Текст книги "Война, погубившая Россию. Записки премьер-министра Великобритании"

Революция была только вопросом времени. Хотя нас уверяли официально, что это не произойдет, пока не кончится война, союзники не могли полагаться на то, что население, проникнутое духом ненависти к правительству, станет рисковать драгоценной жизнью граждан по воле и ради самодержавия, уже не внушавшего повиновения и фактически презираемого всеми классами в стране – высшими и низшими.

Надеялись, что сопротивление русских продолжится еще достаточное время и задержит значительную часть армий центральных держав, пока не наступит долгожданный момент и союзникам на западном и итальянском фронтах удастся наконец прорваться. Но эти надежды становились все более зыбкими, а ход событий показал, что они были иллюзорны.

Полное крушение русского сопротивления означало, чго 2 или 3 миллиона германских и австрийских войск с их грозной артиллерией освобождаются для западного и итальянского фронтов для нападений на истощенную Францию и потерявшую уверенность в себе Италию.

* * *

Серьезность положения вновь вызвала обсуждение вопроса о мире. На этот раз свой меморандум подал сэр Артур Бальфур, занявший к этому времени пост министра иностранных дел.

Этот меморандум гласил:

«Главной целью войны является достижение длительного, прочного мира. Я полагаю, что наилучшим путем ддя обеспечения такого мира является следующий двойной метод: во-первых, уменьшение территории, на которой центральные державы могут черпать людей и средства, требующиеся для агрессивной политики, и во-вторых, изменение карты Европы в большем соответствии с тем, что мы довольно неопределенно называем «принципом национальности» – это одновременно должно сделать политпку агрессии менее притягательной.

Второй из этих методов, будучи применен с успехом, обеспечит осуществление многих целей, являющихся повсеместно предметом домогательства союзников. Он вернет Бельгии ее независимость, возвратит Франции Эльзас и Лотарингию, предусмотрит известного рода самоуправление для Польши, расширит гранииы Италии и создаст в юго-восточной Европе Великую Сербию н Великую Румынию; я очень желал бы, чтобы он был применен также в отиошенин Богемии.

Германская культура внушает Богемии глубокое отвращение. Чехи вели с ней войну в продолжение ряда поколений, они вели ее в очень трудных условиях и с большим успехом. Будет ли независимая Богемия достаточно сильна в военном равно как и в торговом отношении, чтобы устоять против тевтонского господства, будучи окружена со всех сторон, как в настоящее время, германским влиянием, – этого я не знаю; но я убежден, что этот вопрос заслуживает самого внимательного рассмотрения. Если окажется возможным изменить ее положение, это должно быть сделано.

Измененная таким образом карта Европы не только явится осуществлением второго из описанных мною методов обеспечения мира, но поможет также проведению первого метода.

Я полагаю, что перемещенные таким образом национальности составят более 20 миллионов. Я не включаю сюда неитальянское население, которое, несомненно, достанется Италии, если успех окажется на стороне союзников; не говорю также о той зоне, которой домогается Болгария. Если строго держаться национального принципа, то, я полагаю, Болгария, без сомнения должна получить ее. Заслуживает ли она ее и можем ли мы вернуть ей эту зону, учитывая чувства сербов, – вопрос совершенно иного порядка.

В моем представлении эта общая схема, вообще говоря, соответствует желаниям нашего общественного мнения. Пункт, по которому возможны наибольшие разногласия, это, быть может, судьба Польши. Чуть ли не единственный вопрос, в котором Россия и Германия, по-видимому, согласны между собой, это то, что положение Польши должно в результате войны измениться п что, получив некоторую автономию, она должна остаться в зависимости от одного из своих обоих великих соседей. Что же касается будущих границ новой Польши, а также вопроса, от кого из ее обоих великих соседей она будет зависеть, то здесь имеется фундаментальное расхождение во взглядах Петрограда и Берлина,

