Текст книги "Межвидовой барьер. Неизбежное будущее человеческих заболеваний и наше влияние на него"

Такой сценарий говорит нам, что крупные земледельческие поселения не были обязательны, чтобы болезнь закрепилась среди людей, потому что подобных поселений в Африке не существовало ни десять тысяч, ни тем более три миллиона лет назад. Группа Рича, судя по всему, считала фактор земледелия необязательным. Генетические доказательства, представленные ими, были достаточно убедительны. Среди соавторов Рича значились светила антропологии, эволюции и медицины. Эта статья вышла в 2009 г. Но на этом история не закончилась.

Другая группа, которую возглавляли французский антрополог Сабрина Криф и малярийный генетик Ананиас Эскаланте, в 2010 г. опубликовала альтернативную версию. Да, соглашались они, P. falciparum, возможно, действительно состоит в более близком родстве с P. reichenowi, чем с любыми другими известными плазмодиями. И да, похоже, он перешел к людям относительно недавно. Но посмотрите: мы нашли еще одного носителя P. falciparum – носителя, в котором этот паразит развился еще до того, как перескочил на людей: бонобо.

Бонобо (Pan paniscus) иногда называют карликовыми шимпанзе. Это скрытный зверь, его численность и зона распространения довольно малы; бонобо редко можно увидеть в западных зоопарках, а еще (хотя, к сожалению, его мясо считается настоящим деликатесом у народа мон-го в южном бассейне реки Конго) он является очень близким родственником человека. В дикой природе он распространен вдоль левого берега реки Конго, в лесах Демократической Республики Конго, а вот обыкновенные шимпанзе (Pan troglodytes), более знакомые нам и обладающие более мощным телосложением, живут лишь на правом берегу большой реки. Проверив образцы крови сорока двух бонобо, живущих в заповеднике на окраине Киншасы, группа Криф обнаружила, что четверо животных заражены паразитами, генетически неотличимыми от P. falciparum. Самое правдоподобное объяснение, по словам группы Криф, следующее: тропическая малярия первоначально передалась от бонобо к людям, и это произошло примерно в последние 1,3 миллиона лет. (Ученые, критиковавшие работу Криф, предложили другое объяснение: бонобо, живущие в маленьком заповеднике, расположенном так близко к Киншасе, заразились от комаров, которые принесли P. falciparum от людей – совсем недавно, в последние годы или десятилетия.) У бонобо с положительным анализом на P. falciparum не было никаких явных признаков заболевания и присутствовал низкий уровень паразитов в крови, что говорит скорее в пользу гипотезы древней ассоциации. К этим описательным и аналитическим результатам команда Криф добавила гипотезу и оговорку.

Гипотеза: если бонобо переносят форму P. falciparum, настолько похожую на человеческую, то эти паразиты до сих пор передаются между бонобо и людьми. Иными словами, тропическая малярия может быть зоонозным заболеванием – в самом строгом смысле слова. Люди в лесах ДРК могут регулярно заражаться P. falciparum из крови бонобо, и наоборот.

Оговорка: если это так, то великая мечта об искоренении малярии становится еще менее осуществимой. Криф и компания не углублялись в подробности, но эту фразу вполне можно прочитать и так: мы не сможем убить последнего паразита, пока не убьем (или не вылечим) всех бонобо.

Но подождите! Еще одно исследование, посвященное происхождению P. falciparum, было опубликовано в конце 2010 г. и указывало на нового кандидата в «дочеловеческие» носители – западную гориллу. Эта статья попала на обложку Nature; первым автором значился Вэйминь Лю, а большой вклад в работу внесла лаборатория Беатрис Хан, тогда работавшей в Алабамском университете в Бирмингеме. Хан хорошо известна в кругах исследователей СПИДа – именно она отследила происхождение ВИЧ-1 от шимпанзе, – а еще она разработала «неинвазивные» методики сбора образцов у приматов без необходимости поимки животного. Проще говоря, вам не нужен шприц, полный крови, если можно собрать немного помета. Образцы фекалий иногда могут дать необходимый генетический материал – не только для вируса, но и для простейшего. Воспользовавшись этой техникой для поиска ДНК плазмодия, Лю, Хан и их коллеги сумели собрать намного больше данных, чем все другие ученые. Группа Криф анализировала анализы крови сорока девяти шимпанзе и сорока двух бонобо, большинство из которых жили в неволе или в пределах заповедника, а вот группа Лю исследовала образцы фекалий почти трех тысяч диких обезьян, в том числе горилл, бонобо и шимпанзе.

