Рефери должен был знать, что Гриффит не остановится, хотя у Парета нет возможности поднять руку, чтобы прервать поединок. Я ненавидел и рефери, и отца.

Мы только что стали свидетелями убийства – и отцу это понравилось. Я слышал, как он раз за разом повторял, что Клео заслуживал смерти, и отец этого почти добился. Сколько людей он убил за свою жизнь?

Неужели отец прав и я такой же, как он?

Нет. Мы с ним разные, и я не хочу быть на него похожим. И на маму тоже. Лонни, Сэм, Салли тоже совсем другие.

Но я не мог отрицать того, что унаследовал отцовскую тягу к нарушению правил и мамину глубокую грусть.

Норман Мейлер, великий спортивный журналист, комментировавший поединок в прямом эфире, сказал, что никогда не видел, чтобы один человек бил другого с такой силой и столько раз. Когда читал об этом в газете и в журналах о боксе, то чувствовал себя еще хуже. Фотографии с Паретом, безжизненно повисшим на канатах, вызывали у меня тошноту. К концу двенадцатого раунда глаза у него были опухшие и превратились в щелки. Он впал в кому и через десять дней скончался.

Еще много недель после этого я мог думать только о том, что Бенни Парет не пришел в сознание, потому что мозг его умер еще тогда, когда он висел, прижатый к канатам, и даже не мог упасть на ринг. Насколько меня это отвращало, настолько отец радовался, что справедливость восторжествовала – в стиле Терстона Кроу.

Глава 14

Как-то вечером, той же весной, мы с Сэмом шагали по Грин-авеню, обдумывая новые выходки, которые становились все более изощренными и злонамеренными. Мы швырялись камнями в вывески средь бела дня. Разбивали бейсбольной битой почтовые ящики, не заботясь о том, заметят нас или нет. Мы даже не пытались как-то скрываться.

Приближалось время ужина, но мы не торопились возвращаться домой. Там будет отец, а чем меньше мы с ним сталкиваемся, тем для нас лучше. Стоило ему зайти в дом, как он начинал кричать на маму – и так практически каждый день.

Пройдя по Третьей Южной улице, мы заметили большой экскаватор, припаркованный у кого-то на подъездной дорожке, а в гараже рядом – громадную шину, частично спрятанную за листами фанеры.

– Эй, Сэм, сейчас повеселимся!

– Давай вытолкаем ее оттуда!

– Смотри!

Похоже, дома никого не было, но, на всякий случай, мы присели на корточки за экскаватором и подождали пару минут. Порядок!

Шина доходила мне до плеч. Гайки в диске были размером с мой кулак. Толщина равнялась, наверное, двум футам. Я отодвинул фанеру в сторону, и шина повалилась на землю. Пришлось собрать все свои силы, чтобы ее поднять Сэм придерживал ее, а я катил по асфальту. Удивительно, насколько легко она двигалась.

– И что мы с ней будем делать? – спросил он.

– Подожди – увидишь.

Мы закатили шину на Элефант – холм, названный так из-за склада компании «Уайт Элефант», расположенного у подножья. Сэм посмотрел вниз и захлопал в ладоши. Похоже, он понял, в чем заключался мой план.

Я стал наблюдать за легковушками и грузовиками, проезжавшими через перекресток. Был час пик. Сэм хотел сразу столкнуть шину, но я сказал, что надо подождать, пока на перекрестке скопится побольше народу. Момент должен быть идеальным.

Выждав пару минут, я слегка подтолкнул шину. Она завихляла. Толстый желтый диск завибрировал из стороны в сторону.

– Она же упадет! – воскликнул Сэм, бросаясь вниз по холму следом за ней.

– Не трогай! – заорал я ему вслед. – Она сама выправится!

Через секунду шина действительно выровнялась и помчалась вниз со скоростью пушечного ядра, оставляя за собой черный след. Она ревела, словно двигатель на холостом ходу, и этот звук эхом отдавался по всей округе.

Влетев на перекресток, она с грохотом врезалась в «Фольксваген»-«жук», сразу за водительской дверью, согнув машину в форме буквы V. Лобовое стекло рассыпалось осколками, рама выскочила и кучкой бесполезного металла упала на тротуар.

Шина продолжала двигаться – она срикошетила и ударилась в пикап с прицепом, нагруженным сеном. У прицепа отвалилось колесо, он покосился, брикеты сена взлетели в воздух. Пикап резко затормозил, едва не врезавшись в бордюр, но шина по-прежнему не останавливалась. Пара пьянчуг увернулась от нее, она выскочила на тротуар, завертелась, как гигантский хула-хуп, и наконец рухнула на землю.

Оба водителя выскочили наружу и забегали вокруг своих машин. Толстый пожилой индеец-навахо, хозяин пикапа, был в ковбойских сапогах, длинной куртке и шляпе. Он поднял голову и поглядел в небо, как будто сам Коронадо нанес ему оттуда удар.

Но меня больше встревожил тощий молодой парень из «Фольксвагена», с волосами, собранными в хвост. Он был в кедах и, похоже, мог бегать очень быстро – тот самый тип жертвы, которого мы всегда старались избегать. Водители и зеваки столпились на тротуаре, выискивая взглядами источник разрушений.