Подходя к польскому вопросу с чисто британской точки зрения, я желал бы, чтобы новое государство включало не только русскую Польшу, но, насколько возможно, также части австрийской и германской Польши. Разумеется, я мыслю это в строгом соответствии с теми двумя принципами, которые я изложил выше в своей записке. Но я не хотел бы восстановления старого королевства Польского. Я боюсь, что в таком случае новая Польша будет страдать темп же болезнями, от которых погибла старая Польша, что она станет средоточием постоянных интриг между Германией и Россией п что существование ее далеко не будет способствовать делу мира в Европе, а вместо этого, напротив, будет постоянным источником распри в Европе.

Мало того. Даже если подобная Польша действительно в состоянии была бы играть роль буфера-государства, в чем я сомневаюсь, я не уверен, что существоание буферного государства между Германией и Россией было бы в интересах Западной Европы.

Если Германия будет свободна от страха перед давлением со стороны России и, получит возможность обратить всю свою мощь на запад, то страдать будут Франция и Британия; и я нисколько не уверен, что, отрезав Россию от ей западных соседей, мы не обратим ее инетерсы в сторону Дальнего Востока в такой мере, которая не сможет не вызывать некоторых опасений у британских политиков. Чем больше Россия будет не азиатским, а европейским государством, тем лучше для всех и каждого…

Я не разделяю опасений тех, кто полагает, что триумф славянских стран, вероятно, станет угрозой для германского преобладания в центральной Европе. Вспомним, что славянское народности разделены между собой по языку, религии и образу правления; что они четыре года назад боролись друг с другом; что онп в настоящий момент борются друг с другом; что среди них только одна Россия может считаться великой державой; и что Россия – таково мнение большинства наблюдателей – будет, вероятно, раздираема революционной борьбой, как только отпадет давление войны; Россия может развалиться на части.

Если этого даже не произойдет, Россия может причинять нам беспокойство в Месопотамии, Персии и Афганистане, но я не думаю, что она будет пытаться господствовать в Европе, и еще менее, что она будет иметь успех в этом…

Мой последний пункт это – военная контрибуция. Я предположил – в виде рабочей гипотезы; – что успех союзников будет полным. Исходя из этого предположения, спрашивается: следует ли требовать контрибуции?

Германия никогда не скрывала своего намерения разорить и сделать нищими своих врагов, приведя их, если она получит возможность, в состояние полного подчинения в торговом отношении. Я личио был бы всецело против того, чтобы подражать поведению Германии в 1871 г. п навязывать в своих интересах определенный торговый договор своим противникам. Такие договоры, даже если они не обременительны, имеют унизительный характер. Поэтому они рано или поздно, несомненно, будут разорваны.

Но я настаиваю на двух моментах и считаю, что это должно быть сделано в интересах международной морали. Я считаю, что центральные державы необходимо заставить платить за те разрушения, которые они причинили в Бельгии, северной Франции и Сербии. Считаю, что они должны отдать такое количество судов, которое эквивалентно тому, которое они потопили в подводной войне. Они будут в силах нести это бремя; а если так, то несомненно и наше право требовать этого.

Можно ли требовать большего? В ответе на этот вопрос я чувствую себя не компетентным, но нельзя упускать пз виду то обстоятельство, что отнять у германской и аистрйской империи часть территории без соответствующей части их задолженности равносильно увеличению бремени тех государств, у которых они отняты, п уменьшению бремени тех государств, которым они отданы.

А. Дж. Бальфур.

4 октября 1916 г.»

Война на истощение

На четвертый год войны союзные нации были уже истощены и потеряли всякие иллюзии. Во всех воюющих странах военный пыл уже давно остыл. Энтузиазма больше не было. На улицах не было больше патриотических демонстраций. Даже среди приверженцев войны существовало затаенное и глубокое желание, чтобы она скорее прекратилась.