Они обнаружили, что в западных гориллах плазмодии довольно широко распространены (заражено около 37 процентов популяции), и некоторые из этих паразитов горилл почти неотличимы от P. falciparum. «Это говорит нам о том, – с уверенностью написали ученые, – что человеческая P. falciparum происходит от горилл, а не от шимпанзе, бонобо или древних людей»[65]65
  Liu et al. (2010), 424.


[Закрыть].

Более того, добавили они, вся генетическая линейка P. falciparum у людей формирует «монофилетическую линию внутри ответвления P. falciparum у горилл»[66]66
  Liu et al. (2010), 423.


[Закрыть]. Или, если проще: человеческая версия – это одна веточка на целой большой ветви плазмодий горилл, что говорит нам, что она стала результатом одного-единственного преодоления межвидового барьера.

Один комар укусил одну зараженную гориллу, заразился сам, а потом укусил одного человека. Этот второй укус доставил паразита новому хозяину, и его оказалось достаточно для зооноза, который до сих пор ежегодно убивает более полумиллиона людей[67]67
  Позже, в 2017 г. Лю с соавторами выделили у горилл отдельный вид плазмодиев, P. prae-falciparum, который послужил предком для человеческого вида, P. falciparum. Паразиты P. praefalciparum сами по себе не способны заражать людей, из чего ученые сделали вывод, что людям передалась особенно необычная мутация этого плазмодия. По уровню генетического разнообразия P. falciparum удалось определить, что преодоление межвидового барьера случилось примерно 10 000 лет назад. https://www.ncbi.nlm.nih.gov/pmc/articles/PMC5205579/ – Прим. пер.


[Закрыть].

26

Математика для меня похожа на язык, на котором я не говорю, но восхищаюсь его литературой в переводе. Словно русский Достоевского или немецкий Кафки, Мусила и Манна. Я старательно изучал и математический анализ, и латынь, но понял, что особых способностей ни к тому, ни к другому у меня нет, так что я остался глух и к тайной музыке дифференциальных уравнений, и к тайной музыке «Энеиды» в оригинале. В общем, я невежда, чужак. Вот почему вы должны верить мне, когда я говорю, что еще две частички математической теории болезней, появившиеся в начале XX в., когда все опасались эпидемий малярии и других тяжелых заболеваний, не только важны, но и интригуют, а понять их можем даже мы с вами. Одна из них появилась в Эдинбурге, другая – на Цейлоне.

Первая частичка вошла в состав статьи 1927 г. под названием «A Contribution to the Mathematical Theory of Epidemics» («Вклад в математическую теорию эпидемий») У. О. Кермака и А. Г. Маккендрика. Из этих двух соавторов более запоминающаяся история жизни у Уильяма Огилви Кермака. Он шотландец, как Росс и Браунли, и изучал математику и химию, прежде чем начать карьеру ученого со статистического анализа удоев молочных коров. Каждый поэт когда-то должен услышать своего первого соловья, верно? После удоев Кермака ждала недолгая служба в Королевских ВВС, затем он стал работать на «гражданке» промышленным химиком, а в 1921 г. присоединился к лаборатории Королевской коллегии врачей в Эдинбурге, где работал над химическими проектами, пока один из экспериментов не завершился взрывом прямо у него перед лицом. Брызги едкой щелочи ослепили его. Ему было всего двадцать шесть лет. Но вместо того, чтобы превратиться в инвалида и нытика, он стал теоретиком. Собравшись с силами, он продолжил научную работу с помощью студентов, которые читали ему вслух, и коллег, которые восхищались его поразительной способностью проводить вычисления в уме. Занятия химией привели Кермака к поискам новых противомалярийных средств. Математика увлекла его темой эпидемий.

