Текст книги "Бесконечный плей-лист Ника и Норы"

Дэвид Левитан, Рэйчел Кон
Бесконечный плей-лист Ника и Норы

Посвящается Марте и настоящему Нику

NICK & NORAH’S INFINITE PLAYLIST

by Rachel Cohn, David Levithan

Copyright © 2006 by Rachel Cohn and David Levithan

© Карманова Мария, перевод на русский язык, 2020

© Издание на русском языке, оформление. ООО Издательство «Эксмо», 2020

Плей-лист благодарностей

1. Тина Тернер – «The Best» (для Дженнифер Рудольф Уолш, Лизы Грубка и Кэти Глик)

2. Рэй Чарльз – «You Are My Sunshine» (для Алисии Гордон и Бари Зибрака)

3. Люсинда Уильямс – «2 Kool 2 B 4-Gottern» (для Лорен Скафариа)

4. Bell & Sebastian – «Wrapped Up in Books» (для Джека Мартина)

5. Принс – «Nothing Compares 2 U» (для Джо Монти)

6. Элвис Костелло – «Alison» (для Элисон Уортхе)

7. The Cure – «Pictures of You» (для Мелиссы Нельсон и Изабель Уоррен-Линч)

8. Луи Армстронг – «A Kiss to Build a Dream On» (для всех замечательных людей из издательства «Knopf»)

9. The Beatles – «Paperback Writer» (для наших дорогих друзей-писателей)

10. Джули Эндрюс – «The Sound of Music» (для наших любящих родных)

11. Rufus w/ Chaka Clan – «You Got the Loce» (для Стефани и Эла)

12. Кайли Миноуг – «Can’t Get You Out of My Head» (для Билли и Николичиуса)

13. Йенс Лекман – «You Are the Light (By Which I Travel into This and That)» (для Ника)

14. Келли Кларксон – «Miss Independent» (для Анны)

15. Q and Not U – «Wonderful People» (для Марты)

16. The Magnetic Fields – «How Fucking Romantic» (для Нэнси)

1. Ник

День начинается вечером. Для меня не существует ничего, кроме бас-гитары в руках и грохота в ушах. Дэв орет, Том размахивает руками как бешеный, а я – точен, как часовой механизм. Это я беру штуку, которая называется «музыка», и выстраиваю ее вдоль линии, которая называется «время». Я – ритм метронома, я – пульс, на мне в этот момент держится все. У нас нет барабанщика. Дэв скинул рубашку, Том раскачивается в такт движениям толпы. А я – у них за спиной, я – генератор. Я слушаю и не слушаю одновременно, потому что музыку, которую играю, я воспринимаю не умом – я чувствую ее всем телом. Все взгляды обращены на нас. Или, по крайней мере, так я все себе представляю – свет на сцене слепит глаза. Зал очень маленький, мы звучим ужасно громко, а я – басист-натурал, играющий в квиркор-группе, – стремлюсь заполнить все пространство вокруг звуками аккомпанемента, пока Дэв не то поет, не то орет: «Трахнуть мужика / Трахнуть мужика / Как же я хочу / Трахнуть мужика». Я задаю ритм, я бью по струнам, я сотрясаю воздух всем телом, а мои пальцы четко держат аккорды. Я источаю пот, порочность и голод. Это освобождение – а может, лишь мольба о нем. Теперь Дэв завывает, а Том мечется, и, хотя мои ноги не двигаются с места, меня несет вперед. За стеной слепящего света люди раскачиваются, прыгают, наблюдают за тем, как Дэв засовывает в рот микрофон, не переставая выкрикивать слова. Я швыряю в них аккорды, я топлю их в своей музыке, я заставляю время звучать так громко, чтобы они все его услышали. Я сильнее слов, я больше коробки зала, где мы играем, а потом я вижу в толпе ее – и распадаюсь на части.