Но нигде, кроме России, не было никаких признаков готовности воюющих наций прекратить войну. Борьба продолжалась благодаря той упорной решимости, которая заставляет мужественных представителей животного мира бороться, пока им позволят силы.

Поверхностный наблюдатель, обозревая театр военных действий, мог притти к заключению, что центральные державы побеждают. Сербия и Бельгия были всецело в их руках. Большая часть Румынии была занята их войсками. Русская армия перестала существовать как боевая единица. Героические, хотя и неразумные, плохо координированные усилия, предпринятые в 1917 г. армиями Франции и Британии для изгиания немцев из Бельгии и оккупированных территорий Франции, кончились кровопролитными поражениями. Отпор, данный Франции, был так сокрушителен, что он привел к временной деморализации и подорвал дисциплину прекрасной французской армии.

Со времени поражения и апреле 1917 г. на французские войска нельзя было больше рассчитывать для какой бы то ни было крупной операции. Не было уверенности в том, что после года отдыха и восстановления сил вернувшиеся на фронт французские солдаты будут пригодны для кампании, которая требовала усилий, способных сломить германскую обороиу.

Что касается британской армии, то она, упорно сражаясь, держалась до декабрьских туманов. Но она была утомлена и потеряла доверие к мудрости командования, которое несло ответственность за нелепую и бестолковую стратегию последних двух месяцев.

Неудачные и дорогостоящие наступления 1915–1917 гг. нанесли урон мощи и боеспособности союзников в двух или трех направлениях:

1. Они уничтожили лучшие силы союзных наций, не достигнув каких-либо стратегических преимуществ и не причинив не только больших, но даже и равных потерь армии противника. В этих битвах в общем союзники потеряли три единицы против двух, потерянных Германией. Каждое неудачное наступление существенно сокращало, таким образом, то преимущество в действующих силах, которым союзники обладали в начале войны. Баланс потерь человеческих сил становился еще менее благоприятным для союзников в силу того, что непоправимые потери среди опытного офицерского и унтер-офицерского состава были значительно больше во французской и британской армиях, чем на стороне их противника.

2. Британская армия, которая в июне была наиболее крупной силой на стороне союзников, вела беспрерывно с марта и вплоть до первой недели декабря целый ряд тяжелых битв, не достигая каких-либо стратегических успехов. Эти кровопролитные атаки, сопровождавшиеся большими потерями, имели своим результатом лишь захват двух новых высот, которые штаб признавал невозможным удержать. Таким образом, несмотря на тяжелые жертвы нашей прекрасной армии, увеличились стратегические преимущества противника. Экспедиционные войска были истощены душевно и физически. Цитируем слова французской официальной военной истории:

«Теперь, в начале зимы, стало очевидно, что английская армия находится в состоянии истощения, являющегося результатом напряженных и длительных усилий в течение лета. Эта армия начала в конце концов испытывать серьезнейшие затруднения в пополнении своих войск; в середине декабря ее пехоте недоставало 116 тысяч человек».

* * *

На обширном поле сражения было лишь два участка, где положение союзников было благоприятным. Британские войска отогнали обе турецкие армии на большое расстояние, заняв некоторые из наиболее знаменитых в истории городов и доведя Турецкую империю до состояния такого истощения, что еще один решительный удар совершенно лишил бы ее боеспособности – фактора, с которым следовало считаться в войне. О степени деморализации турецкой армии можно судить по тому факту, что дезертиры были так многочисленны, как и остающиеся на фронте войска.

Тем не менее, если рассматривать западный и восточный фронты, в целом, баланс кампании на суше слагался, вне всякого сомнения, в пользу центральных государств. Менее очевидный, но более решающий факт восстановления господства Британии на море еще не был отмечен в то время и не был известен военным советникам союзников. Они знали лишь, что запасы амуниции и продовольствия поступали к ним регулярно и в возрастающих количествах.