В это время Андерсон Грэй Маккендрик, доктор медицины, служивший в Индийской Медицинской службе (опять-таки, как и Росс), стал заведующим лабораторией Королевской коллегии врачей и, соответственно, в каком-то смысле начальником Кермака. Но они отлично сработались, не обращая внимания ни на какие иерархии. Слепота не лишила Кермака ненасытного любопытства, и позже он работал над самыми разными темами, например, сравнительной смертностью в городах и сельской местности Великобритании или рождаемостью у женщин в Шотландии, но совместная с Маккендриком статья 1927 г. стала его самым важным вкладом в науку.

Точнее, вклада было сразу два. Сначала Кермак и Маккендрик описали взаимодействие трех факторов во время типичной эпидемии: скорости распространения инфекции, темпов выздоровления и смертности. Они предположили, что выздоровление после болезни обеспечивает пожизненный иммунитет (как, скажем, в случае с корью), и изложили динамику весьма эффективной английской прозой.

Одно (или более) зараженное лицо попадает в общество людей, более или менее уязвимых к рассматриваемой болезни. Болезнь распространяется от больных к еще не болевшим контактным путем. Каждое зараженное лицо переносит болезнь, а затем его вычеркивают из числа больных – оно либо выздоравливает, либо умирает. Вероятность выздоровления или смерти с каждым днем болезни меняются. Вероятность, что больной заразит здорового, тоже зависит от стадии болезни. Когда эпидемия распространяется, количество незатронутых ею членов общества уменьшается.

Выглядит, как математический анализ, зашифрованный словами, и так на самом деле и есть. Среди вихря математических выкладок они вывели три дифференциальных уравнения, описывающих три класса членов общества: уязвимые, зараженные и выздоровевшие. Во время эпидемии один класс переходит в другой по простейшей схеме: S → I → R, а смертельные случаи исключаются из общей картины, потому что выпадают из популяционной динамики. Уязвимые лица контактируют с болезнью и заражаются, зараженные либо выздоравливают (и получают иммунитет), либо исчезают из модели, так что численность каждого класса постоянно меняется. Вот почему Кермак и Маккендрик воспользовались дифференциальным исчислением. Я, конечно, должен был внимательнее относиться к матанализу в старших классах школы, но даже я понимаю (и вы тоже), что dR/dt = γI просто значит, что количество выздоровевших людей в популяции в данный момент равняется количеству зараженных, умноженному на средние темпы выздоровления. Вот так мы считаем R, «выздоровевших» (recovered). Уравнения для S («уязвимые», susceptible) и I («зараженные», infected) тоже выглядят сложновато, но понятно. Все это вместе стало известно как модель SIR. Она стала удобным инструментом для работы с эпидемиями, и ею до сих пор пользуются теоретики болезней.

В конце концов, эпидемия заканчивается. «Почему она заканчивается?» – спрашивают Кермак и Маккендрик.

Одна из важнейших проблем эпидемиологии – убедиться в том, заканчивается ли эпидемия только после того, как в популяции вообще не остается уязвимых лиц, или же взаимодействие разнообразных факторов заразности, выздоровления и смертности может привести к ее окончанию, даже если в незатронутой части общества до сих пор осталось много уязвимых лиц[68]68
  Kermack and McKendrick (1927), 701.


[Закрыть].

Они подводили читателей ко второй из этих двух возможностей: что эпидемия может закончиться, потому что ее развитие было подавлено тем или иным взаимодействием между заразностью, смертностью и выздоровлением (обеспечивающим иммунитет).