Сэм рассмеялся и побежал вверх по холму. Бледнолицые бандиты нанесли новый удар.

И снова я почувствовал себя всесильным и невидимым.

Но я уже понимал, что нас ждут неприятности. Помимо того, что мы испортили шину и два чужих автомобиля, нам удалось собрать целую толпу, так что надо было скорей оттуда убираться. Мы никогда не стали бы главными малолетними бандитами в Гэллапе, если бы не умели быстро бегать. Однако грандиозность сегодняшнего происшествия заставила меня потерять бдительность. Я тоже начал смеяться.

У меня уже ломило от хохота бока, когда я заметил, что парень из «Фольксвагена» смотрит от подножья холма прямо на нас. Поклясться могу – я видел, как в его глазах загорелись красные огоньки.

Я замер на месте.

– Что такое? – спросил Сэм.

Мужчина наклонил голову, испустил воинственный клич и ринулся вверх на Элефант-Хилл. Я толкнул Сэма вперед.

– Беги в баптистскую церковь и прячься там, – крикнул я ему. – Подожди пятнадцать минут и иди домой. И держи рот на замке.

Я бросился бежать по Грин-авеню, прочь от Элефант-Хилл, в надежде, что разъяренный парень с хвостом последует за мной, а не за Сэмом. Если он поймает моего брата, тот приведет его прямиком к нам домой, а это ничем хорошим не кончится с учетом того, как наш отец ненавидит длинноволосых. Сэм наверняка думает, что наша проделка – очень смешная. Дай ему волю, он пригласит этого парня на обед и похвастается нашими «вишневыми бомбами».

Пробежав три квартала, я запаниковал. Передо мной начинался новый холм, а за ним – открытое пространство. Стоит нам там оказаться, и парень меня поймает.

В отчаянных поисках укрытия я увидел дом со двором, примыкавшим к склону холма. Склон возвышался над плоской крышей гаража. Я забрался наверх, спрыгнул и распластался ничком на цементном полу, сильно поцарапав себе колени, локти и подбородок. В гараже стоял грузовик, и я залез под него.

Я запыхался и с трудом дышал в тесном пространстве под кузовом. Мне не было видно, что происходит снаружи, поэтому я постарался проползти вперед, порвав джинсы о цемент, и выглянул из-под машины. Я заставлял себя медленно вдыхать и выдыхать, чтобы успокоиться. Через пару минут я услышал шаги и увидел, как ноги в кедах подбежали к гаражу. Я тут же нырнул обратно под грузовик, задержал дыхание и зажмурился.

Парень прошел мимо.

Солнце садилось за дальние горы, в гараже сгущалась темнота. Может, нам с Сэмом все-таки удастся на этот раз выйти сухими из воды – если он никому не проболтается. Локти и колени у меня болели от соприкосновения с цементным полом. Нижняя челюсть от напряжения занемела, футболка промокла от пота.

Когда на улице зажглись фонари, я выбрался из-под грузовика. Вокруг было тихо. Беспокоясь, что разозленный водитель все еще разыскивает меня, я, прячась за деревьями, побежал к дому. Сэм дожидался в нашей с ним комнате в подвале.

– Что случилось?

Он быстро окинул взглядом мои многочисленные царапины.

– Он тебя поймал?

– Нет, я спрятался в гараже.

Я посмотрел на свои продранные джинсы.

– Ничего себе я поцарапался!

– Мама с папой очень злятся, что ты задержался.

– Ты им рассказал?

– Нет, но мама говорит, ты заслужил хорошую порку.

– Им кто-нибудь что-нибудь сообщил?

– Вряд ли.

– Ладно, тогда лучше пойти к ним, пока папа сам сюда не спустился с ремнем.

Мама с отцом сидели напротив друг друга за кухонным столом. Мама жаловалась, что никто ее не слушается и что дети никогда не помогают по дому.

Когда я вошел, она подняла на меня покрасневшие глаза.

– Где ты был? На улице давно ночь.

Никто не обратил внимания на мою порванную одежду и расцарапанный подбородок. Отец таращил глаза, как обычно, когда злился, и это означало, что маме удалось перетянуть его на свою сторону. Ее не волновало, где мы бегаем и чем занимаемся, но когда она решала рассердиться на кого-нибудь из нас, то подстрекала отца устроить наказание – хотя он не особо и нуждался в таком подстрекательстве. Только в такие моменты он не злился на нее.

С выпученными глазами отец встал и начал вытаскивать из штанов ремень.

– Ты расстроил мать! Я этого не потерплю!

Не грози мне наказание, я расхохотался бы ему в лицо – отцу плевать было на то, что происходит с матерью.

Он обернул кожаную полоску ремня вокруг руки, так что пряжка оказалась сверху – так удар был сильнее. У мамы, как по волшебству, высохли слезы, а рот растянулся в улыбке. В кои-то веки отец прислушался к ней. Только так она и могла этого добиться.