Черт, я же говорил ей не приходить. Она старательно отрывала от меня кусок за куском, но я упросил ее оставить хотя бы это. «Пожалуйста, не приходи на концерты. Я не хочу тебя там видеть». Она согласилась, и поначалу это не было ложью. Но в какой-то момент эти слова превратились в ложь, ведь вот же она, здесь, и мои пальцы промахиваются, восторг сходит на нет, внутри меня зреет желание сначала закричать, а потом попросту расплакаться – и все это происходит за несколько мгновений, которых мне хватает, чтобы разглядеть очертания ее губ. А потом я вижу – черт, только не это, – что она не одна, она с каким-то парнем, и хотя сама она сказала бы, что пришла посмотреть на меня, я ни капли не сомневаюсь – она пришла, чтобы я посмотрел на нее. «Все кончено», – говорила она, и разве это не была величайшая в мире ложь? Я спотыкаюсь на каждой ноте, Дэв переходит к следующему куплету, а Том играет немного быстрее, чем следовало бы, так что мне приходится догонять – а она тем временем прислоняется к тому парню и покачивает головой, словно я играю для нее, хотя если бы мог, я бы заглушил все звуки до единого и подарил бы ей столько же тишины, сколько она принесла мне боли.

Я стараюсь не отставать от Дэва и Тома. Сегодня мы называемся The Fuck Offs, «Отбитые», но это новое название, и думаю, оно продержится еще концерта три, а потом Дэв придумает следующее. Мы уже побывали «Вчерашним порно», «Черными носовыми платками», «Мстительными парикмахерами» и «Не вашим делом». В общем-то, я не пользуюсь своим правом голоса – разве что для того, чтобы накладывать вето на самые тупые идеи Дэва. («Приятель, – пришлось однажды убеждать его, – никто не пойдет на группу под названием «Членоболь».) Дэв всегда не прочь добавить пирсинг и набить татуировку поверх старой. Он умеет найти подход к немытым панкующим мальчишкам, которые приходят на наши концерты, еще не зная, что захотят познакомиться поближе с чуваком, спрашивающим у них в микрофон: «Большой ли у вас хрен вырос на огороде?» Дэв родом из города Лоди, что в Джерси, и, по-моему, это очень ему подходит, ведь Лоди – это же «идол», написанное задом наперед. Том из Саус-Оранжа, и последние два месяца он пишет свое имя через «h» – «Thom». Я из Хобокена – настолько близкого к центру, насколько это вообще возможно, не оказавшись в нем. В такие вечера, как сегодня, когда был шанс, что зрителями окажутся не только наши знакомые, я бы переплывал Гудзон, если было бы нужно, чтобы добраться до этого пещерного клуба. По крайней мере, пока сюда не явилась Трис – и я почувствовал, будто незримо для всех истекаю кровью на сцене.

«Возьми власть в свои руки / И трахни мужика, / Возьми власть в свои руки / И трахни мужика». Дэв поднимает эту песню до высоты, куда мы еще никогда не добирались: до четвертой минуты. Словно я достиг предела возбуждения и теперь жду, когда оно пойдет на спад. Том, похоже, добрался до кульминации соло – и ему там, как обычно, не слишком уютно. Я переминаюсь на месте, отворачиваюсь от нее, делаю вид, что ее здесь нет – и это самая на хрен смешная шутка, над которой я ухитряюсь не смеяться. Я пытаюсь привлечь внимание Дэва, который держится на краю поля зрения, но он не видит меня, потому что слишком занят – вытирает пот с обнаженной груди. Но вот наконец он ощущает всплеск энергии, достаточно мощный, чтобы сыграть финал. И он с ревом выбрасывает руку вверх, а я, резко нагнувшись, выдаю последний аккорд. В ответ на нас обрушивается оглушительный гул толпы. Я пытаюсь расслышать ее голос, пытаюсь выделить ее высокую ноту среди криков и аплодисментов. Но она потеряна для меня – как в ту ночь, когда я плакал, а она даже не обернулась, чтобы узнать, что со мной. Три недели, два дня и двадцать три часа назад. И она уже с другим.

Следующая группа уже готова выйти на сцену. Хозяин клуба машет нам рукой, показывая, что время вышло. Я не настолько выбит из колеи, чтобы не чувствовать радости, когда толпа требует продолжения, разочарованно гудит, когда зажигается свет, чтобы всем было проще пробраться к бару. На этом концерте на меня свалили заботу о технике, так что пока Дэв прыгает в толпу в поисках самого впечатлительного поклонника, а Том, покраснев от смущения, отступает к своему приятелю, понимающему-но-эмо, мне приходится немедленно протрезветь, чтобы собрать наши вещички. Переключиться с аккордов на провода, с восторгов на усилители. Какой-то парень из следующей группы помогает мне принести чехлы из дальнего угла сцены. Но я не разрешаю никому касаться инструментов, я сам аккуратно укладываю их спать. Потом я предлагаю помощь следующей группе и, когда они соглашаются, с радостью помогаю им подключить технику к микшеру – иначе мне придется потратить все силы на то, чтобы не смотреть на нее.