Вторым их важным вкладом стало признание существования четвертого фактора, «пороговой плотности» популяции уязвимых лиц. Этот порог – количество лиц, которое, при определенных показателях заразности, выздоровления и смертности, делает возможной эпидемию. Итак, плотность, заразность, смертность и выздоровление – четыре фактора, взаимосвязанные между собой так же тесно, как тепло, трут, искра и топливо. Если все четыре фактора присутствуют в критическом количестве, они порождают огонь – эпидемию. Уравнения Кермака и Маккендрика указывают на обстоятельства, при которых может разгореться такой огонь, на то, сколько он может гореть и когда, в конце концов, потухнет.

Одно важное следствие из их работы было указано ближе к концу статьи: «Небольшой рост заразности может привести к большой эпидемии»[69]69
  Kermack and McKendrick (1927), 721.


[Закрыть]. Это тихое предупреждение с тех пор разносится громким эхом. Это важнейшая истина, которую медики напоминают нам, словно одержимые, во время каждого сезона гриппа. Есть и второе следствие: эпидемии заканчиваются не потому, что все люди, уязвимые к болезни, либо умерли, либо выздоровели. Они заканчиваются, потому что плотность уязвимых лиц в популяции становится слишком малой. У. Г. Хамер писал об этом в 1906 году, помните? Росс сказал то же самое в 1916-м. Но лишь статья Кермака и Маккендрика превратила этот постулат в рабочий принцип математической эпидемиологии.

27

Вторая эпохальная «частичка» теории заболеваний принадлежит Джорджу Макдональду, еще одному исследователю малярии, который любил математику (такие люди что, все шотландцы, что ли?), много лет работал в тропиках и, в конце концов, стал директором Института тропической гигиены имени Росса в Лондоне, основанного несколько десятилетий назад самим Рональдом Россом. Макдональд получил опыт полевой работы на Цейлоне (ныне Шри-Ланка) в конце 1930-х, вскоре после катастрофической эпидемии малярии 1934–1935 гг., когда переболела треть всего населения Цейлона, а погибло восемьдесят тысяч человек. Тяжесть эпидемии на Цейлоне удивила многих, потому что болезнь для острова была, в общем-то, не новой – небольшие вспышки возникали ежегодно, болели в основном маленькие дети. Но в 1934–1935 гг. кое-что изменилось: после нескольких лет почти полного отсутствия малярии пришла засуха, обеспечив комарам отличные условия для размножения (вода в реках застаивалась, а не текла постоянно), и их разросшаяся популяция перенесла малярию туда, где ею давным-давно не болели, и у большинства людей – особенно маленьких детей – не было приобретенного иммунитета. Вернувшись в Лондон, пятнадцать и двадцать лет спустя Джордж Макдональд пытался понять, почему и как возникают внезапные эпидемии малярии. В качестве метода он использовал математические расчеты, а в качестве примера для рассмотрения – Цейлон.

Как раз в то время, в середине 1950-х Всемирная организация здравоохранения начала кампанию по искоренению малярии во всем мире, а уже не просто стремилась контролировать или уменьшить число случаев в отдельно взятых странах. Высокая, широко разрекламированная цель ВОЗ – полная победа, никаких компромиссов – была отчасти вдохновлена появлением нового оружия, пестицида ДДТ, который, судя по всему, мог уничтожать популяции комаров и (в отличие от других инсектицидов, которые не оставляют смертоносных отложений) не давать им возрождаться. Другим важным элементом стратегии ВОЗ стало искоренение малярийных паразитов, живущих в людях, чтобы разорвать цикл заражения «человек-комар-человек». Этого собирались добиться с помощью лечения всех больных противомалярийными средствами, тщательного наблюдения с целью выявить все новые или рецидивирующие случаи, затем лечения и этих случаев – и так до тех пор, пока последний паразит не будет вытравлен из организма последнего больного. По крайней мере, такова была идея. Статьи Джорджа Макдональда предназначались для того, чтобы внести ясность и оказать помощь в этой работе. Одна из них, опубликованная в «Бюллетене ВОЗ» в 1956 г., называлась «Теория искоренения малярии».

В более ранней статье Макдональд упомянул, что «очень малые изменения необходимых факторов передачи» малярии в любом месте могут вызвать эпидемию[70]70
  MacDonald (1953), 880.