Окончательная победа казалась командному составу возможной лишь путем победы на суше. Военное командование союзников никогда не упоминало о борьбе не на жизнь, а на смерть на морях, за исключением тех случаев, когда нужно было использовать это как аргумент против отправки подкреплений войсками и снаряжением в отдаленные районы войны. В военных оценках событий 1917 г. или перспектив 1918 г. нет ни одного намека со стороны британского или французского штабов на то, что борьба на море с подводным флотом Германии окончательно решит исход войны.

Оценка военной ситуации в кампании 1917 г. давала, таким образом, неправильное представление об относительном положении воюющих наций и действительном развитии войны и ее перспективах. Германские вожди, как военные, так и гражданские, имели более правильное представление о действительном положении дел. Документы, обнаруженные после окончания войны, указывают на большую тревогу, которую испытывали высшее германское командование и политические власти, по двум вопросам – о продовольствии и об ослаблении союзников Германии.

Положение становилось настолько критическим, что высшее германское командование пришло к заключению о необходимости форсировать окончание войны в начале 1918 г. Считалось невозможным, чтобы центральные государства смогли прокормить свое население или чтобы колеблющиеся союзники Германии смогли дотянуть в таком состоянии до 1919 г. По выражению Гитлера, судьба Германии оказалась связанной с судьбой «коалиции калек».

Охлаждение военного пыла у германских союзников вызывалось многими причинами. Турецкие и болгарские крестьяне считали, что их приносят в жертву в споре, который их не интересовал. Турецкие офицеры были преисполнены негодования на немцев, которые громогласно заявляли, что боевая непригодность и неспособность – одна из традиций турецкой армии. Туркам все более и более давали почувствовать, что война велась во имя интересов Германии и что интересы турок подчинены интересам высокомерных германцев.

Турки увидели, что они сражаются отнюдь не за интересы ислама. За господство боролись две группы неверных: которая из них победит – турок уже не интересовало. Поэтому анатолийские крестьяне дезертировали из армии даже не тысячами, а сотнями тысяч.

Эти факты известны департаменту разведки военного министерства или по крайней мере должны были бы быть известны. Однако об этих фактах не было доведено до сведения военного кабинета, чтобы не слишком усилить паше стремление с помощью исключительных мероприятий использовать разложение турецкой армии и устранить Турцию от участия в войне. Одна пятая армия, бесполезно принесенная в жертву в Пашенделе, могла бы достигнуть этой цели и устранила бы турок от участия в войне в конце 1917 г. Крупные британские силы, сражавшиеся на двух турецких фронтах, были бы освобождены частью для пополнения нашей армии во Франции, частью для усиления наших войск на Вардаре. Болгария, оставаясь с незащищенной турецкой границей, не могла бы выдержать атакп. Румыния возобновила бы тогда борьбу, и фланг Австрии оказался бы под ударом, что в свою очередь имело бы огромное влияние на Россию.

* * *

Положение дел в Австрии было отчаянным. Факты, которые стали нам известны после окончания войны, ясно показывают. что в конце 1917 и в начале 1918 г. Австрия вследствие тяжелого продовольственного кризиса в стране находилась почти накануне катастрофы. Генерал фон Арц посылал в декабре 1917 г. из Вены в немецкий генеральный штаб срочные донесения, что «многие армии не имеют в своем распоряжении даже дневного рациона муки». В начале января солдатский паек был снова сильно урезан. Официально доносили: «продовольственное положение таково, что дашь при самых суровых лишениях была возможность для Австрии держаться». Полномочный представитель имперского военного министерства продовольствия в Вене барон фон Раберау докладывал 20 января 1918 г.:

«Является еще вопросом, будет ли Австрия в состоянии протянуть в течение февраля… Не имея никаких запасов продовольствия, народ не может быть уверен в завтрашнем дне».