Я уставился в пол, готовясь встретить боль. Потом поднял голову, стараясь не встречаться с отцом глазами. Но потом все равно не сдержался. Интересно, он так же смотрел на тех сукиных детей, которым собирался отомстить? Глазами, полными ненависти… Да, он мог избить меня до полусмерти сегодня вечером, но это не имело никакого отношения к тому, что я поздно пришел домой.

Пока он приближался ко мне с ремнем, я представлял, что меня собираются пытать японцы, потому что я едва не сбежал из плена. Я всегда воображал что-то в таком роде, но это мало помогало. Я оставался Дэвидом Кроу, как бы сильно ни хотел стать кем-то другим.

Отец впал в свой обычный транс: он бормотал себе под нос, глаза его бегали из стороны в сторону, а губы дрожали.

– Отец лупил меня мокрой веревкой и пару раз едва не убил, – рычал он, словно жестокие побои были своего рода ритуалом инициации в семействе Кроу.

Первый удар всегда был самым худшим и болезненным, особенно если тело у меня еще болело после предыдущей порки – или от царапин, полученных в процессе бегства от парня с длинными волосами. Пара ударов в одно и то же место, и кровь потечет по штанинам джинсов.

Я сморгнул, готовясь принять удар пряжкой, как только ремень просвистит в воздухе, и почувствовал себя обычным трусом. Отец говорил, что я должен принимать наказания как мужчина – то есть как он сам. Но как именно? Гордиться своей выносливостью? Или давать сдачи? Неужели все чероки так воспитывают своих сыновей?

А может, просто мои родители – двое больных ублюдков, которые вымещают злобу на детях, когда не дерутся между собой?

По какой-то причине он вдруг замер, подняв в воздух руку с ремнем.

– А почему ты так задержался и не предупредил мать?

– Я был дома у Джоуи Переа, читал Британскую энциклопедию, – тут же выпалил я. Это была лучшая ложь, которую я смог придумать по дороге домой.

– Нам в школе на завтра задали сделать проект. Мой – про Чингисхана, монгольского военачальника.

Отец опустил ремень.

Я говорил быстро, надеясь впечатлить его своими познаниями о жестоком правителе, карательные меры которого должны были найти отклик в отцовской душе.

Чингисхан три дня держал собственного дядю на муравейнике в ужасную жару, а потом привязал его за руки и за ноги к четырем коням, которые побежали в разные стороны. Он порвал его на части за то, что тот хотел отобрать у него власть над войском. Великий хан пытал и убивал всех своих соперников, не только дядьку. Устраивал настоящую кровавую баню.

– Баню? Что это означает?

Я заколебался, удивленный тем, что отец не знает такого слова, но быстро сообразил:

– Это когда убивают много людей в кровавом сражении.

– Кровавая баня, – повторил отец за мной несколько раз, как будто эти слова успокаивали его взбудораженный ум. Глаза его перестали бегать, складки на лбу разгладились. Я сумел отвлечь его от наказания рассказом о мстительном, кровожадном подонке – таком же, как он сам. Мне частенько удавалось впечатлить отца изобретательными проделками, но в ту ночь я затронул его жестокую сторону.

Он улыбнулся во весь рот. Мама поджала губы. Получалось, что отец забыл о ее жалобах.

– Как дела в школе? – спросил он, заталкивая ремень обратно в брюки, как будто и не собирался меня бить.

– Хорошо.

– Мать говорит, с развозом газет у тебя тоже порядок, клиенты прибывают.

Он сделал мне знак садиться за стол.

– Дай Дэвиду что-нибудь поесть, Тельма-Лу.

– Но его же надо наказать за опоздание…

Голос мамы задрожал и стих, когда отец прожег ее взглядом. Она поспешила к холодильнику за остатками ужина.

– Расскажи-ка мне еще про Чингисхана и Монгольскую империю, – попросил отец, пока я, сидя напротив него, поглощал холодный ростбиф, запивая ледяным чаем.

Примерно с час я пересказывал ему все, что сумел запомнить, про монгольские орды и великие завоевания Чингисхана. Потом переключился на Александра Великого, про которого отцу всегда нравилось слушать.

В школе мы не проходили Чингисхана, но я читал про него у Джоуи в последний раз, когда был там в гостях. Мне очень нравилось читать энциклопедию. Отец никогда не стал бы звонить его родителям и проверять.

Каждый день грозил мне наказанием, поэтому я был готов на что угодно, лишь бы избежать побоев. Лучше уж солгать, если от этого отец смягчится.

Обмануть их с мамой было нетрудно. Обычно мне удавалось перехитрить отца, если только он не находился на пике своего гнева. Главное, было успеть, пока до этого не дошло – за доли секунды. В тот вечер мой прием сработал.

Чтобы контролировать маму, нужно было заставить ее почувствовать собственную важность. Для этого я просто соглашался со всем, что она говорила. Как только она решала, что я на ее стороне, можно было не волноваться, что она пожалуется отцу. В тот вечер, если бы я поговорил с ней перед тем, как папа вернулся домой, мне наверняка удалось бы ее убедить, что она сама меня отпустила.