[Закрыть]. Это подтверждало слова Кермака и Маккендрика о том, что небольшой рост «заразности» может вызвать большую эпидемию. Но Макдональд рассуждал более конкретно. Что это за необходимые факторы передачи? Он составил целый список, включая плотность популяции комаров в сравнении с человеческой, частоту комариных укусов, продолжительность жизни комаров, количество дней, необходимых малярийным паразитам для завершения жизненного цикла, и количество дней, когда зараженные люди остаются заразными для комаров. Некоторые из этих факторов были известными константами (жизненный цикл P. falciparum длится около тридцати шести дней, а человек может оставаться заразным до восьмидесяти дней), а некоторые – переменными, зависящими от обстоятельств: например, какой именно вид комаров Anopheles служит переносчиком и живут ли поблизости свиньи, которые отвлекают голодных комаров от людей. Макдональд составил уравнения, соответствовавшие его разумным предположениям о том, как все эти факторы могут взаимодействовать. Проверив уравнения на известных данных о цейлонской эпидемии, он обнаружил, что все неплохо сходится.

Это подтвердило точность его предположений. Он пришел к выводу, что пятикратного увеличения плотности популяции комаров Anopheles в сравнительно свободных от болезни регионах Цейлона в сочетании с условиями, которые продлили срок жизни этих комаров (дали им достаточно времени, чтобы укусить человека, заразиться и укусить другого человека), оказалось достаточно, чтобы запустить эпидемию. Одна переменная из многих увеличилась в пять раз – и огонь запылал.

Главным результатом вычислений Макдональда стало одно-единственное число, которое он назвал индексом репродукции. Этот индекс, по его словам, означает «количество заражений, распределенных по обществу как прямой результат наличия болезни у одного из его членов»[71]71
  MacDonald (1956), 375.


[Закрыть]. Если точнее, это среднее количество вторичных заражений в начале эпидемии, когда одно зараженное лицо попадает в окружение, где никто не обладает иммунитетом и, соответственно, все уязвимы. Макдональд открыл ключевой параметр – судьбоносный, определяющий. Если индекс репродукции меньше 1, то болезнь исчезает сама по себе. Если он больше 1 (или, точнее, больше 1,0), то вспышка разрастается. А если он значительно больше 1,0, то бабах! – вот вам эпидемия. Индекс репродукции на Цейлоне, судя по доступным ему данным, составил около 10. Это довольно большое число. Достаточно большое, чтобы вызвать тяжелую эпидемию. Но, с другой стороны, для обстоятельств, возникших на Цейлоне, это число скорее было нижней границей. В качестве верхней границы Макдональд описал следующий случай: одного человека, который не получил лечения и остается заразным восемьдесят дней, в день кусают по десять комаров. Если эти комары проживают достаточно долго и получают достаточно возможностей, чтобы укусить человека, они могут заразить еще 540 человек. Индекс репродукции: 540.

Кампания ВОЗ по искоренению малярии провалилась. Более того, как выразился один историк, «она, по сути, уничтожила маляриологию. Превратила тонкую и важную науку, посвященную пониманию и управлению сложной природной системой – комарами, малярийными паразитами и людьми – в перестрелку из распылителей»[72]72
  Harrison (1978), 258.


[Закрыть]. После многих лет применения пестицидов и лечения больных, «здравократы» (healthocrats) увидели, как малярия возвращается со всей свирепостью в тех самых регионах – в Индии, Шри-Ланке (как к тому времени уже стал называться Цейлон) и Юго-Восточной Азии, – на которые было потрачено столько времени и сил. Кроме проблемы (довольно большой) с резистентностью к ДДТ, приобретенной комарами рода Anopheles, планировщики и инженеры ВОЗ, скорее всего, уделили недостаточно внимания другому соображению – небольших перемен, которые ведут к большим последствиям. Люди обладают огромными возможностями для заражения комаров малярией. Достаточно упустить буквально одного больного человека в рамках программы поиска и лечения, направленной на устранение малярийных паразитов в людях, а потом – чтобы его укусил один комар, и все начнется заново. Инфекция распространится, а когда ее индекс репродукции превышает 1,0, она распространяется быстро.