Барон фон Раберау полагал, что помощь со стороны Германии необходима даже для того, чтобы отсрочить катастрофу до февраля. К этому утверждению он добавил:

«Вопрос о том, до каких пор для Германии имеет смысл поддерживать Австрию, не должен рассматриваться только с точки зрения германских запасов продовольствия, но должен рассматриваться так же как вопрос государственной политики».

Председатель австрийского совета министров 3айдлер сообщал: «Положение дел таково, что без помощи извне большое количество населения через несколько недель вымрет. Германия и Венгрия не в состоянии больше снабжать Австрию продовольствием».

Германия не была в состоянии помочь. Ее собственное население уже испытывало недостаток продовольствия. Даже солдатам и траншеях выдавался строго ограниченный паек важнейших продуктов питания. Но ссылка г-на Зайдлера на Венгрию была показательна. И немцы и австрийцы были убеждены, что Венгрия имеет избыток хлеба и мяса, но что она лишь из эгоистических соображений сохраняет их для себя. Это само по себе было зловещим фактом надвигающегося раскола в разваливающейся империи. Союзные правительства не былп в полной мере осведомлены о действительном положении вещей в Австро-Венгрии. Для военных планов 1918 г. было очень важно знать эти факты. Но если разведывательным органам истина и была известна, то они не довели ее до сведения своих правительств.

Между тем, Людендорф и его штаб об этом знали, знали об этом также кайзер и его министры. Они пришли к заключению, что Германия должна ожидать постепенного отпадения своих союзников еще до конца 1918 г. Ее собственное продовольственное положение становилось все более тяжелым. Даже хороший урожай оставил бы ее с дефицитом в 300 тысяч тонн хлеба, а ее запасы мяса и молока были совершенно недостаточными, чтобы удовлетворить минимальные потребности армии и населения. Ощущался также огромный недостаток фуража для лошадей на фронте, что в соединении с недостатком резины, смазочных веществ и керосина сильно сокращало подвижность германской армии. Не только не было достаточного количества обозных лошадей, но и фуража, необходимого для поддержания их сил, что значительно понижало их ценность.

Эти обстоятельства – были лп они или не были известны союзному штабу – никогда, казалось, не принимались во внимание при производимых сравнениях относительной мощности двух враждебных армий для ведения такой кампании, какая предполагалась в 1918 г. Быстрота действия имела значение дли обеих сторон, от нее зависело ведение наступления в крупных масштабах, сначала на одной и затем на другой части фронта. Военные авторитеты считают теперь, что вследствие этого недостатка основных элементов транспорта не более 1/3 германской армии можно было считать способной к передвижению. Остальные 2/3 не были обеспечены необходимыми средствами передвижения от одного участка к другому.

* * *

Этот величайшей важности факт объясняет нам те интервалы, которые происходили между двумя крупными германскими атаками в кампании 1918 г. даже тогда, когда время было решающим фактором для Германии. В это тревожное время, когда мы каждый день ожидали возобновления атак, прежде чем мы были в состоянии реорганизовать наш фронт, я никак не мог понять, почему Людендорф давал нам гак много времени для реорганизации п перегруппировки наших разбитых дивизий, для рытья окопов и проведения проволочных заграждений вокруг укрепленных новых позиций. Когда же для французского главнокомандующего Фоша пришел решительный момент начать наступление, он не дал германской армии времени для того, чтобы опа могла восстановить или перегруппировать сион силы.

Различие в темпераменте этих двух великих полководцев – Людендорфа и Фоша – не может всецело объяснить контраст в их методах, это был в значительной степени вопрос относительной подвижности враждебных армий. Союзники были хорошо обеспечены средствами передвижения от и до железнодорожных пунктов.

Гуго Стиннес привел мне поразительный пример того, насколько дефицит в транспортных средствах задерживал в критический момент передвижение германской армии. В одной из бесед, которые я имел с ним после войны, я спросил его, почему победоносная германская армия не заняла Амьен в марте 1918 г. Я напомнил ему, что немцы прошли уже через все наши заграждения и что мы не имели организованных войск между германским передовым отрядом и этим городом.