Моя привычка выискивать ее в толпе никуда не делась. У меня по-прежнему перехватывает дыхание, когда я вижу ее, вижу, как свет подчеркивает ее красоту. Мое тело еще помнит, каково это – идти рядом с ней. Так что быть на расстоянии – а расстояние это все, что не прикосновение, – все равно что чувствовать себя отвергнутым. Мы были вместе шесть месяцев, и каждый месяц мое желание по-новому разгоралось от одного только ее присутствия. Слова «Все кончено» не могут этого отменить. Все песни, которые я мысленно сочинял, были для нее, и теперь я не могу заставить их не звучать в голове. Вечный плей-лист, который играет на фоне. «Я устала», – сказала она, и я ответил, что устал тоже и думаю, нам нужно немного передохнуть. И тогда она сказала: «Нет, я устала от тебя», и я соскользнул в сюрреалистическую, но существующую вселенную, где между нами все было кончено, но я никак не мог с этим смириться. Ее больше не было «здесь», не было рядом.

Аккуратно укладывая оборудование и инструменты, я держусь спиной к толпе. Потом наступает момент, когда продолжать так стоять уже нельзя, потому что если слишком долго пялиться в стену перед собой, рано или поздно почувствуешь себя идиотом. Меня спасает следующая группа, которая выкручивает громкость еще сильнее, и вскоре все погружается в прекрасный хаос. Они называются Are You Randy?[1]1
  «Тебя зовут Рэнди?»


[Закрыть], а их солист реально поет, а не завывает и не пытается изображать подобие Ramones. Я осмеливаюсь бросить взгляд в толпу – ее больше не видно. Там вообще не так уж много девушек – я вижу целый океан парней, которые прижимаются друг к другу, врезаются друг в друга, пока солист рассказывает им о том, как устроен мир, воплощая его в перепутанных обрывках композиций «I want you to want me», «Blue Moon» и «All Apologies».

Мне приходит в голову, что Трис наверняка понравится эта группа, и тот факт, что я это понимаю, снова ранит меня, потому что теперь все знания о том, что ей нравится, совершенно бесполезны. Интересно, кто этот парень? Интересно, были ли они знакомы три недели назад? Три дня назад? Я рад, что почти не разглядел его, потому что теперь представляю их голыми. А теперь я представляю голой ее, и это такое живое, осязаемое воспоминание, что я невольно шевелю пальцами, желая ее коснуться. Я поворачиваю голову, будто и правда смотрю на нее, и вижу, как Том и его бойфренд, Скот, страстно целуются в такт музыке, словно, кроме них, в мире никого нет. Дэв, полагаю, еще в баре – продолжает выступление. Мы несовершеннолетние, но здесь это не имеет значения. Большинство посетителей старше нас – они из тех, кто учится в колледже или, по крайней мере, должен учиться, и я понимаю, что и правда не вписываюсь. Кто-то из ребят постарше узнает меня и кивает из толпы. На мне, конечно, не написано, что я натурал. Иногда я киваю в ответ, если решаю, что это комплимент моей музыке, а не приглашение уединиться. Я не останавливаюсь ни на секунду.

Дэва я нахожу у бара. Он разговаривает с каким-то парнем, нашим сверстником, который кажется мне странно знакомым. Я подхожу к ним, и Дэв представляет меня: «Это Ник, повелитель бас-гитары». Своего собеседника он называет «Хантер из Hunter». Дэв благодарит меня за то, что я собрал все наши железяки. Потом оба молчат, и я догадываюсь, что я тут лишний. Том на его месте заметил бы мое возбуждение. Но до Дэва дойдет, только если сказать ему прямо, а сейчас у меня нет настроения это делать. Так что я просто сообщаю ему, где оставил вещи, и делаю вид, что собираюсь поискать свободное местечко у стойки, чтобы подозвать бармена. Но тут я понимаю, что это, возможно, и правда не худший вариант. Трис по-прежнему нигде не видно, и какая-то ничтожная часть меня сомневается – может, это и вовсе была не она? Может, просто какая-то девушка, похожая на Трис? Тогда ясно, почему рядом с ней был какой-то непонятный парень.