Если вы читали последнюю научную литературу об экологии болезней, которая содержит очень много математики и которую я вам очень не рекомендую, если, конечно, вы не очень заинтересованы темой или не страдаете от бессонницы, то видели, что индекс репродукции там мелькает практически везде. Это альфа и омега всей отрасли, точка, с которой начинается и которой заканчивается анализ инфекционных заболеваний. В уравнениях эта переменная обозначается R₀. (Да, признаюсь, использование R₀ в качестве обозначения индекса репродукции, а простого R в качестве обозначения выздоровления в модели SIR может немного сбить с толку. Это просто неловкое совпадение – и reproduction (репродукция), и recovery (выздоровление) начинаются на букву R.) R₀ обладает объяснительной и в определенной мере предсказательной способностью. Этот параметр определяет границу между небольшим скоплением странных заболеваний где-то в тропической деревне, которые вспыхивают и исчезают, и глобальной пандемией. А разработал его Джордж Макдональд.

28

P lasmodium falciparum не единственный малярийный паразит, вызывающий беспокойство в мире. Вне Африки южнее Сахары большинство случаев малярии вызывается Plasmodium vivax, вторым по суровости из четырех плазмодиев, адаптировавшихся к заражению именно людей. (Другие два, P. ovale и P. malariae, намного более редки и менее вирулентны, вызывая инфекции, которые обычно проходят сами, без медицинского вмешательства.) P. vivax менее смертоносен, чем P. falciparum, но вызывает немало страданий, неудобств и потерянной производительности труда – он отвечает примерно за 80 миллионов случаев малярии (в основном, несмертельных) в год. Его происхождение недавно было установлено, – опять-таки, средствами молекулярной филогенетики, – и в работе снова участвовал Ананиас Эскаланте, ранее работавший в CDC, а сейчас – в Университете штата Аризона[73]73
  По состоянию на 2020 г. Эскаланте работает в Университете Темпла в Филадельфии. – Прим. пер.


[Закрыть]. Эскаланте и его соавторы показали, что P. vivax не появился в Африке вместе с первыми людьми, как, похоже, «поступил» P. falciparum, а ожидал наших предков, когда они прибыли, чтобы колонизировать Юго-Восточную Азию. Данные показывают, что ближайшие родственники P. vivax – плазмодии, которые поражают азиатских макак[74]74
  Эти данные устарели. В вышеупомянутой статье Лю и соавторов 2017 г. гипотеза была опровергнута: P. vivax, а также новую, близкородственную ей плазмодию P. carteri обнаружили в африканских шимпанзе и гориллах, что подтвердило африканское происхождение и этого малярийного паразита. – Прим. пер.


[Закрыть].

Я не буду пересказывать здесь эти работы, потому что мы и так уже достаточно глубоко увязли, но все же хочу обратить ваше внимание на один небольшой аспект, который неизбежно ведет к интересному отступлению. Команда Эскаланте в 2005 г. сообщила, что P. vivax имеет недавнего общего предка с тремя разновидностями малярийных паразитов макак. Одна из этих разновидностей – Plasmodium knowlesi, паразит, который водится на Борнео и в Западной Малайзии и периодически заражает как минимум двух местных приматов – макака-крабоеда и свинохвостого макака. P. knowlesi занимает очень странное место в анналах медицины – его использовали для лечения нейросифилиса (сифилиса центральной нервной системы), которое в начале XX в. некоторое время проводилось при помощи малярийных лихорадок.