Он объяснил мне, что это было вызвано прорывом в транспорте в результате недостатка резины. Была сильная снежиая метель, на колесах, не имевших шин, налипали комья снега, и не было возможности доставить необходимую амуницию для войск и снаряды для артиллерии. Солдаты ие могли быть снабжены даже продовольствием.

Положение с продовольствием также оказывало существенное влияние на количество воинских частей, которые в результате мира с Россией могли быть переброшены для операций на западном фронте. Единственная надежда центральных государств получить продовольствие и важнейшее сырье заключалась в возможности эксплуатации России. Этого нельзя было осуществить без посылки значительных войск для оккупации окраинных земледельческих районов и тех районов в глубине России, где можно было получить нефть.

Вторжение в Россию отняло у Германии и Австрии некоторое количество дивизий. Большая часть из них, хотя и не все, состояла из солдат низкой боеспособности, но даже они, будучи переправлены на запад, могли бы занять спокойные участки и освободить боеспособные дивизии для отправки на боевую линию фронта. Они могли бы также оказывать помощь в качестве рабочих батальонов.

На основании всех этих соображений германский генеральный штаб пришел к заключению, что решающие бои должны иметь место как можно скорее.

Вот почему германское высшее командование не придавало решающего значения американской армии. Оно не считало, что интервенция этой армии могла иметь существенное значение ранее конца кампании 1918 г. Немцы были уверены, что разобьют во Франции одну из союзных армий, а может быть даже и обе, прежде чем американцы будут в состоянии оказать существенную помощь.

Их информация относительно развития американского рекрутского набора, а также относительно обучения и снаряжения американской армии, была в общем правильна. Они знали, что в США под знамена было призвано большое количество людей, но они также знали, что эта армия не была еще в полной мере подготовлена, и что ее снаряжение крайне недостаточно. При этом они были вполне убеждены, что загрузка морского транспорта перевозкой припасов для Антанты исключает всякую возможность интенсивной перевозки войск, в особенности пока продолжается подводная война. Их заключение по этому пункту было таково: «Мы не должны поэтому тревожиться относительно численности американских войск, которые Антанта будет в состоянии доставить в Европу».

Правда, в начале 1918 г. препятствие, созданное подводной войне установлением системы конвоирования судов, принудило германскую разведку пересмотреть свои расчеты. Но даже тогда немцы все еще не предвидели того, на что способен британский флот под давлением крайней необходимости. Они также недооценивали боеспособность американских дивизий. Они не сомневались в высоких достоинствах американских солдат, но считали невозможным обучить их за короткое время настолько, чтобы можно было их использовать где-либо, кроме спокойных участков западного фронта. Немцы считали, что только сравнительно небольшая часть американской армии может быть брошена на линию огня в критические месяцы 1918 т.

На этой же точке зрения стояли французские и британские военные авторитеты. Петэн думал, что на американскую армию нельзя рассчитывать до 1919 г.; наш генеральный штаб относился столь же недоверчиво к американским подкреплениям и еще более недоверчиво к их боеспособности.

* * *

Внимательное чтение политических документов, написанных во время войны немцами или союзниками, вскрывает одну общую черту: склонность противников ошибаться в расчетах при опенке силы и слабости друт друга, при оценке затруднений, с которыми каждый дз них встречается, и наличия ресурсов у каждого из них. Силу противника в некоторых случаях недооценивают, в других преувеличивают.

Эти ошибки относятся не только к военным проблемам. Они встречаются в политике, в законодательстве и в вопросах хозяйства. Трудно судить в любой данный момент, являются ли эти ошибки основой данной политики иди же результатом ее. Является ли ошибочная опенка фактов причиной неверной стратегии или принятый стратегический план объединяет неправильную интерпретацию фактов, – на этот вопрос окончательный ответ даст история.