Выступление Are You Randy? близится к финалу. Инструменты умолкают один за другим, а затем их солист а-капелла пропевает последнюю ноту. Я бы с радостью сделал им комплимент, сказав, что клуб, услышав ее, погружается в тишину, но на самом деле в воздухе висит гул негромких разговоров. Впрочем, и это – результат выше среднего, так что группа получает свою порцию аплодисментов и одобрительных выкриков. Я тоже принимаюсь хлопать и замечаю, что девушка рядом со мной засунула два пальца в рот и свистит на старомодный манер. Звук выходит чистый и выразительный, напоминающий мне о бейсбольных матчах «Малой лиги». На девушке фланелевая рубашка, и я никак не могу решить – она надела ее потому, что пытается возродить единственный модный тренд последних пятидесяти лет, который еще никто не пытался возродить, или потому, что рубашка действительно такая чертовски удобная, какой кажется. У нее бледная кожа, а по прическе отчетливо видно, что она из частной школы, хотя она усердно старалась привести волосы в беспорядок, чтобы это скрыть. Следующая группа играла на разогреве у Le Tigre в их последнем туре, и, держу пари, эта девочка пришла сюда специально, чтобы на них посмотреть. Другой на моем месте попытался бы завязать дружеский разговор, просто, ну я не знаю, по-приятельски. Но мне кажется, что если я с кем-то сейчас заговорю, то смогу разве что вывалить на человека вот это все.

Том и Скот, наверное, уже согласятся уйти, если я предложу, но я почти уверен, что Дэв еще не определился, пойдет он с нами или нет, а я не хочу вести себя как последний козел, заставляя его ответить немедленно. Так что мне отсюда не уйти, и я это понимаю. И тут я смотрю направо и вижу, как Трис со своим новым парнем подходят к залитой пивом стойке, чтобы заказать еще одну порцию чего-то, что я не пью. Это точно она, и мне точно крышка, потому что толпа давит на меня, и, если я попытаюсь уйти, мне придется проталкиваться к выходу, и она увидит, как я сматываюсь, и точно поймет, что все это для меня невыносимо. А даже если это и вправду так, черт побери, я не хочу, чтобы у нее были доказательства. Она выглядит такой горячей, а меня пробирает мороз. Парень, стоящий рядом, держит ее за руку так, как никогда не сделает гей – ему даже в голову не придет, и я думаю, что свое доказательство получил. Я – устаревшая модель, он – новая, и я могу хоть целый год рубиться на своей бас-гитаре, но ничего, абсолютно ничего не изменится.

Она замечает меня. Ей не удается сделать вид, что она удивлена этой встречей – потому что она, конечно, знала, что я здесь буду, охренеть просто. Так что она лишь изображает легкую улыбку и шепчет что-то «новой модели» на ухо, и по их лицам я понимаю, что им вот-вот нальют напитки, и тогда они подойдут и начнут говорить мне «привет» и «хорошо выступили», и – как она может быть такой тупой и жестокой? – спрашивать, как дела. Мысль об этом невыносима. Я отчетливо представляю все это и понимаю, что должен что-то сделать – что угодно, – чтобы это прекратить.

Так что я, непримечательный басист средненькой квиркор-группы, поворачиваюсь к той девушке во фланелевой рубашке, которую я даже не знаю, и говорю:

«Я понимаю, что это прозвучит странно, но не могла бы ты притвориться моей девушкой на следующие пять минут?»

2. Нора

Рэнди из Are You Randy? настаивает, что басист из той квиркор-группы – голубой, но я говорю ему: «Нет, он натурал». Не знаю, может, дерьмовые слова их песни («Трахнуть мужика / Трахнуть мужика» – что за унылая хрень?) – его рук дело, может, нет – понятия не имею, но он точно не гомо. Поверьте мне. Некоторые вещи девушки просто знают – например, что затянуть панковскую песню до четвертой минуты – плохая, очень плохая идея или что басист, типичный парень с Джерси, который явно делает укладку на Астор-Плейс, носит драные черные джинсы с пятнами от отбеливателя и выцветшую футболку с оранжевой надписью «Я скажу: ”Иисус”, ты ответишь: ”Христос”», вряд ли предпочитает парней. Слишком уж усердно он изображает ироничного панкующего юношу в духе Джонни Кэша, чтобы оказаться гомо. «Разве что немножко эмо, – отвечаю я Рэнди. – Если он, в отличие от вашей группы, не выглядит как ископаемый пережиток времен Whitesnake, это еще не значит, что он гей».