История здесь следующая. Доктор Роберт Ноулз был подполковником Индийской медицинской службы, который в 1930-х гг. служил в Калькутте и занимался исследованиями малярии. В июле 1931 г. он обнаружил незнакомый новый штамм малярийного паразита, полученный из ввезенной в страну мартышки. Он понимал, что это плазмодий, но он не был похож ни на один известный ему. Ноулз и его младший коллега, помощник хирурга по имени Дас Гупта, решили изучить его. Они ввели микроба мартышкам нескольких других видов и стали следить за прогрессом инфекции. Таинственный штамм оказался убийственным для макак-резусов – у них поднималась температура, в крови скапливалось множество паразитов, и они быстро умирали. А вот на индийского макака он практически не действовал. Кроме того, Ноулз и Гупта ввели плазмодия трем добровольцам-людям (слово «добровольцы» здесь можно поставить в кавычки – они вряд ли могли отказать), один из которых был местным жителем, поступившим в госпиталь для лечения укушенной крысой ноги. Бедняга очень тяжело заболел – не от укуса крысы, а от инъекции малярийного паразита. У подопытных обезьян и человека, как заметили Ноулз и Гупта, период лихорадки составлял одни сутки – в отличие от двух-и трехдневных циклов, характерных для человеческой малярии. Ноулз и Гупта опубликовали статью о необычном паразите, но не дали ему имени. Немногим позже другая команда ученых назвала его Plasmodium knowlesi в честь первооткрывателя.

А теперь сменим декорации и переместимся в Восточную Европу. Ознакомившись с научной литературой, румынский исследователь малярии по имени Михай Чукэ, имевший хорошие связи, заинтересовался свойствами и потенциальным применением Plasmodium knowlesi и написал одному из коллег Ноулза в Индии, запросив образец. Когда обезьянью кровь доставили, профессор Чукэ стал вводить дозы P. knowlesi пациентам с неврологическим сифилисом. Это было вовсе не так безумно, как звучит, хотя, пожалуй, даже для Румынии было слегка диковато, потому что последствия инфицирования P. knowlesi у людей были крайне малоизвестны. Тем не менее Чукэ просто следовал методикам терапии, эффективность которых была не просто доказана, но и вошла в научные каноны. Еще в 1917 г. венский невролог по имени Юлиус Вагнер-Яурегг начал вводить пациентам с поздней стадией сифилиса другие штаммы малярии – и не только избежал судебных преследований за врачебную халатность и обвинений в преступной глупости, но и получил Нобелевскую премию по медицине. Вагнер-Яурегг был из тех отталкивающих людей, что нередко становились знаменитыми в прошлые времена: носившим ницшеанские усики желчным антисемитом, выступавшим за «расовую гигиену» и насильственную стерилизацию душевнобольных. Однако его «пиротерапия» с использованием малярии реально помогла многим пациентам с нейросифилисом, которые в противном случае провели бы остаток дней в сумасшедших домах. В методе лечения, предложенном Вагнером-Яуреггом, была своя холодная – хотя нет, горячая – логика. Он работал, потому что микроб, вызывающий сифилис, очень чувствителен к температуре.

Сифилис вызывается спиральной бактерией (спирохетой) под названием Treponema pallidum. Бактерия обычно передается половым путем, после чего обосновывается в слизистых оболочках, размножается в кровеносных сосудах и лимфоузлах и, если пациенту особенно не везет, поражает центральную нервную систему, в том числе и мозг, вызывая перемены в характере, психозы, депрессию, деменцию и смерть. Все это происходит в отсутствие антибиотикотерапии; современные антибиотики легко лечат сифилис. Но в 1917 г. современных антибиотиков не было, а первое химическое лекарство, сальварсан (содержавшее мышьяк) не очень хорошо работало на поздних стадиях сифилиса, поразившего нервную систему. Вагнер-Яурегг решил эту проблему, когда заметил, что Treponema pallidum погибает в пробирке при температуре значительно выше 37 градусов Цельсия. Если поднять температуру крови больного на несколько градусов, понял он, то бактерию можно будет просто сварить до смерти. И он начал вводить пациентам Plasmodium vivax.

Он давал им пройти три или четыре приступа лихорадки, которая наносила мощные, если не смертельные удары трепонеме, а потом вводил пациентам дозы хинина, расправляясь с плазмодием. «Эффект был потрясающий; развитие поздних стадий сифилиса останавливалось, – вспоминал Роберт Десовиц, сам выдающийся паразитолог, а также талантливый писатель. – Учреждения малярийной терапии быстро распространились по Европе, эту же технику переняли и несколько центров в Соединенных Штатах. Десятки тысяч сифилитиков были спасены от верной мучительной смерти»[75]75
  Desowitz (1993), 129.


[Закрыть]. Их спасла малярия.

Одно из этих европейских учреждений располагалось в Бухаресте, и заместителем директора в нем работал профессор Чукэ. У Румынии давняя история борьбы с малярией и, скорее всего, с сифилисом тоже, но Чукэ, похоже, считал, что Plasmodium knowlesi станет более пригодным оружием против нейросифилиса, чем другие виды этого паразита. Он сделал инъекции нескольким сотням пациентов и в 1937 г. сообщил о неплохих успехах. Программа лечения продолжалась еще лет двадцать, но затем возникла проблема. Последовательное прохождение P. knowlesi через нескольких людей-носителей подряд (им вводили инфицированную кровь, позволяли меро-зоитам размножиться, а потом брали у пациентов новые образцы инфицированной крови) делало штамм Чукэ все более вирулентным – слишком вирулентным для комфортного использования. После 170 подобных прохождений Чукэ и его коллеги решили, что он стал уже слишком свирепым, и перестали его использовать. То был первый сигнал тревоги, но он пока оставался лишь лабораторным эффектом. (Прохождение через носителей было необходимо для восполнения запасов паразита, потому что его невозможно было разводить в чашке Петри или пробирке; но, с другой стороны, почти прямая передача от человека к человеку освобождала плазмодия от разнообразных эволюционных трудностей, с которыми приходилось бороться, когда он жил в комарах. Он стал, если угодно, эквивалентом футбольного вратаря среди простейших – прыгучего, с хорошей реакцией, но не способного нормально играть в поле.) Другие данные позже показали, что даже дикая форма P. knowlesi может быть опасна для человека.

В марте 1965 г. 37-летний американский геодезист, которого наняла Картографическая служба армии США, провел месяц в Малайзии, в том числе – пять дней в лесистой области к северо-востоку от столицы, Куала-Лумпура. По соображениям медицинской этики (а возможно, и по некоторым другим), имя геодезиста в научной литературе не указано, но его инициалы были BW. По одной из версий событий, BW работал по ночам, а днем спал. Хм-м, подождите-ка: странновато это для геодезиста. Это не Сахара, где дневная жара нестерпима, а вот ночью довольно прохладно, так что при свете луны действительно работать лучше. Это тропический лес. Почему геодезист выбрал для себя именно такой рабочий график и что он вообще там изучал (люминесцентных гусениц? популяции летучих мышей? природные ресурсы? радиоволны?), нигде не говорится, хотя есть определенные подозрения, что он был шпионом. Малайзия в то время только-только стала независимой и находилась под давлением Индонезии, где правил поддерживаемый коммунистами Сукарно, и, должно быть, это вызывало определенные опасения США; или, может быть (как гласит один слух), он подслушивал сообщения, передаваемые из Китая. Так или иначе, каковы бы ни были политические или картографические причины, этот геодезист-одиночка провел достаточно ночей в джунглях, чтобы его покусали малярийные комары. Вернувшись на авиабазу Трэвис в Калифорнии, он почувствовал себя плохо: озноб, высокая температура, потливость. Какой сюрприз! Через три дня BW перевезли в Клинический центр Национальных институтов здоровья в Бетесде, штат Мэриленд, и начали противомалярийную терапию. Врачи NIH, основываясь на внешнем виде паразитов в мазках крови, диагностировали Plasmodium malariae. Но этот диагноз оказался опровергнут, потому что цикл между лихорадками длился всего один день. А потом врачей ждал настоящий сюрприз: анализы показали, что он заражен P. knowlesi, обезьяньей малярией. Это считалось невозможным. «Этот случай, – писал один из врачей, участвовавших в лечении, – стал первым доказательством, что обезьянья малярия является настоящим зоонозом»[76]76
  Chin et al. (1965), 865.


[Закрыть].