Но даже если он натурал, из этого не следует, что я хочу оказаться подружкой Не-Гея на пять минут, словно я круглосуточный магазин, в который он заехал на пути к очередной девке. Поскольку я здесь – единственная неудачница, которая не потеряла остатки разума из-за пива, наркоты или гормонов, у меня хватает ума, чтобы сдержать порыв и не заорать «ИДИ НА ХРЕН!» в ответ на вопрос Не-Гея.

Нужно думать о Кэролайн. Я всегда должна думать о Кэролайн.

Я заметила, что Не-Гей принялся собирать оборудование, когда его группа закончила выступать, а его товарищи удалились, чтобы заняться чем-то поинтереснее. Вполне его понимаю. Самой постоянно приходится за всеми прибираться.

Не-Гей одевается отвратительно – он явно из Джерси. А если мальчика из Джерси послали заниматься техникой, значит, у него есть фургон. Конечно, по этому фургону наверняка свалка плачет, скорее всего, у него протекает карбюратор, а может, он проткнет шину или останется без бензина посреди тоннеля Линкольна. Но мне придется пойти на этот риск. Кто-то же должен отвезти Кэролайн домой. Она слишком пьяна, чтобы рисковать и везти ее на автобусе. Кроме того, она настолько пьяна, что отправится к себе вместе с Рэнди, если я не заберу ее домой, чтобы она проспалась. Двинутая фанатка. Если б я ее так не любила, я б ее прикончила.

Повезло ей, что мои родители любят ее так же сильно; ее папа и мачеха уехали на выходные, и им по фиг, что она делает, главное, чтобы она не забеременела и не начала встречаться с мальчиком, если дом у него стоит дешевле шестизначной суммы. Козлы. Мои родители обожают Кэролайн, прекрасную Кэролайн, с длинными карамельными волосами, пухлыми вишневыми губами, сладкими, как конфеты Tootsie Pop, и с длинным списком приводов в полицию. Они ни слова не скажут, если завтра утром она вывалится из моей комнаты в кухню, растрепанная и с похмелья. Это она, а не я, соответствует их ожиданиям о том, что должна делать дочь «жирных котов», владельцев звукозаписывающей компании из Энглвуд-Клифс – творить всякую дичь.

Они не назовут Кэролайн Великим Разочарованием, в отличие от своей дочери, Простушки Джейн. Их дочь носит уютную фланелевую рубашку, взъерошивает стрижку «под горшок», сделанную за 300 долларов в салоне Бергдорфа, куда ее сводила мама, и подкрашивает ее синей краской из баллончика, купленного у Рики. Она ответственная, уперто зубрит все уроки и не имеет вредных привычек. Я решила провести год между окончанием школы и поступлением в вуз в южноафриканском кибуце, вместо того чтобы отправиться прямо в университет Брауна. «ПОЧЕМУ, НОРА, ПОЧЕМУ?» Во вступительном эссе для универа я написала обо всей той музыке улиц, которую отец присваивал и затем разрушал к чертовой матери, чтобы мужчины могли заработать. «Я не какой-нибудь богатенький хиппи», – со смехом сказал папа, прочитав эссе. Папа не стал бы отрицать, что именно он поставлял рейтингу «Топ-40» на радио немалый процент самых отвратных хитов, но он гордился, что с детства приучал меня к звучанию самых разных жанров, так что теперь, в восемнадцать лет, я при желании могла бы стать крутейшим диджеем, но притом я – невыносимый сноб во всем, что касается музыки. Кроме того, к несчастью, мои родители живут в счастливом браке уже четверть века, что, без сомнения, бросает тень обреченности на любые мои собственные попытки найти настоящую любовь. Молния дважды не бьет в одно место.

Родители не стали бы открещиваться от меня, узнав, что сегодня я провела ночь в этом клубе. Черт, с тем же успехом я могла бы забивать косяк в парке Томпкинс-сквер, направляться в BDSM-бар на авеню Ди, и родители бы лишь поаплодировали. Но этот клуб – единственная точка на весь Манхэттен, куда мне негласно запрещено ходить. Все дело в давней неугасающей семейной вражде насчет плохой музыки между папой и владельцем клуба, Чокнутым Лу. (Когда-то он был моим крестным отцом, дядюшкой Лу, но потом весь этот бизнес довел его до переименования в Чокнутого.) Лу – старый панк, еще тех времен, когда Ramones были в первую очередь укуренными любителями поразвлечься и только во вторую – музыкантами, когда слово «панк» еще не стало означать идею, которую разработали маркетологи, чтобы неотесанная толпа тоже могла почувствовать себя крутой.

Мама с папой не стали бы открещиваться от меня, а попросту убили бы, если бы решили, что я плохо присматривала за их драгоценной Кэролайн. Она часто вызывает у людей подобное восхищение. Меня от этого тошнит, но и я сама поддаюсь ее чарам, становясь ее главной прислужницей – еще с детского сада.

Я оглядываюсь по сторонам, а заполняющая клуб масса людей струится мимо/сквозь/внутрь меня, словно я – призрак, которому не повезло обрести податливую плоть и оказаться между ними и пивом. Блин, я снова упустила Кэролайн. Сегодня она явно сходит с ума по Рэнди, и это круто – Are You Randy? не так уж отстойно играют, но сам Рэнди сегодня изрядно под кайфом. Так что я должна убедиться, что он не зажал ее в уголке. Но во мне всего метр шестьдесят, и то если встану на цыпочки, а Не-Гей, ростом метр восемьдесят, стоит передо мной, заслоняя обзор, и ожидает ответа, не захочу ли я стать его девушкой на пять минут. Он выглядит как потерявшийся зверек из какой-то детской книжки, который бродит повсюду, спрашивая «Ты моя мамочка?».

Из-за него мне не видно Кэролайн, зато я вижу ту тупую девку, Трис, рифмуется с брис — так иудеи называют обрезание. Ведь именно это она и проделает с парнем – оторвет у него самое дорогое. Она гордо вышагивает, выставив вперед свои сиськи, вертя задницей так, что на нее обращает внимание каждый тупица-шмок, попавшийся ей на пути, даже геи, которых здесь сегодня предостаточно, – Не-Гей не в счет. Она идет прямо ко мне. Нет-нет-НЕЕЕЕЕЕЕТ. Как она узнала, что мы с Кэролайн сегодня будем здесь? У нее что, шпионы с пейджерами расставлены во всех местах, куда мы с Кэролайн могли пойти в субботу, или что?

Бойфренд, на помощь! В ответ на вопрос Не-Гея я обхватываю его рукой за шею и прижимаю к себе, так что наши лица почти соприкасаются. Боже, я на все готова, только чтобы Трис не узнала меня, не попыталась со мной заговорить.

ЧЕРТ! Я не ожидала, что Не-Гей так хорошо целуется. Ублюдок. Видал, Рэнди? НЕ. ГЕЙ. Доказано. Но я тут не за кайфом, я просто хочу, чтобы мою подружку подвезли до дома. Работать языком тоже не входит в мои планы, но Не-Гей не теряет времени даром, и его язык пробирается в мой рот. Я невольно реагирую на его движение: «Мммм, а там приятно, понемногу, девочка, понемноооогу!»

Каким бы вкусным он ни был, подружке на пять минут все-таки нужно несколько секунд на вдох. Я отлепляю губы от его рта, пытаясь перевести дух и надеясь, что увижу, как Трис уходит, не заметив меня.

УХ ТЫ. Мне кажется, будто посреди этого хаоса меня ударили в живот – головокружительно. Забудь, что тебе нужен кислород. Мои губы хотят продлить соприкосновение.

К несчастью, Трис стоит прямо перед нами, вешаясь на своего очередного слюнявого поклонника. Ее жертва теперь достаточно близко, чтобы я могла опознать его – это парень, которого недавно отвергла Кэролайн; знакомый Хантера из Hunter. Та группа, Hunter Does Hunter, должна играть следующей (Хантер, это ведь я познакомила тебя с Лу – не стоит благодарности). Трис так крепко обхватывает его за талию, что, наверное, выдавливает из него остатки силы – те, которые эта жадная до чужих душ шалава еще не высосала из него за примерно три недели, прошедшие с тех пор, как Кэролайн дала ему от ворот поворот.

Трис говорит:

– Ник? Нора? Как это вообще, вы, что ли, знакомы?

Этой стерве не место в таком клубе. Как будто ее манера выражаться – недостаточное доказательство, она одета в типичные шмотки из Hot Topic – короткую черную кожаную юбку с пряжкой сбоку, типовую якобы «винтажную» футболку с Ramones, легинсы цвета мочи и жуткого вида ботинки из лакированной розовой кожи. Изображая собой жалкую пародию на Дебби Харри, она становится похожей на кислотного шмеля.

Нужно будет еще раз переговорить наедине с дядюшкой Лу насчет его принципов управления клубом. Этот человек может выцепить из толпы великолепный новый талант – необузданного, голодного музыканта, который будет готов полить кровью из своих яиц – или другой важной части тела – сцену Чокнутого Лу в обмен на возможность на ней выступить. Но Лу ни хрена не понимает в бизнесе. Посмотрите, он пускает сюда какой-то сброд, каких-то малолеток с Джерси! Может, он даже пива музыкантам бесплатно наливает! ЛУ! Как ты думаешь, почему же многие из этих козлов – алкоголики и нарики? Они знают толк в музыке. Они могут играть правильный панк совершенно искренне – быстро, жестко, злобно, – но они еще не доперли, что настоящий панк теперь идет на дно чистым: никакого алкоголя, никаких сигарет, никаких шлюх. Теперь самая суть панка – это то, что остается, если убрать безумие: музыка и заключенное в ней послание.

Что ж, ребята, пейте до дна, потому что когда я вернусь из Южной Африки через год, я начну заправлять этим клубом – как обещал Дядюшка Лу – вместо того, чтобы снова подать документы в Браун, как я обещала родителям. И тогда, друзья мои, здесь, в Нижнем Ист-Сайде будет новый шериф. Веселитесь, оттягивайтесь, развратничайте – потому что ваше время на исходе.

Впрочем, в будущем я, может, и пересмотрю свое мнение насчет запрета на поцелуи. В поцелуях есть что-то милое, есть кое-какие возможности – особенно если удалось найти подходящую пару губ.

Не знаю, почему, но я проделываю то, что обычно Кэролайн делает со своими жертвами мужского пола – вместо того, чтобы взять Не-Гея за руку, я властным жестом кладу руку ему на шею и мягко, властно глажу ему затылок. Трис смотрит на нас. Пальцы скользят по ежику стриженых волос, я чувствую, как его шея покрывается мурашками. Отлично. Пожалуй, мне даже приятно видеть, как нижняя губа Трис от удивления отвисает чуть ли не до подбородка. Вот в чем проблема с Трис: полутона не для нее.

Мои действия, какими бы они ни были, возымели успех. Она безмолвно уносится прочь. Фух. Проще, чем я ожидала.

Я смотрю на часы. Думаю, у меня с моим новым бойфрендом осталось примерно две минуты сорок пять секунд до расставания. Закрыв глаза, я немного поворачиваю голову, ожидая возвращения его губ.

Кэролайн говорит, что я фригидная. Иногда я думаю, что она дразнит меня, чтобы я повторила фразу своего Злобного Бывшего, так что я уточняю: «Хочешь сказать, меня не легко добиться?» Она поясняет: «Нет, черт тебя дери, я хочу сказать, что ты отпугиваешь парней одним взглядом или словом, раньше чем они успевают определиться, хотят ли они попытать с тобой счастья. Ты такая категоричная. И к тому же фригидная».

Должно быть, Не-Гей в курсе, что я такая, потому что он не пытается возобновить наше общение рот-в-рот. Он спрашивает:

– Откуда ты, черт побери, знаешь Трис?

И тогда я вспоминаю. Трис назвала его НИК. Неееееет. Это же он! НИК! Парень из Хобокена! Человек, который посвятил ей все песни и стихи, лучший бойфренд, какого никогда не видать нам в школе Святейшего Сердца, горячий парень, с которым Трис проводила время, познакомившись с ним в начале учебного года в поезде Трансгудзоновской железной дороги, и которому с тех пор постоянно врала и изменяла. Почему НИКУ не показалось странным, что он встречается с ней уже так долго и ни разу не видел ее школьных подруг? ИДИОТ!

Но, конечно, Трис не стала бы знакомить его с нами. Нет, она не стала бы переживать, что мы выдадим ее неверность, – она боялась, что он западет на Кэролайн. Трис могла встречаться с теми, кого отвергла Кэролайн, но она никогда не предложит ей одного из своих. Трис вела себя как типичная Одинокая Белая Женщина. Мы даже то и дело шутили, что Кэролайн нужно добиться получения против нее ограничительного ордера – хотя Трис, конечно, поставляет нам столько веселья, что было бы жаль выпустить ее из виду. У нас с ней была своего рода любовь-ненависть. Мы не чувствовали себя виноватыми, потому что оставался всего месяц школы, и я была уверена, что больше мы никогда ее не увидим, после того как произнесем наигранное «отличного лета, удачи в колледже» и получим выпускные альбомы. А с точки зрения кармы я многократно отплатила Трис за все мои язвительные шуточки. В этом году она сдала химию и алгебру исключительно благодаря мне. Блин, да она и школу-то благодаря мне окончила.

Я не утруждаю себя ответом на вопрос Ника о том, откуда, черт побери, я знаю Трис. Мне нужно найти Кэролайн.

Я забираюсь на барный стул. Это единственный шанс найти ее среди всех этих людей, громкой музыки, вонючего пота, пьяного драйва и сегодняшнего дня, который все никак не кончится – кажется, что еще только середина вечера. Чтобы не упасть, я опираюсь рукой о голову Ника и всматриваюсь в толпу. Я ерошу ему волосы – совсем чуть-чуть, не в силах сдержаться.

Вот она! Я вижу, что Кэролайн прижимается к Рэнди, сидя за угловым столиком, у кирпичной стены, у самой сцены, справа от Хантера из Hunter Does Hunter, который наконец добрался до микрофона. Не знаю, какую песню подготовила его группа, но слова Хантер явно придумывает на ходу, и они не имеют ничего общего с быстрыми и яростными гитарными аккордами.

«Дэв, пойдем домой со мной, Дэв Дэв, Дэв, трахни его».

Спрыгнув с табурета, я устремляюсь к Кэролайн, но Ник крепко хватает меня за запястье и тянет обратно.

– Серьезно, – говорит он. – Откуда ты, черт побери, знаешь Трис?

Он сжимает мою руку так, что ремешок часов прищемляет кожу, и боль заставляет меня отвлечься от Кэролайн и посмотреть прямо на Ника. Я замечаю, что он выглядит потерянным, но очень хочет, чтобы я осталась с ним. Глаза у него одновременно добрые и сердитые. Взглянув в них, я вспоминаю слова из одной песни, которую он написал для Трис, – она пустила ее по рядам на уроке латыни, потому что решила, что текст абсолютно уныл.

 
То, как ты во сне поешь,
То, как ты выглядишь перед прыжком,
Какие иллюзии ты питаешь,
Ты не видишь, ты не знаешь,
А я замечаю.
 

На хрен Трис. Я дала бы себе что-нибудь отрезать, только чтобы парень мне такое написал. Может, почку? Или обе? Слушай, Ник, они твои – просто напиши такую песню для меня. Вот тебе для вдохновения: парень в панковском клубе просит странную девушку побыть с ним пять минут, девушка целует парня, парень отвечает на поцелуй, потом парень видит другую девушку – что в ней такого? Ник, давай просто послушаем слова какой-нибудь песни. Пожалуйста? На старт. Внимание. Марш.

Мне хочется сердито топнуть ногой – я злюсь и на него, и на себя. Потому что я понимаю – что бы Трис ни сказала ему, именно из-за этого он выглядит жалким и отчаявшимся, как потерявшийся щенок. Именно из-за нее он станет бесчувственным и озлобленным стариком еще до того, как ему станет можно пить. Он перестанет доверять женщинам и будет писать о них грубые, злобные тексты. С этого момента и до конца дней он будет думать, что все девушки – лживые неверные шлюхи, и все потому, что одна из них разбила его сердце. Из-за таких парней, как он, такие девушки, как я, становятся фригидными. Я знаю, что он способен быть поэтом – ведь, как я уже сказала, некоторые вещи я просто знаю. Именно я могла бы подсказать ему старомодное название песни, что-нибудь вроде «Преданность и истинная любовь (но все сложно)», если бы он дал девушке вроде меня второй шанс. Я – его девушка меньше чем на пять минут, но за один слишком короткий поцелуй я уже представила, что буду с ним, что мы оттянемся как настоящие панки в чертовом джаз-клубе в Виллидж или где-то еще. Может, я буду потчевать его борщом в «Веселке» в пять утра, может, я прогуляюсь с ним вдоль Бэттери-парка на восходе, держа его за руку, чувствуя, что никто не верит в него так, как я. Я бы сказала ему: я слышала, как ты играешь, я читала твои тексты, не то дерьмо, что играла твоя группа, а эти любовные письма, тексты, которые ты писал для Трис. Я знаю, на что ты способен – явно на большее, чем роль басиста в средненькой квиркор-группе, – ты выше этого; и к тому же, чувак, барабанщик – это очень важно, вам он точно нужен. Каждую ночь я буду возиться со всей этой техникой, без единой жалобы. Но нет, ему обязательно нужен кто-то вроде Трис: большая грудь, глупая улыбка и способность трещать без умолку. Буквально без умолку.